понедельник, 2 декабря 2013 г.

СЛАДКОГОЛОСЫЕ СИРЕНЫ РОДИНЫ


Русский гений будто заранее понимал, что спасти человека, изменить что-либо в этой "юдоли печали" практически невозможно. Он никогда не звал к мужеству сопротивления несчастьям и злу. (Слабые в художественном смысле произведения, так называемых, революционеров-демократов не в счет). "Манком" русского искусства, следствием "жалостливости" всегда был обычай скрывать  "диагноз", не говорить человеку, что сам он отвечает за мир, в котором живет, сам виноват в том, что мир этот несовершенен, пошл или невыразимо скучен.
Долговременное преклонение перед народностью, последовательный поиск врага и фронда к власти, привели к чудовищным потрясениям и травмам гражданской смыты, череды войн и кровавой бане сталинизма.
Русская муза всегда была "иссечена кнутом", вдернута на дыбу нищеты и бесправия народа. Русский гений сам стремился попасть в "ловушку дьявола". Так Иосиф Бродский  называл концентрацию на зле, невольное подчинение этому злу.
Мудрец Израиль Бешт говорил задолго до Бродского: "В печали зло". Но голос русской культуры всегда был печален, настоян на слезах и муке. Хмель от такого "ерша" был чудовищен, и погубил он до времени ни одного великого таланта России. 
Великий роман Михаила Булгакова возник не на голом месте. В нем Сатана перерождался настолько, что терял свои родовые качества. В поисках виновного зло утратило фатальные черты. Роман – стон, роман – жалоба, роман – реквием по самому себе… На краю бездны отчаяния никто не в силах помочь человеку, кроме Сатаны… Накануне октябрьского переворота была еще, пусть слабая, но надежда. В России двадцатых-тридцатых годов прошлого века надежды на золотой век не осталось совсем. На ее месте появился чудовищный во лжи, настоянный на яде иллюзий, миф коммунизма.
"Природы вековечная давильня перемешала смерть и бытие в один клубок, но мысль была бессильна соединить два таинства ее". Великого поэта Николая Заболоцкого жестоко пытали в застенках НКВД. Он знал, о чем писал, и с полным правом наставил на невозможности соединения смерти и жизни в абсурдности, ирреальности бытия.
Евреи России охотно приняли предложенные отечественной культурой правила игры. Они напрочь забыли о том, что в основе иудаизма полное отделение жизни от смерти в законах кашрута, в невозможности смешать мясо и молоко, в полном отторжении крови, в характере еврейских праздников, в традициях фанатичного чадолюбия….
Впрочем, художественная культура России была противоположна не только еврейским ценностям. "Жизнеутверждающая мертвечина" социалистического реализма иногда кажется вполне  логическим концом ( коллапсом) великой культуры старой России….
Есть в замечательном русском языке страшное слово "отмучился". Не умер, скончался, погиб и так далее, а очень часто  отмучился. Слово, во многом, как мне кажется, ключевое, определяющее. Жизнь русского человека на протяжении веков была и не жизнью вовсе, а смертной мукой.
Все евреи, в разной степени, конечно, - дети Иова многострадального. Бедняги, не утратившего чистоту и веру под гнетом самых тяжких испытаний. В летописях  Торы много крови, мук и страданий, но нет даже намека на возможность суицида. Нет сладостного упоения трупным запахом. "Думай о смерти!" – это придумано кем угодно, только не евреями. Вот уже четыре тысячи лет дети Иакова живы, потому что упрямо не хотят даже думать о смерти. В сказанном нет ни грамма расизма. Я говорю о культуре, в которой художник любой национальности принимает общие правила игры…
Зачем мы здесь? Вполне возможно и родина предком нам нужна, чтобы стать другими, вспомнив о культе радости и жизнелюбия. Начать жить с верой в неисчерпаемость мира и в бесконечность пути к Творцу.
Ковчег Ноя все еще плывет через тысячелетия истории. Бури, рифы, отмели не смогли погубить его, пустить ко дну. Истинные страдания не давали команде ковчега плакать, а моря пролитой крови не позволяли молиться идолу смерти.
"да будут прокляты вещатели Апокалипсиса!! – сказано в Талмуде.
Пусть сладкоголосые сирены родины зовут нас. Пусть поют… Какой у них восхитительный голос – стон, как он красив и даже гениален… Не запечатывай уши воском. Только привяжи себя накрепко к мачте, чтобы не дать самому себе команду к повороту, смене галса. Я не хочу конца путешествия ни себе, ни своим детям.

Это больно – быть привязанным к мачте, но все проходит… Не исчезнет, просто затихнет и этот чужой, упоительный голос печали и неизбывной тоски…

ДИВЕРСИЯ В ШКОЛЕ


«Члены парламентской комиссии по образованию единогласно проголосовали за включение в школьную программу тему "резни в Кфар-Касем в 1956 году". Сайт NRG сообщает, что обсуждение было инициировано председателем парламентской комиссии Амрамом Мицной после того, как эта тема была снята с повестки дня пленарного заседания Кнессета. Амрам Мицна, обосновывая необходимость изучения в школе этой темы, подчеркнул: хотя он уверен в том, что подобная трагедия не может повториться в Израиле, случившееся в арабской деревне должна обсуждаться в учебных заведениях для того, чтобы подрастающее поколение могло извлечь уроки из прошлого и понять, что продолжающийся палестино-израильский конфликт уже не раз создавал сложные ситуации, в которых Израиль не хотел бы оказаться».


 Самое страшное - ЕДИНОГЛАСНО! За невозможностью включить в программу школ Израиля «Майн кампф» или «Протоколы сионских мудрецов» левые Еврейского государства придумали эту пакость, рассчитанную на идеологическое растление  малолетних – будущих солдат ЦАХАЛа. Вывод прост: пока образование и культура страны будет во власти этих людей, Израилю никогда не выбраться из перманентного конфликта с соседями, просто по той причине, что израильские социалисты в последние 23 года выступают, как откровенные враги Еврейского государства, по сути дела – поджигатели войны. Последняя акция, предпринятая, наверняка, по указке интернационал юдофобов, - прямое тому доказательство.

С МАРИНОЙ МАГРИЛОВОЙ


Очень рекомендую к просмотру новый ролик, кроме интересной информации и красивых видов вы также увидите родные знакомые лица - 
https://www.youtube.com/watch?v=xnneQ8xXYMM
По возможности разошлите, пож-та, друзьям и знакомым.
Спасибо!

ТЕКСТ И ЛИНИЯ О графическом альбоме Ителлы Мастбаум




 Рисунок, по замыслу, детский совершенно. Холм – не холм, гора – не гора, а что-то, совершенно непонятное, да и не важно, что. Важна надпись на иврите большими буквами: «ШАЛОМ».
 Ясно, что это полная неожиданность для людей - птиц, такая радостная неожиданность, нежданная: это слово мир. И вот стоят они, дальние, в изумлении и неподвижности, а ближние к нам стараются осознать смысл чуда. Взрослые глаз не могут отвести от долгожданного слова, дети - все еще в игре и не понимают смысла происходящего….
 И прост комментарий: «Творец создал этот мир для того, чтобы творения его жили в мире». Бамидар Рабба 11:16
 Убедительно просят меня не восторгаться, не впадать в пафос, но в нашем печальном мире  мало поводов для радости, и как только причина такая возникает, хочется взлететь под потолок. Молча взлететь, но нет у человека крыльев, как у птиц-людей на графических листах Ителлы Мастбаум.
 Приобрел альбом за №280. Всего таких альбомов – 300. Пройдет лет сто, и мои наследники ( дай им Бог здоровья) загонят это чудо за бешеные деньги на каком-нибудь аукционе «Кристи – Бисти». Убежден в этом, потому что настоящего в этом мире суррогатов не так уж много.
 Я забочусь о благосостоянии своих правнуков, а потому мою руку с мылом перед тем, как открыть альбом Мастбаум и долго протираю очки фланелькой.



