среда, 18 сентября 2019 г.

ПИСЬМО ЕВРЕЙСКОЙ МАТЕРИ

ПИСЬМО ЕВРЕЙСКОЙ МАТЕРИ. НЕ ЗАБЫТЬ!

Стандартный
Мне кажется, что пока мы читаем это «Последнее письмо», его автор жива. Жива в нашей памяти…
Удивительная женщина, последние строки которой были обращены к сыну. За день до гибели она писала их. Зная, что обречена, зная, что никогда не прочитает ответ на письмо, но она верила, что к адресату эти строки дойдут. МАМА…
15 сентября 1941 года погибла Екатерина Савельевна Витис, мать писателя Василия Гроссмана. Она была расстреляна около хутора Романовка во время ликвидации гетто Бердичева.  Эта женщина получившая образование во Франции, проживавшая в Европе, оставившая  первого мужа — итальянца, ради большой любви к отцу писателя, утонченная дама, преподаватель  французского  языка, шла на костылях к могильному рву. Она была тяжелобольна костным туберкулезом. Но перед этим она успела передать за границу гетто — последние строки, написанные единственному сыну, которого она вырастила одна.
Невозможно все прочитать о Катастрофе. Это письмо прочитать нужно! Поэтому, оно здесь. Сегодня. 15 сентября. В день гибели еврейской Матери.
Письмо ее  оказалось не частью личной переписки, а превратилось в литературное произведение, вписавшись в роман Василия Гроссмана «Жизнь и Судьба». По тексту его пишет герою романа Виктору Штруму мама… Сам Гроссман до конца жизни писал письма своей матери. А в кармане пиджака писатель  носил две фотографии: на одной – он с мамой, на другой – глубокий ров, наполненный доверху телами женщин и девочек.
Василий Гроссман  умер в канун дня гибели матери, 14 сентября 1964 года. Ему было 58 лет. Публикации «арестованного» советскими цензорами романа он не дождался.
image002
Мне кажется, что это письмо, строки которого негромки, должно бы стать хрестоматийным.
4228-18-2
«Витя, я уверена, мое письмо дойдёт до тебя, хотя я за линией фронта и за колючей проволокой еврейского гетто. Твой ответ я никогда не получу, меня не будет. Я хочу, чтобы ты знал о моих последних днях, с этой мыслью мне легче уйти из жизни.
Людей, Витя, трудно понять по-настоящему… Седьмого июля немцы ворвались в город. В городском саду радио передавало последние известия. Я шла из поликлиники после приема больных и остановилась послушать. Дикторша читала по-украински статью о боях. Я услышала отдалённую стрельбу, потом через сад побежали люди. Я пошла к дому и всё удивлялась, как это пропустила сигнал воздушной тревоги. И вдруг я увидела танк, и кто-то крикнул: «Немцы прорвались!» Я сказала: «Не сейте панику». Накануне я заходила к секретарю горсовета, спросила его об отъезде. Он рассердился: «Об этом рано говорить, мы даже списков не составляли»… Словом, это были немцы. Всю ночь соседи ходили друг к другу, спокойней всех были малые дети да я. Решила — что будет со всеми, то будет и со мной. Вначале я ужаснулась, поняла, что никогда тебя не увижу, и мне страстно захотелось ещё раз посмотреть на тебя, поцеловать твой лоб, глаза. А я потом подумала — ведь счастье, что ты в безопасности.
Под утро я заснула и, когда проснулась, почувствовала страшную тоску. Я была в своей комнате, в своей постели, но ощутила себя на чужбине, затерянная, одна. Этим же утром мне напомнили забытое за годы советской власти, что я еврейка. Немцы ехали на грузовике и кричали: «Juden kaputt!» А затем мне напомнили об этом некоторые мои соседи. Жена дворника стояла под моим окном и говорила соседке: «Слава Богу, жидам конец». Откуда это? Сын её женат на еврейке, и старуха ездила к сыну в гости, рассказывала мне о внуках. Соседка моя, вдова, у неё девочка 6 лет, Алёнушка, синие, чудные глаза, я тебе писала о ней когда-то, зашла ко мне и сказала: «Анна Семеновна, попрошу вас к вечеру убрать вещи, я переберусь в Вашу комнату». «Хорошо, я тогда перееду в вашу» — сказала я. Она ответила: «Нет, вы переберетесь в каморку за кухней». Я отказалась: там ни окна, ни печки. Я пошла в поликлинику, а когда вернулась, оказалось: дверь в мою комнату взломали, мои вещи свалили в каморке. Соседка мне сказала: «Я оставила у себя диван, он всё равно не влезет в вашу новую комнатку». Удивительно, она кончила техникум, и покойный муж её был славный и тихий человек, бухгалтер в Укопспилке. «Вы вне закона» — сказала она таким тоном, словно ей это очень выгодно. А её дочь Аленушка сидела у меня весь вечер, и я ей рассказывала сказки. Это было моё новоселье, и она не хотела идти спать, мать её унесла на руках. А затем, Витенька, поликлинику нашу вновь открыли, а меня и ещё одного врача-еврея уволили. Я попросила деньги за проработанный месяц, но новый заведующий мне сказал: «Пусть вам Сталин платит за то, что вы заработали при советской власти, напишите ему в Москву». Санитарка Маруся обняла меня и тихонько запричитала: «Господи, Боже мой, что с вами будет, что с вами всеми будет…» И доктор Ткачев пожал мне руку. Я не знаю, что тяжелей: злорадство или жалостливые взгляды, которыми глядят на подыхающую, шелудивую кошку. Не думала я, что придётся мне всё это пережить.
REPORT THIS AD

