четверг, 20 июня 2013 г.

ЧЕРНАЯ ТЕНЬ ЗАВИСТИ. прикосновение к Каббале






Высшее гуманитарное образование немыслимо без знакомства с классикой философии. Вот и мне приходилось читать Платона, Сократа, Гегеля, Канта, Декарта, Спинозу, Ницше, Шестова, Бергсона и прочих мудрецов рода человеческого. Чтение это, чаще всего, напоминало попытку продраться через бурелом чащи и непролазные болота, а когда, после всех этих тягот, возникала сама цель тяжкого путешествия, становилось обидно, что цель-то эта как-то не соответствует усилиям, потраченным на ухабистую дорогу к ней.
 Вернее всего, моя в том вина, «генетическое» несовершенство мышления? Не знаю…. Только всегда почему-то казалось, что подлинная мудрость далека от "раскрутки" имен, от тиражей книг, от памятников и «памяти благодарного человечества». Всегда думал, что там, где памятником вырастает «Я», больше хитрости и делячества, чем мудрости. Скромность – вот необходимый, как мне кажется, компонент полезных для рода людского размышлений. Там, где гордыня, нет истины.
   Проще сказать, с годами перестал я верить СЕБЕ САМОМУ и ИМЕНАМ, какими бы они не были. Но то в философии, когда как в искусстве и науке от имен никуда не деться. Хотя и здесь наблюдается странное смещение понятий. Людвиг Ван Бетховен, Лев Толстой или Альберт Эйнштейн становятся, к примеру, не людьми, а неким духовным пространством, «электронной оболочкой души», оставленной после материальной кончины. Злокозненное и порочное «Я» гениев неизбежно замещается чистотой и величием их достижений.
 Вот почему сознательная и культивированная  скромность еврейской, религиозной мысли мне никогда не казалась путешествием через бурелом и ухабы, а напоминало странствие по солнечному, травному лугу, где ясно видна цель и средства ее достижения не кажутся напрасными и утомительными.
 «Мудрость должна быть простой, радостной и легкой» - сказано в одной «негромкой» книге. Эти заметки я ограничу беглым обзором ее текста, из которого, как я надеюсь, читателю станет ясным многое, из сказанного мной выше.
 Книга эта называется «Кабала зависти». Ее автор Нильтон Бондер и имеет ее текст непосредственное отношение не только к глубинам мысли, но и к той политической ситуации, в которой живет человечество сегодня, да и жило тысячи лет назад.
 Всегда думал, что первопричина юдофобии в зависти. В зависти, легко переходящей в ненависть и кровавую страсть к разрушению. Убежден, что природа нынешнего конфликта Израиля с арабским и исламским миром в том же недобром чувстве. Уверен, что в основе глобального конфликта Запада с Третьим миром лежит зависть. Мало того, в ней же первопричина всех социальных революций.
 А теперь обратимся к тексту книги.
 «Раввины утверждают, когда люди сталкиваются с завистью или вступают в эмоциональный конфликт друг с другом, они исследуют сами пределы человеческой сущности.
 Радость для человека – более сложная эмоция, чем уныние. Слезы даются легче, чем хохот. Насколько бы странным это не казалось на первый взгляд, но легче сопереживать чужому страданию и неудачам, чем радоваться везению и счастью других. Именно в этом граничном случае удается бросить взгляд на свою истинную сущность».
 Прошу отметить посыл текста: «раввины говорят». Этого, как мне кажется, достаточно, чтобы последовать дальше за автором книге, в попытке понять себя и тот мир, который нас окружает.
 Странные герои населяют еврейскую историю: их образы всеми силами противятся гордыне человеческой, самому званию героя. Моисей – Моше – величайший из великих пример такого «исхода» от своего «Я».
 «Пришли они как-то к скинии (где хранится ковчег), и ее окутало облако. Иисусу Навину было разрешено войти в это святое место, а Моисею пришлось остаться снаружи.
 Тогда сказал Моисей: «Сто смертей лучше мук зависти»».
 Моше не ступил в Землю обетованную. Он умер на пороге той Земли, совершив свой последний подвиг, выбрав смерть, а не крушение духа.