 Я просматриваю дюжину графических листов, и каждый раз мне кажется, что количество их возрастает. Это чудо мне знакомо. Могу, к примеру, вспомнить мой любимый альбом «Капричос» Гойи.
 Но  «Между небом и землей» – это не Гойя и не Домье, не Гранвиль и не Доре – это Ителла Мастбаум, и только она. Факта этого вполне достаточно для надежды, что ценность  работы художника с годами увеличится многократно.


  Человек – это птица без крыльев. Прежде, в раю, был человек крылат в бессмертии, но в изгнании  наказан бескрылостью смерти. Евреи – народ птичий, народ легкий, народ подвижный, народ клювастый…
 Между небом и землей. Между войной и миром. Между знанием и невежеством, между уродством и красотой, между Богом и Дьяволом. Между жаждой и глотком воды. Все это названия альбома Ителлы Мастбаум. Сколько их там еще? Каждый волен придумать  любое.

 Вот лист о жажде. Лист - мука, печаль, боль.  Молитва о дожде Хони, начертавшего круг. Смотрю на этот лист и слышу музыку. Мелодия во всем, в поникших клювах птиц-людей, в уронивших «голову» ростках, в окаменевших от сухой тоски деревьях, в мертвом, черном и бардовом диске солнца.
 Боюсь притронуться к этому листу, настолько он горяч. Раскаленная медь труб плачет над миром, пораженным засухой…
 Я знаю, что все люди-птицы на листе этом скоро вымокнут до нитки, и « … были вынуждены евреи, жившие в нижних кварталах Иерусалима, подняться на Храмовую гору из-за дождей, заливших их дома» (Вавилонский талмуд, трактат Таанит 19а).
 Но это уже другая история мокрых птиц-людей. История другой молитвы, но я пишу об этой. И вдруг показалось, что и таких мокрых евреев видела Ителла Мастбаум, и все знает о них, хотя и не посвятила той молитве и тому наводнению лист своей графики.
 Никогда не понимал выражение «современная живопись». Искусство бывает поддельным и подлинным. Все остальное – «суета сует». Графика Мастбаум – иллюстрация к текстам Торы и Талмуда. Древние тексты - и язык живописи тоже обязан, как будто, быть древним.
 Но я не знаю более современной книги, чем  Тора, не знаю более подлинной книги, а потому и комментарии к ней могут только одного вида: талантливые, просто потому, что каждый талант – это возможность открытия неведомого. Неведомого где угодно: в звездном небе, в глубинах вещества и в великой Книге.
 Вновь застреваю в пафосе, но только благодаря этому начинаю понимать, почему Ителле Мастбаум удается избежать велеречивости и позы в своих работах.
 «Смотрите. Я дал вам эту землю; Идите и наследуйте землю эту». (Второзаконие 1:8).
 Земля «эта» обозначена у Мастбаум просто, надписью Israel и лужей с голубоватой водицей, в которой стоит человек-птица, прилетевший туда, куда надо. И вот почему точен его выбор: смотрит он в эту лужицу и видит свое ясное отражение в ней.
 Только та земля ваша, в которой вы видите свое отражение. Просто сделано, и без всякого пафоса.
 А вот они все серые в злобе – люди-птицы. Только один «люд» в красивой рубашке. И прячет этот один голову под крыло, которого нет, и ненавидят его братья. Братья Иосифа. « И возненавидели его, и не могли говорить с ним мирно» (Бытие 37:4) 
  И снова я слышу музыку: ненависть – барабаны, Иосиф – флейта. И музыка эта в рисунке тоже снимает пафос слов.


 Необыкновенно интересен графический лист о войне. Война – чудище, похожее на кляксу. Ноги, будто копыта и хвост дьявольский,  на макушке чудовища  следы технократии: люк, башня, антенны, и не поймешь что… И весь этот монстр атакует беззащитных птиц – людей щупальцами-руками, похожими на штык, на орудие, на ствол, а подпоясан этот монстр войны обрывком колючей проволоки, и проволока эта торчит из его уродливого тела –кляксы и похожа на безумную волосатость существа из стали, пластика и яда.
 Нет меча в щупальцах урода. А надпись к рисунку гласит: «Извне губит меч; в доме – подобие смерти». ( Плач Иеремии 1:20). Зачем меч, когда найдено «подобие смерти».
 Но больше всего в этом листе поразила меня беззащитность людей-птиц  перед силой рока. И я подумал, что эти особые, избранные художником странные люди всегда жертвы. Они способны любить и творить, но не умеют защищаться. Впрочем, разве любовь и творчество – не самый надежный способ защиты?
 Ителла Мастбаум живет в одном из самых уязвимых поселений на территориях – Долев. Живет, как и ее родные, в окружении ненависти и смерти, и чем же она защищается от пустоты небытия? Чудным садом у своего дома и творчеством. Возможно, и нет в нашем мире более надежной защиты от сил зла….
 Разглядываю лист под названием «Погром». Лист о рабстве и смерти. Убитые, утонувшие люди-птицы, рыбы, кричащие и плачущие на берегу, кричащие и плачущие в небе, и снова проволока, опутавшая пленных, искорежившая дом их и сад.
 Снова этот  лист звучит криком боли: обычной нашей музыкой жизни. Снова плачет Иеремия: «Вспомни, Г-споди, что стало с нами, приди и узри поругание наше».
 Из прошлого этот лист, из будущего, из нашего сегодня?
 Ителла Мастбаум не иллюстрирует текст, она его комментирует. Вот снова рыбы, развешенные на дереве, как созревшие, но мертвые плоды. Вот старики – птицы, ведущие между собой мудрую беседу. Только беседа, возможно, и мудрая, но сидят старики каждый в своей лодке, а лодки эти давно ушли в песок и даже деревья проросли через разорванные днища. О чем могут мудро беседовать старики в таком месте и в таких условиях?
 Рядом текст из Екклисиаста: «И также не знает никто свой час, как рыба, что запуталась в неволе, и как птица, пойманная в силок».
Трехслойность листов Мастбаум  и не сразу приметил. Сложны тексты к ее графике, рисунки сложны, но название каждой работы - проще некуда. Вот одно такое – «Цветок в неволе». Верно, цветок накрыт какой-то уродливой, с дырами, банкой. Нет, лгу! Банка эта прекрасна, как древняя темница – замок. Цветок торчит через его дыры, корни выбрались на волю, будто скользят по земле, не в силах уйти в нее и напиться. Текст снова из Иеремии: «Горе тебе! Взяты в плен твои сыновья, и в плену твои дочери».
 Но в рабстве вавилонском цветок, а люди-птицы сидят рядом свободные, на берегу реки, и с грустью смотрят на муки плененного цветка.
 В этом, листе, как мне кажется, ясно проступила еще одна особенность  альбома Ителлы Мастбаум – его поэтичность.
 Художник рисует, как пишут хорошие стихи на тему, уходя от темы, прячась от нее, с неожиданным, простым и точным выходом к сути предмета.
 Так писали стихи Цветаева, Лорка, Мандельштам... Музыка, стихи, живопись. А говорят, что только кинематограф – искусство синтетическое…
 Останавливаю себя, думая о том, что главными на газетных или журнальных страницах должны быть не мои приблизительные слова, иллюстрации, а точная и глубокая графика художника, помноженная на талант и мастерство тех, кто помог ей издать этот альбом: Леонида Юниверга, Феликса Фильцера, Натальи Буряковской, Яэль Слосберг и Светланы Мойбер.

 Останавливаю себя, потому что знаю: никуда не уйдет от меня этот альбом за номером 280, который я смогу открыть снова и снова, протерев "ослепшие" очки и отмыв от "грязи" скучного быта пальцы. 

РЕЧЬ РОНА ПРОЗОРА В ООН





С этой речью  25 ноября 2013г., выступил посол Израиля в ООН, Рон Прозор:
Джон Фицджеральд Кеннеди сказал: «Великим врагом истины очень часто бывает не ложь…, а миф, стойкий, убедительный и нереальный».
Вот уже третий год, как я стою перед этой Ассамблеей для рассмотрения этого пункта повестки дня, и снова испытываю чувство дежавю, когда слышу искажение истории. Величайшие легенды греческой мифологии не могут соперничать с баснями и вымыслами, которые стали вплетаться в эту дискуссию.

