пятница, 8 ноября 2013 г.

НЕВЕРОЯТНЫЙ ФИЛЬМ


Этот фильм уже есть в моём блоге. Читайте хорошую рецензию о нем.


 Александра Свиридова

1 ноября на экраны Нью-Йорка выходит грандиозный польский фильм AFTERMATH о том, как в годы войны в польской деревне католики перебили всех евреев, и списали преступление на немцев. Сегодняшние не очень молодые люди - второе поколение - расследуют, что же произошло на самом деле и натыкаются на неожиданные подробности... Я старательно подбирала слова, делая текст о фильме. А напечатать негде. Попробую прикрепить тут весь целиком, но не знаю, что получится...

“Aftermath”

Что следует иметь в виду, просматривая фильм

Такое случается редко, когда я говорю сыну и близким: брось все, и посмотри этот фильм. Поляки сняли невероятный фильм, название которого все будут переводить, кто во что горазд. «Последствия» - напрашивается первым, но я перевожу «Стерня». Имею право: авторы оставили мне много намеков на то, что это может быть так. Я помню, как это больно – идти по стерне. Это гвозди, сделанные из соломы – плотной и прочной, у основания стебля. Они неизбежно остаются после любой жатвы – серпом ли жал, махал косой или прошелся по полю комбайном. Грубая золотая щетина покрывает лицо земли, если смотреть издали, а если ступать босиком – идешь по гвоздям. До крови. И если душа у тебя от чего-то уходит в пятки, то стерня – через пятку – втыкается прямо в душу. Но чтобы получить стерню, следует что-то посеять, а потом сжать урожай. В этом месте название отсылает к вечному - «Что посеешь – то и пожнешь». С одной разницей: сеяли отцы, а пойдут по стерне их дети.

Сюжет прост до неприличия. Целиком почерпнут из жизни, но упрощен.
В жизни было так: 10 июля 1941 года половина жителей польского городка Едвабне, что в 85 милях от Варшавы уничтожила вторую половину. Убийцы, во главе с мэром, были католиками. Их жертвы – одна тысяча шестьсот душ – евреями. Поляки убивали их несколько часов в короткой июльской ночи. Руками.
Вооружившись чем попало – ножами, топорами, молотками. У кого были ружья - стреляли. Те, кто уцелел в мясорубке, спрятались в амбаре неподалеку, но ненадолго: амбар подожгли и недобитые евреи сгорели заживо. 
После победы погибшим поставили памятник – как павшим от рук нацистов. И пол-века жители Едвабне ходили мимо памятной таблички, прекрасно зная правду, но никто и словом не обмолвился. 
Страшный секрет Едвабне предал огласке в книге «Соседи» мой добрый знакомый поляк - историк Принстона - Ян Гросс. Книга вышла в начале нового века и вызвала шквал протестов. Не было поляка-патриота, кто не плюнул в автора. Но нашлись и другие поляки, - те, кто задумался над историей Едбавне. В 2004 известный режиссер Владислав Пасиковский принес независимому продюсеру, некогда бывшему режиссером, Дариушу Яблонскому сценарий... 
Описывать, как никто не давал деньги на «антипольский» фильм не буду, но семь лет спустя деньги все же собрали фильм сняли. И теперь Польша бурлит – после выхода фильма осенью 2012-го года в ряде городов фильм запрещен к показу, как анти-польская пропаганда, и нет кинотеатра, который бы согласился дать хоть один просмотр. Режиссеру поступают угрозы, а исполнителя главной роли – Матея Штура - поляка, сыгравшего поляка, - атакуют антисемиты в прессе, а по телефону и в интернете обещают убить. Говорят, что он занесен в черный список национальной киноакадемии – чтоб не снимал его больше никто. 
Такое вот кино.

Премьера в Америке – 1 ноября в Нью-Йорке, а чуть погодя – в Лос-Анжелесе. Бросьте все – идите и смотрите. Это не про Польшу, не про поляков, и не про Едвабне, хотя в кадре Польша. Это про убийство людей людьми. Соседей – соседями. 
«Я знаю такие деревни, я знаю таких людей», - во множественном числе ответил Дариуш Яблонский на обвинения в поклепе на поляков.

В фильме все много проще. Массовое убийство уведено за кадр, а в кадре всего два человека, два брата. Один прилетел из Америки повидать другого, живущего в отцовском доме на хуторе. Подтянутый чисто выбритый мужчина лет сорока с небольшим с легкой кожаной сумкой прибывает в некий город в Польше. Его никто не встречает. Он садится в такси и только таксисту скажет, что 20 лет, как уехал, живет в Чикаго. Уточнит, что уехал в первую стычку властей с «Солидарностью». Так устанавливается время: уехал в 1981-ом, приехал – в 2001-ом.
Машина в сумерках тормозит у тропинки в поле – дальше пешком до дому. Меж сжатых полей, покрытых той самой колючей щеткой стерни. Хрустнет ветка в жидком кустарнике, разделяющем луг на «твое-мое» и Франтишек – так зовут мужчину – поставит сумку на свою стерню и бесстрашно ринется по своей земле в кусты: - Эй, кто там? 
Нет никого. Только сумка исчезла. Значит, был кто-то... Кто?
Он войдет в старый дом налегке – даже без сумки. Встретит его хмурый младший брат Юзеф, грязный после рабочего дня в поле. И только погаснет свет, как со звоном разлетится оконное стекло от брошенного с улицы камня...
Такое начало.

Из скудных реплик выяснится, что младший старшему многого не прощает, хоть и помнит его не очень хорошо. Был брат – и не стало, сбежал, оставил семью и даже на похороны отца и матери не приехал. Жалкие оправдания эмигранта, что паспорта не было, для Юзека пустое.
- Ты им это расскажи.
- Они уже не живые.
- Для тебя, - отрежет брат с укором. 
Так авторы обозначат, что для младшего ушедшие – живы. Это важная точка противостояния.
Дальше – больше: из незначительных реплик откроется, что от Юзека ушла жена, уехала с ребенком в Америку и там рассказала старшему, что младший сошел с ума и она не может дить с ним в аду, который он устроил. И медленно приоткрывается ад. 
Франтишек пойдет по центру села, а ему со всех сторон станут нашептывать, чтоб забрал брата с собой в Америку. 
Его узнают, а он – никого. Все помнят отца, укоряют, что хоронить не приехал... И объясняют, что младший – мерзавец: сломал единственную хорошую дорогу в селе. Зачем – не понятно. Подтянутый строгий старший решительно идет в банк – просить ссуду на то, чтоб починить полуразрушенный дом, а ему скажут, что дом вовсе не его... Что отец его незаконно землей завладел. И старший почувствует, что все тут сошли с ума.

