четверг, 31 октября 2013 г.

СПЕШУ ПОДЕЛИТЬСЯ 31 октября


Сикстинская Мадонна и Рабинович

ЕЛЕНА КУЗЬМЕНКО | НОМЕР:  ФЕВРАЛЬ 2013
Сикстинская Мадонна и Рабинович
За этим звучащим, как анекдот, заголовком — подлинная жизнь, удивительнейшим образом соединившая в себе мужество, трагедию, случай, благородство, талант. У человека, который прожил ее — юбилей, но его давно уже нет на свете. Почему мы так мало о нем знаем?
1 января нынешнего года исполнилось 100 лет со дня рождения талантливого художника и писателя Леонида Волынского (настоящее имя Леонид Наумович Рабинович). За несколько последних десятилетий его имя было основательно забыто. Будто и не было такого человека. Но вот, очевидно в связи с юбилеем, оно вновь промелькнуло и всплыло в памяти многих. Особенно тех, кому за… Миллионы человеческих жизней, человеческих судеб столкнулись, переплелись в мае 1945 года в Германии в последние дни войны. Но именно ему, младшему лейтенанту Рабиновичу, суждено было найти и спасти от уничтожения сокровища Дрезденской галереи, в том числе и «Сикстинскую мадонну» Рафаэля. А уже после войны написать об этом книгу «Семь дней».

Судьба: Спасение красноармейца Рабиновича
О, это особенная история! Вот что рассказывает внучка писателя Елена Костюкевич, уехавшая из Киева в возрасте 10 лет в Москву, и уже более 28 лет живущая в Италии:
– Дед заболел, когда мне было девять лет. Каждая подробность, которую он успел рассказать мне, впечатана в мою память. Осенью 1941 года ушедший добровольцем на фронт Леонид Рабинович, художник Киевского театра оперы и балета, попал в печально знаменитое окружение под Киевом, и в немецкий плен. Раздетый и разутый, дед стоял в шеренге отобранных для расстрела коммунистов и евреев. Перед обреченными прохаживался немецкий офицер…
…Я встретился с ним взглядом, – вспоминал дед – и здесь произошло то, чего не объяснишь никакими другими словами, кроме слова «судьба». Он спросил:
– А ты чего здесь стоишь?
Я молча пожал плечами. Он спросил:
– Комиссар?
Я качнул головой: «Нет». Это была правда. Вряд ли я стал бы лгать в ответ на следующий вопрос. Но больше он ничего не спросил. Видно, моя наружность никак не сходилась с его представлениями о тех, кому следовало умереть. На какую-то долю секунды все повисло на острие иглы; он повернулся к унтер-офицеру, сказал ему что-то – быстро, отрывисто, а затем крикнул мне:
– Weg! (Пошел прочь!) Лезешь куда не следует…
Что это было? Чудо? Да, но не только. Это было первое звено в цепи почти невероятных событий, о которых, наверное, так никогда и не узнал тот немецкий офицер. Да и мог ли он предположить, что спасенный им от безвестной братской могилы во рву пленный, носящий, наверное, самую еврейскую из всех фамилий – Рабинович, сын отца и матери, ставших пеплом Бабьего Яра, бежит из лагеря для военнопленных, сквозь все мыслимые и немыслимые мытарства пробьется к своим, чудом вывернется из проверочной мясорубки в «органах» Красной армии, вернется на фронт, дойдет до сметенного с лица земли авиацией союзников города Дрездена, и войдет в него не мстителем, а чтобы спасти от неминуемой гибели величайшее достояние немецкого народа — шедевры Дрезденской галереи… Вот такая получилась грандиозная в своей пронзительной простоте и ясности метафора о том, что никакое добро не бывает бессмысленным.
Как это было: Дрезденская эпопея
Май 1945 года. Прекрасный еще совсем недавно Дрезден лежит в сплошных руинах. Десятки тысяч погибших. Авиация англичан уничтожила Цвингер – музей-дворец, в котором экспонировались картины знаменитой Дрезденской галереи. Город занят войсками 5-й гвардейской армии, в составе которой существовал специальный батальон для поиска спрятанных культурных ценностей, вывезенных из оккупированных нацистами стран или хранившихся в музеях Германии. Группу, которой было поручено узнать хоть что-нибудь о судьбе сокровищ Дрезденской галереи, возглавил 32-летний младший лейтенант Леонид Рабинович. Ведь до войны он окончил Киевский художественный институт и к тому же свободно говорил по-немецки. Группа приступила к поиску сразу же.
Риторический вопрос: мог ли человек, попавший в центр всех этих невероятных событий, не рассказать о них другим людям? Так и стал ветеран великой войны, художник Леонид Рабинович писателем Леонидом Волынским. Он написал не одну книгу, но главная эта – «Семь дней», ведь она о главном деле его жизни.
Вот – первый день:
«Из-за поворота навстречу вырывается мотоциклист. Поравнявшись с нами, он резко снижает скорость и, махнув рукой, успевает крикнуть:
– Сикстины в Дрездене нет!
И уносится дальше, оглушительно треща, окутанный облаком рыжей кирпичной пыли.
Это капитан Орехов из штаба дивизии. Еще неделю назад, сидя на обочине дороги, мы с ним промеряли по карте расстояние до Дрездена, говорили о предстоящем большом наступлении и о том, что может произойти с Дрезденской галереей, если в городе завяжутся уличные бои…»
Армейская разведка на тот момент не имела никаких данных о местонахождении картин и скульптур. И вот поисковая группа, в состав которой также входили сержант Олег Кузнецов и шофер Захаров, в разбомбленном дворце: тщательно осматривают развалины, спускаются в подвалы, пытаются вникнуть в содержание разбросанных повсюду бумаг. Ничего. Картин в Цвингере нет, да и зацепиться в их поиске не за что.
Хорошо владея немецким, лейтенант Рабинович ищет контакты с местными жителями, но успехи незначительны, немцы не доверяют офицеру Красной армии. Но все же Леониду Наумовичу удается узнать о некой секретной операции под грифом «М», проводившейся в Дрездене в конце января 1945 года. Тогда все прилегающие к музею кварталы были оцеплены полицией, а из музеев по ночам что-то вывозилось. Леонид попытался разыскать свидетелей, сотрудников музея. Их нигде нет. И только хранительница Альбертиниума (собрание скульптур) после длительных расспросов предположила, что картины могли быть перевезены в здание Академии, стоящее над Эльбой.
Сикстинская Мадонна и Рабинович
Следующий этап – немедленно в обгоревшее здание Академии. Бойцы осматривают подвал, и вдруг свет фонарика падает на выделяющуюся свежей штукатуркой часть стены. Оперативно прибыли солдаты с инструментами, стена проломлена. Поисковая группа входит в пролом, и о чудо! – слабый луч фонарика выхватывает из тьмы фрагмент мраморной скульптуры. Вот еще скульптура, еще и еще… Здесь же группа обнаружила шесть ящиков с толом и детонаторами. провода от них выведены наружу. Взрывчатку немедленно обезвредили.
Первый итог: спасена коллекция скульптур Альбертиниума, но картины не найдены. В углу стоит неприметный шкаф-секретер. В нем-то и оказалась картотека сокровищ Дрезденской галереи, и в ней, среди документов Рабинович находит сложенный вчетверо лист плотной бумаги. Леонид Наумович в воспоминаниях рассказывал так: «Разворачиваю. Так называемая немая карта – такие нам раздавали когда-то в школе на уроках географии. В центре Дрезден. Извилистая линия Эльбы. И десятки пометок – буквы, точки, значки».
Это знак: поиск идет в правильном направлении. Офицер совмещает «немую» находку с военной картой. Остается только понять смысл обозначений «PL» и «Т». Зато понятно где это: при совмещении карт получилось, что место, обозначенное буквами «PL», находится в 10 км от города Мариенберг, а место, обозначенное буквой «T», – в 30 км к югу от Дрездена.
На календаре – 9 мая 1945 года. Группа выезжает на место, а там – чистое поле, не за что зацепиться взгляду. Бойцов охватывает сомнение: там ли ищем?! Но вот на горизонте виднеется какая-то рощица. Что там? Дорога, круто спускаясь вниз, приводит к старой каменоломне. Вход завален камнем и блоками. Надо взрывать завал, иначе не пробьешься. …Когда пыль осела, впереди стал виден вход в туннель (вот что обозначала буква «Т»!) и стоящий в туннеле на рельсах товарный вагон… Он был доверху забит картинами Рембрандта, Джорджоне, Рубенса… Здесь же плоский ящик размером метра 3 х 4. Что в нем? Леонид боялся поверить догадке.
Ящик бережно перенесли в кузов грузовика и медленно, осторожно, оберегая драгоценный груз от малейшей тряски, привезли в батальон. Вскрыли цейсовские замки ящика. Все подтвердилось! Из ящика на своих спасителей глядела «Сикстинская мадонна»…
Потом, между селами Покау («Р») и Ленгенфельд («L») поисковая группа нашла заброшенную, полузатопленную известняковую шахту, в ней погибали от грибка и влаги около 350 картин. В том числе всемирно знаменитые – «Автопортрет с Саскией» Рембрандта, «Святая Инесса» Риберы, «Спящая Венера» Джорджоне, прославленный «Динарий кесаря» Тициана… Известковая вода уже частично повредила полотна. Их срочно вывезли в Москву и Ленинград для реставрации, но в течении многих лет практически не упоминалось о том, что 478 картин, произведения Рубенса, Лукаса Кранаха Старшего, Лукаса Кранаха Младшего, попали на реставрацию в Киев. В 1955 году ВСЕ сокровища Дрезденской галереи были возвращены в Германию.

После войны: Киев ничего не помнит…
Он вернулся с Победой в родной Киев. Отец и мать лежали в Бабьем яру… Жена и дочь чудом спаслись, сумев эвакуироваться в последний момент. Писатель Леонид Волынский написал не так уж мало, но прожил после войны всего 24 года… Эти 20-25 послевоенных лет были особенные для Киева.
Внучка писателя Елена Костюкевич – переводчица с итальянского произведений Умберто Эко. Она преподает в Миланском университете, а осенью прошлого 2012 года принимала участие в работе Львовского форума книгоиздателей. Елена Костюкевич многое знает и помнит о своем деде: «Он умел спроектировать красоту (дизайнер Божьей милостью) и создать мелкие чудеса своими руками, буквально из никаких материалов (из пробки шампанского… из ореха). У него был ни с чем не сравнимый, никогда более мне в жизни не встретившийся художественный вкус. Изящество. Благородство. Больше всего на свете, кроме жены, он любил искусство. Из его друзей — а среди них были Виктор Некрасов, Давид Самойлов, Семен Лунгин, Зоя Богуславская, архитектор Авраам Милецкий и многие другие — сегодня в живых остались единицы, перечтешь по пальцам. Киев в шестидесятые годы воспринимался моей семьей как сосредоточие давления цензурного, кагебэшного вмешательства в личную, интеллектуальную и душевную жизнь человека. Мой дед и его близкий друг Виктор Платонович Некрасов, с которым они каждый вечер общались, и я это могла наблюдать, – они говорили только о том, когда же, наконец, в Москву… Там, конечно, та же советская власть, но она не такая. Это объясняли так: когда в Москве «стригут ногти» – в Киеве «рубят пальцы». Дед упивался чужими культурами, написал очерки о Грузии и Армении, книгу о старой русской архитектуре, о Кижах и Валааме, а за границу его выпустили всего один раз, незадолго до смерти – в Болгарию, и он написал очень талантливые фрагменты «Болгарские записные книжки». Он диктовал их бабушке и маме уже прикованный к постели, а я, ребенок, нажимала на крупные кнопки скрипучего портативного магнитофона «Весна».
Писатель одним из первых честно рассказал о трагедии советских военнопленных. Эти события осени 41-го, которые были частью его судьбы, описаны Волынским в повести «Сквозь ночь». Его друг, также фронтовик Виктор Некрасов, назвал ее лучшим, что есть на эту тему в советской литературе. Помимо взаимной человеческой симпатии, возникшей вопреки, а может и благодаря различию характеров этих людей, их объединяли общие творческие интересы, сходные увлечения. Оба на основе опыта личного участия в Великой Отечественной войне создали о ней сильные произведения.
Оба обращались к любимому жанру путевых очерков, жанру, который по цензурным причинам в советское время увядал. Оба обогащали этот жанр серьезной и тонкой интерпретацией истории и культуры разных народов. «Он был моим первым читателем, а я его… Он не мог без работы. Он задыхался без нее. Или ездить, смотреть, знакомиться с людьми — или писать», — сказал о своем рано ушедшем из жизни друге Некрасов в небольшой статье-некрологе, предварившей посмертно напечатанные в «Новом мире» «Болгарские записные книжки» Волынского.