Эта дискуссия может иметь место только один раз в год, но антиизраильская настроенность круглый год пронизывает всю систему ООН круглый год. В 2012 году эта Ассамблея нашли время, чтобы принять 22 резолюции, осуждающие Израиль, и только четыре, выделившие другие нации.

Худшие нарушители прав человека получают часть осуждений, которые получает Израиль – единственная демократия на Ближнем Востоке. Эти безответственные действия имеют необратимые последствия. Государства, которые ставят штампы на антиизраильских резолюциях каждый год, дали палестинцам ложное чувство реальности и подкармливают их культуру жертвенности.

Прошел всего лишь год, как эта Ассамблея проголосовала за изменение статуса палестинской делегации в Организации Объединенных Наций. Всем тем, кто проголосовал в пользу этой резолюции, я задаю следующий вопрос: что именно изменилось?

Дала ли эта резолюция Палестинской Администрации контроль над сектором Газы? Ни в малейшей степени. Сектор Газа включает в себя сорок процентов территории, о которой говорится, что президент Аббас её представляет, но он ни разу не посетил этот район за последние шесть лет.

Мне кажется, что Палестинская администрация имеет больше контроля над некоторыми органами ООН, чем над сектором Газа. С 2007 года сектор Газа находится в руках ХАМАСа, террористической организации, которая осыпает дождями ракет гражданское население Израиля.

Мотивировала ли резолюция, принятая в прошлом году, Палестинскую администрацию наконец провести выборы? Конечно, нет. Может быть, кто-нибудь в этой Ассамблее напомнит Палестинской администрации, что ее мандат истек в 2009, а единственные выборы не означают, что вы можете править вечно.
В то же время, мне приходится удивляться, где все те страны, которые утверждают, что они стоят за демократические ценности? Они скоры в осуждении Израиля, но странно молчат, что палестинцы не голосуют.

Вдохновила ли резолюция, принятая в прошлом году, Палестинскую администрацию подготовить свой народ к миру? Ни в малейшей степени. Вместо того чтобы учить своих детей терпимости и взаимному признанию, палестинское руководство продолжает поощрять культуру подстрекательства.

Palestinian Media Watch скоро представит доклад, где фигурируют сотни примеров подстрекательства палестинцев с момента начала мирных переговоров. Один из таких примеров — футбольные команды, названные в честь террористов, ответственных за одни из самых кровавых нападений на израильтян. Вместо того, чтобы учить детей забивать голы, палестинское руководство ставит целью прославлять убийц.

Израиль недавно принял трудное решение — выпустить 26 осужденных убийц как часть своей приверженности продвижению мирных переговоров. Вскоре после этого Палестинская администрация объявила, что каждый из этих 26 террористов получит вознаграждены — $50 000, а некоторые заработают столько, сколько палестинские министры. Девизом пенсионного плана ПА, очевидно, является «чем больше убьешь, тем больше мы платим».

Притом, что ПА поет дифирамбы убийцам, международное сообщество просто отключается и таинственно теряет свой голос. Мне интересно, как налогоплательщики в Лондоне или Люксембурге чувствуют себя, зная, что их налоговые доллары используются для вознаграждения осужденных убийц?

Палестинскому руководству предстоит выучить важный урок. Нельзя злоупотреблять другими и называть себя жертвой злоупотребления. Вы не можете утверждать, что кто-то отрицает вашу историю, если вы отрицаете историю еврейского народа.

В Газе ХАМАС отравляет сердца и умы нового поколения. Он недавно опубликовал учебник для 55 000 учащихся средней школы, в котором на каждой странице отрицается историческая связь иудаизма с землей Израиля, а сионизм описывается как расизм. Учебники должны быть для образования, однако, ХАМАС использует их для провокаций, идеологической обработки и эскалации.

Это только самые последние примеры подстрекательства, ориентированные на следующее поколение. Терроризм не начинается с нападения на автобус или пиццерию. Он начинается в классах, мечетях и дневных лагерях, где палестинских детей учат причинять ущерб вместо мира; террору — вместо толерантности; и мученичеству — вместо взаимопонимания.

Это подстрекательство, имеющее губительные последствия. Между 2011 и 2012 годами число палестинских террористических нападений против Израиля удвоилось. До настоящего времени, в 2013 г., было зафиксировано 1163 теракта против израильтян и десятки попыток похищения.

Чуть больше недели назад Эден Атиас, 19-летний израильский солдат, был зарезан во время сна в пассажирском автобусе. Эден стал последней жертвой эскалации терактов против израильтян. В сентябре, 20-летний Томер Хазан был убит и два солдата получили ранения в результате нападения близ Наблуса, а 9-летняя девочка была зарезана во время игры в ее дворе. В октябре четыре израильских гражданина были ранены при нападении с ножом и Срайя Офер был жестоко избит до смерти за пределами своего дома в долине Иордана.

Все те, кто так желает продвижения мира, должны напомнить палестинцам, что невозможно идти коротким путем. Мир достигается не путем изменения вашей табличке в ООН. Он не достигается путем осуществления односторонних действий или путем принятия целого ряда антиизраильских резолюций. И он будет достигнут не в Манхэттене, городе на среднем востоке, а на Ближнем Востоке. До тех пор, пока палестинское руководство выбирает символизм вместо прагматизма, будет сложно добиться мира.

Через несколько дней 29 ноября, Организация Объединенных Наций признает Международный день солидарности с палестинским народом. Позвольте мне воспользоваться моментом, чтобы напомнить этой Ассамблее, что действительно произошло в этот день в истории. 29 Ноября 1947 года Генеральная Ассамблея приняла резолюцию 181, которая стала известна как План раздела (Палестины). Эта резолюция предусматривала создание еврейского государства и арабского государства.

Евреи пошли на огромные компромиссы и отказались от мечты, которую еврейский народ лелеял поколениями. Но он приветствовал план и радостно объявил о создании нового государства на древней родине. Хаим Вейцман, который позже стал первым президентом государства Израиль, провозгласил: «Теперь наша основная задача — установление отношений мира и гармонии с нашими арабскими соседями».

Вместо того, чтобы принять план раздела, пять прилегающих арабских Наций объявили войну новорожденному еврейскому государству. Их намерения разъяснил Аззам Паша, Генеральный секретарь Лиги арабских государств, который сказал: «Это будет война на уничтожение. Это будет величайшая резня в истории, о которой будут говорить наравне с расправами монголов или Крестоносцев». 

Арабы не только отклонили предложение ООН создать палестинское государство, они объявили войну против еврейского государства. С момента потери этой войны, арабы увековечили проблемы палестинских беженцев и еще имеют наглость требовать солидарности.

Бродвей может располагаться вниз по улице, но реальный театр находится здесь в Организации Объединенных Наций. В этих залах арабские нации освещают вниманием палестинских беженцев, но вернувшись домой на Ближний Восток, оставляют их в темноте. С 1948 арабские государства отказываются принять палестинских беженцев в свои общества, замыкают их в лагерях беженцев и принимают дискриминационные законы.

Резолюция Генеральной Ассамблеи 181 говорит о создании «Еврейского государства» не менее 25 раз. И, тем не менее, сегодня, 66 лет спустя, разве вы слышали , чтобы палестинские лидеры произносили термин «Еврейское государство»?Разумеется, нет. 

Палестинские лидеры требуют независимого палестинского государства, но они настаивают на том, чтобы палестинский народ вернулся в еврейское государство. Это эвфемизм для понятия «уничтожение государства Израиль» - единственного наибольшего препятствия к достижению мира.

Многие в этом зале убеждены в том, что корень израильско-палестинского конфликта находится в поселениях. На самом деле, с момента, когда Израиль приобрел независимость в 1948 и до 1967, Западный берег был в руках Иордании, а Газа – в руках египтян. На протяжении этого времени не было ни одного поселения, но палестинцы все равно желали нашего уничтожения. 