А младший поведет его в чисто поле – на отцову землю и покажет свое богатство: стоят на стерне рядами надгробные плиты евреев... Со старинными надписями, с магендовидами... Именно этими камнями была выстлана в селе единственная хорошая дорога. Нынче ее решено асфальтировать. И не останется следа от людей, что когда-то лежали под этими камнями...
И это только пол-дела, так как из ничейной дороги Юзек камни просто выворотил и увез, а много камней разбросано по частным подворьям. И он их выкупает у односельчан... 
Франтишек подсчитывает убыток: 700 тысяч злотых за триста надгробий.
- Да это ж жиды! – взрывается старший.
- Люди, - поправляет его младший.
И говорит, что знает, что деревня считает, что он свихнулся. Но это пустяк. Обидно, что жена была на их стороне.
- Особенно когда я начал камни эти покупать... Что ж – лучше красть? – недоуменно спрашивает Юзек. И перечисляет, где еще остались камни, которые нужно перетащить сюда - на свою землю...
Он склоняется к камню, любовно погладив его, и читает на хибру надпись.
- Откуда? – дивится старший.
- Выучил, - пожимает младший плечом. – Узнать хотел, что написано...
И объясняет, что он не безумец, а просто...
- Немцы сожгли синагогу и уничтожили кладбище. Это я не могу поправить – я даже не родился тогда еще. Выстелили дорогу надгробьями, и я об этом не знал. Но когда сказали, что дорогу покроют асфальтом, я понял, что этого не должно быть.
- Но почему? У нас с жидками ничего общего! – взрывается старший.
- Не знаю, - честно отвечает Юзек. – Я плохо себя чувствую, когда думаю о том, что это неправильно и я ничего не делаю. А если кто возьмет надгробье наших родителей и положит у своего порога, чтоб вытирали ноги? ..
- Но эти люди нам никто! Они не наши! И вообще умерли сто лет назад, а твоя семья жива, и почему она должна страдать от того, что ты заботишься о мертвых жидах?! – кричит Франтишек.
- Я знаю, что это неправильно, но я должен делать это. Я не могу иначе...
Невероятная сцена.

Прекрасный молодой актер Матей Штур играет сомнамбулу – героя, который ведом неведомой силой. И старший – Ирениуш Чоп – отшатнется. От протеста, непонимания, отчаяния, невозможности что-либо изменить. Единственный правильный выбор для него теперь – встать на сторону брата и помочь ему дособирать оставшиеся камни...
- Почему из всех людей ты выбрал заботиться о мертвецах? – только и спросит он.
- Не знаю. У них не осталось живых, кто бы заботился об их могилах...

Братья пойдут за очередным камнем. Село выйдет против них. И спасет их старый ксендз, который встанет между братьями и разгневанными селянами. Отдаст камень, что подле костела, а потом замертво упадет в своей светелке. Успев сказать старшему, что он полагает, что Юзек исполняет Божью волю.
- Я думаю сказать об этом на службе... – будут его последние слова.

Старший роется в архиве, чтобы найти документы на усадьбу отца, а находит имена настоящих владельцев – и все они совпадают с именами на надгробьях. 
- Значит, они взяли себе землю убитых евреев, - потрясен Франтишек.
- А что вы хотели? Немцы не могли забрать землю с собой, - парирует архивист.

А в доме тем часом все перевернуто, изрисовано магендовидами, исписано вечным словом «жид» по стенам.
- И собаку убили, - добавляет растерзанный младший.
- Застрелили? – неизвестно зачем, уточняет Франтишек.
- Тут тебе не Америка, - язвит Юзек. – ОТРУБИЛИ голову.

Процесс накопления деталей и подробностей противостояния достигает апогея. Мир фильма окончательно обретает полюса добра и зла. Братья становятся страдальцами, остальные – чудовища, не пощадившие невинную добрую псину. Тут-то и выплывает неожиданный вопрос, куда делись сами евреи?
Ветер и шепоты приносят ответ, что тут они и остались... И старики знают, где. Роняют слова, намеки. И, наконец, советуют братьям поискать... у себя в старом доме.
Страшный момент.

Братья идут в старый отцовский дом где-то на отшибе, куда выбирались в детстве, как на дачу. Берут лопаты и начинают копать... В черную грозовую ночь в плотной стене библейского дождя они стоят по пояс в яме, похожей на могилу и натыкаются на черепа...
Великая сцена. Младший бьется в истерике и блюет, а старший упорно продолжает копать и истово выкрикивать слова молитвы...

На утро братья выбирают самого злобного и отвратного Деда Малиновского, два сына которого с лицами убийц противостоят им в каждой стычке, и идут к нему – требовать объяснений. 
- Я не убивал, - говорит Дед. – Закопай их обратно. Им все равно, где лежать.
- Но их детям... – возражает Юзек.
- Нет у них детей – они вместе с ними лежат.
- Это ты их поджег!
- Я? Сто двадцать человек убил я один? Нет! – кричит старик. – Правды хочешь? Это ваш отец зажег свой дом с двух сторон.
- Врешь! – орет Юзек, как раненый зверь. – Сдохни! – и бросается на старика.
- Ну, убей. И кто тогда убийца – я или ты?! – не дрогнув, орет старик в ответ. – Твой отец их убил. А Хаське голову раскроил на дороге. Она до войны ему нравилась, но к себе не подпускала. Он схватил ее за волосы и бил головой об землю, а она кричала «мама, мама»... Эту правду ты хотел узнать, выблядок?..

Дышать в этом месте нечем.

Братья приходят в свой разоренный дом, моются после страшной ночи.
- Что будем делать? – спрашивает Юзек.
- А что тут поделаешь? Похороним их на кладбище, - кивает Франтишек на поле, уставленное надгробьями.
- Нет, - твердо и решительно возражает Юзек. – Если мы начнем перетаскивать кости, тут-то все и откроется.

Он больше не сомнамбула. Он очнулся, он трезв и решителен: тайну нужно хранить.
- Мы зароем их там, где нашли. Никто не узнает.
- Но мы знаем! – потрясенно возражает Франтишек. – Наш мир – говно, и мы не можем сделать его лучше, но мы можем не делать хуже. Наша семья уже натворила дьявольщины...
- Хватит, - обрывает брат брата. - Вали в свою Америку! Ты мне не брат!..

Словесная перепалка перерастает в драку, где мирный холодный Франтишек хватается за топор. Тот самый, которым уже отрубили голову любимой собаке. Он замирает, бросает топор, хватает пиджак и бежит прочь со двора.
Младший умывает в шайке лицо.
Слышит сзади шаги... Улыбается вновато и успевает сказать: - Я знал...
«... что ты вернешься» - хочется добавить.
Но – увы – никто не вернулся...
Франтишек стоит на автобусной остановке. Подходит автобус, он запрыгивает в него и едва успевает отъехать, как легковушка соседей загораживает ему дорогу... Его снимают с автобуса и везут назад.
Юзек мертв – прибит гвоздями в позе Христа на дверях амбара.
- Он повесился, как Иуда, - говорит молодой ксендз-антисемит, отводя тему убийства в сторону – по традиции этой деревни.