ИЗ НАШЕГО ДОСЬЕ:
В 2012 году «Сикстинская мадонна» отметила 500-летие

«Сикстинская Мадонна» появилась на свет в 1512 году в Пьяченце, где Рафаэль работал над алтарем капеллы монастыря святого Сикста, и оставалась там более двухсот лет, пока саксонский курфюрст Август III не выкупил ее за баснословные по тем временам 20 тысяч цехинов. Как ни противились разлуке с Мадонной в Италии, вмешательство тогдашнего Римского Папы завершило сделку, и картина переехала в Германию. Этому историческому моменту посвящена пастель художника XIX века Адольфа фон Менцеля, изображающая явление «Сикстинской Мадонны» двору курфюрста. Согласно легенде, Август III не только вышел встретить картину, но собственноручно отодвинул в сторону свое кресло, воскликнув: «Освободите место для великого Рафаэля!»
А Леонид Наумович Рабинович-Волынский родился 19 декабря 1912 года (по новому стилю 1 января 1913 года) в Одессе. Большую часть жизни Леонид Волынский прожил в Киеве. До войны окончил Киевский Художественный институт и затем работал в Киевском театре оперы и балета художником декоратором. После войны стал писателем. Книга «Семь дней» выдержала три издания (1958,1960,1971). По ней в1960 году в ГДР был снят фильм.
Кроме этого Леонидом Волынским было создано несколько книг, жанр которых можно определить как «популярная литература об искусстве». Это «Лицо времени» — о русских художниках-передвижниках; «Зеленое дерево жизни» — о французских импрессионистах (тема в конце 50-х еще полузапретная); «Дом на солнцепеке» — о Винсенте Ван Гоге.
***
Леонид Наумович Волынский скончался 28 августа 1969 года. В адресном справочнике «Союз писателей СССР» по данным на 1 ноября 1965 указано, что Волынский (Рабинович) Леонид Наумович жил тогда в городе Киеве, по улице Шота Руставели ( Малая Васильковская), дом 23, квартира 12. Видимо, сведения о нем содержат и биографические справочники Союза писателей Украины, вышедшие в 1960, 1966 и 1970 годах. Но, ни в сводном библиографическом пособии «Писатели Советской Украины. 1917—1987» (Киев, 1988), ни в первом томе «Украинской литературной энциклопедии» (Киев, 1988) Леонида Наумовича Волынского нет. Нет и мемориальной доски на доме, в котором он жил. Почему? У Киева, у Украины так много людей, кто достоин памяти в масштабах человечества?

Елена Кузьменко,
специально для «Еврейского обозревателя»

ОТЛИЧНО ПРИДУМАНО !

                               Художник Любаров.

 Вначале сотворил Бог небо и землюЗемля же была покрыта брокколицветной капустой и шпинатом и овощами разнымизеленымижелтыми и оранжевыми всех видови у Адама с Евой жизнь была долгой и здоровой.
Но сотворил Сатана мороженое и бублики с маслом.
И спросил Сатана Адама: «Хочешь ли ты отведать жирного сыра с бубликом
И ответил Адам: «Да!»
И добавила Ева: «И я хочуДобавь солений
И поправились Адам с Евой каждый на килограмма.
И сотворил Бог живой биойогуртчтобы Ева смогла сохранить фигурукоторую так любил Адам.
Но сотворил Сатана белую пшеничную мукудрожжи и тростниковый сахари перемешал их.
И перешла Ева с 36 размера на 44-й.
И сказал Бог: «Ешь с аппетитом этот зеленый салат из моего райского сада
И сказал Сатана: «И добавь в него соус из голубого сыраи положи рядом чесночный хлеб».
И расстегнули Адам и Ева свои пояса после трапезы.
И сказал Бог: «Послал я вам свежие овощи для здорового сердца и оливковое масло холодного отжима».
И выложил Сатана на стол бараний кебабшуарму в пите и курицужаренную в панировочных сухаряхи предложилестьне стесняясь.
И подскочил у Адама и Евы холестерин до небес.
И сотворил Бог картофель с повышенным содержанием калия и других полезных ингредиентовзапеченный в духовке без масла.
Но почистил Сатана картофельи нарезал его на тоненькие ломтикии пожарил в глубоком маслеи назвал его «чипсами», и щедро посолил.
И Адам еще набрал весА у Евы выскочили прыщи.
И сотворил Бог кроссовки для бегаи дал их своим детямчтобы сожгли они излишек веса.
Но дал Сатана Адаму и Еве кабельное телевидение с пультом дистанционного управлениячтобы не напрягались ониесли захотят переключить программы.
И смеялисьи плакали Адам и Ева напротив мерцающего экранаи надели удобные домашние треники с резинкой на животе.
И дал Бог Адаму и Еве постное мясодиетические продуктынежирные сосискичтобы не набирали они много калорий.
Но сотворил Сатана «Макдоналдс» и чизбургер за пять долларов.
И сказал Сатана Адаму: «Хочешь чипсов
«Да!  ответил Адам Увеличенную порцию
И получили Адам и Ева инфаркт.
И вздохнул Богутирая пот со лбаи создал операцию по шунтированию сосудов сердца...

ВСТАНЬ И ИДИ ! рассказ

Старик родился с нежными ступнями. Но ему указали дальнюю дорогу, и путь этот предстояло одолеть боси­ком. Старик был обязан вернуться от слабости к силе, от бес­памятства к памяти, от бесплодия к плоду. Наши предки обходились без обуви. Они ходили и бегали босиком по острым камням и колючему хворосту в лесу. И прыгать они умели, задрав пальцы, натянув кожу на подошве, и кожа эта становилась твердой, как кора дерева.
Прежде и лошади не нуждались в подковах, чув­ствуя всем копытом землю. И люди тогда, и лошади были детьми земли.
Только со временем гений человека изобрел обувь. Наверняка изобретатель был добр. И чужая боль волновала его, как своя собственная.
Ребенок поранил ногу. Он плакал, тот ребенок, у костра в глубине пещеры. Ребенок горевал тихо, чтобы не потре­вожить спящих. И гений подумал, что ребенка можно было защитить от травмы. Стоило обмотать ногу куском кожи — и защита готова. Он попробовал сделать это. Он упрятал в кожу ступню ребенка. Но тот не понял гения. Он испугал­ся. Он сбросил ту первую обувь и убежал в ужасе, хромая и с криком.
Гению пришлось испытывать на себе свое изобретение. Над ним смеялись, издевались над ним, потом убили, ког­да устали смеяться. Такова судьба многих гениев.


' Но кто-то снял с трупа жалкие обмотки и приспособил  к своим ногам. Возможно, убийца и сделал это. Над этим человеком уже никто не стал смеяться. Он не страдал гениальностью, не чувствовал чужую боль, но был завист­лив и решителен.
Так постепенно научились люди выделывать и носить обувь. И появились профессионалы — мастера сапожного дела.
В годы старика, рожденного с нежными ступнями, тоже был такой мастер, изготавливающий лучшие в мире сандалии.
Старику не о ком было заботиться. И он заботился о себе, о своем здоровье, о своих ступнях. Он берег свое тело, хотя и не знал зачем. Он берег его просто для продолжения жизни, своей жизни.
Каждую новую пару старик заказывал у настоящего ма­стера. Мастер был насмешлив, груб, презрителен в речах и поступках. Он мог позволить себе это, так как догадывался о своей незаменимости. Только этот мастер знал сорта де­рева, годные для подошвы. Только он умел выделывать крепкие ремешки. И только он знал, где (по мерке) и чем прибивать ремешки эти к подошве. Мало того, с первого взгляда он угадывал характер заказчика и сандалии масте­рил по этому характеру. Тихому, скромному человеку он делал тихую» обувь, нахальному, шумному — «громкую». Человек мира носил мирные сандалии, а любитель дра­ки — сандалии войны.
Только наивному, бесхитростному человеку может по­казаться такое ремесло простым. Не бывает простых реме­сел. Бывают вещи, сотворенные хорошо или плохо. И все, что сделано добротно и красиво, требует сложного, неспеш­ного, вдумчивого подхода и настоящего ремесла.
На кожу для ремешков шли козы, убитые быстро, без испуга и лишних мучений. Такая кожа не носила в себе ужас смерти и ненависть к убийце. Выделанная широким, серебряным скребком и вымоченная в специальном раство­ре, с обязательным добавлением молодого вина и пальмо­вого, она могла служить долгие годы, не высыхая и треска­ясь на горячем солнце. Долгие годы кожа ремешка дыша­ла, оставалась живой, способной поладить с кожей ноги человека.
 Ремешки для сандалий этот мастер нарезал острым, раскаленным в открытом огне, ножом на деревянной ручке. Он делал это по предварительной разметке твердым камнем, оставляющим на коже глубокий след. Только тогда линия надреза получалась жесткой, а сам ремешок оставался мягким и ласковым и не был способен нанести в дороге предательскую травму хозяину сандалий.
Теперь о дереве для подошвы: дереве-моли. Мастер уходил в пустыню на несколько дней, чтобы найти его. Растенние это чудом, извиваясь змеей, выползало из мертвой, каменистой почвы пустыни. Сам искривленный ствол дерева-моли не был нужен мастеру. Он выкапывал основание его длинного, прямого и толстого корня. Это был могучий корень, способный достать глубокую влагу пустыни-Маленькие, жесткие листья дерева-моли пахли остро и приятно — тмином- Точно такой же запах хранил корень этого дерева. Хранил долго. И запах этот принадлежал сандалиям, изготовленным мастером. Он гарантировал невозможность подделки, потому что только один человек знал, где растет дерево-моли, и только один человек мог проделать долгий и опасный путь по пустыне, чтобы найти и выкопать благоуханный корень.
 Мастер укладывал свою добычу в полотняный мешок и завязывал его крепко, чтобы сохранить, как можно дольше, в добытом корне влажность и запах. Перед обратной дорогой он садился в тени скалы и замирал, слушая тишину. Тишина эта была властительницей пустыни. Она хранила в неприкосновенности ее песок и камни. Очень давно отшумела здесь земля, в ярости разбрасывая породу, осушая соленое море с болью и гневом, в битве с подземным огнем. Земле хватило сил на высокие горы, но время и ветры сгладили их, оставив высоту одному бездонному и всегда открытому небу. Мастер понимал, что дерево для движения он добыл в царстве неподвижности. Он знал, что пустыне это может не понравиться, и путь назад предстоит трудный. Мастер покидал скалу поздно вечером, когда легкие облака на небе вдруг оживали в красках заката, когда сам холод начинал подталкивать его в спину, заставляя двигаться быстрее. Пронзительный холод пустыни подгонял мастера и щадил корень в мешке.