Сегодня только 2% израильского населения проживает в поселениях, но они называются причиной 100% проблем. Простая арифметика тут не помогает.
Израиль является древней родиной еврейского народа. Это родина Авраама, Исаака и Иакова; Земля, где Моисей и Иисус (Навин) вели еврейский народ, а царь Соломон построил Еврейский Храм.

Израиль-это место, где Библия говорит нам о Давиде, который стал царем и заложил фундамент для своего дворца в Иерусалиме, вечной столицей еврейского народа. Это царь Давид из Иудеи, а не царь Давид из Западного берега, и, конечно, не царь Давид из так называемых «оккупированных территорий». В конце концов, невозможно оккупировать свой дом.

В течение тысяч лет Иерусалим был столицей еврейского народа. Три тысячи лет назад, мои предки ходили по тем же улицам, что и мои дети, говорили на том же языке, что говорю и я, и молились на той же самой Храмовой горе, где евреи молятся каждый день.

Тем не менее, все эти исторические факты отметены в сторону. Вместо этого в этой Ассамблее все, что мы слышим — это тирады, риторику и предвзятые резолюции. Не нужно даже никакого предсказателя, чтобы предвидеть язык этих резолюций. В конце концов, один и тот же текст копипастится каждый год, и большая часть написана пять десятилетий назад. Тем не менее, страны не видят проблемы в их отстаивании и попугайской пропаганде. Я вспоминаю президента Джона Кеннеди, который сказал:

«Неважно, насколько ложь большая, повторяйте ее почаще, и массы будут считать ее истиной».

Резолюции, поставленные сегодня на голосование, не имеют никакого отношения к фактам на местах. Буквально на прошлой неделе ООН приняла девять резолюций, осуждающих Израиль. Одна из этих резолюций осудила Израиль за лечение сирийского народа. Осудила Израиль за лечение сирийского народа?

Это немыслимо, что, в то время, как израильские больницы лечат сирийцев, бежавших от резни Асада, ООН осуждает Израиль за лечение сирийцев.

Как если бы этого было мало, ГА будет скоро голосовать по другой резолюции, призывающей Израиль передать Сирии Голанские высоты и их жителей. Такое требование ООН тем более абсурдно, что еще больше граждан станут жертвами жестокости Асада.

В Организации Объединенных Наций существует бесчисленное множество резолюций, в которых Израиль подвергается делегитимации и демонизации. Почему я никогда не слышал, чтобы хоть кто-то сказал о всей хорошей работе, которую делает Израиль для палестинцев?

В то время как палестинцы заняты осуждением Израиля в ООН, Израиль занят поддержкой палестинской экономики и развитием их инфраструктуры. Сегодня более чем 100 000 палестинцев зарабатывают на жизнь в Израиле, что составляет более 10% палестинского ВВП. Израиль также построил четыре электрические подстанции и поставляет более 1400 миллионов галлонов чистой воды ежегодно. Палестинцы получают медицинские услуги мирового уровня в больницах по всей стране. Только в первой половине 2013 года более 94 000 палестинце получили лечение в израильских больницах.

И мы продолжаем давать, даже притом, что наша добрая воля эксплуатируется. Хотя АОИ уничтожает террористические туннели один за другим, поток потребительских товаров бесперебойно продолжает поступать в Газу. Ежедневно государство Израиль поставляет палестинцам 400 грузовиков через терминал Шалом Керен.

Джордж Оруэлл сказал,

«во времени всеобщего обмана говорить правду — это революционный акт».

Правда в том, что Израиль не только говорит о мире. Он демонстрирует свою приверженность миру каждый день. Мир — это главная ценность для израильского общества, и это было целью израильского народа и каждого израильского лидера, со времен, когда наше государство было восстановлено 65 лет назад.

Мы не отойдем от этой цели. Израиль всегда протягивал свою руку для мира, и он будет продолжать делать это для наших детей и внуков. Когда мы сталкивались с арабским лидером, который хотел мира, мы заключали мир. Так было в случае с Египтом, и так было в случае с Иорданией. Мы полны решимости вести переговоры с нашими палестинскими соседями, чтобы наши два народа могли жить бок о бок в мире, достоинстве и свободе.

Я призываю моих коллег в этом зале, не отвлекаться на односторонние усилия и предвзятые резолюции. Напомните палестинцам, чтобы они взяли на себя ответственность потому, что это единственный путь к достижению всеобъемлющего мирного соглашения, через тяжелый труд и прямые переговоры.

Работая вместе, мы в этом зале призываем всех делать историю, заключая мир. Работая вместе, мы можем стать создателями лучшего будущего, где наш народ сможет жить в безопасности, свободе от насилия; где горизонт полон возможностями; и где наши дети смогут жить бок о бок, в условиях мира.

Перевод: Miriam Argaman 

ТРИ ВСТРЕЧИ



НА ПЕПЕЛИЩЕ
В России один мой знакомый, пожилой человек, долгие годы работающий в кинематографе, потерял жену, умершую скоропостижно. У бездетной этой пары были хорошие фильмы и, как результат долгого и честного труда, прекрасно обставленная квартира с отличными художественными полотнами на стенах и дача в престижном месте Подмосковья. 
 Так вот, умерла жена этого доброго и  талантливого человека, затем сгорела дотла  дача и, буквально накануне нашей с ним встречи, воры обчистили его городскую квартиру, вынесли самое ценное: прежде всего картины.
 Встретился с этим беднягой случайно, в Матвеевском, есть такой дом для пожилых кинематографистов. Бедняга отдал свою, «опоганенную» (его слово) квартиру и решил поселиться в этом месте, где, как он думал, не придется страдать от одиночества.
 Когда-то, лет тридцать назад, задумывали с ним совместную работу. Ничего из того замысла не вышло, не по нашей вине, и расстались мы с добрым чувством друг к другу. Потом периодически встречались, и общение с этим порядочным, мудрым и энергичным человеком всегда приносило  радость.
 И вот недавняя встреча в Матвеевском. Он не сразу меня узнал, а когда узнал, тут же пожаловался, что страдает от странной сыпи на теле. Он говорил и говорил, с каким-то раздражением и даже злобой. Он говорил о своих несчастьях, о несправедливости людей и неба, о том, как ему трудно жить среди бездарностей и завистников. Ему, судя по всему, было совершенно безразлично, кому он все это рассказывает. В какой-то момент я даже подумал, что он все-таки не узнал меня, но оказалось, что это не так. Он заговорил об Израиле, куда «к вам» уехал  «мерзкий» двоюродный брат режиссера, не ответивший на его  письмо.
 Я видел перед собой совсем другого человека, да и слышал тоже. Прежде он был внимателен, участлив – ныне занят только собой, своим несчастьем, своей болезнью. В результате потерь он оказался в душном и страшном мирке ненависти.
 Мы расстались. Он так и не спросил, где, как я живу, почему снова оказался в Москве? Он не спросил, а я и не подумал рассказывать ему об этом.
 Тогда, в суетливом, безумном мире российской столицы, мне было не до сравнений, размышлений и аналогий.
 Только здесь, в Израиле, вспомнил почему-то о сыпи на теле несчастного старика - режиссера. Господи, подумал я, ведь это последнее, самое страшное испытание Иова: « И отошел сатана от лица Господня, и поразил Иова проказою лютою от подошвы ноги его по самое темя его». Только Иов выстоял, не утратив веру в Бога и жизнь. Мой знакомый ушел в безумие горя.
 Не сужу, не смею давать оценку человеку, стоящему на пепелище своей  прежней жизни; и тогда, во время случайной встречи, испытал лишь приступ острой жалости к этому бедняге, потерявшему живую душу и веру в добро от боли утрат.