- Конец. -

Фильм невероятный.
При том, что нет в фильме прорыва в собственно кинематографическом поле. Нет ни одного незабываемого плана, ни одного новаторского режиссерского решения, ни одной захватывающей операторской точки, откуда открывались бы бескрайние поля и луга. Ни одного ОБРАЗА, в который бы выкристализовалась реальность. Напротив – есть расщепление всех стандартных ходов и приемов, свойственных послевоенному кино, работающему с темой войны.
Каждый кадр претендует только на реалистичность – даже когда в полной темноте в черной жиже братья копают подпол собственного дома, стоя по грудь в яме, словно в могиле, покуда не натыкаются на черепа и яма действительно становится могилой. 
Могилой, в которой погребены евреи, могилой, в которой покоится общая грязная тайна всего села. Могилой, которую своими руками вырыл их отец – убийца.
Юзек с черепом в руке неожиданно рифмуется с принцем датским, но рифма ломается, тк Гамлет с нежность обращаеться к пустым глазницам: - Мой бедный Йорик! – а Юзек кричит от ужаса и отвращения. 

Первая реакция – после ужаса – пугает: впервые в жизни, перекрикивая все свое сиротство, я внятно произношу: какое счастье, что у меня в семье всех убили! Какое счастье, что я из семьи убитых, а не убийц! Третьего, оказывается, не дано в этом «танго смерти», где кружатся, - неразрывны и неслиянны, - прижатые друг к другу жертва и палач, еврей и антисемит.

Вторая – чуть погодя, - особая. Рациональная: зависть к полякам, которым удалось прорваться на другой уровень сознания, о-сознания, о-сознавания собственной истории – государственной, личной. 
Объясню, почему.

Двадцатый век ознаменован на самом деле одним по-настоящему важным для всех живущих на шаре событием: на Запад пришел Восток. И Восток принес много новых слов и понятий, с которыми мы за сто лет уже обжились, не очень проникаясь их недюжинным смыслом.
Восток научил нас знать, что смерти нет, а есть бесконечная цепь рождений, воплощений в другом теле, с другим именем , но со все той же СВОЕЙ судьбой. Со своей КАРМОЙ. Кармой, которая работает по единственному закону: «Что посеял – то и пожнешь». И если искровянил ноги, ступая по своей земле, то так и должно быть: идешь по своей стерне. И пока не искупишь то, что сотворил, не будет тебе другой стерни, другой земли и другой судьбы. Сколько ни рождайся – даже смерть не даст избавления. 

Завидую полякам, дожившим до этого дня – когда ТАКОЕ довелось им снять. Это грандиозный прорыв на другой уровень сознания. И то, что страна от фильма встает на дыбы – лишее свидетельство того, что авторы попали в точку.
И польского поляка актера Штура угрожают убить за роль польского поляка! Это оно и есть – о чем в фильме кричит Дед Малиновский: «Убей. И будешь ТЫ убийца».

Тяжкий труд предстоит полякам – принять эту картину, принять правду о том, что отцы и деды – убийцы. Перебили «жидков», поселились в их домах, на их земле, присыпав их обгорелые кости землей, вымостив дороги плитами их кладбищ, и вырастили своих детей на этих костях и плитах. А тонкокожие дети услышали... К ним достучался пепел «жидков».

Принять, что отцы – убийцы – это только начало. Главное отмолить грех отцов, покаяться, выпросить прощения и сделать следующий шаг - следить за тем, чтобы не повторить то, что сделали отцы. И история сдвинется с мертвого круга, по которому идет веками и, глядишь, пойдет другим путем.

Тяжкий труд души – взять вину на себя, а не открещиваться – «это сделал не я». Именно эта особенность поднимает польскую драму на уровень древнегреческой трагедии. Туда, где царь Эдип на собственный строгий вопрос «Кто убил царя», отвечает «Я» и выкалывает себе глаза в отчаянии. Так карая себя и вбивая в мировую культуру фундаментальный символов внутреннего прозрения. Ибо нечего видеть и искать во вне. Все – внутри тебя.

Дожить до того дня, когда Россия развернется на себя – не с моим счастьем.

Обсуждать символику убийства Юзека через распинание его на деревянной створе амбара не берусь. Не очень понимаю, почему так поступили ненавидящие его соседи-католики. Почему убили – понятно. Не понимаю, почему ТАК. Он не становится от этого ни Христом, взявшим на себя грехи всех, ни искупительной жертвой. Остается еще одним трупом на совести земляков-убийц. Только уже поляком, а не евреем. И убивает его не представитель отцов, а кто-то из поколения детей. 
Кончили убивать чужих – перешли на своих. Хотя, какой он им СВОЙ, если раскопал тайну, которую они взялись хранить?

Сколько фильм продержится в прокате – зависит только от нас: пойдем смотреть – будут сборы – будет он на афише. Не пойдем – исчезнет через три-четыре дня. Как было не раз с прекрасными фильмами, которые американцам не по зубам.

Как поведут себя польские националисты, живущие в Америке, увы, предсказуемо.

Фильм удостен первых наград:
- Приза Яд Вашем на Иерусалимском кинофестивале и
- Приза Критиков на фестивале в Гдыне.

КРАСИВАЯ КНИГА Григорий КАНОВИЧ «ЛИКИ ВО ТЬМЕ».


Прошло 11 лет с момента появления этой книги и написанной мной рецензии. С тех пор Григорий Канович написал и издал еще несколько замечательных книг. Недавняя "Местечковый роман"- лежит передо мной. Прочел, а написать об этой удивительной повести все нет времени. Впрочем, почти все, написанное о "Ликах во тьме" можно повторить и сегодня по поводу  новой работы писателя.

