суббота, 10 мая 2014 г.

ВОРОШИЛОВ - ОН ЖЕ КАЛМАНОВИЧ




Художник, режиссер и телевизионный ведущий
Лауреат премии «ТЭФИ» (1997, за программу «Что? Где? Когда?»)
Лауреат премии «ТЭФИ» в номинации «За личный вклад в развитие отечественного телевидения» (2001, посмертно)



Владимир Ворошилов (урожденный Калманович) родился в Симферополе 18 декабря 1930 года. 

Его отец Яков Давидович Калманович был чиновником, а дед по материнской линии был портным. Его мама Вера Борисовна имела собственное домашнее ателье. В годы войны семья Калмановичей была отправлена в эвакуацию, где Яков Давидович руководил пошивом армейского обмундирования, а Вера Борисовна также работала рядом с ним на производстве. 

В конце 1943 года семья Владимира переехала в Москву и поселилась на Кутузовском проспекте. В Москве Владимир начал обучение в художественной школе для одаренных детей. Окончив школу, Владимир поступил на факультет живописи Академии художеств Эстонской ССР. О годах учебы вспоминал преподаватель Владимира, Борис Бернштейн: «Володя Ворошилов был моим студентом. В те времена, в пятидесятые годы, многие ребята из России и других республик приезжали в Таллинн за высшим художественным образованием. Володя Ворошилов был в одной из первых русских групп, которым я преподавал длинные курсы истории искусства и эстетики; всего учебы было шесть лет — шестой год был дипломный, а пять лет подряд студенты вынуждены были слушать меня по разу, а то и по два в неделю. Так что мы с Володей встречались часто. Этим я вовсе не хочу сказать, что своей образованностью он обязан мне. Напротив, я в этом сомневаюсь. Нет, нет, своей образованностью он был обязан себе. 

За долгие годы преподавания мне попадались студенты самого разного характера и качества. Иных я не смогу вспомнить даже под пыткой. Были одаренные художественно, и это хорошо, но мне, не только критику, но историку и теоретику, интересны были еще и умники. Таких за все годы было немного, их-то я помню, а с некоторыми переписываюсь до сих пор. Володя был один из умных и способных, все вместе. И специальность он выбрал самую интеллектуальную: театральную декорацию — сценографию, если по-нынешнему, — где одной живописью не обойтись. Вид занятий был по мерке личности. Трудно вспомнить его курсовые работы — прошло почти полвека, не требуйте от меня невозможного. Хорошо хоть, что я помню его дипломную работу и скандал, сопровождавший ее защиту. Он представил на защиту эскизы декораций и костюмов к спектаклю по пьесе Оливера Голдсмита «Ночь ошибок». В те времена уже это было вызовом — хрущевская оттепель растопила только кромку ледника. Западная пьеса, восемнадцатый век, — все это выглядело сомнительно и пахло намеренным уходом от актуальных проблем советской современности, не говоря уж об интеллигентском снобизме».

Когда Владимир учился в Эстонии, в 1948 году семья Калмановичей удочерила девочку, восьмимесячную Аню.

После окончания учебы в Эстонии Владимир учился в Школе-студии МХАТ на факультете постановки. В 1954 году его на год отправили по распределению в Восточную Германию в театр группы советских войск, где Владимир должен был заниматься декорациями, создавать стенгазету и рисовать тематические плакаты. Уже тогда дал о себе знать его непростой характер. Он часто уходил из театра, чтобы побродить по магазинам и ресторанам, пообщаться с местным населением, особенно - с его женской половиной. В рабочее время Владимир не стеснялся рисовать немецких девушек в ресторане, и серьезный конфликт не заставил себя ждать. Его, как нарушителя спокойствия, уволили из театра, но отправить на родину не смогли, так как документы были оформлены на год. Тогда Владимиру стали поручать однообразную и неинтересную для художника работу - писать на длинных полотнищах советские лозунги. Сам Ворошилов позже вспоминал это время, как самый сложный период своей жизни. 

В середине 1950-х годов Яков Калманович 11 месяцев находился под следствием. Фактической причиной этой ситуации стала его национальность. В то время Владимир женился, и взял фамилию жены – Ворошилов. Рассказывал Борис Берштейн: «Если кто-либо собирается задним числом осудить Калмановича за то, что он стал Ворошиловым, то на мою поддержку он рассчитывать не должен. Способы борьбы с абсурдным и беспощадным режимом были столь же разнообразны, как были разнообразны цели. Великая цель взорвать режим мало кому приходила в голову в 1950-е годы, а если приходила, то в идеальной форме, поскольку планы реализации идеи были абсурдны сами по себе. Я полагаю, если еврейский юноша ставил себе цель выжить и самореализоваться, то одно это уже было вызовом власти, которая ставила себе противоположную цель. Каждый использовал подручные средства, т.е. те, которые были под рукой. Вот и все. Но бьют, как известно, не по паспорту. В бумагах написано — Ворошилов, а лицом чистый Калманович, да и поведением тоже. Хочет показаться умнее других, и вообще — выделывается; все не как у истинно советских людей»...

После возвращения в Москву в 1955 году Владимир Ворошилов начал работать художником-постановщиком. Он активно работал во многих московских театрах, делал постановки в Малом театре, во МХАТе, в театре оперетты, в «Современнике», в театре на Малой Бронной, в театре на Таганке, в Ленкоме и ТЮЗе. Владимир Яковлевич пользовался невероятным успехом, по всей Москве его считали модным и актуальным художником, наперебой приглашая работать. Постановки молодого Ворошилова были новаторскими, а порой даже скандальными. Стоило ему появиться в каком-нибудь из театров, как ему пророчили: «Ну все, пришел Ворошилов – ждите взрыва!». В то время Ворошилов ездил на собственном автомобиле, ужинал только в «Метрополе», носил лучшие костюмы, купленные в Германии или сшитые на заказ, и вел богемный образ жизни. Однако в начале 1960-х годов его стремительный карьерный взлет прервался, после того, как Владимира уволили из Ленкома. Об этом эпизоде рассказывала супруга Ворошилова, генеральный продюсер игры «Что? Где? Когда?» Наталия Стеценко: «Ведь, действительно, Ворошилова постоянно отовсюду выгоняли. Либо из-за характера, либо из-за того, например, что он в театре Ленкома пробил потолок для спектакля. Он работал там когда-то как театральный художник, и ему нужен был столб света ночного неба. Так он взял и сломал потолок. Пришел директор театра, а там дыра. Директору плохо стало, а Ворошилов был уволен. Потом его с треском выгнали из «Современника». И то же самое было на телевидении. У него вечно были проблемы с начальством». 

Прекратив работу в театрах, Владимир Ворошилов поступил на Высшие режиссерские курсы при Министерстве культуры РСФСР. Но, оставив профессию художника, Ворошилов не раз в течение свое жизни вновь обращался к ней. Мастерство художника ему помогало даже в быту. Однажды, когда он находился в Париже, у него начался приступ язвы. Не знавший ни слова по-французски Ворошилов долго не мог объясниться с медицинскими работниками. Тогда он взял карандаш, лист бумаги, и они с врачом начали общение при помощи рисунков. Только так пациенту удалось понять, как заниматься лечением и какую соблюдать диету. 

В 1964 году умер отец Ворошилова, Яков Давидович, до конца жизни проработавший главным инженером на фабрике «Большевичка» в Москве. Воспоминаниями делилась сводная сестра Ворошилова Анна Яковлевна: «Кто о чем в жизни мечтает, а папа все ждал, что изобретут такие таблетки, от которых перестанет хотеться спать, и можно будет все время работать. Володька в этом отношении пошел в отца - тоже вкалывал сутками». 

Сразу после смерти отца Владимир Ворошилов забрал маму жить к себе. «В еврейских семьях, как правило, царит матриархат, - рассказывала Анна Яковлевна, - и Володя во всем слушался мать. Его покорность, в конце концов, сыграла с ним злую шутку. Дело в том, что Ворошилов был без ума от Франции. Он всю жизнь мечтал жить в Париже. И когда стал богатым, решил, что мечта его вот-вот сбудется. Но мать была против переезда. Вера Борисовна говорила, что в России похоронены ее родители и муж, да и сама она уже стара для эмиграции. А если сын уедет, то она умрет от одиночества и горя. Володя не решился пойти ей наперекор. С ним мы всегда жили как кошка с собакой, но в конце его жизни вдруг подружились. Видела, как он несчастен из-за загубленной своей мечты. Даже любимая работа не могла исправить плохое настроение. Я частенько звонила ему после передач и интересовалась, как дела. «Херово!» - неизменно отвечал он. Убеждать маму переехать было бесполезно, хотя она могла собрать в охапку все урны с прахом и перезахоронить их в Париже. У Веры Борисовны были больные ноги, и Володя возил ее на операцию во Францию. Решил убить двух зайцев: совместить для матери полезное с приятным, и надеялся, что ей понравится Париж. Но она не захотела там остаться». 

