четверг, 28 февраля 2013 г.

СИЛЬНЕЕ СТРАХА быль



 Законы, даже самые мудрые и справедливые, пишутся не для всех и каждого. В этом и заключается несовершенство любых правил, придуманных человеком.
 13 января 1953года семья  Коганов: папа, мама и дочь Наташа, девица юная и красивая, сидели молча и печально за столом, под розовым, матерчатым абажуром с кистями. В молчании скорбном девушка уронила слезу на свежий номер газеты «Правда». Ее недавний ухажер, некто Иванов Сергей, спросил, в чем причина такого горя?
 Наташа вскочила, хотела было унести газету прочь, но передумала и отдала ее Иванову. Сергей присел к столу и внимательно прочел статью: «Убийцы в белых халатах», в которой много нехорошего писалось о народе, к которому принадлежала его невеста.
-         Теперь нас всех убьют, - сказала мама Наташи.
-         Перестань! – крикнул папа. – Здесь есть и русские фамилии.
-         Уходи, - сказала жениху Наташа.
Сергей Иванов не стал с ней спорить. Он молча покинул комнату, где поселилась печаль, но на следующий день, то есть 14 января, поступил весьма странным образом. Ни одному русскому человеку в тот год подобное не могло прийти в голову, а вот Сергею Иванову пришло.
 Заявление он писал в общежитии института, где учился. Писал рано утром, на подоконнике. От окна, плохо заклеенного бумагой, дуло, и ледяные узоры на стекле сказочно преображали свет уличного фонаря.
 « Заявление, - писал студент. – Я, Иванов Сергей Иванович, 1932 года рождения, русский, проживающий по адресу г. Тула, ул. Ворошилова, дом 2, прошу изменить в паспорте мою национальность на еврейскую».
 Он поставил число и красиво расписался. Какие секреты в общаге? Плечи Иванов имел широкие, но они не могли закрыть текст заявления от глаз любопытных. Сосед , подкравшись на цыпочках, прочел написанное, вырвал лист из рук Сергея, и дико завопил, разбудив остальных студентов, крепко и сладко спавших в этой комнате общежития.
-         Мужики! – орал он. – Тронулся, Серега! Ну, совсем спятил!
Потом он, увернувшись от Иванова, вскочил на свою койку, прижался к грязной стене и прочел громко, для всех, заявление своего товарища.
 Тихо стало. Друзья смотрели на Сергея, нормального парня, комсомольца  и хорошего товарища, ничего не понимая. А потом все присутствующие почувствовали страх, непонятно почему и откуда взявшийся, будто это они все, коллективно, написали прошение о переводе в другую, еврейскую, национальность. У двоих ребят сразу возникла потребность посетить туалет.
-         Шютка, да? – спросил оставшийся казах  Сакен Наримбетов.
-         Это он из-за той статьи, - сообразил отличник, умница и очкарик Гаврилов Николай.
-         Сколько дали? – спросил похититель документа,  спрыгнув на пол. - Эти гады все купить могут. Вот и Серегу нашего купили.
 Иванов спорить не стал, но характер проявил. Он боксом занимался с детства, а потому, как на тренировке, спокойно уложил Гаврилова на пол хуком справа, в челюсть. У лежащего забрал свое заявление, влез в рукава худой шинели, напялил на макушку заячий треух, и вышел на свежий воздух.
 Паспортный стол милиции был еще закрыт. Неподалеку от отделения находилось железнодорожное депо. Там Сергей и решил отогреться в обществе своего земляка – вохровца – Баштаева Трофима Денисовича - болезненного человека средних лет.
 В тесной сторожке продохнуть нельзя было от папиросного дыма. Хозяин потянулся и открыл перекошенную, на одной петле, форточку. В помещение струей ворвался холодный воздух, и Сергей Иванов стал под эту струю, чтобы очнуться в прежней решимости совершить то, что он надумал сделать.
  Стрелок охраны  и Сергей относились друг к другу душевно. Отец Иванова погиб на недавней войне, а Баштаев был комиссован по состоянию здоровья. Семьи у вохровца не имелось, а потому он относился к студенту с особой заинтересованностью и теплом.
 Тем не менее, Иванов не стал рассказывать о своей затее. Спор у земляков случился по обычному поводу. Никак не могли они прийти к согласию, какая из городских команд лучше играет в футбол.
 Потом Иванов прикорнул на железной кровати в сторожке Баштаева. Сергей почти всю ночь сочинял свое заявление, а потому сразу же заснул на полуслове. Трофим Денисович укрыл земляка, но при этом из кармана шинели выпало  заявление студента. Вохровец документ прочел, будить Иванова не стал, но бумагу спрятал в карман, и, напялив тулуп, ( пришло время обхода) вышел из сторожки, закрыв за собой двери на висячий замок.
 Примерно через час студент проснулся и сразу же сделал два открытия: во-первых, его обращение в паспортный стол милиции исчезло, а во-вторых, он никак не мог покинуть сторожку, даже через окно, забранное крепкой решеткой. 
  Стук и крики не помогли Иванову, но вскоре вернулся его земляк.
-         Ты чего, зачем? Отдай! – закричал студент.
Баштаев грел руки, прижав их к гофрированному железу печурки. Нагнулся, открыл дверцу и бросил в тлеющие угли заявление Иванова. Бумага охотно и радостно вспыхнула.
-         Давай перекусим, - сказал Трофим Денисович, закашлявшись и снимая с плиты облупленный чайник. – Не сердись, Серый, что запер. Лучше у меня посидеть, чем на зоне.
-         За что? – возмутился Сергей.
-         За глупость, - невозмутимо объяснил Баштаев. – А за что люди сидят? … Гляди, у меня леденцы есть. Вон – целая коробка. А ты чего занятия-то, прогуливаешь?
-      Лекция в час, – хмуро отозвался Иванов. – Я пойду.
 Он вышел на мороз с ясным пониманием, что земляк  прав совершенно и только собственная  глупость могла заставить его написать то, злополучное, заявление. Он даже протопал бодро мимо отделения милиции, но тут что-то заставило Иванова остановиться. Он сам себя обозвал предателем, громко и четко обозвал, выдохнув пар изо рта. Студент сделал это совершенно неожиданно, будто кто-то невидимый подсказал ему это обидное слово. 
 В паспортном столе ему дали бумагу, ручку с железным пером и чернильницу – непроливайку. Перо было скверным, чернила и того хуже. Иванов испортил три листа бумаги. Девушка – лейтенант только из симпатии к молодому и симпатичному студенту не выгнала его прочь за такую непозволительную трату казенного имущества.
 Наконец, она прочла заявление Иванова, и сразу глаза лейтенанта милиции утратили прежнюю, добрую и зовущую влажность, а высохли до стального блеска. Девушка поднялась, не глядя на Иванова, и молча спрятала заявление в сейф.
-         Когда зайти? – спросил студент.
-         Вам сообщат, - сухо ответила девушка в синей форме и показала на дверь.