Человек возвращался домой под высокими звездами. Полная луна освещала ему дорогу, и мастер в эти минуты осмеливался нарушить тишину пустыни особой, громкой песней торжествующего охотника за корнем дерева-моли.
Длинен был путь к настоящим сандалиям. Впрочем, он и должен был быть длинным, потому что короткая и легкая дорога, как правило, никуда не приводит человека.
Никто не понимал, почему мастер, человек состоятельный, не желает оседлать верблюда и проделать тяжкий путь к дереву-моли на спине этого выносливого животного? Сам мастер, пожалуй, не понимал этого, но знал твердо, что только пеший путь способен дать ему в итоге то, что требовалось, Он суеверно думал, что сверху не сможет увидеть нужное дерево. Оно просто спрячется от его взгляда, напуганное мерзким запахом горбатого животного, умеющего вязкой неспешностью хранить тишину пустыни, но неспособного в тяжелом своем движении сберечь нежные и редкие ее запахи.
  Материал для обуви был собран. Мастеру оставалось
 подготовить его должным образом и собрать в одно целое. Иногда он прятал концы ремешков в прорези на подошве и заливал это место специальным клеем-смолой. Ремешки держались потом крепко и долго, но клей невольно глушил сладкий запах корня дерева-моли, потому мастер чаще всего прибивал ремешки к подошве гвоздями. Здесь не годились грубые, железные гвозди. Мастер использовал медные, тонкие, как жало осы, но с широкой квадратной шляпкой.
Старик понимал: скоро ему в дорогу, но не знал, что ему
предстоит пеший путь, потому он и заказал сандалии. Он получил их и не стал примеривать, чтобы не оскорбить вдоверием мастера. Сразу было видно, что обувь получилась на славу.
Старик расплатился и начал разговор, без которого нельзя было уйти. Он поблагодарил мастера и сказал, что предстоит ему многодневный путь, что путь этот указал ему Голос.
Старик не знал, кому принадлежит Голос этот.  В тот
момент, когда он зазвучал, старик испугался, решив, что мозг его поразило безумие. Он пробовал спрятаться в самом дальнем углу своего просторного дома. Он затыкал уши, но Голос звучал внутри его мозга, Будто это был его собственный Голос, прежде неведомый и тайный. Голос обещал ему все, о чем долгие годы мечтал старик. Но теперь уже давно перестал мечтать, примирившись с одиночеством и понимая, что впереди только смерть.
Голос обещал ему другую, долгую Жизнь, новую жизнь, несмотря ни на что.
— Почему я, — спорил старик. — Тебе нужна молодость. Мышцы юноши не знают усталости, а в голове его нет места  для тяжкого мусора накопленных заблуждений.
— Встань и иди! — требовал Голос, не вступая в спор.
— Мне будет трудно, — продолжал старик. — Я погибну в дороге. Я не достигну своей земли. Я никогда не смогу родить детей и основать род. Моя жена - старуха, а молодая жена, если такая и будет, родит не моего сына.
— Встань и иди! — повторял Голос, не слушая старика. Тогда он завопил в гневе, что просит оставить его в покое. Умоляет дать умереть в своей постели. Просит пощады, потому что нет ничего страшнее и опасней неведомой дороги.
— Встань и иди! Встань и иди! — вновь повторил Голос громоподобным эхом.
Все это рассказал старик мастеру. Тот выслушал внима¬тельно, обозвал старика болваном и объяснил, что Голос невидимый не ищет легких путей для человека. Только невозможность может сотворить возможное. Род старика окажется особым родом, способным двигаться бесконечно в поисках недостижимой истины. Голосу нужен старик, потому что переделка сознания в этом возрасте трудна необыкновенно. Он, старик, будет заблуждаться, грешить, бежать от Голоса прежде, чем сможет поверить ему безоглядно. Но, поверив безоглядно, в слепоте веры, он будет метаться, не понимая до конца, что принес ему этот Голос Невидимого и Всесильного.
— Долгий путь нужен ему, — процедил сквозь зубы мастер. —- Потому и выбор упал на тебя - жалкого урода и тупицу. Только долгий путь способен привести к цели. Я знаю это, потому что и сам никогда не искал короткой дороги. Ты понять должен в своей темноте и слабости, что мудрые блуждают по этой Земле только с одной целью: никогда не останавливаться. Тебе предстоит найти свою землю и свой дом на этой земле. Только когда это случится, нам знать не дано.
Этим разговор и был закончен. Старик собрал своих домочадцев, напоил скот перед дальней дорогой. И, по совету мастера, отправился в путь на закате. Он успел оставить на песке за порогом только два следа от сандалий. След от правой ноги и след от левой. Голос остановил старика.
— Встань и иди босой! - приказал Голос.
 — Но это больно! — взмолился старик, — Я не знаю, что нас ждет. Днем я не смогу идти по раскаленному песку, а в скалах ноги мои превратятся в кровавые раны.
 — Встань и иди босой! — бесстрастно повторил голос.
-    Оставь меня! — закричал старик. — Ты уводишь меня для радости, а не для муки! К чему тебе моя кровь и раны?!
- Встань и иди босой! — равнодушно повторил Голос.
 — Ты хочешь, чтобы путь мой был полон лишений, — тихо сказал старик, догадавшись обо всем. — Ты хочешь, чтобы дети мои спотыкались на каждом шагу, чтобы дорога испытывала и убивали их бесконечно. Зачем тебе мучить народ свой? Ответь, прошу тебя?
Голос молчал. Тогда старик развязал ремешки сандалий. Он бережно спрятал их в мешок. Он ступил босыми ногами на теплую землю, все еще хранившую жар солнца. Босой он двинулся впереди каравана, повернувшись лицом к светлому горизонту, спиной к потемневшему от красок ночи небу.
Таким все и оставалось во время долгого его пути. Он шел, преодолевая боль, от света к свету, догоняя ушедшее солнце и не в силах его настигнуть.
 Недавно я видел следы от сандалий старика. Два следа:
от правой ноги и от левой. Неподалеку, в тени акации, сидел мастер. Он-то и обратил мое внимание на следы. Мастер сказал, что ему не жаль было проделанной работы. Всего два следа, но и этого достаточно. Долгую дорогу в незнаемое и нужно совершать босиком, но при этом необходимо иметь крепкую обувь на тот случай, если дорога эта приведет к своему собственному саду и дому.
Я спросил: удалось ли тому старику найти свой дом и завязать снова ремешки сандалий. Мастер не знал этого.
Он сам остался на месте, а не пошел вслед за стариком, по босым следам старика.

Он назвал его имя легко, как бы между прочим, будто я сам давно должен был догадаться об этом. Он прав. Я был обязан знать имя заказчика замечательных сандалий, которые, возможно, и по сей день покорно ждут в мешке вечного странника своего светлого и радостного часа.

РЖЕВ. ЭХО ВОЙНЫ

 В 2013 году снял фильм о трагедии Ржева, где заклинал Россию от войн, предупреждая, что она может стать последней в истории этой страны. Через год Путин пошел войной в Украину. 



ЖАЛОБА В "СПОРТЛОТО"



«Постоянный представитель Израиля в ООН Рон Просор подал 30 октября официальную жалобу генеральному секретарю Пан Ги Муну на действия председателя ПНА Махмуда Аббаса. Поводом для жалобы стали соболезнования, выраженные палестинским лидером семье убитого активиста террористической организации "Исламский джихад" Мухаммада Аси Арафы. "Террористы впитывают ненависть с юности. Письмо Махмуда Аббаса, отправленное родным террориста, является лишь одним из примеров устойчивого роста ненависти к Израилю", - говорится в письме Рона Просора». Из СМИ
 Положению приемника Арафата не позавидуешь. Дома он должен играть роль непримиримого врага Израиля, за рубежом – он почти ангел мира. «Полезные идиоты» на Западе хотят его видеть именно таким. Вот он и напяливает маску, когда того требуют обстоятельства, но сразу же стаскивает, как только поворачивается задом к США и Европе. Впрочем, это обычное политическое ханжество, с которым согласны все, включая Израиль, ведущий переговоры с субъектом, способным говорить только на языке лжи и лицемерия.
 А письмо Рона Проссора тоже полно лукавства. Уж кто-кто, а он знает, что на добром отношении к Израиля и дня не продержится у власти ни один палестинский лидер. На перманентной, хронической ненависти к евреям и Еврейскому государству, по нацистскому образцу, и держится  искусственное образование, так называемой, автономии. По этой причине его и кормит исправно интернационал юдофобов.  Да и куда, кому пишет Проссор? В организацию, некогда приравнявшую сионизм к формам расизма, в контору пропитанную юдофобией. Как тут не вспомнить строчки из замечательной песни Владимира Высоцкого о психах на Канатчиковой даче:
Пусть безумная идея - не решайте сгоряча,
Отвечайте нам скорее через доку главврача.
С уваженьем, дата, подпись. Отвечайте нам, а то,
Если вы не отзоветесь, мы напишем в "Спортлото".

 Проссор, с тем же успехом,  мог подать свою жалобу не в ООН, а в эту, давно почившую организацию.

ОРКЕСТР ФЕДЕРИКО ФЕЛЛИНИ



Сотворенное большим мастером каждый невольно подгоняет под себя. Ну, не каждый, конечно, а тот, кому произведение искусства проникает в мозг и душу. Полотна Брейгеля, музыка Моцарта, проза Чехова, фильмы Федерико Феллини. Это обо мне, это мое! Произвол? Конечно. Субъективизм? Бесспорно. Но в этом и вся хитрость. Классики на то и классики, чтобы брать в полон зрителей, читателей, слушателей вне зависимости от их возраста, интеллекта, знаний, национальности, наконец. 
 Есть в этом определенная ограниченность, никто не спорит. Все мы не в силах выбраться из оболочки эгоизма. Ничего не поделаешь, восприятие искусства, если оно имеет место, тоже идет от нашего Я, как бы мы не старались скрыть это.
 Считаю «Репетицию оркестра» одним из лучших фильмов Феллини. Мой это фильм и  по духу и букве, что и постараюсь доказать.
 Напомню сюжет: симфонический оркестр, под отдаленный грохот, репетирует в старой часовне. Телевидение снимает фильм о музыкантах. Флейты, скрипки, трубы, ударные дают интервью. Оркестру не нравится дирижер, дирижеру не нравится оркестр. В результате, вспыхивает мятеж – революция. Погром перерастает в драку. Музыканты колотят друг друга. И вдруг от удара чугунной бабы рушится одна из стен часовни, обвал убивает арфистку. Оркестр в полной растерянности. Все спасает дирижер. Его мужество, его самообладание, его любовь к своему делу. Репетиция продолжается на развалинах часовни.
 Говорится в начале фильма о прекрасной, уникальной акустике в этом древнем здании. Стены? Верно, но звуки уходят к небу только на природе. Феллини помещает свой оркестр в открытое пространство Земли. Музыканты –  люди на этой Земле. У каждого свой голос, свой характер, свое отношение к музыке и жизни. Оркестр Феллини – это мы с вами, а сама «репетиция оркестра» -  эксперимент с человеческой цивилизацией, современной великому мастеру кинематографа.
 Собрание в храме природы. Молитвенное собрание. Музыканты собрались здесь, чтобы обратиться к богу музыки, а то и просто к Богу. Другой веры у них нет.
 Курт Воннегут сам сочинил надпись на своем могильном камне: «Для него единственным и достаточным доказательством существования Бога была музыка». Но вот у Пушкина: ««Из наслаждений жизни одной любви музыка уступает, но и любовь – мелодия». Выходит, есть два доказательства присутствия Бога – любовь и музыка. Считается, что наличие дьявола особых доказательств не требует. Почему же? Ненависть также обычна, как и любовь. Только ненавидящий – слуга Сатаны….
 Стены часовни мощны, но бесцветны и однообразны, как «Стена плача». И музыканты, как и все мы, не в Храме, а перед храмом, перед тем, что когда-то было хранилищем Ковчега Завета. И все мы молимся даже тогда, когда не подозреваем об этом. Да и жизнь наша не исполнение  чего-то законченного, цельного, а всего лишь репетиция какой-то другой, настоящей, удивительной и светлой жизни. О чем и говорит нам молитва и музыка.     
 Режиссер в интервью напоминает об истории. О времени, когда оркестр любил дирижера, подчинялся ему, а в результате достигал единства и прекрасной силы звучания. Эти времена прошли. Ныне личность музыкантов (фильм был закончен в 1979 году) защищает профсоюз. Социализм, либерализм, демократия, свобода личности. Посредник, профсоюзный бос, человек, которому «медведь наступил на ухо», диктует правила игры оркестру. Власть дирижера подорвана, а вместе с ней разрушается и сама музыка, сама вера, точно так же, как разрушаются стены часовни.
 Пишут, что в христианских странах Европы каждый год закрываются сотни костелов, церквей, кирх, зато мечети растут как грибы. И об этом я подумал, когда огромный чугунный шар взломал стены часовни. Та музыка, музыка созидания, на которой окрепла современная цивилизация, готова исчезнуть. Агрессия иной музыки, разрушения и смерти, атакует ее.
 Музыканты не хотят «петь в хоре», не хотят принять авторитет руководителя. Они свободны, они во власти гордыни, они убеждены, что сосед в оркестре не так уж важен, а музыка начинается с них и ими же заканчивается. Они не верят в эволюцию репетиции, не верят в постепенное достижение совершенства. Они, не все, конечно, но большинство - страдают нетерпением. Революция кажется им самой короткой и эффективной дорогой к результату.
 - Оркестр к террору! Смерть дирижеру! – орут революционеры.
 В ходе анархии бунта появляется огромный метроном. Только ему музыканты готовы подчиниться. Музыку они хотят подчинить технократической идее. Чудовищный       механизм, по замыслу революционеров, обеспечит единство исполнителей и качество звучания. Но не все музыканты готовы играть под диктовку машины и тут начинается «война гражданская». Революционеры делят власть яростно, с ожесточением, непримиримо.
 Рушится стена часовни. В проломе иным, страшным метрономом, раскачивается чугунная «баба». Только эта катастрофа заставляет безумцев очнуться. Мир рушится. Нет спасения. Оркестранты, смирные, тихие, стоят на развалинах в полной растерянности. Они готовы отдать власть любому, кто попытается вернуть их к жизни и к музыке.
 И здесь выходит из тени дирижер.
 - Музыка спасет нас, ноты спасут нас. Мы – музыканты. Мы здесь, чтобы попробовать еще раз.
 И оркестр забывает о революционном порыве, забывает о спорах и распре. Они играют стоя прекрасную музыку Нино Рота. Стены часовни готовы обрушиться, но они делают все, чтобы спасти себя и мир, в котором  слышат и видят ноты.
 Феллини – большой художник, он далек от дидактики и пафоса. Я же позволю себе «поднять» слова дирижера:
 - Всевышний (музыка) спасет нас. Закон (ноты) спасут нас. Мы – люди. И суть наша Богодуховна. Мы стоим на этой Земле, чтобы попробовать еще раз. Попробовать, пока живы, и вопреки всему.
 Повторю, Феллини далек от пафоса. Мало того, он боится авторитета посредника (даже такого: между Богом и людьми)¸ боится вождизма. Он снимает пафос просто и гениально. Дирижер, недовольный очередным исполнением, вдруг начинает орать на оркестр по-немецки. И здесь ждут человека очередные проблемы, словно говорит зрителю великий мастер. Не избавиться от них, нет нам покоя. Остается только одно. Вновь и вновь поднимать смычок к струнам и опускать пальцы на клавиши. Мы будем фальшивить, ошибаться, вновь забывать о палочке дирижера. Такова наша участь. Только бы не утратить мужество веры и надежды.
 - Репетиция продолжается! – последние слова в фильме Федерико Феллини.
 Под грузом лет и разочарований готов, иной раз, опустить руки и признать свое поражение. Вот тогда и пристраиваю к экрану телевизора кассету (теперь уже диск) с великим фильмом мастера, чтобы напомнить самому себе: пока ты жив – репетиция продолжается.  