Несмотря на то, что Ворошилов за свою жизнь четырежды был женат, он ни с одной из своих жен не съезжался, оставаясь жить с матерью. Она оставалась для него непререкаемым авторитетом во всех сферах, причем - в работе не меньше, чем в личной жизни. Самые главные решения он принимал, руководствуясь ее мнением. После эфира «Что? Где? Когда?» Ворошилов жаловался коллегам-телевизионщикам: «Ну вот, Друзь проиграл - Вера Борисовна меня сегодня выгонит из дома».
http://zapros.my1.ru/_nw/14/23422977.jpg
В 1966 год  у Владимира Ворошилова пригласили на телевидение, где он в течение двух лет снимал научно-познавательные передачи и документальные фильмы. Среди его самых известных работ были «Серебристый грибной дождь», «Хиросима», «Письма войны» и «Наша биография». 

В 1968 году Центральный телеканал предложил Владимиру Яковлевичу создать собственную передачу на свой вкус. Именно тогда на экраны вышел первый крупный проект Ворошилова – телевизионная программа «Аукцион». По сути, это была первая в истории советского телевидения рекламно-игровая передача. Ее участники в прямом эфире отвечали на вопросы, касающиеся разных товаров, от телевизоров до чая, а победитель игры получал приз. Передача пользовалась огромной популярность, но в эфир вышло всего шесть выпусков «Аукциона», после чего программа была снята с вещания цензурой. По одной из версий, причиной этому стала запрещенная бардовская песня, прозвучавшая в эфире. Владимира Ворошилова после этого перевели во внештатные сотрудники, и он надолго стал персоной нон-грата на отечественном телевидении. О проекте «Аукцион вспоминал друг Ворошилова, телепродюссер Анатолий Лысенко: «В шестьдесят восьмом - шестьдесят девятом Ворошилов показал, что такое реклама, когда ее здесь совсем еще не было: за один день после его передачи «Аукцион» продавались годовые запасы товаров. Главное в характере Володи - он был ремесленником с высочайшей буквы. Для него не существовало мелочей. Слова «опоздание» он вообще не знал. Не понимал, как можно чего-то недоделать. Он был предельно требовательным и к окружающим, и к себе. 

Мы сделали вместе «Аукцион», после которого нас выгнали. Потом мы вместе делали «А ну-ка, парни!», после этого меня окончательно выгнали с эфира. А потом все остальное время мы всегда обсуждали все, что мы делаем, но никогда не работали вместе. Это очень сложный момент, связанный с Володькиным отношением к деньгам. Мы были друзьями, которые не были связаны производственными отношениями. Но, если надо что-нибудь придумывать, я обращался к нему: «Володь...» Если ему нужно что-то, то он ко мне. Я принимал участие практически во всех его передачах, но в титрах «не значился». Он говорил: «Если ты станешь соавтором, то тебе придется платить столько же, сколько и мне. А тогда я удавлюсь. Если меньше - обидишься ты». Впрочем, такая скупость была объяснима. Когда его в 1970-м изгнали с ТВ, Володя сильно заболел. Тогда он был без копейки денег, существовал на мамину пенсию. Мы собирали ему в редакции деньги. После этого у Ворошилова развился панический страх остаться без средств».

Конфликт Владимира Ворошилова с телевизионным руководством закончился для Ворошилова запретом выходить в эфир и появляться на экране, но работать он не перестал: писал сценарии под псевдонимами, инкогнито участвовал в режиссуре телепередач, постепенно начал работать за кадром. В 1970 году Ворошилов провел первый в истории советского вещания телемост, по которому Москва связалась с Ташкентом. Через год после закрытия передачи «Аукцион» на экранах появилась новая телевизионная игра-конкурс «А ну-ка парни!», созданная Ворошиловым по образцу популярной в СССР передачи «А ну-ка девушки!». Но долго и она долго не просуществовала. В 1972 году ее закрыли из-за несчастного случая, после того, как на съемках погиб один из участников программы. И Ворошилова опять уволили с телевидения.

В 1975 году Владимир Ворошилов стал создателем проекта, который прославил его и пережил, став уникальным и беспрецедентным образцом интеллектуального соревнования – 4 сентября 1975 года на телевизионных экранах СССР впервые появилась игра «Что? Где? Когда?».


Появиться на экране Владимир Ворошилов не мог из-за запрета, и поэтому знаменитый голос «господина ведущего», ставший ноу-хау Ворошилова, поначалу был вынужденной мерой. Тогдашний глава Центрального телевидения Сергей Лапин делал вид, что даже не подозревает об активной деятельности Владимира Яковлевича. Тем временем таинственный анонимный руководитель игры интриговал всю страну не один год. В редакцию «Что? Где? Когда?» приходили мешки писем от телезрителей с просьбой рассекретить личность ведущего. К этому решению Владимира Ворошилова подтолкнул Эльдар Рязанов. Однажды они вместе стояли в очереди в столовой Останкино. Рязанов тогда был ведущим популярной передачи «Кинопанорама». Рязанову дали суп с зеленью, а Ворошилову – без. Рязанов только развел руками: «Я тебе сколько раз говорил: работай в кадре! Хоть петрушку будешь получать».



Игра стала для Ворошилова всем: он лично продумал правила до мельчайших деталей, лично занимался созданием игрового зала, писал сценарии для каждой игры, работал со знатоками, выбирал вопросы. Вспоминал режиссер Георгий Жаринов: «Владимир Яковлевич, конечно, был человеком легендарным. И творчески одаренным, если не сказать гениальным. То, что он придумал, — это национальное российское достояние. Ведь на телевидении есть всего две-три программы, которые имеют чисто российское происхождение. «Что? Где? Когда?» и «КВН» не имеют ни одного аналога в мире. Все остальные игровые программы — содраны, украдены либо производятся по лицензии. Ворошилов был «отцом» «Что? Где? Когда?» и вел эту программу в соответствии со своим собственным видением. Он же был замечательным театральным художником и внешние атрибуты программы, о которых я говорил, были сделаны и придуманы Владимиром Яковлевичем».



О процессе становления «Что? Где? Когда?» рассказывала соратница Ворошилова, его жена и коллега Наталья Стеценко: «Мы всегда искали что-то новое для нашей игры. В 1980-х решили дарить телезрителям и знатокам не книги, переставшие быть дефицитом, а вещи. Именно у нас, можно сказать, впервые в Советском Союзе, в эфире угощали знатоков мороженым «Баскин Роббинс»: мы специально из Америки его везли. Доставали за границей и интересные игрушки, какого-нибудь двухметрового Кинг-Конга например... А однажды я летала в Армению за голубыми гвоздиками — тогда для нас это было чудом. Как-то «Советская культура» написала: мол, это что ж такое у них в программе?! Может, еще и автомобили будут дарить или шубы?! В скором времени все эти вещи и много чего стали дарить участникам других передач. И когда все это началось, мы перешли на денежные призы». 

О знаменитом ученике рассказывал Борис Берштейн: «Взрослый и знаменитый Ворошилов — это игра, сейчас ее даже стали писать с большой буквы: Игра. Как только слышишь это слово, сразу на память приходят два классика 20 века — Герман Гессе и Иохан Хейзинга. Последний в своей непревзойденной книге, одной из самых гуманных, какие я знаю, представил образ беспорочно играющего человечества. Это он говорил, что игра есть добровольное действие или занятие по добровольно принятым, но совершенно обязательным правилам, с целью, заключенной в нем самом, сопровождаемое сознанием «иного бытия», нежели «обыденная» жизнь. 
Нигде более сознание иного бытия не бывает столь острым, как в театре; неудивительно, что игру «Что? Где? Когда?» придумал человек насквозь театральный, а особый поворот ей придал человек насквозь интеллектуальный. Гессе рассказал, сколько жизни требуется, чтобы стать Магистром игры. Владимир Ворошилов явил себя народу уже готовым Магистром; как он себя готовил — я не знаю. Он знал все, совершенно все, не могло быть ничего такого, чего бы он не знал; он не был носителем знания, он был самим Знанием. Абсолютное знание ставило его вне мира играющих, вопрошающих, отвечающих, угадывающих, вспоминающих — что и было подчеркнуто его невидимостью. Глас его приходил извне пространства игры и потому был непререкаем — как гром».