Многие люди поразили меня. И не только тёмные, озлобленные, безграмотные. Вот старик-педагог, пенсионер, ему 75 лет, он всегда спрашивал о тебе, просил передать привет, говорил о тебе: «Он наша гордость». А в эти дни проклятые, встретив меня, не поздоровался, отвернулся. А потом мне рассказывали, что он на собрании в комендатуре говорил: «Воздух очистился, не пахнет чесноком». Зачем ему это — ведь эти слова его пачкают. И на том же собрании сколько клеветы на евреев было… Но, Витенька, конечно, не все пошли на это собрание. Многие отказались. И, знаешь, в моём сознании с царских времен антисемитизм связан с квасным патриотизмом людей из «Союза Михаила Архангела». А здесь я увидела, — те, что кричат об избавлении России от евреев, унижаются перед немцами, по-лакейски жалки, готовы продать Россию за тридцать немецких сребреников. А тёмные люди из пригорода ходят грабить, захватывают квартиры, одеяла, платья; такие, вероятно, убивали врачей во время холерных бунтов. А есть душевно вялые люди, они поддакивают всему дурному, лишь бы их не заподозрили в несогласии с властями. Ко мне беспрерывно прибегают знакомые с новостями, глаза у всех безумные, люди, как в бреду. Появилось странное выражение — «перепрятывать вещи». Кажется, что у соседа надежней. Перепрятывание вещей напоминает мне игру. Вскоре объявили о переселении евреев, разрешили взять с собой 15 килограммов вещей. На стенах домов висели жёлтенькие объявленьица — «Всем жидам предлагается переселиться в район Старого города не позднее шести часов вечера 15 июля 1941 года. Не переселившимся — расстрел».
Ну вот, Витенька, собралась и я. Взяла я с собой подушку, немного белья, чашечку, которую ты мне когда-то подарил, ложку, нож, две тарелки. Много ли человеку нужно? Взяла несколько инструментов медицинских. Взяла твои письма, фотографии покойной мамы и дяди Давида, и ту, где ты с папой снят, томик Пушкина, «Lettres de Mon moulin», томик Мопассана, где «One vie», словарик, взяла Чехова, где «Скучная история» и «Архиерей». Вот и, оказалось, что я заполнила всю свою корзинку. Сколько я под этой крышей тебе писем написала, сколько часов ночью проплакала, теперь уж скажу тебе, о своем одиночестве. Простилась с домом, с садиком, посидела несколько минут под деревом, простилась с соседями. Странно устроены некоторые люди. Две соседки при мне стали спорить о том, кто возьмёт себе стулья, кто письменный столик, а стала с ними прощаться, обе заплакали. Попросила соседей Басанько, если после войны ты приедешь узнать обо мне, пусть расскажут поподробней и мне обещали. Тронула меня собачонка, дворняжка Тобик, последний вечер как-то особенно ласкалась ко мне. Если приедешь, ты её покорми за хорошее отношение к старой жидовке. Когда я собралась в путь и думала, как мне дотащить корзину до Старого города, неожиданно пришел мой пациент Щукин, угрюмый и, как мне казалось, чёрствый человек. Он взялся понести мои вещи, дал мне триста рублей и сказал, что будет раз в неделю приносить мне хлеб к ограде. Он работает в типографии, на фронт его не взяли по болезни глаз. До войны он лечился у меня, и если бы мне предложили перечислить людей с отзывчивой, чистой душой, — я назвала бы десятки имен, но не его. Знаешь, Витенька, после его прихода я снова почувствовала себя человеком, значит, ко мне не только дворовая собака может относиться по-человечески. Он рассказал мне, что в городской типографии печатается приказ, что евреям запрещено ходить по тротуарам. Они должны носить на груди жёлтую лату в виде шестиконечной звезды. Они не имеют права пользоваться транспортом, банями, посещать амбулатории, ходить в кино, запрещается покупать масло, яйца, молоко, ягоды, белый хлеб, мясо, все овощи, исключая картошку. Покупки на базаре разрешается делать только после шести часов вечера (когда крестьяне уезжают с базара). Старый город будет обнесён колючей проволокой, и выход за проволоку запрещён, можно только под конвоем на принудительные работы. При обнаружении еврея в русском доме хозяину — расстрел, как за укрытие партизана. Тесть Щукина, старик-крестьянин, приехал из соседнего местечка Чуднова и видел своими глазами, что всех местных евреев с узлами и чемоданами погнали в лес, и оттуда в течение всего дня доносились выстрелы и дикие крики, ни один человек не вернулся. А немцы, стоявшие на квартире у тестя, пришли поздно вечером — пьяные, и ещё пили до утра, пели и при старике делили между собой брошки, кольца, браслеты. Не знаю, случайный ли это произвол или предвестие ждущей и нас судьбы?
REPORT THIS AD

Как печален был мой путь, сыночек, в средневековое гетто. Я шла по городу, в котором проработала 20 лет. Сперва мы шли по пустынной Свечной улице. Но когда мы вышли на Никольскую, я увидела сотни людей, шедших в это проклятое гетто. Улица стала белой от узлов, от подушек. Больных вели под руки. Парализованного отца доктора Маргулиса несли на одеяле. Один молодой человек нёс на руках старуху, а за ним шли жена и дети, нагруженные узлами. Заведующий магазином бакалеи Гордон, толстый, с одышкой, шёл в пальто с меховым воротником, а по лицу его тёк пот. Поразил меня один молодой человек, он шёл без вещей, подняв голову, держа перед собой раскрытую книгу, с надменным и спокойным лицом. Но сколько рядом было безумных, полных ужаса. Шли мы по мостовой, а на тротуарах стояли люди и смотрели. Одно время я шла с Маргулисами и слышала сочувственные вздохи женщин. А над Гордоном в зимнем пальто смеялись, хотя, поверь, он был ужасен, не смешон. Видела много знакомых лиц. Одни слегка кивали мне, прощаясь, другие отворачивались. Мне кажется, в этой толпе равнодушных глаз не было; были любопытные, были безжалостные, но несколько раз я видела заплаканные глаза.
Я посмотрела — две толпы, евреи в пальто, шапках, женщины в тёплых платках, а вторая толпа на тротуаре одета по-летнему. Светлые кофточки, мужчины без пиджаков, некоторые в вышитых украинских рубахах. Мне показалось, что для евреев, идущих по улице, уже и солнце отказалось светить, они идут среди декабрьской ночной стужи. У входа в гетто я простилась с моим спутником, он мне показал место у проволочного заграждения, где мы будем встречаться. Знаешь, Витенька, что я испытала, попав за проволоку? Я думала, что почувствую ужас. Но, представь, в этом загоне для скота мне стало легче на душе. Не думай, не потому, что у меня рабская душа. Нет. Нет. Вокруг меня были люди одной судьбы, и в гетто я не должна, как лошадь, ходить по мостовой, и нет взоров злобы, и знакомые люди смотрят мне в глаза и не избегают со мной встречи. В этом загоне все носят печать, поставленную на нас фашистами, и поэтому здесь не так жжёт мою душу эта печать. Здесь я себя почувствовала не бесправным скотом, а несчастным человеком. От этого мне стало легче.