УМНОЖАЮЩИМ ЗНАНИЯ
 Привез моему приятелю из России привычные лекарства, и мы встретились на веселой улице Аллемби в Тель-Авиве. Передал ему заказанные пилюли, и он спросил:
  - Ну, как там?
 Мне бы промямлить скороговоркой какую-нибудь ерунду, но вдруг понесло и начал раскручивать дорожные впечатления по полной программе.
 Стал я изображать разными темными красками нынешнюю российскую  действительность, нагнетать всяческие ужасы и страсти.
 Мы ждали заказанное в кафе, уйти не могли. Поначалу он меня слушал, но потом уставился мимо невидящими глазами.
 Мне бы понять, что к чему, но ведомый самомнением затеял целый рассказ о криминальной ситуации в Москве, о «Черном рынке», о скинхедах и прочих «прелестях» российской столицы.
 Тут он не выдержал. Посмотрел на меня мрачно и перебил мой монолог:
 - Анекдот какой  привез?
 - Анекдот? – опешил я.
 - Ну, что-нибудь покруче, позабористей.
 - Нет, - сказал я. – Веселого мало…. Ну, рассказывают разное…. Всегда это было.
 - Есть анекдоты – значит порядок, - сказал он. – Когда народ веселиться перестанет, тогда, считай, кранты.
 Но я не понял собеседника и сделал попытку продолжить свой «фильм ужасов».
 И тут он не выдержал, оставил разные обходные маневры и напрямую «засветил мне в лоб»:
 - Хватит! – решительно потребовал мой спутник. – Они там, мы здесь. У нас своих заморочек выше крыши. Ничего не хочу знать. Вот дикарям в джунглях еще труднее: едят одни корешки и живут до 20 лет.
 - Но ты же сам спросил? – вздохнул я.
 - Ну и что? – сказал он. – Я из вежливости, а ты по дурости. Не нужна мне твоя лекции, не нужны мне их проблемы. У меня своих хватает. Вот у внука третий день понос, а ты мне о замерзающей Камчатке и ментах лихоимцах.
 - Ну, извини, - обиделся я.
 Больше, похоже, нам говорить было не о чем. Официант принес кофе. Стали прихлебывать молча.
 - Кофе хороший, - сказал он. – И погоду обещают прохладную к пятнице.
 Я упрямо молчал.
 - Да не дуйся ты, - сказал он. – В мире этом проклятом столько несправедливости, безобразий, насилия, что у нормального человека одна проблема: спрятаться в раковину, под панцирь, с головой. Иначе спятить можно, сдохнуть от мук совести и боли сердечной. Есть у меня дружок, болен он тяжко. Перезваниваемся каждый день. Я ему анекдот позабористей, он мне  еще круче. Посмеемся – и конец связи. Я им доволен, он - мной. Живы и ладно. А ты мне накрутил всякого негатива. Чем больше знаешь, тем больше слез – вот что я тебе скажу. А я жить хочу с улыбкой на роже.
 - Ты прямо царь Шломо, - заметил я.
 - Кто такой?
 - Соломон из нашей еврейской истории.
 - Не знаю, - сказал он, – не читал. Не охотник я до всяких поповских сказок.
 Это точно. Мой приятель был весьма озабочен «засильем ортодоксов» в Израиле и «произволом рабанута». Он и в самом деле не читал ни строчки из Торы, но не смог никуда деться от великой Книги, где сказано: «И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость; узнал, что и это томление духа. Потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания умножает скорбь».
 Не отличал царь Шломо мудрость от безумия и глупости,  и нам это не дано…. Танах не лжет, не обманывает читателя. Читатель должен знать, на что он идет, умножая знания. И человечество в целом, на пути технического прогресса, пусть не обманывает себя, что прогресс этот несет одну радость.
 А что в радость? Ну, например…. Если верить моему приятелю, простое известие, что понос у его внука прекратился.     


 ИДОЛ  ИСКУССТВА
 Встреча из прошлого. Знакомый старик-еврей, узнав, что решил я стать профессиональным кинематографистом, усмехнулся и произнес с сильным акцентом: «Одному нравится жить спокойно, в молитве, другому драться с Богом».
 - Я не собираюсь ни с кем драться, - сказал я.
 - Это тебе так только кажется, мальчик, - сказал старик и отвернулся, не желая продолжать разговор с юным дарованием.
 Только через десятилетия я понял, что имел в виду этот религиозный еврей.
Все сказано давно, к чему невзрачные  кальки некогда великих текстов. И есть еще одна причина неприязни к светскому искусству.
Сомерсет Моэм отмечает в своих «Записных книжках»: «Вероятно, корень нашей испорченности именно в нашем «я», но ведь в нем же и источник, создаваемой нами музыки, живописи, поэзии. Как тут быть?»
 Дело здесь не только в неизбежной гордыне творцов, но и в том, что сама эта гордыня неразрывна с язычеством: например, с Парнасом, на котором живут боги, согласно табели о рангах. В результате, тесно на Парнасе: толкотня, споры. Кто первый, кто второй, кто третий? О первозданных текстах Книги забыто. Каждый мнит себя не копиистом, того или иного качества, а творцом Мироздания.
«Я» - убийственно, сплошь и рядом гордыня казнит творца, приговаривает его к одиночеству и смерти. Но без «Я», как верно заметил, Моэм, в искусстве и делать нечего. И, конечно, не только в искусстве. История рода людского вся построена на гордыне, невозможности веры и смирения. История эта, по сути, и есть поединок с Богом. Вечная тяжба, вечный спор…. Что там суетная толкотня локтями, склока с коллегами в борьбе за первенство.
 Старик, мой давний собеседник, горбясь над Торой, предупреждал меня совсем о другом.
 Иной раз мне кажется, что люди устали от борьбы с ангелом, посланцем небес. Устали и запросили пощады. Отсюда и массовое искусство и дерзания технократов. «Я» стирается, нынешние мастера разных художеств бегут от посильных копий в безликость пустоты. Авторство исчезает.  Бездарность – спасение. Порнография – вершина массового искусства, как область с наибольшим рейтингом.
«Мой зритель умер», - говорил Феллини, но умер и сам великий кинорежиссер, как умерло и само  искусство. Никто нынче не бросает вызов Всевышнему, никто не поднимает с земли брошенную перчатку Бога. «Творцы» излечиваются от первородного греха гордыни и готовы забыть дорогу на Парнас, если отказ этот будет хорошо оплачен.
 Иной раз, мне кажется, что всевластная попса в литературе, живописи, кино и театре – это проказа на теле человечества, еще одно испытание нашей веры и остатков святости. Может быть, последнее испытание.

Он сам вызывал нас на поединок. Он прощал нам борьбу с ним, но простит ли равнодушие?  Массовое искусство, языческое искусство, пляски вокруг золотого тельца, –  и есть равнодушие к Богу.
                                                      2003 г.