 Хорошо сделанные книги хочется гладить, как доброе, живое существо. Из детства это. Не умел еще читать, но старые тома за стеклом казались такими красивыми. Открывал створки, и осторожно, осторожно, чтобы не оцарапать нежную кожу обложки, касался переплета пальцами
 Рынок давно диктует свои законы. Книга должна иметь продажный вид, но вид этот, как правило, уродлив. Цветные обложки вульгарны и крикливы. Предполагается, что основная задача - заставить читателя книгу купить. И здесь главное – увлекательность самого текста и удобство при самом чтение.
 Культ «покет – бука», карманного издания, убил саму идею книги, как эстетической ценности, унизил достоинство книги, как таковой, приравнял ее значение, к гамбургеру, поглощаемому на ходу или пластинке жвачки, удовольствие от которой более растянуто во времени.
 Книга приобрела «желудочное» значение, и невольно оставила своим присутствием душу человеческую.
 То, как издал свою новую работу Григорий Канович, - это настоящий поступок, и не просто поступок, а поступок мужественный. Перед нами не просто книга, а редкий экземпляр книги  к р а с и в о й. «Лики во тьме» - сама по себе произведение искусства. Дело не только в блистательных иллюстрациях Вениамина Клецеля. Дело во всем облике этой книги. В том, как она напечатана: в макете, в шрифте, в качестве бумаги, в редактуре и корректуре.
 Прежде, чем ты открываешь такую книгу, ты уже уважаешь ее. Ты ей любуешься. Ты готов просто так перелистывать ее страницы, и держать эту книгу на ладонях, радуясь ее тяжести.
 Само качество издания, «анатомия» книги говорят тебе о том, что сам текст не предназначен для читки на ходу, в транспорте, за обеденным столом. Книга Кановича напоминает нам о великом культе чтения: о специальном столе, настольной лампе, о необходимом досуге для того, чтобы войти в текст писателя, принять или, хотя бы, понять правила игры, придуманной им.
 Думаю, что современное человечество слишком торопится в подражании миру,  им же созданному. При этом далеко не лучшим образцам. Мы невольно стремимся подражать автомобилям, самолетам, ракетам, судам на воздушных крыльях. Мы не знаем, зачем, куда, почему торопимся, но спешим из последних сил, будто стремимся догнать нечто, нам неведомое.
 Сама прекрасная, «тяжелая стать» книги Кановича заранее предупреждает нас, что при знакомстве с текстом придется забыть о спешке, и вспомнить о классической форме общения с литературным материалом.
 Григорий Канович – писатель редкого таланта. Он сам никуда не спешит и невольно заставляет читателя принять его «систему координат» - пешего, писательского хода.
 Я читал книгу Кановича, будто пил замечательное лекарство. Открыл я ее, признаюсь, с прежним, суетливым желанием сразу все понять, оценить, ограничившись беглым просмотром. Я вознамерился рвануться вперед с низкого старта, и пробежать в привычном стиле короткую, интеллектуальную дистанцию. Первые строчки повести наталкивали меня на это:
 «Как странно, - думал я, сидя под лимонным деревом в благодатной и недолговечной тени, - минуло без малого шестьдесят лет, а  до сих пор все еще кружат голову неотвязные сны о том далеком, бедственном времени, которое как бы смерзлось в лед на степных, казахских просторах; только зажмурю глаза и вижу перед собой крошечный кишлак у подножия Ала – Тау; его белоснежные загадочные отроги….»
 Ну, слету решил я, какое мне дело до снов праздного автора, до того кишлака из его эвакуированного, детского прошлого. Мне не до чужих снов, мне бы разобраться со своим бодрствованием.
 Но проза отличная – и я невольно продолжаю читать книгу, и она затягивает меня всего в свой омут. Не содержанием – нет! Оно, на первый взгляд, обычно в бесхитростном сюжете, а какой-то особой магией слова, исключительной способностью автора разглядывать мир своего прошлого в «микроскоп» изысканной образности.
 Читаю, и ловлю себя на том, что сам простой сюжет повести потому и прост до чистоты и прозрачности, что не в нем дело, а в самой скрытой «архитектуре» текста.
 Характеры героев, события – все это описано с высоким профессиональным мастерством. Но не в этих описаниях прелесть книги, а в чем-то, будто невидимом, неощутимым. Когда-то назвал подобное «неслышимыми звуками». И в самом деле, воспоминания о прошлом полно таких звуков и «невидимых образах».
 Забыв обо всем, читаю новую книгу Кановича. Неторопливо перелистываю страницы, сидя за столом, под настольной лампой. Писатель заставляет меня забыть о мертвом оке телевизора за спиной, о безумной суете машин за окном, о реве самолетов в небе….
 Он уводит меня за собой в сладость своих снов. Я почему-то забываю о голоде невольных переселенцев, о жестокости человеческой, о кровавой бойне войны, навязанной людям фашизмом. Вся та боль во мне и без книги Кановича, но он завет меня в счастливое, несмотря ни что, детство, к чистым людям его детства и прозрачному воздуху степей.
 В хороших книгах всегда можно  найти слова, задающие сам ритм повествования. Есть они и в «Ликах во тьме».
 «Время оплывало днями, как свеча воском». Вот в этом образе алгоритм повести Кановича. Живая свеча, а не электричество, с мгновенной реакцией на волю человека. Свеча, чей огонек вспыхивает не от первой спички, и светит эта свеча непредсказуемо долго, и оплывает воском по, только ей ведомым, законам.
 Никто еще не придумал, как гадать по электрической лампочке. Гадают люди по живому огню свечи. И только этим огнем освещают свои надежды.
 Канович сумел простить и понять свое время, «оплывшее воском». Спешка незримо связана с раздражением, злостью, дурацкой идеей, что ты можешь отстать, остаться позади.
 Григорий Канович сидит под лимонным деревом где-то в сквере города Бат –Ям, на западном берегу Средиземного моря. Его книга написана на отличном русском языке с удивительной любовью к языку своего детства – идишу, написана о Казахстане.
 В одном этом есть особый космизм замысла, особый покой, обеспеченный точкой зрения на мир, на свое прошлое. Канович и читателя заставляет подняться  на свою орбиту, откуда видим и весь Земной шар целиком и каждая зазубрина на комке серы, покрывающей головку спички.
 Канович не только об эвакуации в Казахстан пишет, не малый эпизод своей жизни вспоминает. Он ни на минуту не забывает об «орбите», им выбранной.
 Вот совсем уж раннее, совсем детское воспоминание о Литве: «Моя жалость дергала колокольчик – динь-динь-динь, - аптекарь Левин, словно ангел, только что спустившийся в Йонаву с облака, распахивал передо мной стеклянные двери, кланялся, впускал во внутрь, ласково ерошил мои смоляные кудри и, бормоча «чемерица, пустырник, боярышник, омела», начинал рыться в выдвижных ящичках и на полках и доставать оттуда кулечки с диковинными травами».
 «Пе-ре-дО мной» – пишет Канович. Вот в этом неторопливом, старомодном обороте вся прелесть текста. Я бы, торопясь неведомо куда, вообще бы исключил этот оборот. Ясно и так – перед кем старается аптекарь. Быстрей, быстрей - к сути дела! А тут еще и эта странная, лишняя музыка: «чемерица, пустырник, боярышник, омела».
 Господи, подумал я, мы начинаем утрачивать радость от самого слова, способного передать хрупкость, сухость, остроту запаха. Нас, в беге, совсем перестает интересовать сущность мира нашего, который и начался со слова – приказа: «Да будет свет».
 Слово формирует мир наш, мир существ Богодуховных.
 Вспоминал об этом ни раз, читая книгу Кановича. Вот герой его лежит, избитый до полусмерти в меже распаханной, казахстанской степи. Вот мир мальчишки, у которого нет сил подняться: « Почему, думал я, застыв, как мертвец, меня родили на свет человеком? Ведь мог же я родиться жучком или ласточкой…. Лучше бы я летал, ползал, пресмыкался, грыз прошлогодние стебли, выклевывал на обед из колосьев зернышки, и рядом со мной, через двор или на другом конце улицы, жил бы не объездчик Кайербек, а какой-нибудь степенный сурок или трепетная ящерица? Неужели злее твари, чем человек, в мире нет?»
 В том кровавом предсмертном мире подросток задал себе вопрос, на который писатель Канович отвеал всю свою жизнь. И в новой книге есть этот ответ: « Нет злее твари, чем человек, но и нет на земле добрее существа, чем он».
 Но, повторяю, не в сентенциях автора достоинство этой книги. (Да их, по сути дела, и нет в ней). А в удивительном умении Кановича увести за собой в счастье, покой и надежду детства. Любого, наверно, детства, когда перед нами всего лишь стопка чистой, удивительно чистой бумаги, и нам кажется, что повесть, написанная на ней временем, будет полна исполнения самых замечательных желаний.
 Григорий Канович, судя по всему, так и считает с высоты прожитых им лет. Нет в его прозе раздражительности и злости, нет мстительного чувства немолодого человека, разочарованного в бытие нашем. Есть боль, воспоминание о боли, но, читая эту повесть Кановича, постоянно вспоминал гениальную строку классика: «Печаль моя светла».
 Именно «светлой печалью» и пронизаны «Лики во тьме». И еще удивительной, еврейской силой преодоления обстоятельств, любых, пусть самых чудовищных. Канович - очень национальный писатель. Дело не в его пристрастии к идишу и декларированной любви к своим корням. Дело, как раз, в этой силе противостояния судьбе, обстоятельствам, чужой, враждебной силе.
 «Прислушиваясь к разноголосице в харинской хате и сжимая зубы, я клялся, что во что бы то ни стало доплыву и обязательно выберусь на берег!… Ведь кто-то из нас должен доплыть и выиграть пари у голода, у жестокости, у смерти: если не отец на фронте, то я тут, в кишлаке, если не я, то отец – разве можно оставлять маму одну в этом чужом и несправедливом мире».
 И снова никакой патетики. Просто нельзя оставлять матерей одних в этом «чужом и несправедливом мире».
 Сопротивление злу по Кановичу еще и в удивительной способности памяти человека забывать о зле, не концентрироваться на нем. Казах Мухтар советует мальчику - Гиршу забыть о человеке, который чуть не убил его: «Это, наверно, плохой казах. Хороший казах не угощает гостей нагайкой. Хороший казах угощает их кумысом и бешбермеком. Выкинь его из памяти! Нечего загаживать голову дерьмом. Я на фронте вон как пострадал, но, весь пулями искусанный, безногий, этих хвашистов ни за что помнить не буду…. Каждую свою овечку – да, каждого ягненка – да, а этих, гадов, - нет».
 Вполне возможно казаха этого автор придумал, но он не мог придумать удивительное качество национальной памяти. Евреи видели на протяжении всей своей истории столько несправедливости и зла, что одна лишь память об этом могла бы сделать безумным, вымирающим  и более жизнелюбивый народ.
 Но не забыть «хвашистов» призывает автор, а просто не жить памятью о них. Много чести. И с этим нельзя не согласиться, так как все наши беды – явление временные и преодолимые. Психическое здоровье нации - вот величина  постоянная. 
 Фашисты заставляли нас жить своим злом, сегодня тем же занят арабский террор. О терроре этом нет ни слова в повести Кановича, написанной в последние годы, но в этом и сила любой хорошей книги. В подобных книгах читатель находит все, что ищет.
 Читаю простую, нехитрую фразу в финале повести Григория Кановича: « Мама говорит, что так и должно быть у евреев. Если они сами друг другу не помогут, то кто им тогда поможет».
 Всегда, на всех перекрестках истории, мы помогали себе сами, и от верности, надежности этой помощи и зависела наша судьба в прошлом, зависит сегодня и будет зависеть в будущем. «Так и должно быть у евреев».
  В новой книге писателя, кроме повести «Лики во тьме», десяток превосходных рассказов. Здесь я не пишу о них, чтобы невольно не впасть в торопливость, в беглость и необязательность мысли. Каждый из рассказов требует особого внимания к себе. В каждом свой мир, свои законы, своя ритмика повествования.
 Я же попытался рассказать только о «детской» повести Григория Кановича в этой красивой книге, но перечитал свои заметки и понял, что смог передать всего лишь свое впечатление о ней, как об удивительном лекарстве, способном помочь нам очнуться, остановится в беге, успокоить напряженные нервы, вглядеться в себя, и в свое время… Что там доставал старый аптекарь из ящичков? Какие удивительные, пахучие травы? Чемерица, пустырник, боярышник, омела….  