 Вечером, сразу после лекций, Иванов был у Коганов.
-         Я думала, ты уже никогда не придешь, - сказала Наташа.
-         Это почему? – спросил Сергей.
-         Ну, мы теперь вроде как прокаженные, - сказала Наташа Коган. – С нами опасно.
-         Я тебя люблю, - сказал Сергей Иванов. И обрадовался, потому что прежде, так непринужденно и легко, он не мог выговорить эту простую фразу.

 А на следующий день за Ивановым пришли прямо в общежитие. Всего один человек за ним пришел, с виду совсем не страшный, но при оружии. Никто этому не удивился и Сергей Иванов тоже.
 На первом допросе у студента спросили: « Ты что, сука, шутишь так?»
-         Нет, - ответил Сергей. –  В тяжелую минуту для еврейского народа я бы хотел быть в его рядах.
-         Бабу поимел, небось, жидовку? – резонно поинтересовался следователь.
-         Нет, - ответил  Сергей, и не солгал, потому что с Наташей своей не был в половой близости.
 Иванова направили на экспертизу в местную лечебницу для душевнобольных. Психиатр, тихий, седенький старичок, долго разговаривал с ним на разные, сторонние темы, а потом вдруг спросил напрямик: « Куда тебя, парень, на излечение или в лагерь?»
-         Лучше в лагерь, - сказал Иванов.
Но до суда выдержал он дюжину допросов с побоями. Следователи решили сшить с его помощью целое дело. Соседей по общежитию допрашивали, но те и в самом деле не знали с кем из «агентов Джойнта» их бывший друг был связан.
 Суд состоялся в середине февраля. Сергей Иванов получил по 58 – ой  статье обычный срок – 10 лет лагерей, но с правом переписки.  Отсидел студент всего два года. Был освобожден «по полной», за  отсутствием состава преступления.
 Как раз, перед выходом на свободу, встретился Иванову человек умный и, как показалось Сергею, не злой. Только этому человеку он и поведал свою историю. Друг по несчастью внимательно выслушал длинный рассказ, а потом сказал всего одну красивую фразу, забыть которую не может Иванов по сей день.
 Он сказал: « Я и раньше так думал. Страх правит миром. Но любовь сильнее страха».
 