В 1997 году Академия Российского телевидения отметила Владимира Ворошилова званием лауреата и премией «ТЭФИ» за программу «Что? Где? Когда?». 



Деятельность Владимира Ворошилова не ограничивалась игрой «Что? Где? Когда?». В 1989 году Ворошилов провел несколько выпусков новой интеллектуальной игры «Брейн-ринг», но из-за плотной занятости ушел с этой работы, поставив себе на смену знатока клуба «Что? Где? Когда?» Андрей Козлова. В 1991 году продюсерская компания «Игра-ТВ», которую создал и возглавлял Ворошилов, впервые в истории российского телевидения приобрела программу иностранного формата – британскую «Любовь с первого взгляда», которую длительное время вел приемный сын Ворошилова Борис Крюк. Помимо телевизионной работы, Ворошилов занимался и писательской деятельностью. Он написал ряд статей о телевидении, кроме того, его перу принадлежали несколько книг - «Феномен игры», «Загадки театрального режиссера» и «Феномен «Что? Где? Когда?». 

В одной из своих книг, «Феномене игры», посвященной его главному созданию – интеллектуальному казино «Что? Где? Когда?» Ворошилов писал: «Игра, в том или ином своем обличии, сопровождает человека со дня его рождения. Игра делает его жизнь более радостной, счастливой, воспитывает творческое отношение к действительности. Там, где нет игры, жизнь становится однообразной, скучной. Сюжет и фабула получают законченное развитие в игре, со своей экспозицией, завязкой, кульминацией и развязкой, со сложным переплетением главных и побочных сюжетных линий. Главные и второстепенные действующие лица - все это также находит в игре яркое выражение. А образы героев, характеры, все, что мы называем жизнью человеческого духа, - разве в игре не поражает нас именно это. Недаром в народе издавна говорили: «В игре да в дороге узнают людей». 



Вот еще один фрагмент из книги Феномен игры»: «Однажды Бернарду Шоу задали вопрос: «Как всегда быть молодым?». Великий Шоу спросил: «А в молодости вы делали ошибки? - и продолжил: - Так постарайтесь их делать всю жизнь, и как можно больше!». Не так уж это плохо - пробовать и ошибаться, снова искать и снова делать ошибки, испытывая при этом пьянящее чувство внутренней раскрепощенности и свободы. Играя, мы становимся моложе, может быть, в этом и есть феномен игры».

Владимир Ворошилов был четыре раза официально в браке, но важнее семьи и друзей для него всегда оставалась работа. Вспоминал Анатолий Лысенко: «Пять — Ворошилова, Бухаркина, Музыка, Наталья Стеценко, его последняя — неофициальная жена — Наташа. Неофициальных больше. Я бы мог назвать вам множество известных имен красивейших женщин Москвы, которые «висли» на Деде. И манекенщицы, и актрисы. И, поверьте, не из корыстных соображений, они были состоятельны. Он умел нравиться женщинам. Кстати, ни с одной из женщин Володя не жил под одной крышей. Говорил - чтобы не мелькать перед глазами. Хотя все они, за редким исключением, сохранили о нем самые теплые воспоминания. Он был очень невнимательный до последнего времени сын. Очень. Он был очень невнимательный друг: мог вспомнить о том, что у тебя день рождения, через месяц, прийти с покаянным видом и сказать: «Ты меня — сволочь — прости». Он мог явиться вечером, через месяц, и принести свою фотографию, очень смешную, без очков, где беспомощное лицо и какая-то очень грустная надпись: «Пора, мой друг, пора». Очень невнимательный. Но на него никто не обижался, потому что для него существовало только одно — работа. Ведь он мог позвонить, когда мы работали над «Аукционом», в двенадцать, в час ночи и спросить: «Что ты делаешь?» — «Читаю». — «А-а-а-а-а! — Начинался дикий крик: — Вместо того чтобы сидеть и думать над передачей, ты читаешь». 

Последняя жена – Наталия Стеценко, генеральный продюсер «Что? Где? Когда?», вышла замуж за Ворошилова в 1984 году. Ее сына, Бориса, Владимир Яковлевич усыновил. Впоследствии их связывали сложные отношения, далекие от общения отца с сыном. Вспоминала Наталья Стеценко: «Володя для него был не отец, не отчим, а партнер. Борис сумел это принять, хотя и удивлялся поначалу. Все к нему относились как к ребенку, всегда отдавали лучший кусок, а Ворошилов... Бывало, Вера Борисовна кладет Борису кусок селедки, а Ворошилову часть от хвоста. Володя искренне обижался: «Почему мне хвост, а не середина?! И почему если яблоко — то только ребенку?! Мы на равных должны быть!». Борис Крюк сам не раз рассказывал журналистам: «Он страшно не любил, когда дети пользуются какими-то привилегиями по сравнению со взрослыми, поэтому и со своей стороны старался максимально уравнять наши отношения. Ты, мол, и дураком имеешь право меня назвать, но и последняя конфета в коробке - не твоя». 

http://zapros.my1.ru/_nw/14/78316075.jpg

В последние годы жизни фактической супругой Ворошилова была Наталья Климова, родившая в 1998 году ему дочь Наташу. Поздний ребенок стал настоящим чудом для Ворошилова, он обожал свою дочь. Вспоминал друг семьи Анатолий Лысенко: «Когда родилась маленькая Наташа, Деду (я называл его так) стукнуло 67 лет! Он смертельно боялся малышей. Когда привезли дочку из роддома, я гостил у него на даче. Володя сидел на втором этаже и вдруг попросил меня: «Сходи, посмотри, ты толк в детях знаешь, все ли у нее на месте?». Я спустился, посмотрел. Потом говорю ему: «Красивая девка, волосатая, а главное - копия ты!». Эта девочка стала смыслом его последних лет жизни. У него даже характер стал мягче. Я разговаривал с Дедом за полтора часа до его смерти. Он сообщил, что собирается идти с дочкой в магазин за капустой. «Знаешь, как она меня называет? - спросил Володя. - Папа-зайчик! Потому что я капусту ем». 

Еще один друг Ворошилова, драматург Михаил Шатров рассказывал журналистам: «Он был для меня как родной брат. Два года жил у меня на даче в Переделкино. Он каждый день приходил. Мы часами сидели на веранде, обсуждали его и мои дела, новости... Когда появилась дочка, он за четыре года прошел путь от человека со стороны — до безумной любви к ребенку. Был у нас разговор о нашем будущем: его и моем. «Я тебя прошу, — сказал Володя, — чтобы ты был рядом с ними в этой сложной жизни. Рядом с матерью Верой и ребенком...». 

Свой последний выпуск «Что? Где? Когда?» Владимир Ворошилов провел 30 декабря 2000 года, передав место ведущего Борису Крюку. Писала телекритик Саша Тарощина: «Накануне нового, последнего для него года Ворошилов ставит на кон свою телевизионную жизнь: если выиграют знатоки — он уходит из Игры. Знатоки выигрывают, он уходит — как выяснится, навсегда. Он ушел, а его место так и осталось незаполненным. Никто столь остро, как он, не чувствовал цвет и жест времени. Вдруг, на гребне успеха, он снимает любимую многими музыкальную паузу. Полагаю, что и она была для В. В. элементом той высокой игры, которую он вел и со зрителями, и с властями. Под видом невинной «паузы» всегда протаскивалось что-нибудь такое-эдакое, чему не было места на советском телевидении. А попсовые стереотипы нынешней мутной действительности ему глубоко чужды. И впрямь: что за изыск заполучить сегодня в программу хоть Максима Леонидова, хоть «Аббу»?».