среда, 30 октября 2013 г.

ЖУЛИКИ В ИНТЕРНЕТЕ


 Уже писал о ежедневных многотысячных подарках, якобы мню выигранных в Интернете. Но за ними стоят аферисты тупые, примитивные, работающие на простака. Есть и более изощренные жулики. Вот о них и давний мой рассказец.

Кто-то из моих приятелей за океаном решил, видимо, подшутить: дал мои координаты известной организации "КТО И ЗАЧЕМ?" Организация тут же направила мне письмо стандартного, надо думать, содержания на чистом, английском языке. Привожу перевод:
"Дорогой мистер Красильщиков!
Наша всемирная организация "КТО И ЗАЧЕМ?" решила внести вашу фамилию и краткую биографию с перечнем ваших наград и достижений в ежегодный справочник, в котором содержатся данные самых известных людей мира.
Наш справочник существует с 1793 года и пользуется заслуженной популярностью во всем мире. С помощью нашего справочника Вы сможете укрепить свою популярность, наладить необходимые связи и, вполне возможно, как показывает наш опыт, расширить сферу применения своим талантам.
  С уважением, секретарь организации "КТО И ЗАЧЕМ?" (подпись неразборчива).
 К письму были приложены бланки и пустой конверт. Бланки, на которых содержались вопросы для анкеты, должны были послужить материалом для той самой краткой биографии. На обратной стороне бланка мне предлагалось назвать ряд живущих ныне господ, которых я сочту достойными для внесения в столь почтенный справочник. В конверт я должен был вложить чек на 172 доллара. За эти деньги я, в скором времени, должен был получить описанный справочник с текстом, посвященным моей персоне, с "перечислением наград и достижений".
Надо сказать, что в первый момент я опешил: за что это мне, грешному, честь такая? Стал лихорадочно вспоминать - рядом с какими великими именами будет стоять моя скромная фамилия? Вспомнил только Генри Киссинджера, писателя Куприна, художника Архипа Куинджи и бывшего канцлера Австрии Бруно Крайского, но и этого, решил я, достаточно. Представил себе, как кто-то интересуясь персоной знаменитого американца, наталкивается на мою славную биографию, читает ее и думает: "Какой замечательный человек Аркадий Красильщиков! Не отметить ли мне его единовременной премией в 1 миллион долларов". Ну ладно, не миллион, так хотя бы 100 тысяч….
И рука моя невольно потянулась к чековой книжке, но не дотянулась, так как заверещал  телефон, и пришлось взять трубку. Милый женский голос настоятельно рекомендовал срочным образом приобрести аппарат для излечения практически всех болезней. Даму я вежливо послал подальше, но задумался.
Что же это происходит? Какие-то, совершенно неизвестные мне люди, собираются втюхать мне обычный справочник с адресами почти за две сотни долларов, и так дорого только потому, что в этом справочнике я смогу найти свою фамилию. Отличный ход, подумал я, рассчитанный на неизбывную гордыню человеческую, на вечную нашу попытку казаться  выше, стройнее, красивей, умней и талантливей. Собственно, какая разница между прибором, способным излечить нас от всех болезней, и этим справочником. И там, и там – простая попытка использовать человеческую глупость, и сделать свой бизнес.
Жалко было пустого конверта, и я решил написать Всемирной организации ответ: "Дорогие господа! – написал я. – Если моя фигура добилась такой известности в мире, убедительно прошу выслать по моему адресу чек на 171 доллар, а в ответ я пришлю вам  свою выдающуюся  биографию и даже фото 6 на 4.
С уважением А. Красильщиков".
Я надеялся, что меня сочтут наглецом или сумасшедшим и оставят в покое. Но прошло несколько месяцев, и я получил еще одно письмо из Всемирной организации "КТО И ЗАЧЕМ".
" Дорогой мистер Красильщиков! – значилось в письме. – Руководство нашего Центра решило занести Вашу фамилию  в краткий, дополнительный список самых известных людей мира. Справочник будет Вам незамедлительно выслан. Приносим Вам свои искренние поздравления и желаем успехов!" Далее шла неразборчивая подпись секретаря организации.
К письму был приложен знакомый мне бланк и просьба выслать молодцам из "КТО И ЗАЧЕМ?" всего лишь 97 долларов, чеком, естественно.
Молодцы, судя по всему, решили, что в ответном письме я предпринял завуалированную попытку сбавить цену - начал торговаться.
Я решил больше не рисковать, письмо куда-то забросил, и забыл о нем. И зря! Через месяц получаю знакомый, пухлый конверт. Вскрываю его и читаю:
"Дорогой мистер Аркадий Красильщиков!" Всемирная, университетская организация "АКАДЕМИЧЕСКИЙ КЛУБ", чей центр расположен в г. Апрополь, штат Мэн, США, решила  присвоить вам, за выдающиеся заслуги, звание почетного академика местного университета с присвоением диплома, шапочки и мантии. От души поздравляем Вас и желаем дальнейших успехов.
Секретарь Всемирной университетской организации "АКАДЕМИЧЕСКИЙ КЛУБ" ( подпись неразборчива).
Вы уже сами догадались, что к письму были приложены бланки с изображением диплома, на котором уже стояла моя фамилия и просьба выслать чек. Понятно, что три вещи ( диплом, шапочка и мантия) господа из г. Апрополь оценили дороже, чем те, кто предлагал мне справочник за 171 доллар. Мне предлагалось выслать "АКАДЕМИЧЕСКОМУ КЛУБУ" 237 долларов. Мантия, надо думать, была из чистого шелка с кружевом, а шапочка украшена мехом снежного барса. Диплом, конечно, не в счет. Я сам мог напечатать на своем цветном принтере хоть сотню таких по цене 10 центов за штуку.
И это письмо я оставил без ответа, хотя, признаюсь, подумал, что неплохо бы обозначить на своей визитной карточке и крупно, так, чтобы бросалось в глаза: ПОЧЕТНЫЙ АКАДЕМИК.
Тут, правда, вспомнил "бородатый" анекдот про чукчу, которому тоже предложили стать почетным академиком, и тот согласился, решив, что по нечетным числам он станет ловить рыбу.
Я хотел отправить этот анекдот в г. Апрополь, штат Мэн, но подумал, что мой непрошеный юмор снова поймут, как попытку сбавить цену и предложат мне купить только шапочку с дипломом, но без мантии.
Отвечать я не стал, но в глубине души был готов к тому, что так просто эта история не кончится. Моя фамилия попала в компьютер заокеанских ловкачей и дальнейшая переписка была неизбежна.
 Так и оказалось. В очередном письме мне сообщалось, что совет Всемирной организации "КТО И НАВСЕГДА" решил на своем торжественном заседании вручить мне нагрудный знак: медаль, отлитую из особого металла с примесью золота и серебра. Медалью этой уже награждены и будут награждены в будущем самые значительные представители науки и культуры современного мира. Следовало изображение знака, знакомый бланк и просьба отправить в организацию чек на 287 долларов.
-          Да что же это такое! – подумал я. – Что же это за мир такой, где можно купить все,  даже медаль за достижения, о которых никому ничего неизвестно!
Невольно представил такую картину: вот я, заплатив всего лишь 696 долларов, стою на пьедестале в академической мантии, с треуголкой на темечке, с медалью на груди и с толстым справочником под мышкой. Хорош я буду! Мошенники! Негодяи!… Но тут я успокоился и подумал, что ничего страшного и противозаконного в этом бизнесе нет. В нашем мире постмодернизма, где пара ботинок равна симфонии Бетховена, а Нобелевскую премию мира может получить откровенный бандит и убийца – ничему удивляться не следует. Тебе предлагают товар особого рода, но мало чем отличающийся от тех же ботинок или компьютера, а ты волен купить его или послать торговца подальше.
И я успокоился. Теперь жду очередного письма из Америки с предложением всего лишь за 543 доллара, установить мой гипсовый (с добавлением мраморной крошки) бюст на аллее Славы в г. Х.

 А что, а вдруг? Вот на это я соглашусь обязательно. Мало того, сразу же, вслед за чеком, сам отправлюсь за океан в этот самый Х. , чтобы полюбоваться на себя самого с мраморной крошкой на физиономии. 

МУСУЛЬМАНСКАЯ РОССИЯ



 Даниэль Пайпс


Убийство ножом 10 октября двадцатипятилетнего этнического русского Егора Щербакова, по-видимому, совершенное мусульманином из Азербайджана, привело к антимигрантским беспорядкам в Москве, актам вандализма и насилия и арестом 1200 человек, что свидетельствует о серьезных трениях в российском обществе.
Этнические мусульмане насчитывают 21-23 млн. чел. или 15 процентов от общего населения России (144 млн. чел.) и их доля быстро растет. Этнические русские, многие из которых страдают от алкоголизма, как было подмечено, имеют уровень рождаемости европейцев (1,4 ребенка на женщину) при уровне смертности африканцев (60 лет для мужчин). Уровень рождаемости среди женщин-христианок в Москве - лишь 1,1 ребенка. В отличие от них, женщины-мусульманки рожают в среднем 2,3 ребенка и имеют меньше абортов, чем русские. Среднее количество детей у татарских женщин в Москве – 6, у чеченских и ингушских – 10. Около 3-4 млн. мусульман мигрировали в Россию из бывших республик СССР, в основном из Азербайджана и Казахстана. Кроме того, некоторые этнические русские переходят в ислам. Эти тенденции объясняют сокращение численности христианского населения на 0,6 процента в год, в то время как мусульманское теми же темпами растет, что с течением времени будет иметь драматические последствия. Некоторые аналитики предвидят, что мусульмане станут большинством уже в двадцать первом веке – такая демографическая революция в корне изменит характер страны. Пол Гобл, эксперт по меньшинствам России, делает вывод, что "Россия переживает религиозное преобразование, которое будет иметь еще большие последствия для международного сообщества, чем распад Советского Союза." Он цитирует русского комментатора, предвещающего мечеть на Красной Площади в Москве. Поверхностное предположение, что Москва была и остается близкой к Западу, "уже недействительно", рассуждает он. В частности, он предсказывает, что мусульманский демографический всплеск "будет иметь глубокое влияние на внешнюю политику России."
Через несколько лет мусульмане составят половину призывников в русской армии. Джозеф А. Д'Агостино из Института изучения населения ставит следующие вопросы: "Будет ли такая армия эффективной, если учесть недовольство, испытываемое многими отечественными мусульманами в результате действий российской армии в мусульманских районах Чечни? Что произойдет, если другие мусульманские регионы России, некоторые из которых содержат значительные запасы нефти, восстанут против Москвы? Будут ли готовы мусульманские солдаты сражаться и убивать, чтобы сохранить эти регионы за Россией?"
Все более уверенные в себе мусульмане России, составляющие большинство в 57 из 182 этнических группах страны, начали использовать термин "мусульманская Россия" для выражения своих амбиций. Как утверждает мусульманский аналитик Даниял Исаев, этот термин означает, что ислам является "неотъемлемой частью России" и что "Россия как государство и цивилизация не может существовать без ислама и мусульман". Он отмечает, что мусульмане предшествовали этническим русским на большей части территории современной России. Его огульные утверждения включают преувеличения о том, что мусульмане сделали решающий вклад в культуру России и ее военные победы.
Такие заявления заставляют беспокоиться этнических русских, а если учесть, что численность населения страны продолжает снижаться по крайней мере на 700 тысяч человек в год, то неудивительно, что многие из них обращаются к религии и испытывают враждебность по отношению к мусульманам. В результате – искажения в СМИ, нападения на мечети и другие преступления, а также попытки блокировать мусульманскую иммиграцию и рост экстремистских русских националистических групп, таких как "Движение против нелегальной иммиграции" Александра Белова.
Реакция Кремля была противоречивой. Тогдашний президент Дмитрий Медведев в 2009 году пытался умиротворить мусульман, подчеркивая важность ислама для России и отмечая, что "мусульманские фонды вносят важный вклад для содействия миру в обществе, обеспечивая духовно-нравственное воспитание масс, а также для борьбы с экстремизмом и ксенофобией". Он также сказал, что в связи с большим мусульманским населением страны, "России не нужно добиваться дружбы с мусульманским миром. Наша страна является органичной частью этого мира".
Но, как указывает Илан Берман из Американского совета по внешней политике, "Кремль проводил дискриминационную политику в отношении мусульманского меньшинства, а также игнорировал (и даже подстрекал) рост агрессивной ксенофобии среди своих граждан. Это породило недовольство и отчужденность среди мусульман России – настроения, которые радикальные исламские группы усердно стремятся эксплуатировать". Вдобавок к уже существующим настроениям исламского превосходства, это приведет ко все более возмущенному мусульманскому меньшинству.