Я поселилась вместе со своим коллегой, доктором-терапевтом Шперлингом, в мазаном домике из двух комнатушек. У Шперлингов две взрослые дочери и сын, мальчик лет двенадцати. Я подолгу смотрю на его худенькое личико и печальные большие глаза. Его зовут Юра, а я раза два называла его Витей, и он меня поправлял: «Я Юра, а не Витя». Как различны характеры людей! Шперлинг в свои пятьдесят восемь лет полон энергии. Он раздобыл матрацы, керосин, подводу дров. Ночью внесли в домик мешок муки и полмешка фасоли. Он радуется всякому своему успеху, как молодожён. Вчера он развешивал коврики. Ничего, ничего, все переживём, — повторяет он — главное, запастись продуктами и дровами. Он сказал мне, что в гетто следует устроить школу. Он даже предложил мне давать Юре уроки французского языка и платить за урок тарелкой супа. Я согласилась. Жена Шперлинга, толстая Фанни Борисовна, вздыхает: «Всё погибло, мы погибли». Но при этом, следит, чтобы её старшая дочь Люба, доброе и милое существо, не дала кому-нибудь горсть фасоли или ломтик хлеба. А младшая, любимица матери, Аля — истинное исчадие ада: властная, подозрительная, скупая. Она кричит на отца, на сестру. Перед войной она приехала погостить из Москвы и застряла. Боже мой, какая нужда вокруг! Если бы те, кто говорят о богатстве евреев и о том, что у них всегда накоплено на чёрный день, посмотрели на наш Старый город. Вот он и пришёл, чёрный день, чернее не бывает. Ведь в Старом городе не только переселённые с 15 килограммами багажа, здесь всегда жили ремесленники, старики, рабочие, санитарки. В какой ужасной тесноте жили они и живут. Как едят! Посмотрел бы ты на эти полуразваленные, вросшие в землю хибарки. Витенька, здесь я вижу много плохих людей — жадных, трусливых, хитрых, даже готовых на предательство. Есть тут один страшный человек, Эпштейн, попавший к нам из какого-то польского городка. Он носит повязку на рукаве и ходит с немцами на обыски, участвует в допросах, пьянствует с украинскими полицаями, и они посылают его по домам вымогать водку, деньги, продукты. Я раза два видела его — рослый, красивый, в франтовском кремовом костюме, и даже жёлтая звезда, пришитая к его пиджаку, выглядит, как жёлтая хризантема.
Но я хочу тебе сказать и о другом. Я никогда не чувствовала себя еврейкой. С детских лет я росла в среде русских подруг, я любила больше всех поэтов Пушкина, Некрасова, и пьеса, на которой я плакала вместе со всем зрительным залом, съездом русских земских врачей, была «Дядя Ваня» со Станиславским. А когда-то, Витенька, когда я была четырнадцатилетней девочкой, наша семья собралась эмигрировать в Южную Америку. И я сказала папе: «Не поеду никуда из России, лучше утоплюсь». И не уехала. А вот в эти ужасные дни мое сердце наполнилось материнской нежностью к еврейскому народу. Раньше я не знала этой любви. Она напоминает мне мою любовь к тебе, дорогой сынок. Я хожу к больным на дом. В крошечные комнатки втиснуты десятки людей: полуслепые старики, грудные дети, беременные. Я привыкла в человеческих глазах искать симптомы болезней — глаукомы, катаракты. Я теперь не могу так смотреть в глаза людям, — в глазах я вижу лишь отражение души. Хорошей души, Витенька! Печальной и доброй, усмехающейся и обречённой, побеждённой насилием и в то же время торжествующей над насилием. Сильной, Витя, души! Если бы ты слышал, с каким вниманием старики и старухи расспрашивают меня о тебе. Как сердечно утешают меня люди, которым я ни на что не жалуюсь, люди, чьё положение ужасней моего. Мне иногда кажется, что не я хожу к больным, а, наоборот, народный добрый врач лечит мою душу. А как трогательно вручают мне за лечение кусок хлеба, луковку, горсть фасоли. Поверь, Витенька, это не плата за визиты! Когда пожилой рабочий пожимает мне руку и вкладывает в сумочку две-три картофелины и говорит: «Ну, ну, доктор, я вас прошу», у меня слёзы выступают на глазах. Что-то в этом такое есть чистое, отеческое, доброе, не могу словами передать тебе это. Я не хочу утешать тебя тем, что легко жила это время. Ты удивляйся, как моё сердце не разорвалось от боли. Но не мучься мыслью, что я голодала, я за все это время ни разу не была голодна. И ещё — я не чувствовала себя одинокой. Что сказать тебе о людях, Витя? Люди поражают меня хорошим и плохим. Они необычайно разные, хотя все переживают одну судьбу. Но, представь себе, если во время грозы большинство старается спрятаться от ливня, это ещё не значит, что все люди одинаковы. Да и прячется от дождя каждый по-своему… Доктор Шперлинг уверен, что преследования евреев временные, пока война. Таких, как он, немало, и я вижу, чем больше в людях оптимизма, тем они мелочней, тем эгоистичней. Если во время обеда приходит кто-нибудь, Аля и Фанни Борисовна немедленно прячут еду. Ко мне Шперлинги относятся хорошо, тем более что я ем мало и приношу продуктов больше, чем потребляю. Но я решила уйти от них, они мне неприятны. Подыскиваю себе уголок. Чем больше печали в человеке, чем меньше он надеется выжить, тем он шире, добрее, лучше. Беднота, жестянщики, портняги, обречённые на гибель, куда благородней, шире и умней, чем те, кто ухитрились запасти кое-какие продукты. Молоденькие учительницы, чудик-старый учитель и шахматист Шпильберг, тихие библиотекарши, инженер Рейвич, который беспомощней ребенка, но мечтает вооружить гетто самодельными гранатами — что за чудные, непрактичные, милые, грустные и добрые люди. Здесь я вижу, что надежда почти никогда не связана с разумом, она — бессмысленна, я думаю, её родил инстинкт. Люди, Витя, живут так, как будто впереди долгие годы. Нельзя понять, глупо это или умно, просто так оно есть. И я подчинилась этому закону. Здесь пришли две женщины из местечка и рассказывают то же, что рассказывал мне мой друг. Немцы в округе уничтожают всех евреев, не щадя детей, стариков. Приезжают на машинах немцы и полицаи и берут несколько десятков мужчин на полевые работы, они копают рвы, а затем через два-три дня немцы гонят еврейское население к этим рвам и расстреливают всех поголовно. Всюду в местечках вокруг нашего города вырастают эти еврейские курганы. В соседнем доме живёт девушка из Польши. Она рассказывает, что там убийства идут постоянно, евреев вырезают всех до единого, и евреи сохранились лишь в нескольких гетто — в Варшаве, в Лодзи, Радоме. И когда я всё это обдумала, для меня стало совершенно ясно, что нас здесь собрали не для того, чтобы сохранить, как зубров в Беловежской пуще, а для убоя. По плану дойдёт и до нас очередь через неделю, две. Но, представь, понимая это, я продолжаю лечить больных и говорю: «Если будете систематически промывать лекарством глаза, то через две-три недели выздоровеете». Я наблюдаю старика, которому можно будет через полгода-год снять катаракту. Я задаю Юре уроки французского языка, огорчаюсь его неправильному произношению. А тут же немцы, врываясь в гетто, грабят, часовые, развлекаясь, стреляют из-за проволоки в детей, и всё новые, новые люди подтверждают, что наша судьба может решиться в любой день.
REPORT THIS AD

Вот так оно происходит — люди продолжают жить. У нас тут даже недавно была свадьба. Слухи рождаются десятками. То, задыхаясь от радости, сосед сообщает, что наши войска перешли в наступление и немцы бегут. То вдруг рождается слух, что советское правительство и Черчилль предъявили немцам ультиматум, и Гитлер приказал не убивать евреев. То сообщают, что евреев будут обменивать на немецких военнопленных. Оказывается, нигде нет столько надежд, как в гетто. Мир полон событий, и все события, смысл их, причина, всегда одни — спасение евреев. Какое богатство надежды! А источник этих надежд один — жизненный инстинкт, без всякой логики сопротивляющийся страшной необходимости погибнуть нам всем без следа. И вот смотрю и не верю: неужели все мы — приговорённые, ждущие казни? Парикмахеры, сапожники, портные, врачи, печники — все работают. Открылся даже маленький родильный дом, вернее, подобие такого дома. Сохнет белье, идёт стирка, готовится обед, дети ходят с 1 сентября в школу, и матери расспрашивают учителей об отметках ребят. Старик Шпильберг отдал в переплёт несколько книг. Аля Шперлинг занимается по утрам физкультурой, а перед сном наворачивает волосы на папильотки, ссорится с отцом, требует себе какие-то два летних отреза. И я с утра до ночи занята — хожу к больным, даю уроки, штопаю, стираю, готовлюсь к зиме, подшиваю вату под осеннее пальто. Я слушаю рассказы о карах, обрушившихся на евреев. Знакомую, жену юрисконсульта, избили до потери сознания за покупку утиного яйца для ребенка. Мальчику, сыну провизора Сироты, прострелили плечо, когда он пробовал пролезть под проволокой и достать закатившийся мяч. А потом снова слухи, слухи, слухи. Вот и не слухи. Сегодня немцы угнали восемьдесят молодых мужчин на работы, якобы копать картошку, и некоторые люди радовались — сумеют принести немного картошки для родных. Но я поняла, о какой картошке идет речь.
Ночь в гетто — особое время, Витя. Знаешь, друг мой, я всегда приучала тебя говорить мне правду, сын должен всегда говорить матери правду. Но и мать должна говорить сыну правду. Не думай, Витенька, что твоя мама — сильный человек. Я — слабая. Я боюсь боли и трушу, садясь в зубоврачебное кресло. В детстве я боялась грома, боялась темноты. Старухой я боялась болезней, одиночества, боялась, что, заболев, не смогу работать, сделаюсь обузой для тебя и ты мне дашь это почувствовать. Я боялась войны. Теперь по ночам, Витя, меня охватывает ужас, от которого леденеет сердце. Меня ждёт гибель. Мне хочется звать тебя на помощь. Когда-то ты ребенком прибегал ко мне, ища защиты. И теперь в минуты слабости мне хочется спрятать свою голову на твоих коленях, чтобы ты, умный, сильный, прикрыл её, защитил. Я не только сильна духом, Витя, я и слаба. Часто думаю о самоубийстве, но я не знаю, слабость, или сила, или бессмысленная надежда удерживают меня. Но хватит. Я засыпаю и вижу сны. Часто вижу покойную маму, разговариваю с ней. Сегодня ночью видела во сне Сашеньку Шапошникову, когда вместе жили в Париже. Но тебя, ни разу не видела во сне, хотя всегда думаю о тебе, даже в минуты ужасного волнения. Просыпаюсь, и вдруг этот потолок, и я вспоминаю, что на нашей земле немцы, я прокажённая, и мне кажется, что я не проснулась, а, наоборот, заснула и вижу сон. Но проходит несколько минут, я слышу, как Аля спорит с Любой, чья очередь отправиться к колодцу, слышу разговоры о том, что ночью на соседней улице немцы проломили голову старику. Ко мне пришла знакомая, студентка педтехникума, и позвала к больному. Оказалось, она скрывает лейтенанта, раненного в плечо, с обожжённым глазом. Милый, измученный юноша с волжской, окающей речью. Он ночью пробрался за проволоку и нашел приют в гетто. Глаз у него оказался повреждён несильно, я сумела приостановить нагноение. Он много рассказывал о боях, о бегстве наших войск, навёл на меня тоску. Хочет отдохнуть и пойти через линию фронта. С ним пойдут несколько юношей, один из них был моим учеником. Ох, Витенька, если б я могла пойти с ними! Я так радовалась, оказывая помощь этому парню, мне казалось, вот и я участвую в войне с фашизмом. Ему принесли картошки, хлеба, фасоли, а какая-то бабушка связала ему шерстяные носки.
REPORT THIS AD