ЛЮДИ СО "СПРАВКОЙ" рассказ



 Мир наш полон удивительных загадок. Я, например, никогда не смогу понять, почему тихий, мирный человек, назвавшись Наполеоном Бонапартом, попадает в узилище дома скорби, а вор и убийца, провозгласивший себя «борцом за свободу палестинского народа», получает Нобелевскую премию.
 Так что трудно сказать, кто в нашем окончательно спятившем мире безумен.
В любом случае, я не счел таковыми «группу товарищей» из трех человек, посетившую меня в один из жарких дней апреля.
 Вот имена моих гостей: Нина, Давид и Рахель. В общей сложности эти люди провели в психиатрических больницах Израиля не меньше сорока пяти лет. Двое из них и сегодня предпочитают «отдыхать» в этих лечебных учреждениях.
-         Мне там хорошо, - сказал в ходе нашего разговора Давид. – Там все привычно и знакомо, не то, что в нашем большом сумасшедшем доме.
 Не знаю, что привело в мой дом этих людей. Моя дочь утверждает, что они своего почувствовали. Может быть, не буду спорить.
 Мы удобно расположились. Поставил на стол минеральную воду, сладости и фрукты.  
-         Терпеть не могу корм для мартышек, - сказала Рахель. – Я почему-то не могу забыть одного араба, по имени Ахмад. Этому бедняге родственники всегда приносили бананы. Однажды получил он целую ветку, килограммов на десять, и ходит с ней гордый такой и счастливый. А ко мне тогда никто не ходил. Я и говорю: «Ахмад, дай бананчик». А он отвечает: «Не могу, что хочешь, проси, но банан не дам». Во мне змея сидит, и ест она только бананы. Когда я ей привычный корм не даю, сразу начинаю умирать от боли. У меня все бананы на учете.
-         Это внушение, - сказал Давид. – Это лечится.
-         Точно, - кивнула Рахель. – Врачи вот что придумали. Сказали Ахмаду, что его от змеи избавят, в ходе операции. Ему под общим наркозом сделали небольшой надрез на коже, заклеили пластырем. Проснулся Ахмад, ему и говорят, что змею врачи достали, и отправили ее в виварий.
 Араб этот такой веселый ходил потом, и всем раздавал свои бананы.
-         Выздоровел? – спросила Нина.
-         Как сказать… Его выписали, но потом я слышала, что Ахмад снова внушил себе, что у него внутри сидит птица, и начинает петь каждый раз, когда он не ест семечки.
-         Да, трудный случай, - вздохнул Давил. – А я, например, больше помню не пациентов, а обслуживающий персонал. Помню, я только попал в «Шар Менаше», совсем мальчишкой. Через месяц сам на себя не стал похож. А была у нас медсестра, такая красавица, ее Голдой звали. Вот она мне и говорит: « Давид, ты не должен себя запускать. Следи за собой, а то совсем с ума сойдешь. Ты посмотри, какие у тебя ногти!
 Я ей говорю, что нам, психам, ножниц не дают, а другим способом избавляться от ногтей я не умею.
-         Ладно, - говорит она. – После отбоя я тебя приведу в Божеский вид. И вот причесывает она меня, стрижет ногти, а я  плачу. Так плачу, будто все свое горе выплакать хочу. И на душе, помню, так стало легко, и все я о себе понял, почему я в это место попал и что такое, ненормальное сделал.
 Как немного человеку нужно: доброе слово и чуть заботы. Я тогда, благодаря этой Голде, выздоравливать стал. Меня через три месяца домой выпустили.
-         А за что взяли? – спросила Нина.
-         За глупость, - сказал Давид. – Мне вдруг мерещиться стало, что в нашем лифте спускаться опасно. Он сорваться может. Я что сделал: веревки нашел, подвязал к ним все простыни из шкафа, и стал спускаться на улицу через окно. Раза два спустился с третьего этажа, а потом меня взяли. Мне санитары сразу кличку дали: Альпинист.
-         Теперь через дверь стал ходить? – спросила Нина.
-         Исключительно, - кивнул Давид. – Только лифтов как боялся, так и боюсь. Вчера нужно было подняться в одну контору на пятнадцатый этаж. Верите, пошел пешком.
-         Ничего, - сказала Нина. –Здоровее будешь… А я другую ласку помню. Ко мне  долго  никто не ходил, а я тогда курила много и кофе любила. Тут мне и говорят бабки из кухни: «Нинуля, помоги нам убрать столы, и помыть посуду. Мы тебе за это и кофейку, и покурить». Ну, почему не помочь? Скучно все-таки. Вот помогаю я на кухне, как могу. Неделю помогаю, другую…. И тут меня вызывает наш доктор, и говорит: « Нина, у вас два высших образования. Вы преподаватель университета, а здесь вы теряете чувство собственного достоинства. Вы готовы за сигарету и чашку кофе делать «черную» работу. В этом больше безумия, чем в вашей навязчивой идее. Есть у вас свободное время: читайте, пишите, занимайтесь своей наукой. Не смейте опускаться ниже черты.
-         Ты про свою навязчивую идею расскажи? – попросил Давид.
-         Обычное дело, - пожала плечами Нина.- Мои бабушка и дедушка, родители мамы, погибли в Освенциме. И вот в какой-то момент я вдруг себе представила, как они задыхаются в «душевой» от газа. Я так себе это представила наглядно, что стала чувствовать запах этого газа….  Тогда и началось. Я окна в доме плотно заделала деревянными щитами, оставила отдушины в виде трубы, а к ним приспособила фильтры. Все-таки, это по моей специальности… И все равно запах газа меня преследовал постоянно…Запах гвоздичный….
-         Ладно, - сказал Рахель. – Мы не у доктора в гостях, а у журналиста. Его, наверно, условия нашего содержания в психушках интересует. Вот я всегда стремилась попасть в «буйное» отделение, и не потому, что представляла опасность для окружающих, а потому, что там условия всегда были лучше: и врачи, и медсестры, и санитары. Меня однажды хотели перевести в санаторное отделение, но я отказалась, потому что слышала, что там к тебе ночью может подлечь любой мужчина и потребовать любви. Очень там свободные нравы, не по мне. А в буйном – строго. Там всегда есть мазган и питание хорошее.
 Ладно, это я начала соображать, когда опыта набралась, а сначала, в 76 году попала в  «Шар Менаше» - настоящие наполеоновские конюшни. Они сохранились до того года, так были крепко построены, но для лошадей, потому по полу всегда гулял сильный сквозняк, ноги мерзли жутко. Печку поставили керосиновую. Я тогда ноги простудила, они у меня сейчас даже летом мерзнут, и всегда сплю в носках.
-         Ты про сестру расскажи? – спросил Давид. – Про любимую.
-         А что ты думаешь, я ее все равно люблю, - отозвалась Рахель. -  Меня сестра пять раз в психушку сдавала. Мы с ней такие разные, будто и не родные совсем. Она с детства умела деньги считать, а я – нет. Помню, в третьем классе попросила у сестры тетрадку в клеточку, позарез нужна была тетрадка, а она и говорит: «Давай шесть копеек. Тетрадка стоит три, а шесть за срочность». А у меня, маленькой, денег не было. Я пошла к папе и попросила у него те копейки. Он спросил зачем? Я и рассказала. Папа говорит: «Все правильно. Следующий раз будешь следить за тетрадями».
 Моя сестра умела из всего прибыль извлекать. Три раза замужем была, любовников  без счета, но от каждого мужчины имела прибыль… А у меня был один муж, и двое детей. А потом Саша умер, и у меня этот ужас начался. Среди ночи просыпаюсь, и бегу к дверям, будто стук слышу, что это Саша вернулся.
-         Призрак, что ли? – спросила Нина.
-         Может и призрак, - ответила Рахель. – Я тогда не думала: призрак или живой человек. Я бежала своего мужа встретить. А у моей сестры своих детей никогда не было. Вот я и думаю, какая от меня ей прибыль: одни мои дети…. Они к ней хорошо относятся – все-таки родная тетка. И денег у нее полно. А я им что – сумасшедшая.
-         Ты, Рахель, нормальней твоей сестрички, это точно, - сказал Давид. – Вот я тоже психом числюсь, со справкой, а почему? Потому что в городе жить не могу. От шума глохну. Машин, самолетов боюсь. Озноб у меня начинается. И сам кричу, как от боли. От всего этого железа на колесах меня мутит, а на природе – жизнь настоящая. Я там всегда спокоен. Там никаких машин и лифтов. Все на земле. Тебе вот в «Шар Менаше» не нравилось, а я там отдыхал душой. Помнишь сквер перед оградой. Там травка мягкая всегда была, даже летом. Я  обувь сниму, и босиком по земле. Походишь так взад-вперед, и легче становится, никаких лекарств не нужно.
-         Это я тебя понимаю, - сказала Нина. – В домах всякой гадостью пахнет, а на природе только чистотой…. Но я про «Мазду» расскажу журналисту. Там было гораздо лучше, чем в «Шар Менаше», только меня примерно месяц в этой больнице на улицу не выпускали. Я уж не знаю почему. Палаты там были на четыре человека. На окнах решетки, не частые. Через такую решетку можно было что угодно просунуть. В меня там один охранник влюбился. Я же была молодая когда-то и красивая. Вот проснулась однажды ночью, а он за решеткой у окна стоит и на меня смотрит.
 Я даже не испугалась. Спрашиваю: «Ты что?» А он ничего не ответил, повернулся и ушел. Только на следующую ночь слышу свист. Проснулась – опять он. Подошла к решетке, а он принес арбуз. Режет его ножом и подает мне дольки. Так я весь арбуз и съела. Он так ко мне две недели ходил. Приносил сигареты или что-нибудь вкусненькое.
 Он мне сказал, что я ему давно нравлюсь, а я сказала, чтобы он подождал, и когда  меня выпустят на прогулку, мы с ним встретимся любовно.
 И мы встретились. Только нас сразу выследили, и его выгнали с работы, потому что охрана не имеет права с больными гулять. Его звали Аврамом.
-         Ну вот, - сказал Давид. – Мы опять про нормальное. А человека, наверно, детали интересуют нашей, особой жизни. Я, например, вам скажу, что в Израиле ни разу не видел смирительную рубашку,  хотя буйные больные попадались: один дерется, другой требует отпустить, третий считает, что его несправедливо в дурдом определили…. В кино я смирительные рубашки видел, а в жизни – никогда. Выдают мужчинам голубую пижаму, а женщинам –  обычную, розовую ночную рубашку. Я-то поступал на лечение тихим, в депрессии….
-         А меня сестра каждый раз обманом привозила, - сказала Рахель. – Я буйная была. Я была готова эту сестру убить.  Только укол меня успокаивал. СОС он назывался. Боль адская, но потом я успокаивалась, засыпала. Я часто этот укол получала, потому что не выношу несправедливости и жестокости… 