  Прочел книгу Григория Кановича и поставил ее на полку. Прохожу мимо, и хочется вновь прикоснуться пальцами к ее обложке, как в детстве.     

ОЧЕРЕДНЫЕ ОТКРОВЕНИЯ М.ШЕВЧЕНКО



М.ШЕВЧЕНКО –… Они травили, душили. Они в Дубае задушили одного из лидеров ХАМАС. Каждый раз, когда они убивают на территории другого государства какого-либо палестинца, они заявляют, что он террорист, и они имеют право его убивать. То есть, они совершают – израильские спецслужбы – теракты, фактически противозаконные действия, убивая, всегда безнаказанными уходят от этого, от судебных преследований, от исков. Почему, как? Я не знаю. Спросите AIPAC, который осуществляет в США свои лоббистские усилия на уровне конгресса и Сената - может быть, там расскажут, почему они уходят безнаказанными, совершая теракты по всего миру?» «Особое мнение».


 Понятно, кто это – они? ОНИ, ОНИ! всегда, везде и всюду. Но почему-то  сам Шевченко, будучи неонацистом и лоббистом исламского террора, ничего не боится. Не боится, что евреи его задушат или отравят полонием, как его любимого героя - Ясера Арафата, в чем  он убежден. Спрашивается, почему? Да все просто – эта мразь знает, что Израиль казнит только убийц, людей с кровью на руках, да и то в особых, редчайших  случаях. Шевченко, пока что, занимается только пропагандой в духе Геббельса. Таких, как он, миллионы – и здесь можно лишь надеяться на бич Божий. И самое горькое, что все эти шевченки в России не только не боятся суда за откровенную юдофобскую, погромную пропаганду, но и прекрасно себя чувствуют в спайке с местными либералами, убежденными, что свобода слова ( а по сути свобода лжи и призывов к насилию) превыше всего. 

САМОЛЕТНОЕ ДЕЛО

  

В Израиле часто слышу русскую речь. Разного качества речь, но слышу ее везде и постоянно.  И вот подумал, что мы забывать начинаем скольких лишений, крови, каторжных сроков стоила возможность этой речи на Святой Земле.