Сегодня день наполнен драматизмом. Накануне Аля через свою русскую знакомую достала паспорт умершей в больнице молодой русской девушки. Ночью Аля уйдёт. И сегодня мы узнали от знакомого крестьянина, проезжавшего мимо ограды гетто, что евреи, посланные копать картошку, роют глубокие рвы в четырех верстах от города, возле аэродрома, по дороге на Романовку. Запомни, Витя, это название, там ты найдёшь братскую могилу, где будет лежать твоя мать. Даже Шперлинг понял всё, весь день бледен, губы дрожат, растерянно спрашивает меня: «Есть ли надежда, что специалистов оставят в живых?» Действительно, рассказывают, в некоторых местечках лучших портных, сапожников и врачей не подвергли казни. И всё же вечером Шперлинг позвал старика-печника, и тот сделал тайник в стене для муки и соли. И я вечером с Юрой читала «Lettres de mon moulin». Помнишь, мы читали вслух мой любимый рассказ «Les vieux» и переглянулись с тобой, рассмеялись, и у обоих слёзы были на глазах. Потом я задала Юре уроки на послезавтра. Так нужно. Но какое щемящее чувство у меня было, когда я смотрела на печальное личико моего ученика, на его пальцы, записывающие в тетрадку номера заданных ему параграфов грамматики. И сколько этих детей: чудные глаза, тёмные кудрявые волосы, среди них есть, наверное, будущие учёные, физики, медицинские профессора, музыканты, может быть, поэты. Я смотрю, как они бегут по утрам в школу, не по-детски серьезные, с расширенными трагическими глазами. А иногда они начинают возиться, дерутся, хохочут, и от этого на душе не веселей, а ужас охватывает. Говорят, что дети наше будущее, но что скажешь об этих детях? Им не стать музыкантами, сапожниками, закройщиками. И я ясно сегодня ночью представила себе, как весь этот шумный мир бородатых озабоченных папаш, ворчливых бабушек, создательниц медовых пряников, гусиных шеек, мир свадебных обычаев, поговорок, субботних праздников уйдет навек в землю. И после войны жизнь снова зашумит, а нас не будет. Мы исчезнем, как исчезли ацтеки. Крестьянин, который привёз весть о подготовке могил, рассказывает, что его жена ночью плакала, причитала: «Они и шьют, и сапожники, и кожу выделывают, и часы чинят, и лекарства в аптеке продают… Что ж это будет, когда их всех поубивают?» И так ясно я увидела, как, проходя мимо развалин, кто-нибудь скажет: «Помнишь, тут жили когда-то евреи, печник Борух. В субботний вечер его старуха сидела на скамейке, а возле неё играли дети». А второй собеседник скажет: «А вон под той старой грушей-кислицей обычно сидела докторша, забыл её фамилию. Я у неё когда-то лечил глаза, после работы она всегда выносила плетеный стул и сидела с книжкой». Так оно будет, Витя. Как будто страшное дуновение прошло по лицам, все почувствовали, что приближается срок.
Витенька, я хочу сказать тебе… нет, не то, не то. Витенька, я заканчиваю свое письмо и отнесу его к ограде гетто и передам своему другу. Это письмо нелегко оборвать, оно — мой последний разговор с тобой, и, переправив письмо, я окончательно ухожу от тебя, ты уж никогда не узнаешь о последних моих часах. Это наше самое последнее расставание. Что скажу я тебе, прощаясь, перед вечной разлукой? В эти дни, как и всю жизнь, ты был моей радостью. По ночам я вспоминала тебя, твою детскую одежду, твои первые книжки, вспоминала твоё первое письмо, первый школьный день. Всё, всё вспоминала от первых дней твоей жизни до последней весточки от тебя, телеграммы, полученной 30 июня. Я закрывала глаза, и мне казалось — ты заслонил меня от надвигающегося ужаса, мой друг. А когда я вспоминала, что происходит вокруг, я радовалась, что ты не возле меня — пусть ужасная судьба минет тебя.
REPORT THIS AD

Витя, я всегда была одинока. В бессонные ночи я плакала от тоски. Ведь никто не знал этого. Моим утешением была мысль о том, что я расскажу тебе о своей жизни. Расскажу, почему мы разошлись с твоим папой, почему такие долгие годы я жила одна. И я часто думала, — как Витя удивится, узнав, что мама его делала ошибки, безумствовала, ревновала, что её ревновали, была такой, как все молодые. Но моя судьба — закончить жизнь одиноко, не поделившись с тобой. Иногда мне казалось, что я не должна жить вдали от тебя, слишком я тебя любила. Думала, что любовь даёт мне право быть с тобой на старости. Иногда мне казалось, что я не должна жить вместе с тобой, слишком я тебя любила.
Ну, enfin… Будь всегда счастлив с теми, кого ты любишь, кто окружает тебя, кто стал для тебя ближе матери. Прости меня. С улицы слышен плач женщин, ругань полицейских, а я смотрю на эти страницы, и мне кажется, что я защищена от страшного мира, полного страдания. Как закончить мне письмо? Где взять силы, сынок? Есть ли человеческие слова, способные выразить мою любовь к тебе?
Целую тебя, твои глаза, твой лоб, волосы. Помни, что всегда в дни счастья и в день горя материнская любовь с тобой, её никто не в силах убить.