 Три судьбы. Трое глубоко несчастных и больных человека. Мы разговаривали допоздна. Узнал я много такого, что лучше бы мне и не  знать. Все Пушкина вспоминал: «Не дай мне Бог сойти с ума, пусть лучше посох и сума».
 «Не выношу несправедливости и жестокости», - сказала Рахель. Мир наш слишком часто несправедлив и жесток. Не у каждого душа защищена должным образом, не у каждого спрятана она за броней и бетоном.
 Беззащитность души человеческой – в этом, наверно, и причина личного безумия в нашем сумасшедшем мире. Такой душе нужен только предлог, чтобы выйти из-под контроля нормы. Давида свело с ума грохочущее железо города, Рахель – любовь к умершему мужу, Нину – память о Холокосте….

   Ушли мои неожиданные гости, оставив на блюде всего один банан, – пищу для жадной змеи внутри нас. Съел я этот банан, но боль в груди не утихла.      

МИРОН АМУСЬЯ ОБ ОСВЕНЦИМЕ


Мирон Я. Амусья,
профессор физики

Посещение Аушвица - Биркенау
(Это необходимо каждому - хоть раз в жизни.)



























          Своеобразный круг замкнулся. Мы с женой были в Бабьем Яру, в местах массового убийства евреев под Ригой, в Вильнюсе и Каунасе. Были неоднократно в Яд-ва Шеме, вашингтонском и других музеях Холокоста, смотрели памятники погибшим евреям в Берлине, Париже и других местах, тех, где самой Катастрофы не было, а память о ней сохраняется. Но, оказавшись случайно, на научной конференции в Кракове, мы решили поехать в место, которое претендует с полным основанием быть самым важным в кровавой истории двадцатого века. Посетить, как экскурсанты, последний круг ада.
          Признаюсь, я не был уверен, что ехать нужно, поскольку считал, что знаю и читал об этом месте достаточно. Конечно, были некоторые вопросы, остававшиеся неясными, но стоит ли бередить душу во имя проблематичного получения ответов, которые, так или иначе, столько лет после трагедии, можно домыслить и самому?
          Неоднократно слышал я разговоры, да и читал это, написанное чёрным по белому, что пора прекратить евреям носиться со своим Холокостом, навязывая чувство вины уже третьему поколению немцев, да и ряда других народов Европы, которым это чувство порядком надоело. Говорили, что всё это нужно только евреям и держится на их упрямстве. Я прочитал как-то у весьма уважаемой журналистки, что память о Холокосте девальвируется со временем, и пора его сдать в музей истории страданий еврейского народа, наряду, к примеру, с буйствами крестоносцев или «шалостями» удальцов Богдана Хмельницкого.
          Читывал я и рассуждения о том, что водя все делегации, приезжающие в Израиль, в Музей Катастрофы европейского еврейства Яд ва Шем, мы подчёркиваем свою трагедию, тем самым взывая к жалости, что раздражает гостей. Слышал и идеи прекратить «Марши мира» - ежегодные поездки израильских школьников в Освенцим. Я сознавал неправильность аргументации авторов этих странных идей, но не возражал им открыто. Сознавал, что помимо интуитивных ощущений мне нужны прямые и убедительные доводы.
          В Краков мы приехали после Рош ха Шана и в преддверии Йом Кипура. Особое настроение этих дней и близость к Освенциму решили вопрос – едем. Если знакомство с музеем Освенцима – Биркенау предстояло впервые, прямое знакомство с жертвой этого лагеря относится для меня к далёкому уже 1946г., когда в семье военного, соседа по квартире моей тёти, появилась девочка примерно моего возраста, на внутренней стороне локтевого сгиба которой был лагерный номер. Родители её погибли в Освенциме, а она чудом выжила, и её взял к себе, удочерив, этот военный. Мы немного говорили с ней на идиш, но девочке явно было не до разговоров: нанесённый её психике удар был слишком силён…
          Наша поездка пришлась на будний осенний день, 12 сентября. В Кракове явно схлынул основной поток туристов. Но наш большой автобус был полон, и мы тронулись в путь. Замечу, что, на взгляд, в нашей группе на полсотни человек евреями были только мы с женой. У входа в музей было много народу, особенно школьников. Отметил, не без некоторого удивления, что вход на территорию музея – платный, притом цена примерно 10 долларов. Куда идут эти деньги – не знаю. Просто забыл спросить у экскурсовода – другие чувства и впечатления отвлекли. А вопрос не лишён смысла – содержание музея должна была бы взять на себя Германия по вечному и постыдному праву создателя лагерей смерти. Деньги же должны идти сейчас уже считанным живым непосредственным жертвам нацистов.
          Мы прошли под стократно виденными на фото и в кино воротами с известнейшей надписью Arbeit macht frei – «Работа делает свободным». Но ни одна фотография не способна передать чувства, которые испытываешь, проходя через эти ворота без малейшей опасности для себя – просто точно зная, что примерно семьдесят лет назад ждало за ними твоих соплеменников только за то, кто они по происхождению.
          Экскурсия, проводимая весьма квалифицированно, не могла, однако, много добавить к тому, что читано-перечитано. Абсолютное большинство фактов были нам, конечно же, известны. Однако бросалось в глаза то, сколь много народу было в музее. В основном, молодых поляков, школьников и школьниц. Звучала также английская и русская речь. Экскурсия длинная, с рвущими душу подробностями и обилием экспонатов, которые нормального человека не могут оставить спокойным. И, тем не менее, даже у самых молодых, буквально, детей, не видно было желания пошалить, отвлечься. Кругом нас было множество людей, среди которых вовсе не видно было евреев. Приехавшим этот музей, эти совсем не лёгкие пять часов пребывания в нём, явно понадобились – иначе могли просто отправиться в какое-либо весёлое место. Рядом с нами стояли или проходили мимо не политики, возможно понуждаемые к выражению печали на лицах, и даже к самому посещению музея Освенцима, дипломатическим протоколом, а обыкновенные люди.
          Ни малейших признаков злорадства, мол «так им и надо было, этим евреям», мы не заметили – только шок от увиденного и услышанного. Люди передвигались почти бесшумно, лишь изредка обмениваясь едва различимыми звуками реплик. Мы проходили мимо витрин с женскими волосами, горами взлослой и детской обуви, гигантской кучей очков, чемоданов, мелких личных предметов, даже протезов – всё могло пригодиться фатерлянду[i], собираемое и заботливо оберегаемое блюстителями орднунга[ii]. Эти экспонаты буквально разрывают душу.
          В витрине взрослой обуви я увидел небольшие красные туфли, явно когда-то нарядные. В них свои последние шаги делала какая-то молодая женщина или девушка, скорее всего не понимая, что эти её шаги – последние. Когда мы вернулись в Краков, автобус высадил нас вблизи гостиницы, случайно у витрины обувного магазина, в которой я увидел похожие, как мне показалось, туфли. Я испытал то же, что и кинорежиссёр Константин Фам, которого истерика от увиденного в Освенциме привела к созданию ставшей теперь знаменитой картины «Туфельки»[iii].