 В институте Иванова восстановили на прежнем курсе. Защитил Иванов диплом летом 1957 года, а осенью, получив назначение на машиностроительный завод в городе Челябинске,  зарегистрировал свой брак с Наташей Коган. Жили они вполне счастливо, родили троих детей и дождались внуков. Сорок лет проработал Сергей на одном месте и ушел на пенсии с должности заместителя начальника инструментального цеха.  
 А теперь расскажу о развязке этой истории, благодаря которой я и узнал ее в подробностях от самого Иванова Сергея Петровича.  Недавно его семья в полном составе перебралась в Израиль на постоянное место жительства.
   В нашем «паспортном столе» Иванов спросил, может ли он, наконец, изменить свою национальность, стать евреем. Он даже сделал попытку рассказать русскоязычной чиновнице свою давнюю историю. Та улыбнулась словоохотливому, наивному старику и сказала, что законы государства Израиль не позволяют это сделать без прохождения гиюра.
 Старик спросил, что это такое? Ему терпеливо объяснили.
 - Нет, - подумав, сказал Иванов. – Не потянуть. Годы не те.
 Новоприбывшего искренне расстроила очередная невозможность стать евреем.  Сергею Петровичу, если честно, было все равно, кем дожить свой век. Опечалился он по другому поводу. Знал  Иванов: отойдут они с Наташей в другой мир, а лежать рядом на кладбище не смогут.

КОЗЛИНОЕ МОЛОКО


 В большой продуктовый магазин  города Тель-Авива привезли новый товар: кефир из сои. Все новое нуждается в рекламе. Реклама эта, как говорится, «двигатель прогресса». Хотя какой прогресс от творога из бобовых -  не знаю. Просто так устроен человек: он не способен останавливаться на достигнутом. Вот новый продукт придумали, в котором нет холестерина и всякой иной пакости, укорачивающей нашу жизнь.
 В общем, хотите жить долго, ешьте продукты из соевого молока. А не хотите, продолжайте пить коровье.
 Так или примерно так говорит своему русскоязычному покупателю Белла. Она это делает очень убедительно, потому  Беллу и ставят на пропаганду и агитацию всего нового, что попадает в супермаркет.
-        Скажите, что это за продукт? – спрашивает у Беллы аккуратный старичок с очень неаккуратной физиономией.
-        Это новый кефир, уважаемый, - вежливо и с улыбкой отвечает Белла.
-        Еще один, - склонив голову набок, старичок пронзает Беллу острым взглядом. – Скажите, а зачем им так много кефиров. У нас в Мелитополе имелся один - и все были довольны. Я, знаете, вставал очень рано и шел за ним в магазин. Тем, кто вставал рано, и вовремя занимал очередь, кефир доставался. Ну, а те, кто любил поспать, покупали только молоко, слабой жирности, потому что все сливки снимало начальство. Так мы жили там. Здесь сливок сколько угодно - были бы деньги.
-        Хотите попробовать? – спрашивает Белла словоохотливого покупателя, подцепив кефир на разовую деревянную ложечку.
-        Это бесплатно?
-         Совершенно!
 Старичок пробует, просит еще. Он доволен.
-        Так вы говорите, из какого это молока?
-        Это не молоко, это соя.
 Старичок смотрит на Беллу так, будто она ему сообщила, что не позже завтрашнего дня в Израиле состоится  землетрясение в десять баллов, и все Еврейское государство поглотит морская пучина.
-        Пардон, - совладав с дыханием, начинает старичок. – Соя, если я не ошибаюсь, есть растение.
-        Точно! – улыбается Белла. – В этом и заключается исключительная польза нашего кефира, особенно для людей пожилых.
-        Вы шутите, - старичок обнажает в улыбке все 32 искусственных зуба. – Здесь, в Израиле, все шутят. У нас, в Мелитополе, евреи тоже любили пошутить. Евреи везде шутят. Мы такой народ.
-        Я не шучу, - говорит Белла. – Мне, уважаемый, не до шуток. Я работаю в торговле, и мне доверили ответственное задание по рекламе нового продукта: вот этого кефира из сои.
Старичок энергично делает шаг в сторону Беллы, при этом он шепчет тоном заговорщицким, будто хочет сообщить ей страшную, военную тайну:
-        У сои нет сосцов.
-        Правильно, - кивает Белла, - а молоко есть.
Теперь старичок смотрит на нее, как на умалишенную. Он ей втолковывает, словно малому ребенку:
-        Нет сосцов, нет сисек, не про вас будет сказано. Откуда взяться молоку?
-        Из сои, - насупившись, упрямо отвечает Белла.
Старичок оглядывается, будто в поисках поддержки. В магазине полно покупателей, но новинкой никто больше не интересуется.
-        Можно еще попробовать? – спрашивает старичок.
Белла охотно угощает въедливого покупателя. Тот долго смакует кефир.
-        Козлиное! – вдруг радостно сообщает он. – Я такое пил в местечке у бабушки.
 Тут Белла заводится.
-        Козел не молоко дает, а сперму, - сообщает она старичку. – Это не продукт питания, а размножение, если вы не забыли, уважаемый.
-        Почему я должен был забыть? – насупившись, спрашивает старичок.
-        Потому что козье молоко вы назвали козлиным, - все больше раздражаясь, отвечает Белла.
-        Я не адиёт, - сообщает на это старичок. – Я знаю, что у козла сосцов нету. Просто в нашем местечке  такое молоко называли козлиным. Это было давно, еще до войны, что вы можете знать о том времени.
 Белла поднимает руки, словно для защиты.
-        Я ничего не знаю о том времени. Я знаю, что мой продукт приготовлен из соевого молока. Он очень вкусен и полезен. Я вам настоятельно советую этот кефир приобрести.
-        Слушайте, - говорит старичок. – Мне восемьдесят лет. Что вы мне говорите про пользу. Я не собираюсь умирать. У меня нет никаких болезней, не сглазить бы. Я всегда ел, что давали. Нас не интересовал всякий там холестерин. Молоко было молоко, сметана – сметана, творог- творог, а колбаса была колбасой. И никто, должен вам сказать, не держался за печень. Держались за живот, когда от голода кишки сводило или понос мучил, не про нас будет сказано.
-        Вы приехали в Израиль, - говорит Белла. - Здесь о старшем поколении думают врачи и диетологи. Все хотят, чтобы вы жили не сто лет, а сто двадцать, поэтому придумали и этот соевый продукт.
-        А зачем им это надо? - пожимает плечами старичок. – Одно дело я помру завтра, а другое - буду еще жить 40 лет на пособии. Им что, некуда деньги девать?
-        Какие-то вы дикие вещи говорите, - начинает нервничать Белла.
 Но старичок, будто ничего не слышит и не видит, он, молча, смотрит на раскрасневшуюся мастерицу рекламы, напряженно раздумывая о чем-то своем. Вдруг сияет, найдя решение.
-        Все понял. Этот кефир просто назвали соевым в шутку, а на самом деле его приготовили из козлиного молока.
-        Хорошо, - шипит Бэла. – Пусть козлиное молоко. Только от козлов, вскормленных на сое…. В общем, привет от вашей бабушки.
-        Сомневаюсь, - пальцем правой руки старичок почесывает мочку левого уха. – Это наверняка козлы из Кореи, наши еврейские козлы сою не едят.
-        Нет! Едят! – вдруг истошно орет Бэла, взмахнув руками и выпучив глаза. - Едят наши козлы сою! Едят!!