Умер Владимир Ворошилов 10 марта 2001 года около пяти вечера на своей даче в Переделкино. Причиной его смерти стал обширный инфаркт. О последних неделях друга рассказывал Анатолий Лысенко: «Мы собирались отметить его 70-летие, а так получалось, что через 10 дней был день рождения его мамы. Ему было 70, а «Веерке» было 90. Мы спросили, что ей подарить, и она попросила сводить ее в ресторан. Мы заказали столик в ресторане на 29 декабря. Но я свалился в больницу, Володьке стало плохо на записи программы, он стал терять сознание на эфире. Мы решили перенести». Вспоминала Наталья Стеценко: «За два дня до смерти Володя позвонил мне на работу и спросил: «Слушай, если у меня начинает болеть сердце, когда я встаю, а принимаю нитроглицерин — и боль проходит, — значит, у меня стенокардия?» Я ответила, что пора бы ему обратиться к врачу, даже предложила поехать в больницу. Но он снова сказал, что некогда. 10 марта он поднялся в спальню отдохнуть — и умер. Инфаркт». 


Прощание с Ворошиловым проходило в охотничьем домике в Нескучном саду – том самом, где снимались все игры «Что? Где? Когда?». Похоронен Владимир Ворошилов был в Москве на Ваганьковском кладбище. На могиле Владимира Ворошилова был установлен памятник в виде куба из отполированного черного гранита, символизирующего знаменитый «Черный ящик» в передаче «Что? Где? Когда?». Автором монумента стал архитектор Никита Шангин, игравший в передаче «Что? Где? Когда?». 



В 2001 году телеигра «Что? Где? Когда?» получила премию «ТЭФИ» как лучшая телевизионная передача, а сам Ворошилов, уже посмертно, был удостоен премии «За личный вклад в развитие отечественного телевидения».

ДМИТРИЙ МЕРЕЖКОВСКИЙ ВСЕ ПРЕДВИДЕЛ


Нынешние оппозиционеры,  либералы, особо еврейской национальности, мечтают о новой – прогрессивной, демократической России. В общем, борются за очередное светлое будущее. Не нравится им «полицейский режим» Путина. Что правда, то правда - засиделся В.В.П. у власти. НО.  Господи! Да читайте вы Дмитрия Мережковского, написанное им о революции и реакции в  отечестве  103 года назад:

“У других народов совершается реакция по естественному закону механики: угол падения равен углу отражения; как аукнется, так и откликнется; у нас — по какому-то закону сверхъестественному: угол отражения равен х; аукнется так, а откликнется черт знает как.      У других народов реакция — движение назад; у нас — вперед, подобно течению реки, стремящейся к водопаду, к еще невидимой, но уже притягивающей, засасывающей пропасти.      У других народов реакция — от революции; у нас революция или то, что кажется ею, от реакции: чересчур сдавят горло мертвой петлей — и мы начинаем биться в судорогах; тогда петлю стягивают крепче — и мы цепенеем вновь.      У других народов реакция есть явление вторичное, производное; у нас первичное, производящее: не убыль, а прибыль, не минус, а плюс — хотя, конечно, ужасный и отвратительный плюс.      Кажется иногда, что эта первичная реакция есть prima materia, первозданное вещество России; что сердце наших сердец, мозг наших костей — этот разлагающий радий; что Россия значит реакция, реакция значит Россия.


      Если у других народов некоторая степень революционного жара — нормальная температура крови 37 градусов, то у нас, как у рыб и земноводных, температура ниже нормальной: Россия в революции — такая же биологическая нелепость, как лягушка или рыба в горячечном жару, с температурой в 40 градусов.


   
Кажется иногда, что в России нет вовсе революции, а есть только бунт — январский, декабрьский, чугуевский, холерный, пугачевский, разинский — вечный бунт вечных рабов.
Вот глубина русской реакции — не политическая, не эмпирическая, не здешняя — трансцендентная. Реакция — религия. Кажется иногда, что последняя сущность России — религиозная воля к реакции.

Кажется иногда, что если и начал растапливаться «вечный полюс» водопадом крови, то для того, чтобы в наступившей оттепели полился водопад грязи, напоминающий те стоки нечистот на петербургских набережных, мимо которых нельзя пройти, не зажав носа, —


Как будто тухлое разбилося яйцо,
Иль карантинный страж курил жаровней серной —



      для того, чтобы смешался водопад крови с водопадом грязи.


      «Соотечественники, страшно! — хочется закричать, как умирающий Гоголь. — Все глухо, могила повсюду. Боже! пусто и страшно становится в Твоем мире».
      Хочется закричать, но голоса нет.

      Или бежать?

      «Если бы я вам рассказал то, что я знаю, тогда бы помутились ваши мысли, и вы подумали бы, как убежать из России», — говорит Гоголь.

      Так Чаадаев и Вл. Соловьев бежали в западное христианство, Герцен и Бакунин — в западное безбожие. Так бежал Петр, величайший из русских беглецов, для которых любить Россию будущую значит ненавидеть настоящую.
Как сладостно отчизну ненавидеть
И жадно ждать ее уничтоженья,
И в разрушении отчизны видеть
Всемирного денницу возрожденья!»

   Из сборника статей «Больная Россия». 1910 г.

СМЕРТЕЛЬНАЯ СКОРОСТЬ


 В одной из статей, посвященных, замечательному человеку – Афанасию Федоровичу Луневу прочел: «Один из журналистов спросил у певицы Мадонны, которая достигла зенита славы, и которую трудно уже было чем-нибудь удивить: "С кем бы Вам хотелось встретиться?" И получил ответ: "Я читала, что в каком-то украинском селе живёт школьный учитель, собравший замечательную коллекцию произведений живописи. Вот с ним мне было бы интересно встретиться и поговорить..."
 Насколько мне известно, Мадонне так и не удалось поговорить с Луневым. Мне же посчастливилось встретиться с ним, и не только встретиться, но переписываться и даже обмениваться подарками. Тем не менее, заметка эта будет не о давнем событии в моей жизни, а о трагедии скорости, отмеченной в заголовке.
 В тот год мне пришлось пройти пешком километров двадцать, чтобы встретиться с Луневым. Так уж получилось. Машина наша сломалась, а встреча была назначена. Вот я и топал в Пархомовку пехом через поля и перелески в жарком июле.
 И цена этой встречи оказалось такой, что до сих пор помню каждое слово Афанасия Федоровича – мудрого и необыкновенно скромного человека. Поучился редкий, счастливый день моей жизни, неспешный день, неспешной жизни. И было это всего лишь сорок лет назад.
 «Роскошь общения». Ныне, чтобы поговорить с друзьями, обитающими в Иерусалиме, Москве, Нью-Йорке, Сиднее, - мне нет нужды предпринимать долгое путешествие. Несколько движений «мышкой» компьютера – и я их вижу и слышу. Какова цена этих свиданий? Не знаю. Все реже мне хочется шевелить этой чертовой «мышкой».
 Сегодня я отдыхаю за преферансом, играя с компьютером. 20 минут – партия. Тогда мы успевали за ночь расписать не больше двух пуль. Не знаю, что нам было больше всего нужно: игра или «роскошь общения». Мы многие годы расписывали пульку в одной компании. Мы уважали, ценили друг друга, как ценили и те часы, которые удавалось провести вместе. Нынче мой преферанс бездушен настолько, что я сам превращаюсь в некое подобие компьютера.
  Лет двадцать назад, чтобы обрести необходимые сведения приходилось тратить часы, а то и дни работы в Публичке. И сегодня помню восторг достижения цели, когда удавалось найти нужный мне документ. Теперь те же сведения я добываю за минуты. Компьютер – этот невинный ящик – ускорил нашу жизнь существенней, чем автомобиль или ракета. Интернет служит нам не только безотказно, но и со скоростью «золотой рыбки».
 Мне кажется, что тысячелетия существовало «неспешное поле искусства». На одной и той же «скорости», в одном и том же «ритме» создавали свои вещи Гомер и Лев Толстой, ваятель в Древнем Египте и Исаак Левитан. И вдруг, будто хлыст обрушился на  культуру человеческих существ. Культура эта встрепенулась и помчалась куда-то, неведомо куда. И в скорости этой стала терять все то, чем была славна в прошлом. Собственно, терять себя. На скорости  некогда замечать детали, выражения лиц, даже слова человеческой речи перестаешь различать. Художник невольно начинает  спешить за компьютером, пытаясь выжать из своего примитивного мозга мегабайты информации, забывая о красоте и способности мыслить.