Витенька… Вот и последняя строка последнего маминого письма к тебе. Живи, живи, живи вечно…
Мама.»
berdichev_6b
REPORT THIS AD

Так еврейский городок Бердичев остался без евреев. Сухие документальные строки:
«Бердичев был оккупирован войсками вермахта с 8 июля 1941 года по 5 января 1944 года.
7-9-го августа оккупанты начали осуществлять массовое переселение всех евреев Бердичева из их жилищ в гетто, под которое был отведен район бердичевской бедноты Ятки, находившийся в еврейской части города между городским базаром и речкой Гнилопять. При этом разрешалось взять с собой в гетто только одежду и постель.
i_sovt99_2
К 22 августа 1941-го года всё еврейское население Бердичева, находившееся в городе, было загнано в гетто — Бердичевское гетто. С начала и до конца августа оккупанты систематически осуществляли расстрелы евреев, схваченных в ходе облав, проводившихся вне территории гетто.
25 августа 1941 года в Бердичев прибыл штаб «высшего фюрера СС и полиции Россия-Юг» обергруппенфюрера СС Еккельна. Его штабная рота уже в день прибытия расстреляла в городе 546 евреев.
27 августа 1941-го года большую группу (около 2000 человек) вывезли в район села Быстрик и там расстреляли.[2]
28 августа 1941-го года гитлеровцы произвели расстрел евреев и военнопленных, пригнанных ими в Историко-мемориальный заповедник. Впоследствии Комиссией по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков раскопкой в указанном пленным лётчиком месте двора цитадели было обнаружено 960 человеческих трупов, преимущественно мужчин, одетых, большей частью, в гражданскую одежду. Часть трупов была в военной форме без ремней. На всех трупах были обнаружены огнестрельные повреждения в затылочной области черепа.
REPORT THIS AD

4-го сентября 1941 года гитлеровцы расстреляли 1303 человек, среди которых 876 были женщинами и детьми.
5-го сентября 1941-го года был проведен расстрел евреев вблизи полотна узкоколейной железной дороги на участке между сёлами Быстрик и Хажин. При расследовании злодеяния оккупантов на этом месте были обнаружены и вскрыты две огромные ямы-могилы, в которых было выявлено 10656 трупов людей всех возрастов, одетых в гражданскую одежду.
Массовый расстрел узников Бердичевского гетто проведен 15-го сентября 1941 года. Эйнзацкоманда, входившая в состав эйнзацгруппен «С», вместе с вспомогательной украинской полицией вывезли из гетто 18 640  евреев и уничтожили их в районе хуторов Романовка и Шлемарка. Чтобы заглушить крики жертв этой кровавой бойни весь день над местом расстрела кружились 4 трёхмоторных немецких самолёта.
В почти полностью обезлюдевшее после сентябрьской расправы Бердичевское гетто на протяжение последующих дней тайком пробирались евреи, бежавшие из окрестных сёл, небольших посёлков и хуторов, где также производилось поголовное истребление еврейского населения местными полицаями, сопровождавшееся разграблением имущества жертв, издевательствамим и надругательством над ними. Здесь, в Бердичеве, они надеялись как-то уцелеть. Некоторые из них умудрялись найти прибежище и вне территории гетто.
Однако уже с начала октября 1941-го года оккупанты вновь начали проводить облавы на евреев в районах города за пределами гетто, привлекая к проведению этих облав местных полицаев. Продолжались и спонтанные грабежи и расстрелы узников гетто.
3-го октября 1941-го года в районе совхоза Сокулино было расстреляно более 3 тысяч евреев.
3-го ноября 1941-го года оккупанты подготовили и осуществили очередной массовый расстрел евреев Бердичева. Жертвами этого расстрела стало около 2 тысяч узников Бердического гетто, среди которых были и 400 специалистов разных профессий и члены их семей, отобранных городской управой во время проведения предыдущих кровавых акций.
3-го ноября 1941 года Бердичевское гетто было окончательно ликвидировано. 150 мастеров-ремесленников были заключены в лагерь на Лысой (Красной) горе. В апреле 1942 г. были расстреляны 70 евреек, бывших замужем за неевреями, и их дети. 16-го июля 1942 года в тире бывшего 14-го кавалерийского полка Красной Армии на Лысой Горе солдаты лагерной охраны и местные полицаи расстреляли 700 человек из схваченных в облавах из соседних сел и доставленных в лагерь СД еврейских девушек и подростков, а также и 230 мастеровых и других специалистов из барака № 1. Расстрелы евреев и военнопленных на Лысой Горе не прекращались. В городской тюрьме, также, как и в лагере СД на Лысой Горе издевательства над узниками и расстрелы были ежедневной обыденностью. В ходе расследования зверств немецко-фашистских оккупантов и их пособников, местных полицаев, в Бердичеве на территории городской тюрьмы были выявлены и вскрыты две ямы, в которых было обнаружено около 300 обгоревших трупов. На всех трупах были пулевые отверстия в затылочной части черепа.

ВЕСЕЛО ЖИВУТ ЕВРЕИ ПЕТЕРБУРГА

  Особенно на Васильевском острове, а мы тут забурели в тоске выборов.

МЫ ПОТЕРЯЛИ СТРАНУ


“Кто не с нами, тот против нас”.
(Максим Горький, пролетарский писатель)
“Морально только то, что выгодно пролетариату. Мы не признаём буржуазной морали”.
(Владимир Ленин, вождь мирового пролетариата)


Вспомните, читатель, из прошлой российской истории как в XIX веке революционеры-террористы охотились на высших государственных чиновников и на царя. Они убивали их десятками, стреляли, бросали в них бомбы и с успехом воспитывали публику, особенно студентов и интеллигенцию в духе ненависти к существующему порядку вещей, в ненависти к своей стране. Слово “патриот”, ну точно как теперь в Америке, считалось ими ругательством. Популярная пресса в России к концу XIX века существовала только “прогрессивная” и со страстью травила всех, кто не следовал за народовольцами и либералами. Превосходного русского писателя Николая Лескова почти довели до самоубийства, а уж тяжело заболел он точно в результате такой травли за написанный им роман “На ножах”. Он заболел так, что по его словам, “уехал отдохнуть за границу”.

В этом романе Лесков показал истинное лицо русских либералов и революционеров, жадных, злобных, вечно грызущихся друг с другом и не брезговавших никакими подлыми приёмами вплоть до убийства и прочей уголовщины, чтобы опорочить своих политических противников. Пьянство и разврат, грубый обман и подобные “подвиги” украшали жизнь этих явно ненормальных людей, называвших себя “совестью народа”. Лескова обвиняли даже в антисемитизме, несмотря на то, что, в своей брошюре о положении евреев в России он писал: “Не может христианская страна обращаться с людьми так, как обращаются в России с евреями”.

Пострадал не только Лесков. Известного журналиста и писателя Григоровича тоже преследовали либералы за его негативное отношение к демократу Чернышевскому, обвиняя Григоровича в консерватизме, монархизме и прочих “грехах”, в которых сейчас обвиняют сторонников Трампа и его самого. Григорович вынужден был прекратить своё сотрудничество в журнале Некрасова “Современник” и вскоре вообще отошёл от литературы. Вырисовывается стандартная схема. Врагами объявляются все, кто не хочет или не готов следовать за революционерами и “прогрессистами”. Тех, кто просто любит свою страну, уважает её тысячелетнюю историю и желает её мирного развития. Их, как врагов, начинают преследовать и нередко уничтожать.

И уж совсем характерен случай с Фёдором Шаляпиным. Любимец “демократической” молодёжи и нервных, истеричных дам, Шаляпин мгновенно, из божества, стал объектом травли совершенно такой же, какой подвергались Лесков и Григорович. Ему писали оскорбительные письма, угрожали расправой ему и его семье, и даже напали на него на улице с воплями “Холуй”, “Предатель” и пр. Те же самые люди, которые вчера распрягали его лошадей и в непогоду тащили его тяжёлую карету от театра до дома. Те же самые “энтузиасты”, которые отрывали с его одежды на сувениры пуговицы, воротники и рукава, вдруг возненавидели великого артиста, гордость России.