Здесь, на территории лагерей, я не то, что понял, а почувствовал ответ на вопрос, который мучил меня всю жизнь, и даже заставлял в определённой мере стыдиться памяти о Холокосте – почему люди шли на смерть практически без сопротивления? Я с первых разговоров о Холокосте видел в этом проявление стыдного страха, и не мог его понять, поскольку считал, что лучше умереть от пули, чем задохнуться от газа в душегубке. Но знаменитый символ Холокоста – мальчик в кепке, с поднятыми руками, казался мне всегда моим двойником. Было и осталось понимание, что я вполне мог оказаться на его месте. И в душе боролись два чувства: боль за погубленную половину моего народа и обида, что эта гибель  прошла без сопротивления. Конечно, я знал про восстание в Варшавском гетто, про сопротивление в Минском гетто, но это казалось лишь важными, но эпизодами на фоне шести миллионов погибших. Эти истории, как и те, что прочитал позднее, не отвечали на вопрос о том, почему люди без сопротивления шли на смерть в Освенциме или Треблинке.
С годами ощущение того, что стало бы со мною, захвати немцы Ленинград или победи они во Второй мировой войне, нисколько не притупилось. Эта мысль преследовала меня особенно остро, когда я впервые попал в Германию, в Берлин, Лейпциг и Дрезден в 1984.
          Нет, мне было не жаль их развалин, как не жаль их и сейчас. Я ходил по немецким городам, и мысль, что могло бы быть со мной при ином раскладе исторических карт, заслоняла уцелевшие архитектурные красоты.
          Поездка в Освенцим позволила понять важную причину отсутствия сопротивления со стороны жертв. Стало ясно, сколь тщательны были меры, которые принимались охраной, чтобы оставлять у жертв реальную надежду на жизнь буквально до последних мгновений. Униженные пребыванием в гетто, измученные перевозкой в тяжелейших условиях, люди вдруг видели перед собой нормальные здания, успокаивающие обещания какой-то работы, и у них появлялась спасительная успокаивающая надежда. Всю правду знала, из заключённых, лишь горстка работником крематориев, абсолютно деморализованных тем, что им приходилось делать. Их устраняли регулярно, отправляя на смерть и заменяя новыми.
             Меня интересовало несколько вопросов, касающихся человекообразности немецкой охраны лагерей при умерщвлении ими огромного количества людей. Я сознательно не спрашивал про польскую часть лагерного персонала, допуская, что полька-гид может быть в этом вопросе не объективна. Я получил на свои вопросы чёткие и однозначные ответы.
          Обстановка в лагере была ужасна. Конвейерным путём уничтожались ни в чём неповинные люди. Чтобы не сойти с ума от такого, необходимо, я полагал, часто менять персонал. Понимал я, как мне казалось, и то, что привлечённые к этой жуткой работе – люди военные, они выполняют приказ, и плата за его невыполнение очевидна – немедленный расстрел. Мой вопрос, поэтому, касался срока службы, который определённо ограничивает способностью человека выносить каждодневный ад. Действительность оказалась проще и страшней. Никаких замен не требовалось, и уничтожением себе подобных занимались, без какой либо особенной выгоды, но и без опасности попасть в действующую армию, на фронт, добровольцы, которые в принципе знали, на что идут, и проявляли готовность работать, без какого бы то ни было принуждения и ограничения сроков.
          В лагерях было довольно много солдат и офицеров СС. Служили, отнюдь не в малом числе, и семейные, находясь при этом там с детьми. Интересно, что дети, например, начальника лагеря, жили недалеко от расстрельного места и просто вблизи от крематория, и это никак не мешало им[iv]. Хотя у немцев была, разумеется, своя медчасть, за четыре года не могло не встретиться случаев тяжёлых или кажущихся тяжёлыми заболеваний, требующих особо квалифицированных врачей. А прямо под боком, среди обречённых в основном на почти немедленную смерть, были лучшие врачи почти со всего мира. Меня интересовало, были ли случаи использования таких врачей. Организовать это было просто, лишь чуть-чуть отсрочив их гибель. Ответ был абсолютно определённый: «Таких случаев не было!».
          Перед глазами охраны проходила свои последние метры земной жизни масса раздетых догола людей. Они, полагаю, готовы были верить, что отправляются в настоящий душ, что станет началом нового витка в их жизни. Их последний путь охранялся солдатами, молодыми людьми, у которых, естественно, могло возникнуть чувство если не любви, то хотя бы личного влечения к проходящей мимо той или иной женщине или девушке. Конечно, в лагере действовал публичный дом, но меня интересовало проявление несколько более высоких чувств. Офицер или, возможно, даже солдат охраны мог сравнительно свободно выделить кого-то из общего потока. Но оказалось, что ни малейших проявлений человеческого по отношению к проходящим перед ними людям у охраны никогда не было. Они относились к ним даже не как скоту, а просто как каким-то низшим существам. Оказывается, всё-таки многого можно добиться воспитанием. А может быть, это сама природа творит чудовищ в обличье людей.
          В Освенциме-2 или Биркенау по сути музея нет. Это был, как нам объяснили, не концентрационный лагерь, типа Освенцима-1, где людей, пусть и в нечеловеческих условиях, но какое-то время оставались живыми. В Биркенау их просто, немедленно по привозу, в абсолютном большинстве уничтожали. Этому несказанно способствовала техническая мощь, наука и организаторское мастерство Германии. Поезд подвозил вагоны с жертвами прямо к входу, где уже не было никаких лозунгов. А впереди, после «медкомиссии» или без неё был газ и печи крематориев.
          Кроме станции, сейчас там остатки гигантских крематориев, ямы с уже глубоко осевшим человеческим пеплом и памятник почти полутора миллионам погибших, из которых более 1.1 миллиона были евреями. Цифры в основном занижены. Записи велись отнюдь не всегда с немецкой аккуратностью. Бывший начальник Освенцима оценивал число прошедших через его учреждение на тот свет в 2.5 миллиона.
          Эта поездка психологически наносит травму. Но она, с моей точки зрения, абсолютна необходима. Без неё чего-то очень важное в этой жизни не поймёшь. Не может быть и речи о том, что обсуждение Холокоста не современно и раздражает потомков тех народов, на глазах, при участии, и, по меньшей мере – с молчаливого согласия которых, произошло величайшее, не имеющее никаких аналогов в истории, злодеяние. Конечно, уроки прошлого не есть гарантия от будущих трагедий. Но нежелание знать прошлое – гарантия его повторения, включая чернейшие страницы.



[i] Отечество – нем.
[ii] Порядок - нем
[iii] Хочу привести слова Фама, который родился в еврейско-вьетнамской семье в 1972: «У меня пятеро детей. Каждый год я езжу с ними в Освенцим. Я знаю, что там не самое позитивное место для ребенка, но это надо увидеть. Иначе что-то важное не поймешь, неправильно расставишь акценты».
[iv] Если бы подавляло, ничего начальнику не стоило перевести семью в крупный город, или просто построить себе особняк подальше.

 Мне тоже пришлось побывать в Аушвице и тогда подумал, что юдофобов всего мира стало раздражать упоминание о Холокосте не потому, что главной его жертвой были евреи. Просто людям стало страшно от самой мысли, что они на это были способны в прошлом - значит способны и сегодня. Страшно от того, что Аушвиц стал зеркалом двуногих без перьев вообще. В ХХ веке произошло ВСЕСОЖЖЕНИЕ  ЧЕЛОВЕКА. Потомки Адама и Евы узнали правду о себе, а кому и когда нравилась эта правда.
Красильщиков Аркадий - сын Льва. Родился в Ленинграде. 18 декабря 1945 г. За годы трудовой деятельности перевел на стружку центнеры железа,километры кинопленки, тонну бумаги, иссушил море чернил, убил четыре компьютера и продолжает заниматься этой разрушительной деятельностью.
Плюсы: построил три дома (один в Израиле), родил двоих детей, посадил целую рощу, собрал 597 кг.грибов и увидел четырех внучек..