 Из донесения председателя КГБ Андропова в ЦК КПСС от 30 апреля 1970г.: « Комитетом госбезопасности получены данные о существовании в Ленинграде сионистской организации … По непроверенным данным на совещании …. 26 апреля с.г. Бутман предложил провести «акцию», содержание которой держится в секрете, и к ее осуществлению привлечь еврейских националистов проживающих в городе Риге./
  Большинство членов «Комитета» выступили против «акции», опасаясь, что она может поставить под угрозу их организацию и каждого ее члена. В связи с этим они считают необходимым получить на это санкцию у израильских правящих кругов». /
 Примечание к приведенному документу из книги Б.Морозова « Еврейская эмиграция в свете новых документов»: « Есть все основания считать, что под «акцией» подразумевалась попытка угона самолета, впоследствии предпринятая М.Дымшицем, Э.Кузнецовым, И.Менделевичем и др. В свидетельских показаниях на суде по «ленинградскому делу» 17 декабря 1970 Г.Бутман заявил, что познакомился с М.Дымшицем осенью 1969 года и вскоре узнал о плане организованного побега. Бутман ввел Дымшица в «ульпан», где Л. Корнблит преподавал иврит. Согласившись на побег, Бутман рассказал об этом товарищам по «ульпану» в Ленинграде. Однако, «ленинградцы» наотрез отказались от попытки незаконно выехать из СССР  и сделали все возможное, чтобы отговорить Бутмана  от этой идеи».
  История абсурдная, совершенно кафкианская по нынешним временам: людей судили и приговорили к чудовищным срокам заключения не за поступок, деяние, а за намерение его совершить и даже за несогласие с планами побега. /
  Впрочем, дело получилось чисто «еврейским» по своему духу, хотя пошли по нему на каторгу и русские люди. Евреев с незапамятных времен судят не за совершение поступка, а за намерение его совершить. Причем, в отличие от «самолетного» дела, злой умысел за евреев придумывают сами обвинители, судьи и прокуроры. Пошло это от «кровавого навета», от обвинений в колдовстве, порче, отравлении колодцев чумой, а дальше от  «Дела Дрейфуса» и «Дела Бейлиса»,  до исполнения смертного приговора над целым народом. Гитлер и современный фашизм обвиняли, да и теперь обвиняют евреев в заговоре с целью захвата власти над миром. Она же, эта власть, если верить многим источникам, и так  принадлежит племени Авраама. /
  Так что «самолетное дело» только на первый взгляд может показаться диким. Вполне нормальное дело./
 Из «справки» начальника Управления КГБ Ф. Бобкова от 19 мая 1972 г.: « Как известно, в 1970 году органами госбезопасности была вскрыта подпольная сионистская организация в гор. Ленинграде, участники которой Бутман, Могилевер, Корнблит, Дрейзнер и другие совершили ряд уголовных преступлений, стремились создать националистическое подполье в стране, готовили бандитское нападение на экипаж советского самолета с целью захвата самолета  и бегства на нем за границу. К подготовке особо опасного государственного преступления они привлекли бывшего военного летчика Дымшица М., рецидивиста Кузнецова, Залмансон С. и других лиц. При попытке совершить это тяжкое злодеяние были схвачены и затем арестованы 15 преступников, а впоследствии  еще 21 их соучастник»/
  З0 лет назад, 24 декабря 1970 года Лениградский городской суд  под председательством судьи Ермакова, за попытку угона самолета, приговорил М. Дымшица и Э. Кузнецова к высшей мере наказания, смертной казни; И Менделевича к 15 годам лагерей особого режима; Ю. Федорова – к 15 годам; А. Мурженко – к 14 годам лагерей особого режима; А.Хноха – к 13 годам лагерей особого режима; А. Альтмана – к 12 годам в лагере строгого режима; С.Залмансон и Б. Пенсона – к 10 годам лагерей строго режима; И. Залмансона – к 8 годам строгого режима; М. Бодню – к 4 годам лагерей усиленного режима. Какова музыка? Жуть, да и только. Впрочем, отец народов давно уже помер, а его последователи были по сравнению с усатым людоедом племенем, хоть и гнусным. но все-таки сравнительно травоядным. Шум поднялся на Западе чудовищный, а Брежнев в те годы пробовал хоть как-то приподнять насквозь проржавевший «железный занавес». /
  Верховный суд приговоры пересмотрел: Дымшицу и Кузнецову впаяли по 15 годочков, Менделевичу – 12, Альтману и Хноху скостили срок каторги до 10 лет. Остальным осужденным приговор оставили без изменений. Надо сказать, что евреям и здесь повезло. Девять лет их продержали на баланде, а потом отправили в Израиль. А русские так и отмотали весь срок полностью. /
 Утверждать, что обвиняемые только намеревались сделать бяку Советской власти не станем. Грешили они и до злополучного намерения угнать воздушный лайнер. Чем же противозаконным занимались осужденные по этому и другому делу? Вот типичный документ тех лет. Направлен он в ЦК КПСС заместителем председателя КГБ В Чебриковым: « Шпильберг …. совместно с единомышленниками Дрейзнером с.Г., Бутманом Г.И., Черноглазом Д.И. и Могилевером В.О. создал нелегальную организацию для распространения антисоветских сионистских идей и подстрекательства советских граждан еврейской национальности к выезду в Израиль, принимал меры к расширению ее состава и созданию денежного Фонда; вовлек в организацию ряд лиц и установил ежемесячные членские взносы …. с его участием была распространена книга Л.Уриса «Исход», содержащая клевету на политику Советского государства» Далее в документе указано, что Шпильберг расширил сеть своей «страшной» организации, вовлек в нее Залмансонов, Хноха, Менделевича, Мацфера. Он же сочинил брошюру « За возвращение еврейского народа на родину», размножил оную  в количестве  51 экземпляра и распространял размноженное с помощью и среди своих  сообщников. Вот и все, если не принимать во внимание попыток учить иврит и читки нелегального сборника «Итон-1». /
   Нельзя сказать, что в те годы всем евреям перекрывали путь на родину предков. Тихих, спокойных, пожилых и малограмотных отпускали, и своих сотрудников, особо доверенных, сами направляли поработать на Ближний Восток. Ну, а идейным сионистам, борцам за свободу всего еврейского народа, приходилось  туго. Тяжкую цену заплатили они за попытку «совращение» «советских людей еврейской национальности». /

  Всякий подвиг хорош сам по себе, независимо от его результатов. Мужество «отказников» расшатывало гнилые устои совковой идеологии. Еврейские революционеры, как и во времена ленинского переворота, стали закваской диссидентского движения в СССР. Только в начале века они стремились к победе Интернационала, а в годы брежневского правления к национальной самобытности. Вполне закономерный и логичный итог роста еврейского самосознания в галуте. /