Что же произошло? В перерыве исполнения оперы, в которой Шаляпин пел главную роль, хористы, никого не предупредив, стали на колени, обратившись к царю, сидевшему в своей ложе, и запели Гимн. Они таким образом сопровождали свою просьбу о повышении жалованья. Надо сказать, что петь Гимн по любому ничтожному поводу давно стало обычаем у русской публики. Двухметрового роста богатырь певец оказался позади хора и, не желая торчать у всех на виду, опустился на одно колено. Вот и весь “состав его преступления “. И за это его затравили в прессе и в любом собрании до того, что он нервно заболел, перестал выступать, часто плакал и надолго уехал из России за границу. В поезде, какие-то негодяи наклеили на стекло двери в его купе плакат с оскорбительной надписью. Никакие объяснения не помогали! Даже близкий друг Фёдора пролетарский писатель Максим Горький тоже поспешил написать ему письмо с таким примерно текстом: “Что же это за беда такая, что даже и ты кончаешь карачками перед царём?!” Как и положено пролетарию, он поверил клевете на своего друга, чтобы отмежеваться от его позиции.

Я спрошу моего нормального читателя, а что же было делать Солисту Его Императорского Величества, наиболее высокооплачиваемому певцу русской и Императорской сцены? Запеть что-нибудь пролетарское, революционное в лицо Царю и его свите? И лишиться работы. Что ответит нормальный человек, я знаю, а ответ американских либералов тоже известен. Он в точности повторил бы вопли русской “демократической” интеллигенции. И позволю себе напомнить читателю ещё один случай из прошлого русской революции. Он тоже является аналогом происходящего сейчас в Америке сумасшествия. Петербургские студенты, в начале 20 века, подобно сегодняшним американским студентам, учинили буквальный бунт с битьём стёкол по поводу исключения из университета наиболее ретивых и агрессивных политических активистов-революционеров. Министр просвещения совершенно резонно объяснил, что в университет люди приходят учиться, а не бунтовать и уж, по крайней мере, не мешать учиться остальным. И что же? Сто пятьдесят университетских профессоров и преподавателей, как и положено “прогрессивной интеллигенции”, подали в отставку, требуя вернуть исключённых. Чем всё это кончилось, мы и те самые профессора очень скоро с ужасом узнали, да поздно. 2000 профессоров советская власть выслала из страны, а многих оставшихся перестреляла. Их высылали, а других потом и расстреливали те самые “прогрессивные” студенты.

Зачем все эти аналогии столетней давности, спросите вы. Затем, чтобы было понятно, куда пришла Америка и что нас всех ждёт в ближайшем будущем. Это стандартная схема и иного результата не будет. Американская “прогрессивная интеллигенция” только и делала последние семьдесят лет, что разрушала страну. Уже в конце сороковых годов, когда сенатор Маккарти попытался ограничить деятельность американских коммунистов, полностью содержавшихся и руководимых Москвой, та же интеллигенция дала ему такой отпор, что бедного сенатора затравили точно так же, как сегодня травят Трампа и республиканцев. Маккарти запил, ушёл из политики, заболел и вскоре умер, не доживши до 50 лет. А ведь сотни американских коммунистов работали обыкновенными шпионами Москвы и просто разрушителями Америки. Один из них, 26-летний коммунист по имени Фукс , бесплатно, подарил Сталину всю технологию создания атомной бомбы! Буквально тонны документов! Этот молодой и талантливый физик-теоретик “лучше” чем Черчилль или Рузвельт знал, как вести политику страны и как обращаться с коммунистическим СССР. Особенно много было таких негодяев в Голливуде, в университетах, в науке и даже в Конгрессе. Ну точно, как теперь!

В который уже раз читаю я, что лауреата Нобелевской премии по физиологии и медицине профессора Джеймса Уотсона лишили всех званий за “расизм”. Какая-то “The New York-based Cold Spring Harbor Laboratory” приняла это позорное решение. Основанием было заявление, что “вся наша социальная политика основана на том, что мы считаем равными интеллекты чёрной и белой рас”. Проголосовали и всё! Эти люди, имена которых никто не знает ни в науке, ни в жизни. Люди, неизвестно чем занимающиеся, даже не понимают, что их решение позорно, глупо и неосуществимо. Можно сто раз объявлять о лишении Уотсона всех ученых степеней и званий, всех наград, но каким образом можно это сделать? Открытие-то он сделал! Всемирное значение его никто не оспаривал.

Нобелевскую премию присуждает Комитет по этим премиям пожизненно. Комитет находится в Швеции и создан был более ста двадцати лет назад. Но и он не может отменить своё решение о награде. Нет этого в его Уставе! Уотсон лауреат многих иных престижных научных и государственных премий и наград, член многих академий. А эти премии и награды как у него отобрать физически? Может быть, авторы этого “решения” потребуют изъять имя Уотсона изо всех справочников с именам Нобелевских лауреатов? Прикажут нам забыть его и всё? Или эти “борцы за права человека” потребуют у Нобелевского комитета отменить своё решение и объявить, что Уотсон получил свою премию обманом? Не открыл ничего? Всех обманул? Не будем гадать. Поймём, что это решение бессмысленно и неосуществимо. Но вот основание для такого решения ещё более смехотворно, если бы не было столь зловещим.

В своё время Эйнштейна тоже исключили из Германской Академии, лишили всех наград и званий по постановлению немецкого правительства только потому, что Эйнштейн был евреем. Заодно изъяли из библиотек, сожгли все его книги и статьи и разграбили его загородный дом. А его выдающиеся работы объявили лженаучными и назвали “еврейской физикой”. Основания такие же. Его теория не соответствует социальной политике нацистов. Был и ещё прецедент, когда всемирно уважаемого крупнейшего советского генетика, академика Николая Вавилова не только исключили из Академии Наук СССР, но и уморили голодом в тюрьме в 1942 году. Причина та же. Несоответствие его учения “Великому учению Маркса” и социальной политике Сталина и его банды. А Вавилов был действительным членом академий наук многих европейских государств и Америки. Он один из основателей современной генетики. Эта аналогия с Уотсоном особенно страшна. Оба пострадали за генетику!

Оказывается, можно решать чисто научные проблемы не путём дискуссий и доказательств, а путём чисто полицейским, эсэсовским, нацистским или большевицким, смею обобщить. А ещё проще голосованием. Без экспериментов, расчётов и обсуждения их результатов. И это сегодня, в демократической Америке!?

Наград, учёных степеней и всемирного авторитета хотят лишить 90-летнего, почтенного, заканчивающего свой жизненный путь Джеймса Уотсона. Того самого гениального Уотсона, который в 23-летнем возрасте совместно с Френсисом Криком в 1953 году открыл структуру гена и механизм передачи наследственной информации в живых организмах. Уотсон открыл новую страницу, если не главу, в естествознании. Он открыл тайну жизни! Его открытие сравнивали с открытием закона всемирного тяготения и законов механики и оптики Исааком Ньютоном. И как из законов и прочих работ Ньютона родились и развились современная физика и механика, оптика и математика, так из открытия Уотсона с коллегами и дальнейших работ на его основе появилась генная инженерия, под его личным руководством расшифрован полностью генетический код человека, созданы новые лекарства и методы лечения, невиданные раньше. Разгаданы причины наследственных болезней, не поддававшихся прежде лечению. Благодаря генной инженерии были созданы новые сорта растений устойчивых к различным заболеваниям и необыкновенно продуктивных. Многие учёные называли грядущий ХХI век веком торжества биологии. И действительно, биология превратилась из описательной в точную науку, поскольку её наблюдения и выводы начали подкрепляться точными расчётами и квантовыми физикой и химией. И во главе всего этого триумфа стоял Джеймс Уотсон! А скольких учёных мирового класса он подготовил! Выучил сотни студентов. И всё это объявляется несуществующим только лишь потому, что так кажется некоторым политическим деятелям или политкорректным учёным!