 Не знаю, нет, конечно же, это не так, но все же, все же…. Шахиды, взрывающие себя, бегут в смерть от зависти к тем, кого они убивают. Возможно, но бегут они в смерть всего сущего, а Моше уходил, в преддверии жизни и свободы своего народа
 В Торе тема зависти присутствует на первых же страницах. Вновь приводит Бондер объяснение раввинов: «Когда Бог спрашивал Каина: «Отчего поникло лицо твое?». Он хотел услышать ответ, вот на какой вопрос: «Оттого ли, что Я отверг твое подношение, или оттого, что принял подношение твоего брата».
 Отчаяние, «поникшее лицо» - не из-за своей неудачи, а по причине удачи другого – это есть муки зависти».
 Не могу забыть тот поздний вечер на границе Иордании с Израилем: за спиной был мрачный, отмеченный редкими, тусклыми огнями нищий мир лагеря беженцев, внизу вся долина была залита радостным, звездным светом жизни – там был Израиль. Как бы не относится к Еврейскому государству, пример его становления – редчайшая удача, почти невозможная, немыслимая. Удача рядом с крахом арабских вожделений. Это не «Хамас», не «Хизболла», не «Исламский джихад» атакуют Израиль, а зависть: обычная, злокачественная, человеческая зависть.
  Вспомнил еще об одной встрече, имеющей непосредственное отношение к особенностям национального характера. Тот давний год был особенно удачливым: с работой все ладилось, сын у меня родился, удалось купить кооперативную квартиру, машину и начать строить дачу. Добрый приятель, помогая нам покинуть арендованную квартиру, сказал так: «Вот вы тоже народ завистливый, как все, но мы-то смотрим на чужой богатый дом и думаем: «Хоть бы ты сгорел, проклятый!» А вы сразу стремитесь построить дом лучше, чем у соседа».
 Вспомнил эти слова, когда увидел по телевизору радостные пляски наших соседей на развалинах поселений в Газе. Им бы умолять оставить эти чудесные, благоустроенные поселки, а потом жить в них, да радоваться. Так нет же – радость только от крови, от разрушений, от торжества мстительной зависти.
 «Зависть превращает человека в абсолютного хищника. Причем жадность и амбиции – не единственные участники «игры» на истощение природных ресурсов.
 Идея владеть так, чтобы не смогли владеть другие, - вот причина огромного различия в распределении богатств Земли».
 Сам факт власти, чаще всего видимой, дороже пользы от этой власти. «Хищник» кормит свое естество мертвой жвачкой из амбиций и утоленного тщеславия. Он готов весь мир увидеть в развалинах и сдохнуть от голода на этих развалинах, но с сознанием власти над этим несчастным миром.
 «Зависть – последнее испытание уровня культуры, цивилизованности и упорядоченности движущей силы, рожденной соблюдением Десяти заповедей. Даже исходная идея о существовании Бога ставится под сомнение, когда, завершая список заповедей, мы сталкиваемся с завистью. Согласно мировоззрению раввинов, зависть выявляет не только неверие в Божественный Порядок, но и сворачивает с прямого пути… - прямиком в идолопоклонство».
 Да никакие они не слуги Аллаха – нынешние проводники так называемой «исламской революции». Они не монотеисты, не послушники своего пророка, они обычные язычники, какими были русские проповедники террора – большевики, а затем и нацисты. Отметим только, что разница между язычниками и атеистами существенна: одни замещают Предвечного идолом, измазанным кровью, другие, в гордыне, хотя бы  заботятся о чистоте своих божеств и себя лично. 
    Но слушаем раввинов: «Акт признания единого Бога обусловлен, прежде всего, благодарностью. С незапамятных времен вера в Божественное порождалась глубоким чувством людской признательности, которая тысячелетия служила выживанию религиозных и духовных идей. Если зависть – вечное свидетельство неразумности веры в Бога. Благодарность ведет людей в противоположную сторону. И то и другое чувства, и потому, и потому вовек друг друга не отменят и не утвердят. И все же зависть – слагаемая идолопоклонства».