ИЗ ДНЕВНИКА 4



 Упрямая воля цыган к своей, именно своей ни на  что не похожей жизни  лечит евреев от гордыни. Своего Бога, Закона Божьего нет, тоски по своему «Иерусалиму» нет, даже национальный гений не выработан веками свободной жизни, а жив цыганский народ, вопреки всему жив.
 Лет тридцать назад рулил к нашему дачному поселку. Смотрю – на обочине старик с двумя детишками руку тянет. Остановился, спросил: куда им. Старик сказал, что до перекрестка на Киржач. Нет проблем. Забрались они в машину – поехали. Минут через пятнадцать этот самый перекресток. Торможу. Пассажиры выходить не торопятся.
 - Сколько тебе должен? – спрашивает старик.
 - Ничего, - говорю. – Мне по дороге.
Сзади молчание, потом всхлип. Невольно оглядываюсь – плачет старик, бормочет, глотая слезы.
 - Цыгана подвез, старика больного с детьми. Сколько машин было, а ты подвез… Хороший человек, много лет жизни тебе.
 Тут только я увидел желтый, мешковатый пиджак на старике и мятые зеленые брюки и живые, не русские глаза его внуков над сопливыми носами. Не помню, что тогда сказал случайному попутчику. Это я теперь думаю, что дело праведное: изгой помог изгою. Я тогда горд был, что машина у меня есть и дача, и гараж, и хорошая квартира в Москве. И не понимал я, что мало чем отличаюсь от того, странствующего цыгана в желтом пиджаке, что я тоже, гостем в этом мире и путешественником, стою на обочине, без сил идти дальше, а мимо меня, не останавливаясь, несутся машины, что я, несмотря на маски довольства, болен той же нищетой чуждости… Все это я пойму со временем, а тогда помчался дальше, опустив все стекла, так как запах за собой оставило цыганское семейство крепкий.   
Красильщиков Аркадий - сын Льва. Родился в Ленинграде. 18 декабря 1945 г. За годы трудовой деятельности перевел на стружку центнеры железа,километры кинопленки, тонну бумаги, иссушил море чернил, убил четыре компьютера и продолжает заниматься этой разрушительной деятельностью.
Плюсы: построил три дома (один в Израиле), родил двоих детей, посадил целую рощу, собрал 597 кг.грибов и увидел четырех внучек..