 Из «пешехода» человечество внезапно превратилось в «спринтера», причем «внезапно» - слово ключевое. Чем закончится это ускорение - нам знать не дано. Константин Циолковский считал, что через миллионы лет потомок Адама сбросит свою бренную оболочку и превратится в луч света, который и сможет постичь тайны Вселенной. Сегодня же ускорение в 7q орудует лицо человека до неузнаваемости, а вместе с возрастанием скорости неизбежно приходит физическая смерть. Где «красная черта»? Когда возникнет нужда в остановке? Я спрашиваю об этом у компьютера. Нет ответа.

КРОВАВЫЙ СЛЕД СТАЛИНА

 

 Сегодня на Кавказе день памяти погибших и жертв сталинской депортации - совершено непонятной жестокости "успешного менеджера". Жестокости, которая обрекла на смерть еще многих кавказцев, а также русских солдат и простых граждан, жертв террора, и за последние 20 лет. Кровавый диктатор даже после своей смерти продолжал убивать. Боюсь, что процесс этот далеко не завершен.

Депортация чеченцев и ингушей

С 23 февраля по 9 марта 1944 года в ходе операции "Чечевица", проведенной силами НКВД, НКГБ и "СМЕРШ" под общим руководством наркома внутренних дел Л.П. Берия, почти 500 тысяч чеченцев и ингушей были выселены с территории Чечено-Ингушской АССР в 

Обоснование депортации

Территория ЧИАССР практически не была под оккупацией, так что обвинить ее народы в прямом предательстве было непросто. Кроме того, депортация состоялась, когда вермахт уже был отброшен на сотни километров от Кавказа, и, следовательно, явилась не военной необходимостью, а откровенно карательным актом.
Решение депортировать чеченцев и ингушей Президиум Верховного Совета СССР мотивировал тем, что "в период Великой Отечественной войны, особенно во время действий немецко-фашистских войск на Кавказе, многие чеченцы и ингуши изменили Родине, переходили на сторону фашистских оккупантов, вступали в ряды диверсантов и разведчиков, забрасываемых немцами в тыл Красной Армии, создавали по указке немцев вооруженные банды для борьбы против советской власти, а также учитывая, что многие чеченцы и ингуши на протяжении ряда лет участвовали в вооруженных выступлениях против советской власти и в течение продолжительного времени, будучи не заняты честным трудом, совершают бандитские налеты на колхозы соседних областей, грабят и убивают советских людей". В частности, утверждалось существование массовой повстанческой организации "Объединенная партия кавказских братьев" под водительством Хасана Исраилова (Терлоева) и др.
В октябре 1943 года в республику для изучения ситуации ездил заместитель наркома, комиссар госбезопасности 2-го ранга Б.З.Кобулов. В докладной записке Л.П. Берии он писал: "Отношение чеченцев и ингушей к советской власти наглядно выразилось в дезертирстве и уклонении от призыва в ряды Красной Армии. При первой мобилизации в августе 1941 г. из 8000 человек, подлежащих призыву, дезертировало 719 человек. В октябре 1941 г. из 4733 человек 362 уклонились от призыва. В январе 1942 г. при формировании национальной дивизии удалось призвать лишь 50 процентов личного состава. В марте 1942 г. из 14576 человек дезертировало и уклонилось от службы 13 560 человек, которые перешли на нелегальное положение, ушли в горы и присоединились к бандам. В 1943 г. из 3000 добровольцев число дезертиров составило 1870 человек".
По данным Кобулова, в республике насчитывалось 38 сект, включавших свыше 20 тысяч человек. Это были в основном иерархически организованные мусульманские религиозные братства мюридов.
"Они ведут активную антисоветскую работу, укрывают бандитов, немецких парашютистов. При приближении линии фронта в августе-сентябре 1942 г. бросили работу и бежали 80 членов ВКП (б), в том числе 16 руководителей райкомов ВКП (б), 8 руководящих работников райисполкомов и 14 председателей колхозов", - писал Богдан Кобулов.

Операция "Чечевица" - подготовка

В ноябре 1943 года заместитель наркома внутренних дел В. Чернышев провел совещание с начальниками УНКВД Алтайского и Красноярского краев, Омской и Новосибирской областей. Он, в частности, обсуждал с ними вопросы, связанные с намечаемой операцией "Чечевица" — депортацией около 0,5 млн. вайнахов (чеченцев и ингушей). Ориентировочно намечалось в Алтайский край, Омскую область и Красноярский край переселить по 35-40 тысяч человек, в Новосибирскую обл. – 200 тыс. человек. Но эти регионы, видимо, сумели уклониться, и в плане, представленном Берии в середине декабря, дислокация была совершенно иной: горцев распределяли между областями Казахстана и Киргизии.
Для поддержания порядка в местах новых поселений намечалось открыть 145 районных и 375 поселковых спецкомендатур с 1358 сотрудниками. Был решен и вопрос о транспортных средствах. В целях обеспечения перевозок Наркомату путей СССР предписывалось с 23 января по 13 марта 1944 г. поставлять по 350 крытых вагонов, с 24 по 28 февраля – по 400 вагонов, с 4 по 13 марта – по 100 вагонов ежедневно. Всего формировалось 152 маршрута по 100 вагонов в каждом, а в целом 14 200 вагонов и 1 тыс. платформ. 4
29 января 1944 года нарком внутренних дел СССР Л.П. Берия утвердил "Инструкцию о порядке проведения выселения чеченцев и ингушей".
31 января 1944 года Государственный Комитет Обороны под председательством И.В. Сталина издал два постановления о депортации чеченцев и ингушей: № ПГКО-5073сс "О мероприятиях по размещению спецпереселенцев в пределах Казахской и Киргизской ССР" и № ПГКО-5074сс "О порядке принятия на Северном Кавказе скота и сельскохозяйственных продуктов".
17 февраля 1944 года Берия доложил Сталину, что на учет как подлежащие переселению взято 459 486 чел., включая проживающих во Владикавказе и Дагестане. В ходе первой массовой операции (фазы "первых эшелонов") должно было быть отправлено 310 620 чеченцев и 81 100 ингушей.
20 февраля 1944 года в Грозный для личного руководства операцией прибыл Л. Берия вместе с И. Серовым, Б. Кобуловым и С. Мамуловым. В операции были задействованы крупные силы — до 19 тыс. оперативных работников НКВД, НКГБ и "СМЕРШ" и около 100 тыс. офицеров и бойцов войск НКВД, стянутых со всей страны для участия в "учениях в горной местности". Операция была рассчитана на восемь дней.