 Раздражение, злость, ненависть - как все это опустошает, лишает сил, особенно творческих. Знаю это по  себе. Сделал над собой усилие, стал вспоминать о всем хорошем, что было в моей до израильской жизни и стало легче дышать вовсе не потому, что был вынужден искать пропитание на доисторической родине, а потому, что благодарность - чувство со знаком плюс, ведущее к силе и покою, а ненависть и злая память – минус, перечеркивающий, прежде всего, ненавидящего.
 Поднимемся над «личными примерами». Трагедия то, что происходит с миром ислама сегодня, трагедия и крушение самих, так называемых, пассионарных орд обезумевших фанатиков под зелеными знаменами. Живущие завистью и ненавистью - они разрушают, прежде всего, самих себя.
 «Битва с завистью во всех ее мировых проявлениях, убеждены раввины, исключительно важна для искоренения идолопоклонства» - пишет Бондер.
 Битва эта, увы, продолжается сорок веков и не нам завершить ее победой. Нам же остается только одно в видимом благополучии и сытом покое: не забывать о том, что она, эта Битва, идет и не прекратится не на минуту, пока существует на Земле цивилизация потомков Адама и Евы.
 Есть еще один из самых распространенных и необходимейших видов битвы: битва с самим собой. Может быть, и Иаков, ставший Израилем, боролся не с ангелом Божьим, а с самим собой, с недобрыми чувствами в себе, с завистью, страхом и только, победив, он смог обнять брата своего Исава. Две удивительные истории замыкают один из удивительнейших «кругов» Торы: история завистливого братоубийцы Каина, и история Иакова, победившего себя самого во имя любви к брату.
 Общество потребления – мир бесконечных соблазнов, поводов к зависти множество: мелких поводов и значительных. Злые пульсы пустых желаний тревожат наше сердце. Человек, сам того не желая, превращается в робота, заключенного в тесной камере «производства и потребления».
 Бондер пишет: «Душевный мир достигается хрупким равновесием, к которому человек стремится почти с самого детства. Равновесием между тем, что есть и тем, чего хочется».
  И вот еще что. В последнее время политические реалии Еврейского государства наводят на грустные, если не апокалипсические, мысли. Отчаяние и печаль понемногу обволакивают душу и как же я благодарен, что встретил в книге Бондера  слова, заставившие меня очнуться: «Раввин Нахман из Брацлава говорил: когда человек печален, он лишь ненавидит и завидует. Грядущее позволит отдавать свое «я», ибо это будет мир счастья. И каждый, кто уже сейчас способен обрести счастье, оставляет зависть и чувствует бесконечную благодарность». Нет, конечно же, не  зависть - причина моей печали перед предстоящими выборами в Кнессет, но и печаль мою уж никак светлой назвать нельзя. За ней, как и предвидел рав Нахман, вот – вот последует ненависть, а чувство это самоубийственно по своей сути. Так что не будем печальны, даже наблюдая за грязными играми вокруг денег и власти. Пусть они, «игроки» эти, иссушают сами себя в гневе и зависти друг к другу. Улыбнемся, простим, останемся в стороне от недобрых страстей и, тем самым, сохраним самое великое и необходимое здоровье – душевное.  
 В этих заметках я только прикоснулся к необъятной теме зависти. Убежден, что и недобрые чувства определенной части израильтян к людям веры, страх перед пресловутым «религиозным засильем» в основе своем зиждутся на зависти перед теми, для кого Всевышний и защитник, и свет в нашем мрачном, жестоком и прекрасном мире.

ЕЩЕ ОДНА "ПОЛЕЗНАЯ ИДИОТКА"




«Элис Уокер, афроамериканская писательница и феминистка, в 1983 году удостоенная Пулитцеровской премии за роман "Цвет пурпурный" (The Color Purple), защитница прав афроамериканцев и борец с расизмом, опубликовала сборник эссе и интервью под названием The Cushion in the Road, где одна из глав целиком посвящена палестино-израильскому конфликту. По мнению Абрахама Фокса, возглавляющего Антидиффамационную лигу, автор в этом произведении "бьет рекорды антисемитизма", описывая действия израильтян в отношении палестинцев как "геноцид", "преступления против человечности", а также "адски жестокие пытки".