Ну хоть для приличия попробовали бы оспорить заявление Учёного о неравенстве интеллекта чёрной и белой рас. С цифрами в руках, с результатами эксперимента. Так, как принято в науке. На стороне Уотсона тысячи фактов, измерений и сочинений крупных учёных. Могу сходу рекомендовать две недавние монографии профессоров Бейкера и Линна, имеющиеся уже на русском языке, которые с многочисленными цифрами и фактами прямо пишут о резком интеллектуальном неравенстве чёрной и белой расы, подтверждая слова Уотсона. И таких книг за более чем сто лет написано очень много. Но “борцы за права” не спорят с фактами! Они голосуют! На их стороне только несоответствие фактов социальной политике. Они бы и оспорили, если бы было чем. Все причины отставания афроамериканцев от других рас, живущих в Америке “борцы за права” объясняют только расизмом. А это не так и не соответствует действительности. Более того, если расизм снижает интеллект, то поразительно, что у евреев в Соединенных Штатах, Европе и Великобритании средний коэффициент интеллекта составляет около 108, как показано Линном (Lynn; 2004), хотя евреи испытывали жесточайшее действие расизма в течение многих столетий. О высоком IQ американских евреев хорошо известно в результате соответствующих измерений 1930-х гг., данные о которых широко публиковались Сторфером (Storfer; 1990), Мак-Дональдом (MacDonald; 1994) и Хернстайном и Мюрреем (Herrnstein, Murray; 1994). Известно из многочисленных исследований, что средний показатель интеллекта африканских негров равен 70, а афроамериканцев, благодаря примеси белой крови 85-90 и не выше; 1996). Вот цитата из монографии профессора Линна “Расовые различия в интеллекте. Эволюционный анализ”

“Американцы стали чрезвычайно чувствительными к теме расы, и этот термин приобрел крайне щепетильную коннотацию. Многие американские ученые проголосовали за небытие человеческих рас. Кроме того, растущие требования “политической корректности” препятствуют использованию термина вне науки… Немногие ученые отваживаются заниматься расовыми проблемами, опасаясь получить клеймо расиста только за то, что интересуются этой тематикой. Преимущественно в Соединенных Штатах существование рас стало отрицаться многими антропологами и некоторыми биологами и социологами, принесшими свою научную честность в жертву политической корректности”.

И это несмотря на то, что после минимум 50 лет действия в Америке Аffirmative Асtions, после миллиардных затрат на систематическое, иногда насильственное, внедрение афроамериканцев в университеты, после всей политической шумихи вокруг этого вопроса почему так мало известных всей стране крупных профессионалов практически в любой области науки и техники? Ну, пускай не в науке. Там их вообще нет. Где крупные композиторы, дирижёры, философы или хотя бы искусствоведы. Архитекторы и драматурги. Их тоже единицы, да и кто их знает? А ведь афроамериканцев, повторяю, у нас 45 миллионов, и это около 14% населения страны! Это население Англии, Франции, Италии! Только в спорте они регулярно дают нам выдающиеся имена и достижения. И знают их все. Ссылки на расизм более неприемлемы. Нет его у нас. Нет до того, что в Белом доме на 8 лет обосновался бездарный афроамериканец со своей семьёй.

Но мало того! Уотсон сказал, что он не видит оснований для оптимизма по поводу превращения африканских стран в передовые государства, соперничающие с Америкой и Европой в уровне жизни, в научных и технических достижениях. Это повергло в истерику его противников и критиков. Они буквально озверели, хотя в этом вопросе Уотсон неопровержим особенно. В Африке живут более миллиарда чёрных и вот уже более 50 лет им доступны все лучшие университеты Запада, все научные, культурные и технические достижения Западного мира. Но все государства Африки до сих пор живут в грязи, Гражданской войне и неустройстве. Гораздо хуже, чем во времена колониализма.

Я снова задаю свой вопрос. Почему даже Республика Южная Африка, в недавнем прошлом действительно конкурировавшая по всем параметрам с самыми передовыми странами, богатая, грамотная и цветущая превратилась теперь в грязную клоаку, где нет больше науки, образования и прочих достижений? Где белому человеку стало опасно выйти на улицу. Та самая Южная Африка, где впервые в мире 3 декабря 1967 года была успешно проведена операция по пересадке сердца белым хирургом по имени Кристиан Барнард. Я помню даже фамилию пациента Вакшански. Грамотному читателю не надо объяснять, на каком уровне находились тогда в Южной Африке наука, медицина, технологии и образование, если там стала возможной такая операция. Где это всё? Да, апартеид – это позор, но массовые убийства и изгнание из страны белых не только позор, но и преступление, не говоря уже о полном разрушении Южной Африки.

Ответ прост. Власть там захватили чёрные и изгнали почти всех белых из страны. Мой американский друг, выдающийся инженер и бизнесмен Йорген Рухофт ещё 20 лет назад буквально убежал с семьёй из Йоханнесбурга, бросив свою процветающую фирму по производству высокочастотных диэлектриков и огнеупоров из сверхчистой окиси алюминия и начал жизнь практически с нуля. А фирму его просто-напросто разграбили дотла. Может быть, это и было проявлением интереса к науке у новой власти? Йорген теперь крупный специалист по вопросам о равенстве интеллектов, побеседуйте с ним. Если он решится. Потому что обсуждать это в сегодняшней Америке опасно! Ну а тех, кто не успел удрать, перебили, и вот теперь Уотсон, оказывается, во всём виноват. Он расист! А почему? Он не требовал ограничения афроамериканцев в правах, не называл их низшей расой и тем более не требовал подобно нацистам их изгнания из страны или физического уничтожения. Ведь именно это называли расизмом на Нюрнбергском процессе в 1945-46 годах. Уотсон, как крупнейший специалист в этом деле просто говорил о расовом неравенстве, обеспеченном генетикой и более ничем! Пример с Южной Африкой – это классический, безукоризненный с научной точки зрения эксперимент. Не согласны? Дайте иное объяснение. Просмотрите, что делается в Чикаго или Детройте. И оттуда бегут грамотные и квалифицированные люди, поскольку этими городами десятилетиями управляли либералы всех цветов.

У нас объявляют расистом даже тех, кто осмеливается произносить слово “чёрный”. Я утверждаю, что Америка благодаря политической корректности, т. е. тотальному вранью на всех уровнях, дошла до опасного предела. Америка превратилась в страну, где любого человека, даже Нобелевского лауреата, можно провозгласить расистом, лжецом, врагом общества и исключить его из науки, которой он с успехом посвятил всю жизнь. С пользой для всего мира притом. Ведь лабораторию Уотсона администрация Калифорнийского университета закрыли ещё в 2008 году на том же политическом основании. И это после того, как в 2000 году Президент Клинтон торжественно провозгласил Великим мировым достижением окончание 20-летней непрерывной работы по расшифровке генома человека, которая возглавлялась и направлялась именно Джеймсом Уотсоном. Он что, стал, идиотом и лжецом после всего этого восторга и почитания? Сомнительно.