Операция "Чечевица" - активная фаза

21 февраля Л.П. Берия издал приказ по НКВД № 00193 о депортации чеченцев и ингушей.
22 февраля Берия встретился с руководством республики и высшими духовными лидерами, предупредил их об операции, намеченной на раннее утро 23 февраля, и предложил провести необходимую работу среди населения. 5
Влияние духовных лидеров было огромным и сотрудничество их в данном вопросе признавалось крайне важным. "Как партийно-советским, так и духовным лицам, используемым нами, обещаны некоторые льготы по переселению (несколько будет увеличена норма разрешенных к вывозу вещей)", - сообщил Берия Сталину.
Операция "Чечевица" началась 23 февраля 1944 года в 02:00 по местному времени, когда по радио был передан кодовый сигнал "Пантера".
В шесть утра военные начали стучаться в дома и будить хозяев, давая им два часа на сборы. Затем их везли грузовиками к ближайшим железнодорожным станциям и грузили в "теплушки".
Разрешалось брать до 500 кг груза на семью, но фактически большую часть вещей пришлось оставить, поскольку в каждом вагоне должны были поместиться 45 человек со всем имуществом. "Спецпереселенцы" должны были сдать скот и зерно и получить взамен аналогичное количество от властей на новых местах жительства, но в большинстве случаев это правило не выполнялось.
За 23 февраля, первый день операции, было выселено 333 739 чел., из них 176 950 погружено в вагоны. К 1 марта было отправлено 478479 чел., из них 387 229 чеченцев и 91250 ингушей (было среди них и около 500 представителей других народов, в основном аварцев, выселенных по ошибке). Около 6 тыс. чеченцев из-за снега застряли в горах в Галанчжойском районе, операция там растянулась до 2 марта.
По официальным данным, в ходе операции были убиты 780 человек, арестовано 2016 "антисоветского элемента", изъято более 20 072 единицы огнестрельного оружия. Скрыться в горах сумели 6544 человека.
В конце 1980-х годов широкую огласку получила операция в высокогорном ауле Хайбах Галанчжойского (сейчас на территории Ачхой-Мартановского) района. 23 февраля в районе аула Хайбах пошел сильный снег, заваливший дороги и жители не могли спуститься с гор, чем срывали график депортации. Комиссар госбезопасности 3-го ранга Михаил Гвишиани приказал загнать людей - около 200 человек, по другим свидетельствам— 600–700 человек – в колхозную конюшню и сжечь. Тех, кто пытался вырваться, расстреливали из автоматов. Расстреляли и жителей окрестных хуторов. 6
Для расследования операции в этом районе были созданы две комиссии - в 1956 и 1990 года, однако уголовное дело так и не было доведено до конца. В официальном отчете руководившего операцией в этом районе комиссара госбезопасности 3-го ранга М.Гвишиани говорилось лишь о нескольких десятков убитых или умерших в пути.
Кроме того, согласно опубликованному фондом "Демократия" в сборнике документов "Сталинские депортации. 1928-1953", в одном из селений были убиты три человека, в том числе восьмилетний мальчик, в другом - "пять женщин-старух", в третьем - "по неуточненным данным" "самочинный расстрел больных и калек до 60 человек".
Отдельные работники наркомата госбезопасности сообщали о "ряде безобразных фактов нарушения революционной законности, самочинных расстрелах над оставшимися после переселения чеченками-старухами, больными, калеками, которые не могли следовать", но наказания никто не понес.
Последними — 29 февраля — родные места покидала национальная политическая элита ЧИ АССР: отдельными эшелоном ее отправили в Алма-Ату. Единственное послабление для элиты состояло в том, что ее везли в нормальных пассажирских вагонах и позволили взять больше вещей. Через несколько месяцев, летом 1944 года, нескольких духовных лидеров чеченцев вызвали в республику для того, чтобы они помогли уговорить боевиков и уклонившихся от депортации чеченцев прекратить сопротивление.
Всего, как следует из доклада начальника конвойных войск НКВД генерала Бочкова Берии, в 180 эшелонах по 65 вагонов в каждом было отправлено 493 269 человек (в среднем по 2740 человек на эшелон). В пути родились 56 младенцев и умерли 1272 человека, главным образом от простуды или обострения хронических болезней.
"В переполненных до предела "телячьих вагонах", без света и воды, почти месяц следовали мы к неизвестному месту назначения... - рассказывал заведующий отделом бывшего Северо-Осетинского обкома КПСС ингуш X. Арапиев. - Пошел гулять тиф. Лечения никакого, шла война... Во время коротких стоянок, на глухих безлюдных разъездах возле поезда в черном от паровозной копоти снегу хоронили умерших (уход от вагона дальше, чем на пять метров, грозил смертью на месте)..." 7
К 20 марта на место прибыли 491 748 депортированных чеченцев и ингушей.
В июле 1944 года Берия представил Сталину окончательную информацию: "Во исполнение постановления Государственного Комитета Обороны НКВД в феврале-марте 1944 г. было переселено на постоянное жительство в Казахскую и Киргизскую ССР 602.193 человека жителей Северного Кавказа, из них чеченцев и ингушей - 496.460 человек, карачаевцев - 68.327, балкарцев - 37.406 чел.".
Подавляющее большинство вайнахских переселенцев было направлено в Казахстан (239 768 чеченцев и 78470 ингушей) и Киргизию (70 097 чеченцев и 2278 ингушей). Районами сосредоточения чеченцев в Казахстане стали Акмолинская, Павлодарская, Северо-Казахстанская, Карагандинская, Восточно-Казахстанская, Семипалатинская и Алма-Атинская обл., а в Киргизии — Фрунзенская и Ошская. Сотни спецпоселенцев, работавших на родине в нефтяной промышленности, были направлены на месторождения в Гурьевской обл.
Указом от 8 марта 1944 года 714 участников депортации были награждены "за образцовое выполнение специальных заданий", в том числе боевыми орденами Суворова, Кутузова и Красного Знамени.
Однако депортация на этом не завершилась. До конца 1945 года ей подвергались чеченцы и ингуши, оставшиеся по различным причинам на территории республики, проживавшие в соседних областях и республиках, отбывавшие наказание в исправительных колониях и трудовых лагерях, расположенных на территории Европейской части РСФСР, мобилизованные в Красную Армию. По данным отдела спецпоселений МВД, среди возвратившихся с фронта спецпереселенцев Северного Кавказа насчитывалось 710 офицеров, 1696 сержантов, 6488 рядовых

ДВЕ ДОСКИ В БЛОКАДУ


 Моя мама как-то рассказывала, что в первую блокадную зиму ее спасали от холода две большие доски от трибуны стадиона им. Ленина. Видимо, по этой причине мне показался интересным этот материал. Были и такие краски в трагедии ВОВ.

Шар цвета хаки: чем жил лениградский футбол во время войны

«Зенит» — плоть от плоти Ленинграда-Петербурга. Вместе с городом команда и ее игроки пережили все ужасы войны — бомбардировки, голод, кровавые бои, эвакуацию. Об этом времени — воспоминания непосредственных участников тех событий. 