 "Полезные идиоты" были всегда. были они у большевиков, у Гитлера и Сталина. Неудивительно, что есть они у нынешних либерал-фашистов Европы и США, особенно в среде афроамериканцев, за права и свободы которых так яростно боролись евреи Нового света.
 Да что там эта Элис Уокер. Ромен Роллан, например, был на голову талантливей и мудрей этой дамы, а большую часть своей жизни защищал и поддерживал «красное колесо», раздавившее Россию и не только её. Недавно было продано письмо Ильича, который решил, что пора поднять на дыбу родину. Телеграмма отправлена 6 апреля 1917 г.:  "Мы уезжаем завтра в полдень в Германию. (Фриц) Платтен сопровождает поезд. Пожалуйста, срочно приезжай. Расходы мы покроем. Возьми с собой Ромена Ролана, если он в принципе согласен. Сделай все, чтобы привезти (Шарля) Нэна или (Эрне-Поля) Грабера. Фольксхаус. Ульянов".
 Прежде я думал, что Роллан стал слеп с годами, но теперь понял, что его любовь к Сталину и СССР – не случайны. Он был верным членом своей партии – социалистов. Вот эта коричневая, а не черная дама тоже говорит и пишет то, что говорить и писать приказывает её партия.

ПОРА СНОВА ИЗВИНЯТЬСЯ "семь строк"





«Премьер-министр Турции заявил, что к массовым протестам в Стамбуле привел международный еврейский заговор. По мнению главы государства, западным финансистам нужны беспорядки в Турции, чтобы разрушить экономику страны...» Из СМИ
 В ответ премьер-министру Израиля  и «мировой закулисе» нужно срочно испросить извинения у Эрдогана и народа Турции за причиненный ущерб, и обещать больше не устраивать беспорядки в этой стране. Израиль уже извинялся за отпор террористам под турецким флагом. Пора посмотреть правде в глаза и признаться, что во всем всегда виноваты евреи. Помню, как наш нынешний президент-юбиляр рекомендовал покупать воду у Анкары. Тогда, слава Богу, сорвалось, а то бы теперь весь мир обвинил евреев в том, что они выпили всю турецкую воду.

10 мая 2002 г. С ОРУЖИЕМ Рассказы солдата




 БОЧКИ
 Эти черные бочки над крышами, как знаки мира. В бочках вода для душа. Простая ввода для простого душа. Точно такая же, как у меня дома в Тель-Авиве. Голый человек под струями прохладной воды не может думать о плохом. Он - человек мира.
 Почти на каждом доме этого города арабов высятся  бочки. Цивилизация!
 Рассматриваю крыши этого города в полевой бинокль. Моя солдатская работа – наблюдать за всем, что происходит в ближнем секторе.
 Блокпост: окоп и бетонный панцирь «черепахи» над головой – расположен высоко над городом. В горушке нашей не меньше девятисот метров высоты. Вояка я опытный и знаю,  что сюда пули из «калаша» не долетят. Из станкового пулемета они нас достать могут, но на излете. Пуля сюда долетит без всякой силы, нужной, чтобы пробить тело человека.
 Так я говорю родителям по телефону, чтобы не волновались. На самой деле мы не на утесе стоим. Если они захотят, смогут подобраться к посту, особенно ночью, вот по той узкой тропке, но ночи сейчас полнолунные. На серых камнях и пятнах бурой зелени видно всякое движение, и по ночам мы предельно  внимательны. Особенно после того случая на границе, когда арабам удалось проникнуть прямо в наше расположение и убить троих ребят.
 Внизу не граница. Там, как будто, совсем мирный город с черными бочками на крыше. Бочки мешают играть мальчишкам. Они не любят грязную пыльную улицу. Мальчишкам нравится гладкая, чистая крыша.
