Как они любили животных – эти старики! Сколько же им, любящим, было тогда лет? По крайней мере, не меньше семидесяти. Утром старики приходили к котятам, в обязательном порядке приходили, будто это посещение входило в расписание дня и установленный порядок жизни.
Котята жили в картонном ящике у ступеней санатория. Старики целой группой останавливались поодаль. Каждый из них приносил милым, пушистым, игривым зверушкам что-либо вкусненькое. Даже сметану в блюдцах приносили старики котятам.
И о маме котят - белой, ухоженной кошке с черным хвостом они не забывали. Кошачьей маме старались поднести еду отдельно, но она, на радость старикам, все относила своим детям, и терпеливо ждала, пока они насытятся.
Они стояли и смотрели на это чудо природы, и выцветшие, голубые глаза стариков увлажнялись доброй и светлой влагой.
Это настоящий, умный порядок в жизни, когда ухоженные, прекрасно одетые пожилые люди, кормят котят, а котята благодарят их за это радостной готовностью следовать на зов и своими веселыми играми.
У многих стариков болели ноги. Кое-кто опирался на палку, был в группе даже один несчастный человек на коляске, но все они смотрели на котят так, будто это зрелище было главной оздоровительной процедурой.
Кто-то любовался котятами молча, кто-то не мог сдержать эмоций и рассказывал соседу или соседке, что он чувствует, глядя на милых животных.
Я мог только догадываться, о чем говорили старики. Я не знаю немецкого языка, но знаю иное. Знаю, что почти все эти добрые люди, мужчины и женщины, когда-то состояли в известной организации Гитлерюгенд и кричали своему фюреру: «Зиг хайль!»
Они кричали это в строю, в своих летних лагерях, и когда поднимались в классе, приветствуя учителя. Кричали, конечно, по разному: одни заученно и равнодушно, другие «с душой», но кричали все, нельзя было не кричать.
Крики эти входили в тот давний порядок жизни, точно так же, как кормление котят в современные правила игры.
Тогда дети Германии не могли поступить иначе. Родители этих нынешних стариков бились на фронтах (восточном, южном и западном), а также решали «еврейский вопрос». Они рисковали своей жизнью, а дети военных людей должны были готовить себя стать достойной сменой родителям.
Вот они, несмышленыши, выбрасывали ручонки вперед и кричали: «Зиг хайль!»
А потом, после войны, кто-то из них кричал: «Ура Сталину!», а кто-то коммунистов проклинал, голосуя за канцлера Аденаура и свободную Германию.
Таков был послевоенный порядок.
На плечи нынешних стариков лег тяжкий груз восстановления своей страны. Они справились с этой задачей. И вот теперь старики достойно и обеспеченно продолжают свою жизнь, следят за здоровьем, ходят рука об руку со своими фрау ( такая нынче мода), и вот теперь стоят у ступеней санатория, и смотрят, отдыхая сердцем, на завтрак и потешные игры котят.
Все прошло. Все забыто в этом величественном, тихом, осеннем парке, на берегу полноводной реки. Все забыто, и старики – немцы кормят котят и любуются ими.
Вот мой знакомый старик, которому явно за восемьдесят. Он успел послужить во славу Рейха. В кого стрелял этот сгорбленный старец? А, может быть, ни в кого он не стрелял, а всего лишь морил голодом заключенных концлагерей. А теперь он наверняка раскаялся, и кормит котят сметаной.
Я не мог спросить старика, где он был во время войны? Не мог бы этого сделать, даже зная немецкий язык. Это так бестактно и жестоко: спросить у больного человека, очень преклонного возраста, где он был во время войны десятки лет назад?
Да и глупо спрашивать. У старика есть своя легенда о том, что он делал в армии Гитлера. Он давно затвердил эту легенду. Он так часто ее повторял, что и сам поверил в то, чего не было.
Каждый день встречался с этим немцем в лифте. Я садился в лифт на шестом этаже, он входил в кабину на третьем. Старик был безукоризненно воспитан и приветствовал всех словами и милой улыбкой, и меня, в том числе, тоже приветствовал.
Мне казалось, что мою персону он отличал особо. Искренне был рад моему семитскому облику – этот старик. Он был так рад, что мы с ним вместе, в этом санатории, в этой кабине лифта.
Однажды он обратился ко мне по - немецки. Я ответил на английском языке, что не понимаю его слов. Старик очень удивился: как это можно не понимать нормальную человеческую речь? Судя по всему, он весело сказал мне об этом. Он вообще казался веселым, улыбчивым и добрым стариком.