Дискуссии об исламе в Европе, как правило, ставят в центр внимания такие регионы, как Великобритания и Швеция, однако в первую очередь следует наблюдать за Россией – страной с крупнейшей мусульманской общиной и в относительном и абсолютном счете. После антимигрантских насильственных действий на этой неделе, безусловно, последуют гораздо более серьезные проблемы.

  Комментарий блогера. 
 Израиль просто решил эту проблему. Во-первых, высокой рождаемостью в еврейских семьях. Во-вторых, нормальным, естественным спадом рождаемости в арабских ( я имею в виду арабов Израиля). Все это случилось при ясном понимании угрозы исламизации государства, то есть его исчезновения, как еврейского. Есть ли такое понимание опасности в России?
В любом случае, Жириновскому, который посмел выкрикнуть, что "король голый" сразу же заткнули рот.

ПОДЗЕМНЫЙ МИР КИТАЯ

МАДОННА В ПОИСКАХ ИСТИНЫ?


«Мадонна нашла источник вдохновения на Ближнем Востоке, пишет El Pais. Известно, что с 90-х годов певица увлекалась каббалой - "самым мистическим течением иудаизма", как формулирует журналистка Кармен Ренхель. Теперь же в круг ее интересов вошли ислам, арабская культура и эстетика. Некоторые считают, что это внезапное увлечение - коммерческая стратегия ("ее ждут 1,5 млрд правоверных", по выражению автора) или пиар-ход. Американская пресса выдвигает свое объяснение - напоминает, что новый возлюбленный Мадонны, французский танцовщик Брахим Заибат - благочестивый мусульманин».
 Видать, этот Заибат – любовник первоклассный, а прежний, от каббалы, был не такой молодец. Не исключено, что встретит Мадонна поклонника Будды исключительных способностей и обратится в буддизм. Ничего не поделаешь – ищущая натура. Но, вернее всего, душечка из гениального рассказа Антона Павловича Чехова, который так нравился врагу феминизма - Льву Николаевичу Толстому.
 Как там у Чехова: «А главное, что хуже всего, у нее уже не было никаких мнений. Она видела кругом себя предметы и понимала всё, что происходило кругом, но ни о чем не могла составить мнения и не знала, о чем ей говорить. А как это ужасно не иметь никакого мнения! Видишь, например, как стоит бутылка, или идет дождь, или едет мужик на телеге, но для чего эта бутылка, или дождь, или мужик, какой в них смысл, сказать не можешь и даже за тысячу рублей ничего не сказал бы. При Кукине и Пустовалове и потом при ветеринаре Оленька могла объяснить всё и сказала бы свое мнение о чем угодно, теперь же и среди мыслей и в сердце у нее была такая же пустота, как на дворе. И так жутко, и так горько, как будто объелась полыни».
 Все же, рассказ этот гениален, потому что не зол, а добр к душечке-Оленьке, ищущей любви. С Мадонной, вернее всего, история другая. Секс сексом, любовь любовью, но евреев-то с Каббалой всего ничего, а мусульман 1.5 млрд. Это ж какие деньги!

ОДИНОЧЕСТВО В ТОЛПЕ. ЧИТАЯ ИОСИФА БРОДСКОГО



 Хороши, плохи 3 серии диалогов Соломона Волкова с Евгением Евтушенко - решать каждому, кто эти серии видел. В любом случае интерес к этим большим мастерам слова возрос. Самое время, как мне кажется, повторить мою попытку "диалога" с великим поэтом.