 Наблюдаю в бинокль за футболистами. Они осторожны: торопливый удар – и мяч вылетит за барьер. Потом беги – ищи его. Мальчишки играют в футбол на крышах арабского города. Играют почему-то молча. Странно это – мальчишки должны кричать, требовать паса, сердится на соперника. Но они молчат. Чувствуют наверно, что за ними наблюдает в бинокль вооруженный солдат ЦАХАЛа. Это пострашнее строгого взгляда судьи. Впрочем, мальчишки в этом городе не часто швыряли камни.  Местным бандитам не до баловства. Я знаю, что подо мной один из центров арабского террора. И все, что я вижу в бинокль, – всего лишь колыбельная песенка для наивных…
 Час не такой уж ранний, но улицы пусты. Редко промелькнет легковушка, грузовик – и снова тихо. Кажется, что город совсем не работает. Я стерегу спящий, ленивый город. Лишь с ближнего минарета раздается призыв к молитве и тянутся к мечете редкие прохожие.
 Это ненормально. Люди по будням должны работать. Чем они там все занимаются? Нельзя же только торговать, молиться Аллаху и брить щеки. Вон к какой-то лавчонке ослик подкатывает тележку, груженную картонными ящиками.  Родными ящиками, вижу на них буквы иврита. Все остальное чужое. Чужие звуки, чужой город, чужая жизнь.
 Город внизу, как на ладони. Однажды подумал, что главное его отличие от наших городов – полное отсутствие промзоны. За семь лет автономии могли арабы хоть что-то построить, чтобы занять людей. Деньги им на это давали без счета, да где они? Там, наверно, где высятся далеко от нас роскошные виллы.
 Ленивый, вроде бы добродушный  город внизу. Слежу каждый день за жизнью парикмахерской. Один старый и толстый мастер, одно кресло и редкие клиенты. Арабы любят стричься и бриться. Они очень следят за собой, и часто моются под душем, как и положено в нашем климате.
 Иногда я начинаю забывать, зачем наблюдаю за этой парикмахерской, за футболистами на крыше, за осликом, тянущим в гору тележку, а забывать нельзя, потому что внизу не город, а настоящий гадюшник.
 Вот те здание на горизонте – местный «университет». Там преподают только одну науку – науку ненависти. В этом «очаге просвещения» годами воспитывали убийц. Из этого города расползались они по всему Израилю, чтобы убивать ни в чем неповинных, безоружных людей. Могут выползти в любой момент снова, чтобы пробить череп моих близких болтом или гайкой, чтобы убить моих сестер, брата-школьника или маму.
 Потому мы и заперли наглухо этот город. Вокруг, на всех высотах, наши блокпосты. Приказ, если что, – стрелять на поражение. Разбираться будем потом. Арабы знают об этом приказе – и ведут себя тихо.
 Мне не нравится наш блокпост, амбразура сделана бездарно. Отсюда практически невозможно вести прицельный огонь. Для наблюдения эта чертова щель годится, но для толкового огня – нет. Это непорядок. Потому я люблю наблюдать за городом из окопа. Под открытым небом как-то спокойней, да и оружием успеешь воспользоваться с толком.
 Удивительное дело, там, на гражданке, по дороге на работу, в дискотеке, а каньоне – часто вспоминал о терроре. Нехорошо как-то вспоминал, с какой-то робостью, даже страхом.
 Но вот я снова в армии, получил автомат, испытал его, пристрелялся, и  все стало на место. Человеку с оружием ничего не страшно. Даже здесь, когда внизу, под тобой, этот гадюшник, и в любой момент к блиндажу может прокрасться враг с гранатой.
 Один в нашей команде говорит, что нечего нам здесь сидеть. Это арабская земля. Пусть живут, как хотят. Мы их только раздражаем и провоцируем. У парня этого странное имя – Етам.
 Этому Етаму как-то посоветовали заткнуться. Сказали, что мы арабов провоцируем и раздражаем везде: в Тель– Авиве и  Хайфе, в Ашкелоне и Цфате, но Етам все равно продолжал зудить: нечего, мол, нам делать на «оккупированных территориях», и нужно построить хороший забор между нами и арабами, если никак не получается с ними договориться.
 Я, как раз, и дежурил с этим Етамом в ту ночь. Шарю по крышам прибором ночного видения, а Етам мне о заборе рассказывает, какой он будет замечательный, весь на электронике и с телевизионными  камерами через каждые сто метров.
 Тут я и увидел, как вытащили арабы на одну из крыш крупнокалиберный пулемет. Быстренько так все сотворили, и открыли огонь по нашему доту прицельно.