Лето — осень 1941
Петр Дементьев, нападающий «Зенита» в 1941–1943 годах, во время войны — в эвакуации под Казанью:
— Шел 1941 год. «Зенит» в очередной раз стартовал в играх группы «А» на первенство СССР. Тренером команды был назначен Константин Лемешев. Вместе с зенитовцами я побывал в Киеве в мае 1941 года, полностью восстановив спортивную форму. 22 июня нам предстояло играть с московскими динамовцами (на самом деле с харьковским «Спартаком». — Прим. ред.), но матч не состоялся. Началась Великая Отечественная война.
Лазарь Кравец, защитник и полузащитник «Зенита» в 1946–1956 годах, во время войны — рядовой войсковой разведки:
— Вскоре после начала войны нас, школьников, послали рыть противотанковые рвы на реке Оредеж, однако внезапно прорвались немецкие танки. День был жаркий, все разделись, а потом уже не до одежды было, так домой в одних трусах и вернулся. Думал: «Ну, повезло, что успел убежать!» Не знал еще, что предстоит пережить.
День, когда началась блокада, я запомнил очень хорошо. Мы с ребятами вышли из кинотеатра «Правда», где смотрели «Чапаева», а в небе черно от немецких бомбардировщиков. Город они не бомбили, летели к Бадаевским складам. Когда тебе 16 лет, кажется, что с тобой не может произойти ничего страшного. Чувство постоянной опасности очень быстро стало привычным.
Петр Дементьев:
— Игроки «Зенита» и их семьи были эвакуированы вместе с Государственным оптико-механическим заводом в Казань. В составе «Зенита» выехали: Борис Левин-Коган, Алексей Пшеничный, Николай Копус, Александр Федоров, Леонид Иванов, Василий Сидоров, Евгений Одинцов, Виктор Бодров, Виктор Смагин и другие.
Николай Абросимов, футболист «Зенита» в 1945–1947 годах, во время войны — старшина ПВО:
— Был у меня друг — Коля Лапека, вместе в команде ЛВО чемпионат Ленинграда выигрывали в 1940-м. Он до войны успел демобилизоваться, его сразу же в «Зенит» пригласили, Коля должен был в Казань в эвакуацию уезжать, но в последний момент передумал, в ополчение пошел. Их даже из города не успели вывезти — прямое попадание снаряда. Никто из тех, кто находился в машине, не выжил.
Я подавал рапорт за рапортом о переводе на передовую, однако каждый раз получал отказ. Мне отвечали, что и здесь фронт. Фашисты нас люто ненавидели. Я их понимаю: аэростаты при плохой видимости были опаснее, чем зенитки, поскольку при изменении линии заграждения угроза для немецких асов возникала внезапно, а столкновение с аэростатом приводило к гибели самолета.
Зима 1941–1942
Лазарь Кравец:
— Кто не пережил голод — не поймет, насколько это страшно. Выжить благодаря установленной норме хлеба было невозможно. Я так и не смог привыкнуть к тому хлебу, который вызывал лишь боли в животе. Но его можно было обменять на Кузнечном рынке, например, на прессованный жмых, который называли дурандой. Вскоре я устроился работать в типографию имени Володарского рабочим и там узнал много полезных рецептов: как правильно сварить ремень, как экономно использовать крахмал. Самым большим деликатесом считалась приготовленная из клея заварушка. Очень питательно, но все равно есть хотелось постоянно.
Анатолий Васильев, нападающий «Зенита» (1962–1966), во время войны — житель блокадного Ленинграда:
— Мне было девять лет, когда началась война. Мама пошла на службу в ПВО. Когда она в первый и в последний раз опоздала на дежурство, в здание, на крыше которого ей предстояло тушить зажигалки, попали три бомбы, и все ее подруги погибли. Есть хотелось постоянно, но, когда я попробовал на рынке украсть дуранду, меня поймали и долго били вожжами. Спасибо, не до смерти. Однако тот урок я хорошо усвоил: никогда больше чужого не взял.
Эвакуация
Фридрих Марютин, нападающий «Зенита» (1947–1956), в годы войны — токарь оборонного завода в Свердловске
— Я предпринял несколько попыток уйти добровольцем, но с нашего завода никого не отпускали — квалифицированных рабочих было мало. Я на токарном станке точил детали для зенитных орудий. Официально смена длилась 12 часов, на самом деле часто приходилось трудиться значительно дольше. Изначально мне не повезло со сменщиками: первый не выдержал условий жизни и умер, второй куда-то пропал, затем прислали еще парочку, но они вместо плановых десяти деталей за смену успевали сделать две-три. Поэтому приходилось работать сверхурочно, а спать прямо у станка: пять-шесть часов отдыха — и снова за работу. Новые производственные помещения возводились второпях, тут уж не до удобств, поэтому было очень холодно. Пальцы буквально застывали, и даже перчатки не наденешь: детали небольшие, руки чувствительность теряют, и сразу же брак.
Петр Дементьев:
— По приезде в эвакуацию в Казань мы, бывшие игроки «Зенита», работали на лесозаготовках, строили бараки для семей работников завода. Затем я уже был поставлен к токарному станку. Жизнь была тяжелой, полуголодной, как и у большинства людей в то время.
Блокадный матч
Валентин Федоров, футболист «Динамо», во время войны — оперуполномоченный по борьбе с бандитизмом:
— Весной 1942-го меня и Аркадия Алова вызвали в военный отдел горкома партии. Заведующий отделом спросил, кто из футболистов остался в городе. Видя наше недоумение, он разъяснил: военный совет фронта решил провести в городе матч и придает этой игре большое значение. Задание было сложным. Команды «Динамо» тогда фактически не существовало. Шестеро футболистов находились в Казани, четверо погибли, Бизюков был тяжело ранен и эвакуирован. Однако комплектование оказалось не самым трудным. Как играть, если сил не хватало даже на ходьбу? Однако постепенно собирались игроки, и мы приступили к тренировкам. Тренировались два раза в неделю.
Александр Зябликов, капитан команды Н-ского завода:
— Нас, игроков предвоенного «Зенита», осталось зимой 1942 года не так уж мало. Почти все мы трудились в цехах Металлического завода. Я, например, был заместителем начальника противовоздушной обороны цеха. Ни о каком футболе, естественно, и не помышляли. В начале мая я на улице столкнулся с бывшим игроком ленинградского «Динамо» Дмитрием Федоровым и получил от него предложение сыграть с динамовцами. Форму нам дали соперники. Игра состоялась на поле, которое находилось слева от главного входа. А раздевались мы в деревянном домике у главной аллеи. Динамовцы, которым удалось немного потренироваться весной, предлагали играть два тайма по 45 минут, заводчане соглашались только на два по 20. «Давайте сначала полчаса, — сказал я, подойдя к судье Павлову. — А если выдержим, то и все 45 минут».
У нас не было вратаря, поэтому в ворота встал защитник Иван Куренков, но все равно не хватало еще одного футболиста. Тогда динамовцы «уступили» нам своего игрока Ивана Смирнова.
Первый тайм не дал результата, а в начале второй половины игры район стадиона был подвергнут обстрелу. Один из вражеских снарядов угодил в угол поля. Пал Палыч дал свисток, и все игроки и 300–350 человек зрителей — выпускники командирских курсов — направились в бомбоубежище внутри Вороньей горы. После антракта мы устоять против динамовских атак не смогли и проиграли довольно крупно — 0:6. В июне состоялся повторный матч. Мы долго вели в счете, но к финальному свистку была ничья — 2:2.
Анатолий Мишук, футболист команды Н-ского завода:
— С начала войны я работал токарем на Металлическом заводе, а жил в Озерках. Приходилось ходить туда и обратно пешком. К концу зимы сильно ослабел. Видимо, выглядел я не очень здорово, потому что председатель завкома, ярый поклонник нашей команды в довоенные годы, встретив меня, не узнал. В результате меня поместили в заводской стационар с последней стадией дистрофии. Когда вышел оттуда, меня разыскал Зябликов, сказал, что будет игра. Кажется, я был самым слабым из всех наших. Помню такой эпизод. Идет несильная длинная передача. Я, как сотни раз делал это в довоенных матчах, принимаю мяч головой, а он... сбивает меня с ног. Впрочем, у Александра Короткова вообще не хватило сил выйти на поле.
Евгений Улитин, футболист «Динамо», во время войны — связист:
— Накануне игры в часть, где я тогда служил сержантом связи, пришла телефонограмма о том, что необходимо прибыть на матч. Ранним утром на попутной машине я поехал в Ленинград, сошел с грузовика у Дворцовой площади. Дальше до стадиона шел пешком. Там обнялся с товарищами, подобрал бутсы и форму. Несмотря на теплый день, играть было трудно, в конце матча сводило ноги. Однако большинство динамовцев имели куда больше сил, чем наши соперники. Кроме того, в их воротах стоял полевой игрок. Во многом этим и объясняется крупный счет. По ходу игры хотелось замениться, но мы с большим трудом набрали людей на два состава. Вернулся в часть под Шлиссельбург и недели две ходил еле-еле.
Лазарь Кравец:
— Весной 1942 года заслуженный мастер спорта по боксу Георгий Иванович Шевалдышев собрал ребят в команду для участия в соревнованиях на призы Всеобуча. Меня он помнил еще с довоенных времен. Игры проходили на стадионе имени Ленина, там же, где проводился и чемпионат города среди взрослых. Перед матчами мальчишкам выдавали по кулечку с американским соевым шоколадом.
Николай Абросимов:
— Игры чемпионата города проходили по похожему сценарию. Через пять минут после начала — обстрел. Все прятались в траншею, которая была вырыта рядом с единственной каменной трибуной (деревянные разобрали на дрова), но на поле ни один снаряд не попал, хотя вокруг все было в воронках.

После очередной игры сидели мы вместе с Алексеем Гуляевым — его потом тоже в «Зенит» пригласили — в сквере рядом с Князь-Владимирским собором. Недалеко остановился батальон солдат, направлявшихся после лечения на передовую. Отдых оказался недолгим, ребята были явно недовольны: может быть, в последний раз перед фронтом отдыхали. Однако офицер был непреклонен. Они отошли на 100 метров, и на месте их перекура разорвался снаряд. Нас взрывной волной в кусты отбросило, а ребят бы накрыло.