ЧАША С ЯДОМ Из старого блокнота



 Давно решил, что иноверцы и атеисты делятся на добрых и злых. Злые хотят нас всех убить и ,как можно, быстрее. Добрые не желают быть палачами, а с ласковой улыбкой предлагают нам чашу с ядом, чтобы испили сами, не мучились долго, а заснули, наконец, вечным сном./
 23 года назад зверски убили этого человека в сане священника. Убитый не был стукачом, и не имел чин в КГБ, как значительная часть православных священнослужителей в СССР. Его авторитета и знаний хватило, чтобы получить скромный деревенский приход в Подмосковье. /
 Приход этот стал местом паломничества московской диссидентствующей интеллигенции. Он был широко образован, талантлив, всегда трезв, и искренен в своих лекциях и проповедях. Я не хочу вспоминать его имя. Грех это. Погиб от насилия вполне достойный человек и говорить о нем нужно бы одно хорошее, но не смогу это сделать.
 Особенно любили слушать его евреи. И не только слушать. Многих он крестил. Главной «победой» священника стал его тезка – Александр Галич.
 В те годы «двойное», так сказать, мужество было по плечу далеко не каждому. Быть человеком фронды режиму, да еще и евреем – это уже слишком. Уход в христианство многим потомкам Авраама казался и подтверждением своей оппозиционности и демонстрацией некоего патриотизма. /
 Грешен, уговорили  однажды друзья отправиться по протоптанной тропинке. Очень им хотелось излечить меня от национальной ограниченности и сионизма. Поехал. Слушал этого проповедника, но не дерзнул задать необходимейшие вопросы. Молод был совсем и робок. Но после той встречи оставил следы «скандала» на бумаге, заполнив блокнот в половину ладони мало разборчивыми записями. /
 Кое-что удалось расшифровать через 30 с лишним лет. Вот эти записи. Решился их дополнить с высоты прожитых лет и полученных знаний. /
 ИЗ БЛОКНОТА. Он говорит, что прискорбная ненависть христиан к евреям объясняется не приятием последними Миссии. Но вина за эту ненависть лежит в равной степени и на христианах, не сумевших обратиться к евреям с любовью и прощением, и на евреях, не разглядевших света истины и добра. /
  МОЯ ЗАПИСЬ. Выходит, я принадлежу к народу слепому и порочному. Все разглядели, а евреи не смогли, хотя ближе всего находились к источнику этих самых истин и света. И слепота наша, духовная в основном, была так разительна,  что христиане не могли стерпеть эту очевидную провокацию и позволили себе ненависть к еврею, вопреки Его требованию любви. Очень мило./
 СЕГОДНЯ я знаю, что он ничего сам не придумал. Он был последователь теорий Вл. Соловьева и С. Булгакова. Эти философы, прослывшие юдофилами, мягко и терпимо уговаривали евреев перестать быть евреями. Наш народ, по логике передовых, образованнейших, интеллигентнейших представителей русской философии просто обязан был исчезнуть добровольно, осенив себя крестом. То, что еврей без своего Бога – это и не еврей вовсе во внимание не принималось. Тезис о сближении евреев и неевреев на почве христианства по сути дела есть требование национального самоубийства целого народа./
 ИЗ БЛОКНОТА. Он сказал, что только христианство – религия самодостаточная, способная удовлетворить большинство запросов землян. Христиане должны быть глубоко благодарны иудейским пророчествам, но то, что годилось в древние времена для пастушеских племен, не может удовлетворить сегодня людей разных стран и народов. /
  МОЯ ЗАПИСЬ. Снова тезис о правоте большинства. Мне он кажется  фальшивым и трусливым. И крайне опасным, кстати. Подавляющее большинство немецкого народа пошло за Гитлером, а как советский народ любил своего мучителя – Сталина. Мне все-таки кажется, что правда в этом мире за одиночкой, а не толпой. Евреи – народ одиночества, народ одиноких. Ну и что? Кто смеет утверждать, что у такого народа нет права на существование./
 СЕГОДНЯ я могу  сослаться и на законы Космоса. Писал об этом несколько лет назад. Вселенная наша абсолютно пуста за исключением слабых, материальных следов в ней. За пустотой, вакуумом – «большинство». Пустота агрессивна, но это вовсе не значит, что для материи в нашем мире, особенно мыслящей материи, не должно быть места в галактике. Я думаю, это противно замыслу Божьему, как и противно Его воле исчезновение еврейского народа./
 ИЗ БЛОКНОТА. Он вновь предлагает двинуться навстречу друг другу. Движение это должно выглядеть так: евреи признают Миссию, христиане прощают евреям пролитие крови Богочеловека. /
 МОЯ ЗАПИСЬ. По- моему, это не движение друг к другу, а параллельные курсы в разных направлениях. Дело в том, что еврейская вина в распятии создана мифом. Зато море еврейской крови, пролитое христианами, - трагическая реальность, отрицать которую невозможно. Не лучше движение навстречу друг к другу начать с покаяния за убийства невинных, как это рискнул сделать один из римских пап. И не нужно думать о соединении религий. В нашей воле добиться примирения людей. Этого будет достаточно. /
 СЕГОДНЯ я понимаю, что самой его личности  необходимо было оправдание своего прямого ухода от веры отцов. Отсюда и страстное желание образумить именно евреев, а не папуасов Новой Гвинеи. /
 ИЗ БЛОКНОТА. Это утверждение и вовсе построено на зыбучем песке вымысла. Он говорит, что в свое время иудеи преследовали христиан, а затем христиане ответили им тем же. /
 МОЯ ЗАПИСЬ. Как преследовали? Казнили без пролития крови на кострах, топили в реках, сжигали святые книги христиан, убивали в ходе бесчисленных погромов. История о таких зверствах древних иудеев умалчивает. Ненависть, которая нуждается в оправданиях, не просто ненависть, а хроническая и опаснейшая болезнь. Неужели ей болен этот симпатичнейший и приятный во всех отношениях священник? /
 СЕГОДНЯ я не думаю, что он страдал провалами этического чувства. Здесь другое: полная убежденность, что без еврейского свидетельства нет окончательной победы христианства. Он – идеолог, и человек «партийный», он раб своего времени, несмотря на внешнюю, благоприятную форму своих проповедей. Видимо, я раньше невнимательно слушал и читал его труды. Вот вполне откровенная запись
  ИЗ БЛОКНОТА. Он говорит, что существование «догматического» иудаизма само по себе есть отрицание христианства. В то время, как христианство, основано на ряде догм иудаизма, а поэтому нет возможности равного и автономного существования двух вер./
 МОЯ ЗАПИСЬ. Он прав, идеологические разногласия самые опасные враги мира между людьми. Но, насколько мне известно, раввины и спорить-то не хотят на эту тему. Все просто. Дело вкуса. Кому нравится осетрина с хреном, а кому пироги с мясом. Думаю, дело здесь не в малости моего народа и в его слабости, а в твердой вере в свою правоту. Это наш Бог, наша Вера и наше прошлое, настоящее и будущее - с Ним. Вот и все. /