 Я, даже с каким-то облегчением подумал, что наконец-то на войне, как на войне. Ночью в окопе быть совсем запрещено. Мы стали поливать ту крышу очередями из амбразуры. Етам даже раскраснелся от удовольствия, колотит его над пулеметом, а он даже какую-то бравую песенку поет. Нам из соседнего дота, с ближнего холма стали помогать, но оттуда трассы летели вниз недолго.
-         Кончай, - говорю я Етаму. – Тихо!
Прислушались. Тут и светать стало. На той крыше никого, чисто, будто мне все это приснилось: и арабы, и пулемет, и огонь по нашему доту.
 Но мы-то стреляли – это точно. И доказательства налицо. На всех крышах домов внизу бочки пробиты, и из бочек этих бьет струями вода. Прямо водную феерию мы с Етамом устроили.
 Прямо на наших глазах залило водой все крыши, и с крыш вода потоками стала литься вниз, затопила этот район города. Потоп получился  настоящий. Арабы, небось, печалились, что теперь их мытью под душем каюк, а мальчишки выскочили на улицу веселые, и давай орать и шлепать по лужам. Подали, наконец, голос. Выходит, мы им настоящее развлечение утроили. Мальчишки – везде мальчишки.
 Про этот случай боевого столкновения по радио строго сообщили: мол, там-то и там-то по нашему подразделению был открыт огонь. О продырявленных черных бочках ничего не сказали в той сводке,  о потопе тоже. Ну, и конечно о мальчишках, устроивших дикий танец на воде, тоже диктор промолчал. Ну, им там виднее, о чем говорить, а о чем – нет.

 ПОСЕЛЕНЦЫ.
 Мы не только на город внизу пялимся и стреляем по бочкам с водой. Иногда охраняем поселенцев. Поселение это за нашей спиной, а молиться его жители почему-то любят в субботу, в шабат за пределами своего населенного пункта. Вот нас и отправляют, для разнообразия ратной жизни, молящихся охранять.
 Странная получается картина. Нас пятеро солдат, в форме, а поселенцев человек сорок – почти все население небольшого поселка. Народ отчаянный: мужики  бородатые, женщины в длинных юбках и шляпках, и вся эта публика, вся, кроме детишек малых, с автоматами. Это, не считая, пистолетов у мужчин. Причем сразу видно, что с оружием обращаться поселенцы умеют, и непонятно, кто кого охраняют: мы их или они нас. Армия – штатскую публику, или поселенцы ЦАХАЛ.
 Этот Етам сразу к какой-то девушке пристал и стал говорить, что это ненормально, что нельзя молиться с оружием, и всем им нужно отсюда уйти на Большую землю, в Израиль. Он говорит, а девушка на верзилу Етама молча смотрит и улыбается, а потом его спрашивает деревенским каким-то, сильным, громким голосом:
-         Слушай, я тебе нравлюсь?
-         Причем тут это! – расшумелся Етам. – Когда вам всем уезжать отсюда надо.
-         А чего ты ко мне пристал, если я тебе не нравлюсь? – спрашивает девица еще громче.
-         Ну, нравишься, - смутившись от такой наглости, тихо отвечает Етам.
-         Тогда женись на мне, - говорит девушка. – Вместе станем жить в нашем поселении, и ты все поймешь, почему нам отсюда никак нельзя уйти.
 Тут женщины вокруг стали смеяться, да так весело, будто и нет у них на плече тяжелого автомата, будто рядом не гадюшник с университетом, где учат одной ненависти, будто молиться таким образом, с оружием и под охраной, - обычное дело.
 И дети поселенцев тоже стали веселиться. Прыгать и орать, что Алта выходит замуж за солдата, и этот солдат будет теперь жить в поселении вместе со всеми, и у него с Алтой обязательно родится не меньше семерых детишек. Ребятня даже хоровод устроила вокруг Алты и Етама. Они пели и танцевали, а этот упертый левак – Етам перестал поселенцев агитировать и сам стал улыбаться, как полный идиот, и все смотрел на Алту и, похоже, был доволен, что вместо митинга в защиту «мирного процесса» получился обыкновенный праздник.
