НЕДАВНО ОДИН АМЕРИКАНЕЦ...

   Недавно один американец, милейший мужик, умница, рассказывал, как

преподавал на журфаке. Нашем, отечественном.

И однажды администрация устроила что-то вроде вечера вопросов и ответов.

Собрали в аудиторию студентов.

Дэвид сел в кресло и доброжелательно приготовился к

разговору. Пауза затягивалась. Наконец поднялся некий юноша и надменно

спросил:

— Скажите, не считаете ли вы, что кровь нью-йоркского населения

испорчена еврейскими генами?

Так вот про зловредные еврейские гены.

Году в 1907-м по улицам Сторивилла, гнуснейшей трущобы Нового Орлеана,

бегал вместе с другими негритятами мелкий черный как сапог пацаненок.

Отец мальчишки давно исчез в неизвестном направлении.

Мать, родившая его в шестнадцать, пыталась прокормиться мытьем полов.

Иногда вместе с сыном отправлялась на охоту: подбирала на рынке

выкинутые подпорченные продукты, срезала гниль и продавала в

незатейливые забегаловки. Нищета царила беспросветная, прокормить таким

образом двух детей — занятие не так чтобы очень, и Мэри подрабатывала

более денежнымспособом — Сторивилл был известным кварталом красных

фонарей. Когда мальчишке исполнилось шесть, он познакомился с

соседом-старьевщиком.

«Эй, — окликнул тот его однажды со смешным акцентом, — не хочешь

заработать пару центов? Помоги разобрать это шмотье». Старьевщик был

белый, но этим нисколько не

кичился. Говорили, что его семья бежала в Америку откуда-то из России.

Пара центов за работу были честно выплачены, и на следующий день

негритенок опять с надеждой крутился возле тележки старьевщика. В конце

концов он стал в семье Карновских чем-то вроде третьего сына, только для

разнообразия — черного.

Разъезжал с Алексом, старшим сыном Карновского, по улицам, скупая

тряпки, пустые бутылки и прочий хлам. С другим сыном, Морисом, продавал

по вечерам уголь проституткам, сконфуженно поглядывая на их прелести.

Вечером семья садилась ужинать и, как само собой разумеющееся, звала

помощника: «Теперь садись с нами за стол и поешь так же хорошо, как

поработал».

После ужина жена старьевщика укачивала своего малыша, напевая русскую

колыбельную. С ней вместе пел и черный мальчишка. Карновские

переглядывались: «Вот господь талант дал».

Он фактически не вылезал от них, спал, ел, смотрел, как они дружно

живут.

Наслаждался – ощущением семьи, добротой, лаской, заботой. И поражался

контрасту со своими соплеменниками.

Поражался, как быстро евреи смогли превратить доставшуюся им развалюху в

маленький, но аккуратный домик. Как вкусна была еда, которую готовила

жена

старьевщика. Как чисто они жили. И главное – как они все вкалывали. Без

жалоб, без нытья – и не теряя доброжелательности. Они научили его

вставать в

пять утра и сразу браться за работу.

Через шестьдесят лет сын черной проститутки, безотцовщина из квартала

красных фонарей напишет: «Я восхищаюсь еврейским народом. Их мужеством,

особенно на фоне того, что им приходилось переносить.

Мне было всего семь лет, но я прекрасно видел, как безбожно относились

белые к этой семье. Даже к черным относились лучше.

Да и в целом у черных было больше возможностей. Но мы ленивы – и все еще

таковы».

Как-то раз старьевщик подарил ему жестяную дудку. Мальчишка дудел на ней

так самозабвенно, что дудка сменилась на трубу. Стоила труба пять

долларов. Часть он

накопил, часть дал старьевщик. Старая, подержанная, потемневшая – но

настоящая. Вы уже догадались, как звали этого мальчишку?

Это был Луи Армстронг!  

Позже, когда он стал профессиональным музыкантом и композитором, он использовал еврейские мелодии, в таких, например, композициях, как St. James Infirmary and Go Down, Moses. Негритянский мальчик вырос и написал книгу о еврейской семье, усыновившей его в 1907 году. В память о них он до конца жизни носил Звезду Давида и рассказывал, что именно у этой семьи он научился "how to live real life and determination." И он никогда не снимал с шеи могендавид.