 СЕГОДНЯ мне уже не кажется, что все так просто. И религия – дело вкуса. Сегодня я согласен с ним и не верю, что на путях терпимости и понимания  встретятся когда-нибудь иудей с христианином. Дело здесь не в вере, а в психологии, в психоанализе.  Некоторые законы  Фрейда, как мне кажется, невозможно преодолеть, как невозможно смертным добиться бессмертия простым вердиктом. Но это уже другая тема./
 ИЗ БЛОКНОТА. Он говорит вдохновенно, но без пафоса. Он прекрасный оратор и владеет безукоризненно одним редким качеством: он благожелателен всегда, даже тогда, когда  полемизирует с кем-то. Он говорит: «Еврейский народ – один из величайших народов мира. Он выполнил завет Бога. Он исполнил свое предназначение. Память об этом народе останется в веках. Евреи дали миру веру в единого Всемогущего Бога и его сына - Бога любви и прощения. Но еврейский народ не примирился с тем, что миссия его успешно завершена. Гордыня и эгоизм не дали ему возможность понять, что с приходом Миссии, идеалы иудаизма, преобразившись, становятся достоянием всего человечества»./
 МОЯ ЗАПИСЬ. Вновь, выходит так, евреи нация глубоко порочная. Все приняли идеалы любви, а они из упрямства отказались. Только почему евреи без явления Миссии дальше остались «тихой» нацией, а народы христианские во имя этой любви утопили мир в крови. Ладно, с евреями особые счеты, но почему нужно было вздергивать на дыбу, распинать, сдирать  кожу с живых индейцев. Во имя любви? Нет, снова мне совершенно непонятен этот модный проповедник./
 СЕГОДНЯ с улыбкой подумал, какая странная форма благодарности за принесенное благо любви и прощения. Откуда эта убежденность, что дети всегда мудрее родителей, знают все гораздо лучше взрослых? Это вечное. И вечно будет блудный сын искать счастья за морями.  И вечно возвращаться к отчему дому с ненавистью за неизбежность этого возвращения. Тоже и с христианством, и с упрямым его желанием  говорить о вере своих праотцов. /
 ИЗ БЛОКНОТА. Он признается, что Христос был евреем, а потому враждебность к новой вере есть национальное отступничество и предательство. Стать христианином – это вернуться к себе, к тому лучшему, что было в евреях древности./
  МОЯ ЗАПИСЬ. Верно, Христос был евреем. Но в истории еврейского народа был не только он, но и пророки, и цари, и герои. Их слова, с его точки зрения, ничего не стоят. Молиться  они завещали только одному Всевышнему. Почему я не должен верить Моше, а должен верить Иисусу ? /
 СЕГОДНЯ я вижу нечто анекдотичное во всей той лекции. Цель одна, только приемы разные. Дверь заперта. На стук не открывают. Ругань и окрик не слышат. Створки не подаются ударам ноги. Нежным голосом просят открыть дверь, набросив овечью шкуру…. Все тщетно. А так не хочется поджигать дом или зашвырнуть через окно бомбу. Как-то неудобно. Век считается просвещенным, да и Катастрофа слишком близка./
 ИЗ БЛОКНОТА. Он вдруг извинился, что слишком много говорит о евреях, но сослался на текст Евангелия, где сказано, что послан был Иисус прежде всего «к овцам  дома Израилева». И во многом, окончательная победа христианства зависит от признания евреями Божьей вести. /
 МОЯ ЗАПИСЬ. Да, по-моему, мы снова во всем виноваты. Вот никак не может христианство окончательно победить, потому что евреи не хотят признавать Миссию. Такие обтекаемые, «тихие» слова, а сколько за ними непримиримой злобы. Вспоминаю этого смуглого человека, настоящего семита и не могу никак соединить смысл его слов и внешний облик./
 СЕГОДНЯ я понимаю, что именно отступничество евреев необходимо христианам, так  как перед Голгофой стояли дети Иакова, и только их свидетельство, добытое любым путем, может подтвердить факт распятия и вознесения. Два тысячелетия бесконечных пыток не дали результата. Что остается? Уничтожить свидетеля или заставить его забыть о том, что он не видел никогда и не мог увидеть. /
 ИЗ БЛОКНОТА. Он говорит о мужестве тех, кто решил принять христианство. Но процесс этот, с его точки, зрения набирает силу. За ним будущее. Он говорит и о патриотизме, о том, что каждый обращенный воссоединяется с землей, на которой он родился. /
 МОЯ ЗАПИСЬ. Вновь намек на возможность примкнуть к диссидентскому движению, через принятие христианства. Как это наивно! Ну, лет через 50 не станет коммунистической державы. Православное духовенство снова получит в России влияние и власть. Тогда как? Обратно в евреи?/
 СЕГОДНЯ сознаюсь, что в тот год распад СССР мне казался невозможным. Цифру 50 я наверняка взял из-за приятности «круглых» форм. Но вот сбылось все гораздо быстрей. Бывшие коммунисты старательно крестят лбы, а выкресты из шестидесятников пошли в олигархи. Процесс пошел, но совсем в иную сторону./
 ИЗ БЛОКНОТА. Он заговорил об Израиле. Он сказал, что сионизм со временем «облагородится» и Святая земля станет пристанищем для всех людей истинной веры. /
 МОЯ ЗАПИСЬ. Признаюсь, что здесь дал «сбой» по глупости и молодости. Написал так: « Кто знает, может быть эта Ближне-Восточная страна и станет когда-нибудь первой территорией мира для людей всех конфессий и цвета кожи». /
 СЕГОДНЯ я понимаю, что ему очень хотелось окрестить целое государство евреев. Страшно было подумать, что где-то там, на самом главном месте, вновь угнездится иудаизм во всей его первозданной «жестоковыйности». Иерусалим был для него городом  мук Христовых, Его Воскресения – и только. Мне, еврею, там не было места. Впрочем, и сегодня тихая и шумная атака на древний город продолжается. И Папа римский говорит о Иерусалиме, как о святом городе всех религий – и только. И Ясер Арафат видел там лишь христианские и мусульманские святыни. Да и наши отечественные ассимилянты готовы поставить на кон политических игр все, включая Храмовую гору./
 Вот и все мои старые записи. Как жаль, что в ту пора мало обращал внимания на вопросы веры. Да и был полон гордыни, высокомерия посвященного, считал, что принадлежу к высшей расе по праву рождения, а все остальные народы пребывают во тьме предрассудков и невежества. /

 Теперь я так не считаю. Я готов любить и уважать каждого дикаря-язычника и глубоко, искренне чтить его веру только при одном условии: он должен позволить мне быть тем, кем я родился, и не предлагать, от доброты душевной, выпить чашу с ядом.         

ИОСИФ БРОДСКИЙ. НЕИЗВЕСТНОЕ ИНТЕРВЬЮ.



http://www.colta.ru/articles/literature/907

 В тот год Бродский еще не понимал, наверно, что он высшая власть в поэзии, а потому произносит приговоры. С возрастом он стал гораздо осторожней.
Красильщиков Аркадий - сын Льва. Родился в Ленинграде. 18 декабря 1945 г. За годы трудовой деятельности перевел на стружку центнеры железа,километры кинопленки, тонну бумаги, иссушил море чернил, убил четыре компьютера и продолжает заниматься этой разрушительной деятельностью.
Плюсы: построил три дома (один в Израиле), родил двоих детей, посадил целую рощу, собрал 597 кг.грибов и увидел четырех внучек..