 Женщины из поселения каждому солдату припасли по большой коробке с разными сладостями. Отрадовавшись «сватовству» Етама, они стали настаивать, чтобы мы эти сладости сразу стали есть, а мы сказали, что потом справимся, а сейчас не положено – служба.
 Но женщины настаивали. Они сказали,  что  вокруг станут и будут нас сторожить с автоматами, как старые солдатки, а мы можем и подкрепиться смело.
 Етаму досталось целых две коробки с угощением. Он одну хотел всучить Алте, но девушка отказывалась и сказала, что она сладости не ест, толстеть не хочет.
 А Етам порол всякую чушь, что ей, с ее замечательной фигурой, лишний вес не угрожает и всякое такое. В общем, перестал он уговаривать поселенцев сменить прописку, совсем стал безыдейным Етам.
 На обратном пути, к базе, мы его дружно уговаривали на Алте жениться и стать поселенцем, а Етам отругивался, но тихо как-то и совсем без злости.
 И об этом событии совсем не было упоминания в сводках. И правильно, потому что тогда  совсем не было войны – один мир, если не считать автоматов на плече молящихся, укрытых талесом, поселенцев.

«ТЕРРОРИСТ»
 Ничего нового не наблюдалось в то утро, кроме тихого ослика. В полном одиночестве  он поднимался к нам по старой, узкой, каменистой тропе.
 Я тогда решил, что упрямое животное просто удрало от хозяев, и выбрало правильный путь бегства в наше расположения, только все равно странным показалось, что ишачка этого никто от города не кличет, обратно не зовет.
 Ослик не торопился, время от времени останавливался, когда в расщелинах находил свежую травку.
 Наблюдать за ним было одно удовольствие. Я вообще к домашним животным не равнодушен. Маленьким был мог часами смотреть, как коровы пасутся или козы. Очень это мирное зрелище, когда скотина со двора сама по себе гуляет, кормится свободно от человека.
 В тот день нас усилили снайпером, маленьким таким парнишкой с большой винтовкой. Снайпера Меиром звали, ходил он очень гордый и всем рассказывал о своей фантастической меткости.
 Меир поймал этого ослика в перекрестье своих окуляров и говорит:
-         Что-то мне не нравится, ребята, это животное. Вьючок на нем подозрительный. Я таких никогда не встречал.
-         Скоро, - говорю. – Мы своей тени перестанем бояться. Нашел самоубийцу. Арабы людей не жалеют, а осел – это ценность.
-         Пальну все-таки, для профилактики, - говорит этот Меир.
Ослик в момент этого нашего разговора просто так остановился, будто раздумывать начал: нужно ли ему в гору топать или начать спуск вниз. Я тогда даже вспугнуть его захотел, крикнуть, чтобы пылил обратно. Но нет, глупый ишак, поразмыслив, двинулся снова в нашу сторону.
 - Нет, не тот груз, - снова сказал Амир. – Надо стрелять.
Я даже разозлился.
-         Делать тебе нечего, - говорю. – Нашел мишень, тварь живую.
-         Да ладно тебе, - говорит наш малыш-снайпер. – Я скотину не трону, я в его грузе дырку сделаю.
 Прицелился аккуратно, долго целился и плавно спуск нажал…. Многое я видел за три года службы в боевых частях. А тут… И зачем только поднял к глазам бинокль. Взрыв стер ослика, уничтожил, разорвал на тысячу кровавых ошметков плоти. Вот было живое, мирное существо, шло себе по тропе, травку щипало – и все нет жизни, есть одна смерть.
-         Видал! – кричит Меир. – Я же говорил, не тот груз!
Заткнись!! – заорал я на снайпера, будто это он виноват, что у террора нет мозга, нет совести, нет жалости. Тогда не ослика на моих глазах разорвало на части, а будто целый мир.
Красильщиков Аркадий - сын Льва. Родился в Ленинграде. 18 декабря 1945 г. За годы трудовой деятельности перевел на стружку центнеры железа,километры кинопленки, тонну бумаги, иссушил море чернил, убил четыре компьютера и продолжает заниматься этой разрушительной деятельностью.
Плюсы: построил три дома (один в Израиле), родил двоих детей, посадил целую рощу, собрал 597 кг.грибов и увидел четырех внучек..