 Он декларировал себя язычником, ветхозаветным евреем, последователем Жана Кальвина… За всеми этими масками были поиски абсолютной свободы  в культурном поле, как он это поле понимал. Он хотел быть тем, кем ему нравилось быть в тот или иной год жизни, но на самом деле Иосиф Бродский был  рабом, фанатиком языка и гениальным поэтом – все остальное «оборочки». Из интервью Анни Эпельбаум: « Когда мы хвалим того или иного поэта, мы всегда совершаем ошибку, потому что хвалить надо не поэта, а язык. Язык не средство поэзии; наоборот, поэт – средство или инструмент языка… Язык – это важнее, чем Бог, важнее, чем природа, важнее, чем что бы то ни было иное, для нас как биологического вида»
 Подарил он как-то мэру Питера – Собчаку свою книгу с такой надписью: «Городскому голове от городского сумасшедшего». Бродский и сумасшедшим имел право быть, тем более, что пару раз его запирали и мучили в психушке Питера.
 Он соглашался быть кем угодно. Боялся только клейма: «лучший». Так и говорил об этом: «… я думаю, корень всякого зла – утверждение: «Я лучше других».
 Далеко не всегда соглашаюсь с Бродским. Я часто спорю с ним, как с живым человеком, нервничая и обижаясь. Мне, порой, не хватает дара Божьего и знаний, чтобы понять и принять сказанное поэтом, но, возможно, здесь дело совсем в другом: ему  не удалось по-настоящему состариться. Он умер, так и не заразившись самыми горькими болезнями преклонного возраста: скепсисом и цинизмом.
 Ну, например: Иосиф Бродский просил Вацлава Гавела поверить, что зло не в коммунизме и посткоммунизме, а в самой порочной натуре человеческой и советовал попытаться эту натуру, пока совсем не поздно, исправить талантливыми и добрыми текстами. Ему так хотелось верить: есть Страна Обетованная, где подобное возможно под мудрым руководством власти. Бродский так и писал президенту государства: « «Учитывая  численность населения Чехии,  это  может  быть  сделано даже  указом,  хотя  я  не думаю,  что ваш парламент  стал  бы возражать. Давая вашему народу Пруста,  Кафку, Фолкнера, Платонова, Камю или Джойса, вы можете превратить, по крайней  мере, одну нацию центральной Европы в цивилизованный народ».
 О том же он заговорил в интервью Майклу Главеру: «Будь у меня какая-то власть, я заставил бы все «Правды» и «Известия» печатать Пруста, чтобы его мог прочесть каждый. Пруста, а потом еще Музиля – писателя гениального в своем умении сомневаться».
 Бродский будто нарочно… даже не роняет, а разбрасывает семена спора. О чем бы ни говорил он: о поэзии, политике, искусстве – поэт уходит от общепринятого стандарта, дразнит собеседника и будущего читателя. Ему нравится словесный поединок. Иногда Бродский сражается сам с собой. Он настоящий рыцарь в дуэли и перчатку   бросает не в лицо, а к ногам оппонента. Он разрешает спорить с ним, когда дает низкую оценку романам-идолам ХХ века: «Мастеру и Маргарите» и «Ста годам одиночества». Ему нравится то, что читают и понимают немногие. Он понятия не имеет, что такое политкорректность. Он согласен подчиниться только одному суду – Божьему.
 Объем его знаний огромен, но объять необъятное невозможно, и рассуждения поэта о музыке, живописи, кинематографе кажутся, порой, слишком наивными, зависящими от вкусовых пристрастий автора. Хотя и «наивные» оценки по-своему гениальны. Спросили как-то Бродского о любимом времени года: «Я думаю, что все-таки зима, - ответил он. – Если хотите знать, то за этим стоит нечто замечательное: на самом деле  за этим стоит профессионализм. Зима – это черно-белое время года. То есть страница с буквами. Поэтому мне черно-белое кино так нравится».
 Замечательный композитор Борис Тищенко был знаком с Бродским. Однажды Тищенко спросили о музыкальных пристрастиях поэта: «А он был тонкий ценитель музыки?» Тищенко: «Он был толстый ценитель музыки. У него были свои заштатные симпатии: Альбинони, Корелли — всякая сладкая, якобы (как говорил Дмитрий Дмитриевич Шостакович) старинная музыка. Когда я ему поставил симфонию Прокофьева, он мне сказал: «Не может быть, чтобы Господь Бог выражался так сложно!» Нет, он не был докой в музыке. А поэт он был гениальный".
 Можно ли быть гениальным поэтом и не быть «докой в музыке»? Не думаю, что Альбинони Бродский ставил выше Прокофьева или Шостаковича. Гениальный поэт не может быть «толстым ценителем музыки», потому что он сам отличный композитор. Только его инструмент слово, а не ноты. Особая, избирательная любовь к Корелли, всего лишь, некое «кокетство». Иосиф чаще говорил о Е. Баратынском, чем о Пушкине. Это не значит, что он не понимал разновеликость этих поэтов. Дело здесь в ином: в убежденности, что Бог говорит с людьми  посредством искусства. Без голоса Бога нет музыки, живописи, поэзии, прозы. Бродский и сам был убежден, что ему диктует Бог. Гордыня?
 «В этом бы Бродский с вами согласился. Однажды он заметил, что научился композиции у музыки. А сколько у него в стихах живописи? Он восхищался Возрождением» В.Полухина из интервью с Лес Моррей.
 Большой художник до последнего часа ученик и не боится признаться в этом. Композиция поэзии Бродского мало похожа на гармонию барокко.
            "Говорят, открылся Пленум".
            "Врезал ей меж глаз поленом".
            "Над арабской мирной хатой
            гордо реет жид пархатый". Ну, какой уж тут Альбинони.
 Гордыня и гордость – разные вещи.  Бродский независим и горд, но он ненавидит пьедестал и трибуну. «Энергия заблуждений», наивная, святая простота, но рядом, в том же интервью Главеру, трезвая, если не жестокая, оценка своей, собственной значимости. И в этом весь Бродский.
 - Стало быть, раздорам, борьбе нет никакой альтернативы?
- Такая альтернатива есть, - ответил Бродский. - Кто-то должен быть совершенно откровенным в отношении будущего. Кто-то, чей голос несет  в себе… ну, хотя бы намек на моральный авторитет.
 - Быть может, Солженицын, как раз считает себя таким вот человеком? Или, возможно, такой человек – это вы?
- Я себя таковым не считаю. Ну и, кроме того, меня никто не будет слушать, поскольку я еврей.
 Здесь, впервые слышна нота природного, неизбежного изгойства. И мужество судить мир с высоты этого самого изгойства.
«Где же проходит главный водораздел — между Солженицыным и Бродским? – пишет Наталья Иванова. - Солженицын негодующе цитирует одну очень важную для понимания обоих фразу Бродского: в ХХ веке для пишущего “невозможно принять [и] себя абсолютно всерьез”. Бродский в этом уверен. И вся его поэзия, исполненная горькой самоиронии, не исключающей постановки самых серьезных, “проклятых” вопросов бытия, это подтверждает. Солженицын уверен — так же абсолютно — в обратном: в ХХ веке пишущий должен принять себя всерьез и нести это бремя».
 Прошли годы. От морального авторитета Солженицына, автора «200 лет вместе», мало что осталось. Голос Иосифа Бродского может слышать каждый, кому еще интересно что-либо слышать и знать.
 Мы родились в одном городе и жили рядом. Он - на углу ул. Пестеля и Литейного проспекта. Я - на углу того же Литейного и Кирочной ул. Три минуты пешего хода от дома до дома. Мы даже учиться начинали в одной школе: 203–ей – «Петершуле», у кинотеатра «Спартак». Наверняка, много раз сталкивались в общественном транспорте, в магазинных очередях и на улице. Если бы я знал то, что знаю теперь…  Если бы… Потом было  поэтическое кафе «Буратино». В Питере открылось такое на волне хрущевской оттепели. Он читал стихи.
    Мимо ристалищ, капищ,
     мимо храмов и баров,
     мимо шикарных кладбищ,
     мимо больших базаров,
     мира и горя мимо,
     мимо Мекки и Рима,
     синим солнцем палимы,
     идут по земле пилигримы.
     Увечны они, горбаты,
     голодны, полуодеты,
     глаза их полны заката,
     сердца их полны рассвета.
 Он читал стихи.  Я слушал и понял тогда, что поэтом мне не стать никогда. Пройдут годы – и он войдет в мою жизнь авторитетом незыблемым,  советчиком, поддержкой в трудные дни сомнений. Судьба разнесет нас в разные части света, но я будто продолжал жить рядом с ним…  Была, впрочем, еще одна встреча с поэтом. Вот я, подростком, иду по Литейному, а он  стоит у будки айсора-чистильщика обуви. Ждет, наверно, кого-то.
 - ЗдравствуйТЕ, Иосиф! – решившись, говорю я.
- Ну, здравствуй! – говорит он, на меня не глядя, и улыбается кому-то за моей спиной. Он идет мимо, навстречу красивой девушке. И сам он красив и силен. Бродскому 20 лет, мне – жалкие 15. Он давно уже ушел из советской школы и советской жизни. Я  там остался, я там застрял на долгие годы. И только после пятидесяти стал лихорадочно наверстывать то, что было утрачено за годы подлого компромисса с системой. Но поздно, поздно… Ничего не поделаешь: человека ведет по жизни сила его дара. У высокого таланта только своя дорога: тяжкая, в ухабах, опасная, у прочих душ человеческих – общая, гладкая, протоптанная толпой.
 Айсора - усатого старика из будки на углу  хорошо помню. Соломон Волков, еврей из Риги, удивился, когда Бродский назвал Сталина Гуталином. Вот и у Владимира Тольца прочел: «Пару лет назад мне пришлось писать реальные комментарии к информационно-образовательному проекту "ХХ съезд". В частности, надо было объяснить одно из прозвищ Сталина - "Гуталин", бытовавшее в конце 1940-х - начале 1950-х годов в среде негативно относящихся к существовавшему политическому режиму (прежде всего это - осужденные по статье 58 УК РСФСР). Мне казалось, все я расписал: и внешнее сходство вождя с уличными чистильщиками обуви -"гуталинщиками" (в Москве и Ленинграде этим промыслом занимались прежде всего айсоры, многие из которых носили "сталинские" усы), и ареал использования этой уничижительной клички; и на Бродского сослался, и на лагерный фольклор, зафиксировавший это словоприменение:
"В кремлевском зале музыка играет,
Благоухают ландыш и жасмин,
А за столом Россию пропивает
Пахан Советов Иоська Гуталин!"»
 Этого гуталинщика Бродский мог каждый день видеть с балкона своего дома. Я его видел реже, но не только видел, но и чинил, по мелочи, у айсора обувь. Весело было думать, что Сталин - «Гуталин» набивает набойки на каблуки твоих ботинок.  Уверен, и Бродскому это было, как нынче говорят, – в кайф.
 Из окна нашей комнаты, выходящей во двор-колодец, я видел близкие купола Спасо-Преображенского собора и слышал его колокола. Сам собор находился через небольшую площадь у окон «полутора - комнат» Бродского. Иосиф Александрович любил поэта и человека Юрия Кублановского. Сам Кублановский писал о Бродском так: « Однажды он мне написал, что его антицерковность продиктована тем, что он жил около Спасо-Преображенского собора и когда пробегал мимо, запах ладана автоматически вызывал у него порыв к рвоте. А ведь мы знаем таких чистокровных евреев, как его друг Анатолий Найман, который все это в себе преодолел и воцерковился”.
 Кублановский не был человеком круга Бродского, а потому он не мог понять, что дело здесь не в физическом, инстинктивном неприятии церковности. Иосиф Бродский в интервью Аманде Айзпуриете: «… за всей русской трагедией стоит одна простая вещь – качество Русской Церкви. Ахматова говорила: «Христианство на Руси еще не проповедано». И была права».
Два типа характера: кошачий и собачий. Владимир Маяковский любил собак, даже себя идентифицировал с собакой. Письма любимой подписывал «твой Щен». Бродский жаловал  кошек. Маяк, несмотря на свой высокий дар, был предан по-щенячьи Советам и Лиле Брик. Бродский гулял сам по себе и клялся в верности только поэзии, слову. В кошачьем характере он видел возможность свободы от всякого мусора, заполняющего душу человеческую. Привожу финал разговора с Любовью Аркус. Беседа состоялась в ноябре 1988 г. : «… Вот, смотрите, кот. Коту совершенно наплевать, существует ли общество «Память». Или отдел идеологии при ЦК. Так же, впрочем, ему безразличен президент США, его наличие или отсутствие. Чем я хуже этого кота?»
  Он любил давать интервью. Здесь я не совсем точен со словом «интервью». Он любил беседовать, разговаривать, спорить с теми, кого уважал и кому, чаще всего, верил. Соломон Волков был точен, назвав свою книгу о поэте: «Диалоги с Иосифом Бродским». В семитомное собрание сочинений Бродского могли с полным правом войти  разговоры, диалоги, беседы с поэтом, но не вошли, образовав отдельное информационное поле, в котором самые приметные сборники опубликованы издательством «Захаров» и журналом «Звезда».
 Наивные люди – спириты. Не нужны столы, магический круг, открытые форточки и горящие свечи, не нужно ждать полуночи. Открой книгу – и вот перед вами даже не дух, а живой Иосиф Бродский.
 Мало у кого из высоких талантов хватило мужества и щедрости заниматься «стриптизом» подобного рода. Не думаю, что страсть к разговорному жанру стала следствием тщеславия лауреата Нобелевской премии.  Бродский был добрым человеком, а добрый человек редко бывает молчальником, по насущной потребности делиться с богатством, отдавать накопленное. Видимо, и отказывать в просьбе о беседе Бродский не любил. Самого поэта было очень много. Избыточность опыта, знаний, идей – все это требовало выхода, причем незамедлительного. Иосиф Бродский всегда знал, что век его, по нынешним меркам, будет недолог.
 О Бродском – гражданине мира и великом поэте - написано множество текстов. О Бродском, национальном поэте не титульной национальности можно прочесть только в интервью с поэтом или с людьми, хорошо его знавшими. Михаил Хейфец нашел простой выход в разговоре с В. Полухиной: «Бродский – конечно, великий российский поэт, но не русский». Это верно – человек раб своих предков, хочет он того или нет. Предков и Бога, в случае еврейского происхождения поэта, даже тогда, когда он клянется в своем атеизме. Пастернаку и Мандельштаму только казалось, что они поэты русские, а не российские, проще говоря, - русскоязычные.
 В том же интервью слова Валентины Полухиной: « Манера чтения Бродским собственных стихов многими воспринималась как имитация иудейской молитвы. Голос, интонация - всегда были для Бродского сутью поэта, «Биографии не оставалось ничего другого, как следовать за голосом, постоянно от него отставая», - пишет он о Цветаевой».
 Здесь Полухина повторяет слова другого героя своего интервью – Анни Эпельбуэн: «… как он читал стихи, это, конечно, удивительно: его манера имела что-то общее с кадишем в синагоге…  Он закрывал глаза, как будто не он читает эти стихи, а целые поколения страдающих, помнящих людей говорят с ним через века».
 Разговор о Бродском: о его поэзии, прозе, судьбе – рано или поздно завершается диспутом или информацией о его вере и национальной принадлежности. Одни об этом говорят с досадой, другие с удивлением, третьи с гордостью. В любом случае, за всем этим - попытка понять, каким образом в тройке великих русских поэтов ХХ века не титульной национальности оказался еще один гений - еврей. Этот феномен русской культуры до сих не осмыслен в должной мере, тем более, что саму эту культуру достаточно верно определил Лесс Моррей, как антисемитскую.
 Тем не менее, еврейство Бродского – всего лишь одна, пусть и заметная, особенность его творчества. Бродский поэт сложный. Стихи его, чаще всего, полны загадок и скрытых смыслов. Сплошь и рядом они существуют ради одной просодии. Свой голос в поэзии дается с великим трудом. Может быть, и по этой причине в интервью и эссе поэт прост и предельно ясен. Тексты эти часто могут служить комментариями, расшифровкой поэзии Иосифа Бродского.
 Время властно над всеми нами, даже над такими большими художниками и мыслителями, как Бродский. Он сам в этом не раз признавался:
«Лишь те заслуживают званья гражданина,