Не стал он идиотом, а вынужден был продать свою золотую Нобелевскую медаль, потому, что лишился работы и нужны были деньги старому и больному человеку. А работать не давали. В Америке стали применять методы травли неугодных, весьма напоминающие нацистские или советские приёмы. Чем это кончается мы, советские люди старшего поколения, слишком хорошо знаем. И выражаясь словами Черчилля, это не конец этой тенденции и не начало её конца, это конец начала. Пути назад, как мне кажется, нет. Белая раса стала меньшинством в Америке, трезво мыслящие люди исчезают, а нами управляют политические неучи, демагоги и угодники толпы. Я боюсь, что даже несокрушимому Трампу уже не вернуть к былому величию. Не с кем ему этого сделать, если даже по поводу очевиднейшей необходимости обеспечить безопасность страны постройкой стены на границе с Мексикой у нас идёт настоящая Гражданская война. Противники Трампа ещё несколько лет назад со страстью говорили об этой необходимости, а теперь против него восстали демократы в Конгрессе и вся “прогрессивная интеллигенция”, включая прессу, телевидение и университеты. Почему? Потому, что Трамп тоже “расист”.

А несколько дней назад пресса сообщила о том, что в Конгрессе появились два новых деятеля, представляющие мусульманскую партию. Партию злейших врагов Западной культуры, открыто, веками, провозглашающих ненависть к Западу, христианству и всем великим достижениями западной цивилизации. Во многих мусульманских странах изгоняют и убивают христиан, и все в Америке это знают. Однако никто в Конгрессе не вскричал в ужасе от этого позора. У нас свобода религии. Никто не потребовал их удаления из Конгресса! Чего же стоит наше правительство теперь? И это после 11 сентября 2001 года!! Вот к чему привела нас политическая корректность! Они скоро покажут нам свою трактовку свободы религии и вообще свободы. И не сносить нам голов!

И может быть самое отвратительное и ужасное состоит в том, что обвиняют Уотсона в расизме и требуют лишить его всех учёных степеней и наград отнюдь не правительственные организации, не Академия наук, не законодательные или исполнительные ведомства, а обычные граждане, никем не наделённые такими полномочиями! Мне, старому человеку, 45 лет прожившему в коммунистической стране, из которых 20 лет при Сталине, всё это один к одному напоминает сталинский СССР. Там именно “общественность” преследовала и травила как дичь своих национальных гениев. Шостаковича объявляли “формалистом”, лишили его звания и должности профессора Ленинградской и Московской консерватории. “Общественность”, т. е. Союз Советских композиторов, на своих шумных собраниях требовала и добилась запрета на публикацию и исполнение его произведений, лишив его тем самым возможности зарабатывать и содержать семью и многочисленных родственников, которым он регулярно помогал. Союз Советских писателей буквально уничтожил в 1948 году Зощенко с Ахматовой после погромной речи Андрея Жданова.

Именно советская общественность разгромила и уничтожила блестящую школу генетиков (опять же генетиков), созданную академиком Николаем Вавиловым, его отправила в тюрьму, где он и погиб от голода в 1942 году, а его приверженцев, крупных учёных, отправили в ГУЛАГ на многие годы. Оттуда вернулись далеко не все. Когда же в конце 1952 года были арестованы по ложному доносу так называемые “врачи-вредители”, то опять же медицинская и прочая общественность потребовала изгнания врачей евреев из всех клиник, медицинских школ и амбулаторий. И они были изгнаны и лишены всех средств существования, многих выселили из Москвы и Ленинграда, а в Киеве дело дошло до погрома и командующему военным округом пришлось вызывать войска для подавления беспорядков. На многочисленных собраниях общественности звучали истерические крики “расстрелять, как бешеных собак”! И не умри Сталин 5 марта 1953 года, то так бы и было.

Я всё помню и вот теперь я вижу ту же американскую общественность в действии. И это, точно как в СССР, есть результат направленного воспитания политической корректностью. Результат попытки создать “нового человека”. Эти попытки увенчались успехом, как показывает история с Джеймсом Уотсоном и даже с Дональдом Трампом, которого общественность тоже зовёт расистом. Новый человек создан, и это самый гнусный и бессовестный человек на Земле. Он сам не умеет думать и другим активно не даёт! Общественности мало того, что афроамериканцы очень давно получили гражданские и прочие права наравне с прочими расами, населяющими Америку. Им мало того, что любой афроамериканец может поступить в любой университет или на любую работу. Общественность давно добилась того, что афроамериканцы имеют уже не равные права, а невиданные преимущества и льготы, каковых не имеют ни белые, ни китайцы, ни прочие расы и социальные группы населения страны. Равные права это правильно, но тут бы и остановиться. Но, поскольку соревноваться на равных с прочими гражданами Америки афроамериканцы нигде, кроме спорта не могут, то, по мнению той же общественности, им надо предоставить исключительные права в таком соревновании. Своеобразный гандикап. Их сделали буквально неприкасаемыми и защищёнными от всякой критики, а часто даже и от действия Закона. Даже от экзаменов. Я полагаю, что это и есть чистый расизм.

Следует добавить, что наша политкорректность отнюдь не ограничивается проблемами афроамериканцев. Я не могу отвечать за всех читателей, но себя и моих близких друзей и даже коллег чувствую буквально затравленным, преследуемым и гонимым потому, что не имею больше права высказать своё отрицательное отношение к однополым бракам, гомосексуалам и бисексуалам. Не могу, без риска быть не только изгнанным из “хорошего общества”, но и избитым за моё осуждение тотальной пропаганды секса и порнографии. За отрицательный взгляд на 300-фунтовых обжор. А чего стоят бесконечные дебаты и обвинения в Sexual Harassment! Мужчина уже давно боится подойти к женщине в публичном месте! Мы не можем теперь без риска рассуждать или упоминать о различиях между мужчиной и женщиной. Нас буквально лишили языка. Никакие дискуссии просто невозможны. Разговор ограничивается кулинарией и спортом. Остальное опасно.

Вот уже лет 20 при приеме на работу каждому принятому дают подробный инструктаж, о чем можно говорить, как себя вести, чего категорически под угрозой увольнения нельзя ни говорить, ни делать. А ведь инструктируют образованных людей с высшим образованием, воспитанных и отнюдь не детей. Мы где живём? В Америке с её закреплённой Конституцией свободой слова или в Коммунистической стране, где регламентирован каждый шаг её обитателей? Всё эти ограничения изобретены, контролируются и поддерживаются общественностью. И это аналогия коммунистической общественности. Верного стража революции.

Я с ужасом пишу обо всём этом, а от дальнейших комментариев и выводов воздержусь, ибо не выдержит этого мое старое сердце. Предоставляю делать выводы читателям. Отечество не просто в опасности! Мы потеряли страну! Лет через 10-15 Америка станет полностью жить по законам коммунизма, а через 30-40 по законам шариата. Посмотрите на то, что происходит в Европе и даже в России. Знаменитый Игорь Губерман сформулировал за меня.

Однажды здесь восстал народ,  
И, став творцом своей судьбы,
Извёл под корень всех господ.
Теперь кругом одни рабы.

И закончу я статью словами великого Нильса Бора, Нобелевского лауреата по физике, создателя современной физики атома и элементарных частиц. Его слова прямо защищают Джеймса Уотсона от общественности. Бор сказал: “Не думаю, что Ландау явился результатом воздействия среды, в которой он вырос и воспитывался. Своей гениальностью он обязан счастливому набору генов”.

Автор: Марк Зальцберг
публицист, ученый (Хьюстон, США)
прислано по email

Additional Info

Красильщиков Аркадий - сын Льва. Родился в Ленинграде. 18 декабря 1945 г. За годы трудовой деятельности перевел на стружку центнеры железа,километры кинопленки, тонну бумаги, иссушил море чернил, убил четыре компьютера и продолжает заниматься этой разрушительной деятельностью.
Плюсы: построил три дома (один в Израиле), родил двоих детей, посадил целую рощу, собрал 597 кг.грибов и увидел четырех внучек..