Осень 1942 года — 1943 год
 
Николай Люкшинов, тренер «Зенита» (1947–1948, 1954–1955), в годы войны — гвардии капитан:
— Во время боев на Невском пятачке меня вызвали к командиру дивизии. Было необходимо доставить командующему сообщение о расположении войск, а для этого надо ночью переплыть Неву. Происходило это в конце октября, когда температура воды не располагает к продолжению купального сезона, кроме того, вся поверхность реки подсвечивалась и простреливалась немцами, а плыть — почти километр. Вместе со мной в путь отправились еще два офицера с аналогичными донесениями: хотя бы один из нас должен был доставить пакет до места назначения. Мы вошли в ледяную воду и поплыли. Произошло невероятное: все трое добрались до цели, но я — первым. Хорошая физическая форма повышала на войне шансы остаться в живых.
Лазарь Кравец:
— 1 января 1943-го меня наконец-то призвали в армию. На курсах нас учили штыковому бою и другим премудростям, но все это не понадобилось. Собрали мальчишек-доходяг, одели в бушлаты, выдали по куску красной вяленой рыбы и хлеба чуть-чуть, а затем погнали по Ладоге в Волхов ночью пешком. На территории алюминиевого завода находилась продовольственная база, день напролет мы грузили мешки с продуктами. Кормили плохо, но не дай бог что-то из прохудившегося мешка подобрать. Расплата была жестокой. А потом из Вологды пополнение прислали: у всех лица по циркулю, а какие запахи из их вещмешков доносились... Короче, после ряда ночных происшествий нас отправили в Ириновку, в учебку, а потом на Синявинские болота. Не успели окопаться — нас накрыла артиллерия. И непонятно, своя или немецкая. Еще воевать не начали, а потери такие, что отправили нас в Рыбацкое на переформирование.
Как-то пришел к нам офицер, набиравший бойцов в войсковую разведку. Когда он спросил, нет ли добровольцев, то все как один сделали шаг вперед. Не романтики ради, просто там кормили на порядок лучше, даже белый хлеб давали. Выбрали самых крепких. Надо было видеть взгляды тех, кто остался.
Петр Дементьев:
— После разгрома фашистов под Сталинградом стала оживать и спортивная жизнь страны. По договоренности тренера зенитовцев Лемешева с директором казанского завода, на котором мы работали, футболисты приступили к тренировкам еще раньше. В качестве тренировочного «зала» использовали неэксплуатировавшийся склад-сарай с асфальтированной площадкой размером примерно 80 на 30 метров и высотой потолка около 20 метров. Помещение не отапливалось, освещалось тусклой лампочкой, подвешенной где-то под потолком. В зимнее время тренировались после работы по 2–3 часа. В импровизированных воротах из досок стоял молодой вратарь Леонид Иванов. В 1943 году с разрешения директора завода совершили поездку в Среднюю Азию, где встречались с местными командами.
Владимир Савин, тренер вратарей футбольной школы «Смена», в годы войны служил в Кронштадте:
— На фронт я попал в сентябре 1943 года семнадцатилетним мальчишкой. Работал в Москве на Центральном телеграфе и имел право на отсрочку от армии, да и призывной возраст еще не подошел. Однако патриотические настроения были настолько сильны, что просто не терпелось бить врага, вот и отправился в военкомат заявить о своем желании пойти добровольцем, причем исключительно на флот. Мою просьбу учли — и я оказался в Кронштадте.
Сколько боевых выходов совершил наш катер, сказать сейчас сложно. Например, во время скрытой переброски 2-й ударной армии из Лисьего Носа и Ленинграда в Ораниенбаум по ночам спать вообще не доводилось. Представляете, зимняя ночь, ничего вокруг не видно, а до линии фронта всего 12 километров. И так рейс за рейсом, и даже папироску нельзя закурить: за демаскировку — сразу трибунал. Но вы бы видели, как удивились немцы, когда поняли, что совсем рядом с ними будто из-под земли появилось крупное армейское формирование. Все прошло просто идеально. Это и предопределило успех операции по снятию блокады. Можно сказать — везение, а можно — хорошая организация.
1944
 
Петр Дементьев:
— В 1944 году возобновились официальные футбольные матчи, возрождались старые команды, появились новые. Нас, нескольких зенитовцев, перевели из Дербышек на завод в подмосковных Подлипках. Здесь была создана подмосковная команда «Зенит», которую возглавил один из лучших тренеров страны Константин Павлович Квашнин. Кроме зенитовцев — меня, Иванова, Левин-Когана, Бодрова, Федорова, Смагина, Яблочкина — Квашнин включил в команду нескольких футболистов из московского «Спартака». Приехали мы в Подлипки прямо в рабочей одежде — ватниках, сапогах. Вскоре приступили к тренировкам. В составе этой команды я участвовал в товарищеских встречах и играх на первенство Москвы. После снятия блокады зенитовские футболисты уехали в родной город. Я не смог вернуться вместе с ними в Ленинград: слишком свежи были раны от утрат, которые понесла там наша семья.
Лазарь Кравец:
— Я уже решил, что заговоренный. Наверное, поэтому в тот день был не очень-то осторожным. Все получилось на редкость нелепо: во время арт­обстрела осколок снаряда угодил мне в руку и перебил нерв. Настроение при выписке из госпиталя было похоронным, я даже поздороваться за руку ни с кем не мог. Со второй группой инвалидности на работу тогда не брали, а мне всего 19 лет. Военврачу при выдаче документов пришлось на меня кричать. Очень благодарен этой женщине: она вернула надежду на то, что все еще может измениться, если не смирюсь с ситуацией. И я не выпускал из руки теннисный мячик, даже спать с ним ложился: жал на него, жал, жал. Потом начал бегать на стадионе «Динамо». Усилия не прошли бесследно: постепенно функции практически восстановились, а в октябре 1946 года меня пригласили в «Зенит».
Николай Люкшинов:
— В марте 1944-го во время боя за Нарвский плацдарм я получил практически смертельное ранение. Дело было так. Наш командир приказал усилить наблюдение за противником. Мы ночью влезли на деревья и стали приглядывать за неприятелем, утром все было видно как на ладони. Однако вскоре немцы начали массированный обстрел: показалось, земля смешалась с небом... Санитары подобрали меня, когда я был без сознания, а из моей головы торчал осколок снаряда... После операции хирург сказал мне: «Ты везучий! Еще бы пара сантиметров, и тебя бы не спасли». На всю жизнь дырка на лбу осталась.
София Аранович, болельщица «Зенита», в годы блокады — начальник жилищного участка:
— Это было весной 1944-го. Мне сообщили, что просит зайти глава районной администрации Козлов. Сразу же вспомнила, что отчет по вывозу мусора задержала. А может, где-то труп на улице просмотрела? Вошла в кабинет, ничего от волнения вокруг не вижу. Заметила лишь четырех человек, сидящих за столом. А председатель как-то смущенно говорит:

— София Иосифовна, представляете, приехали, приехали...
— Кто, — спрашиваю, — приехал?
— Из спорткомитета прислали футболистов «Зенита», они вернулись в Ленинград, а их дома разрушены. Вы уж подберите им что-нибудь на своем участке.

Он даже не успел договорить, а я уже к ним бросилась: «Как здорово, ребята, что вы приехали!» Уже потом подумала, что нужно вести себя несколько сдержаннее. Но Козлов остался очень доволен: «Раз вы их так хорошо знаете, значит, проблем с устройством не будет».
Николаю Смирнову и Алексею Ларионову я быстро организовала комнаты, а вот Леонида Иванова от меня забрали и поселили на Петроградской стороне, куда мы его все вместе перевозили. На улице меня часто останавливали женщины и спрашивали: «Это правда, что футболисты вернулись? Может, и война скоро закончится?»
Алексей Ларионов, с которым у нас сложились дружеские отношения, на каждый матч 1944 года приносил мне контрамарки. Стадион «Динамо» даже во время товарищеских встреч постоянно был забит под завязку, что уж было говорить, когда начался розыгрыш Кубка СССР, но я всегда сидела на центральной бетонной трибуне. После каждого матча зенитовцы собирались вместе у выхода из раздевалки и, оживленно обсуждая перипетии прошедшей игры, неторопливо направлялись к трамвайной остановке.
Через месяц после финала Кубка СССР ко мне на работу зашел Леша Ларионов. Мы поздравили друг друга с победой. И вдруг он, немного смущаясь, говорит: «Конечно же, женщинам цветы дарить надо. Но где их сейчас достанешь? Поэтому вот...» — и протягивает мне довольно объемный пакет. Я посмотрела — колотый сахар, даже не знаю, сколько там было килограммов. По послеблокадным меркам — просто царский подарок.
Шестьдесят лет прошло, а вспоминаю тот сахар, и опять во рту сладко становится.
Красильщиков Аркадий - сын Льва. Родился в Ленинграде. 18 декабря 1945 г. За годы трудовой деятельности перевел на стружку центнеры железа,километры кинопленки, тонну бумаги, иссушил море чернил, убил четыре компьютера и продолжает заниматься этой разрушительной деятельностью.
Плюсы: построил три дома (один в Израиле), родил двоих детей, посадил целую рощу, собрал 597 кг.грибов и увидел четырех внучек..