кто не рассчитывает абсолютно ни на
кого - от государства до наркотиков -
за исключением самих себя и ходиков,
кто с ними взапуски спешит, настырно тикая,…
 Вот «тиканье» образца 1979 года. Бродский дает интервью Еве Берч и Дэвиду Чину: « Я не то, чтобы религиозен, вовсе нет. К счастью или несчастью, я не знаю. Не думаю, что я принадлежу к какому-то вероучению. На самом деле, когда в больнице мне задали этот критический вопрос, потому что все может случиться, я был в затруднении».
  В тот год Бродскому сделали первую операцию на сердце. Впрочем, он и спустя семнадцать лет, в час своей смерти, «был в затруднении».
 1982 год. Интервью Свену Биркертсу: « Вообще я не сторонник религиозных ритуалов или формального богослужения. Я придерживаюсь представления о Боге, как о носители абсолютно случайной, ничем не обусловленной воли. Я против торгашеской психологии, которая пронизывает христианство: сделай это – получишь то, да? Или и того лучше: уповай на бесконечное милосердие Божие. Ведь это, в сущности, антропоморфизм. Мне ближе ветхозаветный Бог, который карает… В этом смысле я ближе к иудаизму, чем любой иудей в Израиле. Просто потому, что если я верю во что-то, то я верю в деспотичного, непредсказуемого Бога».
 Отказ от корней, от своего рода – напрямую связан с косвенным сиротством. Проще говоря, добровольным отказом от родителям. Как это было в дикие времена сталинщины. Детям «врагов народа» предлагали отказаться от отца с матерью, стать предателями. Бродский не раз, и не только в эссе «Полторы комнаты», говорил о своей органической, биологической и душевной связи с родителями. В беседе с Евгением Рейном об отце: «Но в принципе, я думаю, что на самом деле все гораздо интересней, потому что не то чтобы он на меня влиял, а просто я был частью его, по сути, я – это он».
Бродский категорически не желал быть выкрестом, но он и к еврейскому движению в мире и США относился настороженно. Бродский, убежденный   враг левого либерализма, не хотел быть «политически обязанным» ни кому, так как считал, что у поэта один долг перед обществом - «писать хорошо». Он хотел быть человеком свободным и «отдельным». Позиция опаснейшая. Талант, значимость его творчества, спасли, хранили Иосифа Александровича в эмиграции от зависти, мести и козней людских… Что еще? Повторюсь - доброта. Доброта, как единственный вид правоты. Она помогала ему выжить в России, помогла и в мире, говорящем на других языках.  В одном из интервью Бродскому задали редкий вопрос: « У вас есть что-то от матери. Или?...  «Вы знаете, - ответил он, - мне трудно говорить об этом, но я думаю, что если во мне есть какие-то положительные качества и какая-то степень душевной доброты, то это от нее».
 Доброта и нервы. В интервью Биргит Файт: «… у меня нет ни философии, ни принципов, ни убеждений. У меня есть только нервы». Бродский считал, что этого достаточно. И был прав. Из книги Симона Шноля «Гении и злодеи русской науки»: «Условие благополучного завершения метаморфоза — сохранение нервной системы. Нервные центры — скопление нервных клеток (ганглиев) — видоизменяются, но сохраняются, а с ними сохраняется память о приобретенных личинкой рефлексах и способах поведения. А потом в этом кажущемся хаосе формируются новые органы: суставчатые конечности, другой ротовой аппарат (чтобы питаться нектаром, а не грызть листья), образуются мохнатые антенны для ориентировки и прекрасные крылья. Оболочка разрывается. Над цветущим лугом в голубом и солнечном небе летит чудесная бабочка... Условие биологического метаморфоза всегда одно — сохранение и совершенствование нервной системы».
 По Симону Шнолю гений нации и есть ее нервная система: ученые, поэты, композиторы… Исчезнут они – и никогда червяк гусеницы не превратится в «чудесную бабочку». К какому народу принадлежала нервная система Иосифа Бродского: еврейскому, русскому, английскому? Глупый вопрос. Поэт и здесь хотел принадлежать только слову, как таковому, чудесной способности рода людского к речи, то есть к крыльям, могущим поднять человека над цветущим лугом к голубому, солнечному небу.
 Бродский не считал, что он что-то должен «обществу», как и не думал, что «общество» что-то должно ему. Он не был трибуном, «горланом и главарем».  Из интервью Адаму Михнику, 1995 г.:  « То, что говорит Солженицын – монструозная бредятина. Как политик он полный ноль. Обычная демагогия, минус изменен на плюс… Факт, что Россия не Франция или Англия. И нам еще предстоит кое-чему научиться. Особенно писателям. Их задача – писать книги, а не лезть на трибуны. Если же он лезет на трибуну, то мы говорим о нем, ты знаешь, как о ком… Только не как о писателе».
 Боюсь, что Бродский не подозревал, как плохо станет с читателем через 17 лет, а потому писателям не останется ничего другого, как «лезть на трибуны».  Но в те годы поэт не мог пожаловаться на отсутствие внимания к его слову. Он и по этой причине  ни к кому и к чему не хотел примыкать открыто. Тем не менее, Биркертс сообщает поэту, что его стихи Бостонский университет включил в список обязательного чтения по курсу «Новейшая еврейская литература».
 - От души поздравляю Бостонский университет! – смущен Бродский. – Не знаю, право, как к этому отнестись. Я очень плохой еврей. Меня в свое время корили в еврейских кругах за то, что я не поддерживаю борьбу евреев за свои права. И за то, что в стихах у меня слишком много евангельских тем. Это, по-моему, полная чушь. С моей стороны тут нет никакого отказа от наследия предков. Я просто хочу дать следствию засвидетельствовать свое нижайшее почтение причине – вот и все».
 Бродский хотел думать, что христианство должно быть полно «нижайшего почтения» к иудаизму. Собственно, уже тогда он, в этом смысле, идейно примыкал к нынешнему движению евангельских христиан в США. Повторю, человек добрый, он искал мир между «причиной и следствием», ясно сознавая опасность наступления варварства. Именно в этом корни «отдельности» Иосифа Бродского.
  Из интервью  Дэвиду Бетеа «Наглая проповедь идеализма», 1990 год:
- … Вам не нравится, когда о вас говорят как о русско-еврейском поэте. Вы не хотите принадлежать ни к еврейской, ни к какой-либо другой группе…. Вы не были воспитаны этнически и религиозно как еврей… Три великих поэта и интерпретаторы христианства – Мандельштам, Пастернак и вы – евреи. Как вы расцениваете статус еврея в русской культуре?
- Я стопроцентный еврей, у меня еврейская кровь. Так что здесь для меня вопроса, кто я, не существует. Но в течение всей жизни я так мало обращал на это внимания, даже будучи молодым человеком, хотя в России молодым еврейским людям напоминают об их происхождении каждые пять минут…. Как бы вам сказать? Я в сущности до конца не осознавал себя евреем. К тому же, если вы живете в контексте тотального агностицизма и атеизма, не столь уж важно, кто вы: еврей, христианин, аристократ или не знаю, кто еще. В каком-то смысле мне это помогло забыть свои исторические и этнические корни… С течением лет я чувствую себя куда большим евреем, чем те люди, которые уезжают в Израиль или ходят в синагоги. Происходит это в силу одной простой причины: мое понимание, мое чувство своеволия Всевышнего более глубокое… Моя причастность… не столько, может быть, к этносу, сколько к его духовному субпродукту, если хотите, поскольку то, что касается идеи Всевышнего в иудаизме, довольно крепко привязано к тому, чем я  занимаюсь».
 «Каждые пять минут». Невольно вспомнил слова Михаила Шемякина о том, почему его друг так и не посетил Питер: ««Я знаю, почему Иосиф Бродский не хотел возвращаться в Россию с его измученным, больным сердцем. Он боялся услышать из зала «жидовская морда» и получить инсульт или инфаркт».
  Бродский не боялся смерти, но очень больное сердце заставляло помнить о ней. Впрочем, и мысли о неизбежном и, вернее всего, близком конце  поэт считал благотворными, неким «редактором» того, что он писал. Все так, но самоубийцей Бродский не был.
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забили гнилой,
Из него раздаваться будет лишь благодарность.
 Он и в самом деле был благодарен своему больному сердцу, и коммунистам, загнавшим Бродского в ссылку, а потом выбросившим его  из России. И, конечно же, человек со счастливым характером, он искренне был благодарен своему еврейству. И не желал понимать собеседников, которым хотелось сродниться с ним не только на почве поэзии. Думаю, понимал он и то, что причиной подобных попыток может быть латентный антисемитизм.
 - Мне жаль тебя, - говорил Бродский, беседуя с Адамом Михником, - но я еврей. Стопроцентный. Нельзя быть евреем большим, чем я. Отец и мать – никаких сомнений, без капли примеси. Но я думаю, что я еврей не только поэтому. Я сознаю, что в моих взглядах присутствует некий абсолютизм. Если же взять религиозный аспект, если бы я сам себе формулировал понятие Высшего Существа, то сказал бы, что Бог – это насилие. Ведь именно такой Бог по Старому Завету. Я это ощущаю очень сильно. Именно ощущаю, без каких-либо доказательств».
 В одной из своих прежних заметок о поэте я писал, полемизируя с неким И. Спиваком: «Итак, Иосиф Бродский считал себя евреем не только по папе и маме, но и по ВЕРЕ. Здесь не место доказывать, что под словом "насилие" далеко не всегда нужно понимать зло... И все же скажу несколько слов. Насилие над рабством в душах человеческих, над языческими предрассудками, над злыми и порочными страстями потомков Иакова - разве это не Бог Ветхого Завета. Разве не насилие сотворил Всевышний над праведником и страдальцем Иовом, да и над всем еврейским народом, сделав его народом "отдельным", "избранным".»
 Думаю, что и религиозность Иосифа Бродского была искренней и абсолютной по тому «ритуалу», который он неукоснительно соблюдал. Из интервью Дэвиду Бетеа: «… мне кажется, что моя работа по большому счету есть работа во славу Бога. Я не уверен, что Он – насколько я могу себе представить Его – обращает на нее внимание… что я ему любопытен… но моя работа, по крайней мере, направлена не против Него. Не важно, что я там провозглашаю в каких-то заявлениях. Ему это по душе. Главное, каким ты представляешь себе Всевышнего и как он довлеет над доктриной и твоими возможностями. Я думаю, именно это нам зачтется, и пусть меня изжарят на сковороде, но я уверен, но я уверен, что наша работа в наших областях  куда больше значит, чем стандартная набожность… Однажды у меня у меня состоялся любопытный разговор с Тони Хектом… он сказал: «Не кажется ли вам, Иосиф, что наш труд – это в конечном итоге элементарное желание толковать Библию». Вот и все. И я с ним согласен».
 «Главное, каким ты представляешь себе Всевышнего». Большой поэт и здесь не мог обойтись без изысканной образности. Из интервью Давиду Бетеа: « Я понял, что в сравнении с горными вершинами индуизма иудаизм является чем-то, вроде сильного воздушного течения в пустыне, у которого нет конца и начала, и что мне предстоит войти в это течение».
 Вот не был человек в Израиле, не бродил по Негеву и Синаю, а все почувствовал и все понял. Фанатик слова вполне мог услышать голос предков, ищущих Бога не в горах, а в тишине пустыни под звездным небом.
«У православного, вовлеченного в проблемы своей церкви, знающего ее историю Солженицына, в творчестве религиозная тема почти отсутствует, - писал Лев Лосев. - Для “плохого еврея” и “христианина-заочника”, по собственным ерническим определениям, Бродского вера, “свет ниоткуда” — самая постоянная тема самой страстной лирики».
 Как мы видим, не только лирики.  Атеист по воспитанию Иосиф Бродский «с течением лет», приходит к мысли Федора Достоевского, что «еврей без Бога как-то немыслим». Значит, и он, как еврей, без Бога немыслим. Но читаем дальше в интервью Дэвиду Бетеа:  - … Это происходит оттого, что мы народ Книги, - говорит Бродский. – У нас это, так сказать, генетически. На вопрос о том, почему евреи умные, я всегда говорил: это потому, что у них в генах заложено читать справа налево. А когда ты вырастешь и оказываешься в обществе, где читают слева направо… И вот каждый  раз, когда ты читаешь, ты подсознательно пытаешься вывернуть строку наизнанку и проверить все ли там верно.
 - Как в Талмуде…
- Верно…  Я не люблю громких слов, вроде «сохранения культуры»… Мы защищали культуру, но в самом  широком смысле слова, не русскую, не еврейскую культуру, а просто – цивилизацию от варваров.
  Иосиф Бродский не был расистом, но в безразличии к проблеме «крови» поэта не упрекнешь. Он предельно откровенен в разговоре с Элам Рот: « По вопросу души мне, полагаю, придется вернуться к Библии. У каждого, кто слышит о подобных вещах, возникает естественный вопрос: где помещается душа в человеческом теле? И я, помнится, читал в Книге Левит; там описывается жертвоприношение, и это была инструкция, как поступать после принесения в жертву животных. «Ешьте мясо животных, но что до крови, не пейте кровь, потому что в крови их душа. Поэтому я начал воспринимать кровь как вместилище души. И настолько, что однажды, когда у меня была операция, и мне делали переливание крови, я был озабочен тем, какую кровь получу».
 Бродский не соблюдал кашрут, при точном понимании этого табу, но варвар для него – это существо вне Закона,  пьющее кровь жертв.
 Человек, Бога ищущий или к Богу идущий, не может обойтись без попыток определить сущность добра и зла. Иосиф Бродский, исполненный хасидского духа (о чем он не догадывался), был убежден, что концентрация на зле – ловушка дьявола. Тезис этот поэт и философ повторял неоднократно. В разговоре с Чеславом Милошем остановился на нем  подробно: «… не кажется ли вам, что размышления о зле как таковое уже есть его, Зла, или частичного зла, победа, поскольку человеческому рассудку легче сконцентрироваться на зле, чем на иных, скажем так, метафизических категориях?»
 Бродский прав, рассуждая о добре, ты открываешь перед собой горизонты света, думая о зле, попадаешь в тупик ада, но одно дело теории, а другое – практика. Без точного определения зла, человек беззащитен перед ним, он не способен сохранить свой дом, свою семью и свои идеалы, если не расставит по местам добро и зло. Защита не терпит полутонов. Не знаю - стал бы настаивать на своем тезисе Бродский, если бы оказался в Израиле, а не в США.
 Впрочем, Бродский был плоть от плоти российской культуры, настоянной на слезе пессимизма. Он говорил, отвечая на вопросы Свена Биркертса: «Мир меня давно не удивляет. Я думаю, что в нем действует один-единственный закон – умножение зла. По-видимому и время предназначено для того же самого».   Да и сам Иосиф Бродский не страшился, иной раз, попадать в «ловушку дьявола», особенно тогда, когда ему приходилось говорить о России и СССР. В беседе с Мириам Гросс была помянуты интеллектуалы Запада, симпатизирующие большевицкому режиму.
 Бродский: «Всякий, кто симпатизирует политической системе, уничтожившей шестьдесят миллионов подданных ради укрепления своей стабильности, должен быть признан законченным идиотом. В лучшем случае может идти речь о задержке в развитии».
 Поэт – добрая душа и не подумал о корысти, но как часто только ради денег мы можем наблюдать «симпатии» к чуждой «системе», враждебной твоему народу и твоей же стране. Предательство отлично оплачивается. В этом нетрудно убедиться в Израиле, где подобное считается издержками демократии, а не преступлением.
 В интервью Виллему Г. Вестстайну: «… несправедливость во имя коммунизма задевает меня больше, чем несправедливость на Западе. Коммунизм означает безысходность, это источник зла, он излучает зло. На Западе есть всегда надежда на улучшение».