И был, конечно, рад, что доживает свои дни спокойно, не погиб тогда на фронте, и не был казнен победителями. Он был рад, что может лечить свои больные ноги, ходить на концерты симфонической музыки (их часто проводили в Культурном центре санатория), а по утрам кормить котят и любоваться их играми, поддерживая славный порядок в этом парке.
Мир и покой царили в душе старика. Я знал, что его зовут Вольфганг. Замечательное имя, так звали Моцарта.
Мой знакомый старик очень любил симфоническую музыку. Однажды я слышал, как он насвистывал мелодию из Третьей симфонии Бетховена. Старик ковылял по улице имени великого, немецкого композитора и насвистывал именно эту мелодию…
Вольфганг каждый раз приходил любоваться котятами. Даже в дождь он приходил, спрятавшись под зонтом. Ящик с котятами закрывали пленкой. Котятам было сухо и тепло рядом с мамой, и старик наливал в плошку из бутылочки молоко, взятое во время завтрака. Сам старик молоко не пил никогда. Я заметил это. Следовательно, он имел полное право поить молоком котят, не нарушая порядка.
Мне он был симпатичен – этот Вольфганг. И так хотелось, чтобы он, по каким то причинам, получил в свое время «белый билет» и не служил в армии Гитлера. Я сам был готов сочинить легенду, согласно которой богатый, очень богатый отец парня, сумел купить своему сыну освобождение от армии, потому что, кроме всего прочего, ненавидел фашизм и сопротивлялся кровожадному режиму по мере сил.
Отца Вольфганга, конечно, звали Людвиг, как и Бетховена. Людвиг родил Вольфганга – это так замечательно!
Но мне пришлось забыть о своей легенде. Над парком, высоко, в чистом небе, чуть ли не каждый день оставляли свой росчерк реактивные самолеты. Однажды я увидел, с каким восторгом следил «мой старик» за следом от невидимой, воздушной машины. Рядом с ним стоял другой, пожилой немец, и Вольфганг вдруг стал показывать ладонями этому человеку фигуры высшего пилотажа. Он демонстрировал их, выпрямившись, с видимым восторгом и знанием дела.
Нет, он почти наверняка во время войны был летчиком. На «мессере» летал или на «хенкеле», был истребителем или бомбардировщиком, а вот теперь с тоской вспоминал о своих подвигах.
Понимаю, что это тоже легенда, но она гораздо ближе к действительности, чем сочиненная мной прежде….
Старики – немцы кормили котят. Старики – евреи из этого санатория не делали этого. Место было занято? А, может быть, были они не сантиментальны или не любили домашних животных?
Старики немцы и старики евреи встречались, как правило, на концертах классической музыки. Они сидели рядом и слушали бессмертные мелодии великих композиторов.
Старикам - евреям тоже было много лет. Большая часть из них чудом спаслась в свое время от тех, кто теперь сидел рядом с ними, и слушал бессмертные мелодии. Еврейские старики мирно сидели рядом с теми, кто собирался превратить их мертвые тела в куски мыла, а кожу в абажуры для ламп.
Такое было время. Оно прошло. Теперь евреи и немцы сидели рядом и слушали музыку. Иной раз (я слышал это) переговаривались по-немецки. Старики - евреи из Прибалтики, как правило, знали этот язык. Они переговаривались и улыбались друг другу: евреи и немцы. Таков был новый порядок.
Наступило, слава Богу, время улыбок. Я сам был готов улыбаться милым немецким старичкам, внимающим звукам музыки или кормящим пушистое, ушастое чудо природы.
Я улыбался. Стоял поодаль и улыбался радости немцев, их любви к живому. Улыбался, но почему не подходил близко к ним. Не знаю уж почему, но не решался сделать это…
Он не мог бы случиться - этот рассказ о немцах, кормящих котят, если бы сама жизнь не нашла для рассказа этого финал.
Не следует придумывать завязку и эпилог истории. В середине ты волен чудить, фантазировать сколько угодно, но, не увидев завязки и финала рассказа в самой жизни, лучше не браться за перо.
Возможно, кому-то эта концовка покажется случайной, ненужной и даже нелепой. Готов согласиться, что это так, но для меня история с котятами не существует сама по себе без того, что пришлось увидеть засветло, в парке. Там, как раз, я и увидел финал этого, нехитрого рассказа. Милая, ухоженная, белая кошка, самоотверженная мама веселых котят кралась в темноте, по шуршащей, мокрой листве с мышью - полевкой в зубах. Мышь была еще жива и дергала задними лапками.
Немцы в это время только просыпались и, накинув халаты, спешили в открытый бассейн, над которым, по осени, клубился пар и согревал своим теплом желтеющую листву берез и темную хвою сосен.
Комментариев нет:
Отправить комментарий