 Но вот пришел конец очередному кровавому эксперименту, и Бродский ясно видит контуры очередного зла.  «Наш мир становится вполне языческим. И я задумываюсь, а не приведет ли это язычество к столкновению – я страшно этого опасаюсь, - к крайне жесткому религиозному столкновению – пусть слово «религиозное» здесь не очень удачно – между исламским миром и миром, у которого о христианстве остались лишь смутные воспоминания. Христианский мир не сможет себя защитить, а исламский будет давить на него всерьез». Все это сказано Бродским  Гжегожу Мусилу в 1990 году, за 11 лет до крушения башен – близнецов, своего рода объявления фанатиками ислама войны Западу. 
 Бенгт Янгфельд пишет: «Заявление Бродского, что он «никогда не был более счастлив, чем во время шестидневной войны», звучало не столько декларацией о поддержке еврейского государства, сколько выражением удовлетворения тем, что арабские государства и их покровитель СССР получили по заслугам». Написано это левым либералом. Верно, сионистом Бродский не был, но в битве Израиля с арабами он видел сражение цивилизации с варварством. Этого швед не понял, и понять, как человек идеологически ангажированный, не мог.
 Агрессия варварства - один из главных лейтмотивов  в творчестве Иосифа Бродского. Здесь он охотно и часто концентрировался на зле. Стихи и проза поэта на эту тему сегодня носят характер пророчеств. Гуманист Бродский был далек от химер общепринятого либерализма, продиктованного глупостью и трусостью. Вот строки из эссе «Путешествие в Стамбул»: «О эти  бесконечные,  непрерывные  войны: против неверных, против  своих же  мусульман-но-шиитов,  за  расширение империи,  в отместку за нанесенные обиды, просто так и  из самозащиты. И о, этот институт янычар,   элита   армии,   преданная   сначала   султану,   но    постепенно вырабатывавшаяся в отдельную, только со своими интересами считающуюся касту, - как все  это знакомо! О,  все эти чалмы  и  бороды - эта униформа головы, одержимой только одной  мыслью:  рэзать -  и  потому  - а не  только из-за запрета, накладываемого исламом на изображение чего бы то ни было живого, - совершенно неотличимые друг  от друга! Потому, возможно, и "рэзать", что все так друг на друга похожи и нет ощущения потери. Потому и "рэзать", что никто не бреется. ""Рэжу", следовательно существую".
 Толпа однолика. Как это все ненавидел Бродский.
« Мы здесь и сгинем. Горькую судьбу
гордыня не возвысит до улики,
что отошли от образа Творца.
Все будут одинаковы в гробу.
Так будем хоть при жизни разнолики!» АNNO DOMINI
 Все знакомо. Сначала безликие, беснующиеся толпы, вопящие: «Аллах акбар!» А затем типичная информация в СМИ: «В половине одиннадцатого утра в иерусалимском трамвае на военнослужащую ЦАХАЛа напал араб и ударил ее ножом в районе груди. 19-летняя девушка была госпитализирована в больницу "Шаарей Цедек". Ее состояние врачи оценивают как тяжелое». Они существуют, только когда режут. Мыслить, по определению Рене Декарта, соседи Израиля категорически отказываются. К чему это народу, пьющему кровь жертв? Народу, для которого смерть каждого, пусть грудного младенца, но еврея – национальный праздник.
 Еще более резко, в лоб, в интервью Гжегошу Мусялу: « Наш мир становится вполне языческим. И я задумываюсь, а не приведет ли это язычество к столкновению – я страшно этого опасаюсь – к крайне жестокому религиозному столкновению…  Прагматики утверждают, что разница между двумя мирами не столь уж велика. Я же в это ни секунды не верю. И полагаю, что исламское понимание мироустройства – с ним надо кончать. В конце концов, наш мир на шесть веков старше ислама. Поэтому полагаю, у нас есть право судить, что хорошо, а что плохо».
 Сказано это Бродским за шесть лет до крушения «башен – близнецов».  Сказано точно, но здесь он невольно забыл, что «наш мир», а точнее и его, еврейский мир, старше ислама не на века, а на тысячелетия, но и с этой поправкой сказанное поэтом наивно. Бродский, новатор поэтической речи, был убежден в своем святом праве на эту, особую речь. Точно так же адепты новых идеологий  (коммунизма, фашизма, ныне фанатики ислама) убеждены, что старый мир им не указ.
 Сам Бродский хотел и был причастен к этому «старому миру», миру иудео-христианской цивилизации, чья основа была положена текстами Библии. Он говорил в интервью Чеславу Милошу: « Я бы, надо сказать, почаще употреблял выражение иудео - христианство, потому что одно немыслимо без другого. И в общем-то это примерно та сфера или те параметры, которыми определяется моя, если не обязательно интеллектуальная, то, по крайней мере, какая-то душевная деятельность».
 Мудрец-Бродский в сравнительно-вегетарианское время понимал то, что упрямо не хотят понять сегодня русскоязычные писатели -  евреи выкресты .  «Лично мне никогда не справиться с моим личным еврейством, - пишет Людмила Улицкая, - оно надоело мне хуже горькой редьки… Я так хочу быть свободной – еврейство не даёт мне свободы». Бродскому не мешало еврейство быть свободным.  Напротив – помогало. Улицкой – мешает. Думаю, ей и таким, как она, оковами не «пятый пункт», а банальная юдофобия. Ненависть к своему народу – распространенная форма духовного рабства.
 Конечно же, великий миротворец – Бродский принимает желаемое за действительное. Иудаизм прекрасно мыслил и мыслит себя без христианства, способен находится в одиночестве и сегодня, но поэт понимал, что угроза наступления варварства делает неизбежным согласие между двумя родственными религиями.
 Он сам хотел быть этим связующим звеном. Больше ни к какой партийной, гражданской, классовой и или расовой общности Бродский примыкать не желал. Причину такого выбора он ясно указал в интервью с Дереком Уолкотом: «Задача человека, прежде всего, в том, чтобы понять, что он такое. Первый его заданный себе самому вопрос должен касаться не того, американец он, итальянец, швед, швейцарец или японец; не того, верит ли он в Бога и какой философии придерживается. Вопрос таков: труслив я или, может быть, храбр, честен или бесчестен я с людьми, как я обхожусь с противоположным полом?»
  Замечательно! Но может ли  сам человек ответить на эти вопросы? Его ли это персональное дело, а не друзей, родных, знакомых, его женщин, наконец? Человек рожден быть человеком. Здесь спорить трудно, но все это общие слова. Существенные разборки и в жизни личности, в жизни народов и государств начинаются с тех определений, которые поэт считал не столь важными. Проще говоря, с вопросов анкеты, на которые человек способен ответить искренне. Нужно быть одиноким великаном в пустыне, чтобы рассчитывать только на себя и власть времени. Людям «нормального роста» приходится считаться с другими, прямыми вопросами анкет. Тем не менее, Бродский прекрасно понимал, что без ясных ответов на эти вопросы человеку не обойтись. Не захочешь ответить сам, за тебя ответят другие.
 Из интервью Джейн Б. Катц: « Довольно рано пришло ко мне понимание того, что я еврей. Мою семью ничего не связывало с иудаизмом, абсолютно ничего. Но у системы был способ заставить осознать свою этническую принадлежность. В Советском Союзе есть удостоверяющий ее документ… Антисемитизм в России в значительной степени порождается государством… В школе быть «евреем» означало постоянную готовность защищаться. Меня называли «жидом». Я лез с кулаками. Я довольно болезненно реагировал на подобные «шутки», воспринимая их как личное оскорбление».
 Бродский постоянно возвращался к «еврейской» теме или его упрямо возвращали к ней. Из интервью Мириам Гросс: « Я был воспитан вне религии, но  не мог не знать, каково быть евреем: это вроде отметины. Люди называют тебя «жид», тебя преследуют антисемитские замечания; в какой-то степени человек становится изгоем. Но может быть, это и хорошо: это вынуждает тебя быстрее проверить, что ты собою представляешь».
 Далее следует точнейшее наблюдение. Я сам не раз думал, почему юдофобия так развита в двух сферах: в среде детей-подростков и интеллектуалов разного рода. Почему простой мужик в Вологодской деревне мало задумается, какой национальности встречный, а его земляк – писатель В. Белов – теоретик юдофобии. В ответе Бродского это звучит так: « Позже, работая на заводе, в деревне, даже сидя в тюрьме, я удивительно мало сталкивался с антисемитизмом. Сильнее всего антисемитизм проявлялся  у литераторов, интеллектуалов».
 Зависть, тщеславие, гордыня – извечная почва для юдофобии. Острота конкуренции ведет к смертельному поединку. Литератор, сплошь и рядом, отрицает достоинства и значимость коллег по труду. Он желает быть на Парнасе в одиночестве, подталкивая к обрыву соседей. Еврей, по традиции и привычке, кажется ему самой легкой жертвой.
 Но вернемся к Бродскому.  Мириам Гросс спешит поставить все точки над i.
 - А как вы переживали свое еврейство как таковое?
- Я мало задумываюсь об этом, - ответил Бродский, – хотя бы потому, что всегда старался, возможно самонадеянно, определить себя жестче, чем то допускают понятия «раса» или «национальность». Говоря иначе, из меня плохой еврей. Надеюсь, что и плохой русский. Вряд ли я хороший американец. Самое большее, что я могу о себе сказать: я есть я, я – писатель».
 Сказанное Бродским достаточно банально, чтобы быть правдой. Еврейство обрекало на изгойство. Выбор невелик – Иосиф Александрович выбрался из одной одиночной камеры, чтобы попасть в другую, на которой висит  табличка – «Поэт». Об этом не раз напоминала коллегам по перу обоготворяемая Бродским Марина Цветаева.
 Он сам говорил об этом часто. Из интервью Дэвиду Бетеа: « …идея Всевышнего в иудаизме, довольно крепко привязана к тому, чем я занимаюсь. Более того, природа этого ремесла в каком-то смысле делает тебя евреем, еврейство становится следствием. Все поэты по большому счету изгои в своем обществе».
 - Что означают слова Цветаевой, что все поэты – жиды? – спрашивает у Бродского Адам Михник.
 - Что их положению не позавидуешь, - отвечает Бродский. – Что они все изгои. Что они не нужны. Отчуждены.
 Ярко и трагически точно об этом в разговоре с Дереком Уолкоттом: «… вы всякий раз - где бы вы ни были – являетесь чужими. Я очень ясно помню, как сидел у себя в комнате, в своем родном городе, в России, и писал стихи – а потом прогуливался по улицам, и люди вокруг производили  на меня впечатление абсолютных иностранцев… Поэтому совершенно нет разницы, когда ты обнаруживаешь себя где-нибудь в другом месте, в другой стране, среди действительных иностранцев, говорящих на ином языке».
 Но за сказанным не только вечное и неизбежное одиночество творца. Все усугубляется чудовищным опытом ХХ века, опытом фашизма и коммунизма, кровавой практикой геноцида и террора. Большой поэт оказывается не только иностранцем в любой стране мира, он утрачивает веру в ценности, некогда казавшиеся незыблемыми. Из беседы с Адамом Михником: « Выражаясь брутально, пусть Х1Х век не учит нас жить. В двадцатом столетии мы увидели совершенно иной образ. В Х1Х веке существовала идея народности. Идея  справедливости, которую каким-то способом следует достигнуть. В ХХ веке идея народа как носителя некоей истины – попросту уровень детского сада».
 Бродский не кичится своим одиночеством, изгойством, отсутствием веры в любой народ. Он не видит трагедии в том, что в обозримом будущем людям не достичь справедливости, но он верит в правоту и силу одиночества. Мне кажется, что и в этом выражается глубинное еврейство поэта.
 Гений обречен на ужас, отчаяние и восторг одиночества. Но и здесь есть место дуализму. Иосиф Бродский был счастлив  в ссылке, когда в 6 часов утра, вместе со всем народом, шел за нарядом. Он сам в этом признавался.  Как и признавался в своем одиночестве: «…человек, создавший мир в себе и носящий его, рано или поздно становится инородным телом в той среде, где он обитает. И на него начинают действовать все физические законы: сжатия, вытеснения, уничтожения». Вот и Франц Кафка – как он бежал от потомков Адама и Евы, как он боялся их, а в Дневнике: «Какое счастье быть вместе с людьми».
  «Вместе» подразумевает: хочу быть, как все, а это невозможно. Ты рожден другим, отдельным. Нравится тебе или нет, ты вынужден глодать черствый сухарь одиночества.
«Сколько мог, я старался жить сам по себе, - говорил Бродский, - на отшибе, по возможности приватным образом, заниматься своим делом, жить своей собственной жизнью и не играть чью-то, даже свою, роль, потому что я знаю, что никакой роли я сыграть до конца как следует, не сумею». Он прав. Роль еврея, христианина, сына, отца, что там еще? Бродский сыграть должным образом не смог. Вот роль поэта удалась наилучшим образом. А когда человеку удается сыграть хотя бы одну роль – это большая удача и подарок судьбы.
 «Без господдержки смерть «толстых» журналов — вопрос времени. Надо наконец-то понять: серьёзное искусство неконкурентоспособно! Ради голой девки газету купят скорее, чем ради стихов Бродского или изречений Бодрийяра». А. Василевский,  гл. редактор журнала «Новый мир».
  Не так все просто. Бодрийяр – философ, личность специальная для «специальных» людей. Иосиф Бродский умер на излете ХХ века. Все его стихи сотню раз перепечатаны. С тем же успехом главред может жаловаться, что он печатает стихи Пушкина, а читатель к журналу равнодушен. Нужна «новая кровь» вместо «голых девок», а ее нет. Нет «серьёзного искусства», а есть подделки под него. Натуральная «голая девка» лучше имитации разных художеств. Кризис – исчезает «нервная система» человечества. Вот и весь секрет.
 Долго искал текст для завершения этого  монтажа документов и нашел его в январском номере питерского журнала «Звезда», за 1997 год, полностью посвященного умершему год назад Иосифу Бродскому.
Валентина Полухина спрашивает Льва Лосева:  -… Не кажется ли вам, что Бродский находит духовную опору скорее в языке, чем в вере?
 -… Мне смехотворны нападки на христианство Иосифа или иудаизм Иосифа, или атеизм Иосифа и т. д., - отвечает Лосев. – У меня лично есть свои соображения на этот счет. Я думаю, что в русской литературе нашего времени, в русской поэзии после Ахматовой, Цветаевой, Мандельштама не было другого поэта, который с такой силой выразил бы религиозность, как таковую, в своей поэзии… Но обсуждать его личные верования я совершенно отказываюсь».

 Уверен и нам это ни к чему. Достаточно убедиться, что всю свою жизнь великий поэт Иосиф Бродский искал Бога, стремился к Богу и боролся с Богом, словно имя ему было не Иосиф, а Израиль.
Красильщиков Аркадий - сын Льва. Родился в Ленинграде. 18 декабря 1945 г. За годы трудовой деятельности перевел на стружку центнеры железа,километры кинопленки, тонну бумаги, иссушил море чернил, убил четыре компьютера и продолжает заниматься этой разрушительной деятельностью.
Плюсы: построил три дома (один в Израиле), родил двоих детей, посадил целую рощу, собрал 597 кг.грибов и увидел четырех внучек..