ЧЕСТЕРФИЛЬД "ПИСЬМА К СЫНУ".

 Раньше читали древних авторов, учили латынь, уважали мудрость предков. Все это в обязательном порядке входило в систему школьного образования элиты общества. Ныне, как мне кажется, единственный островок в мире, где отдаются всецело и полностью наследию отцов – это наши йешивы.

 Невежество пытается уничтожить и эти островки, но не думаю, что подобные попытки станут результативными.

 Подумал об этом, читая книгу Честерфильда «Письма к сыну». К стыду своему не был знаком с этим эпистолярным романом прежде. Читал «Письма» и думал, что только безработицей дипломированных методистов можно объяснить обилие школьных программ в том случае, когда следует всего лишь перепечатать труд английского аристократа 18 века.

 В любом случае, я бы сделал эту книгу обязательной для изучения в школах всего мира. Конечно, с комментариями, а, возможно, и с сокращениями.

 Читал Честерфильда и ругательски ругал себя, за то, что не нашел для сына своего подобных слов, не смог дать ему то, что был обязан дать. В подлой суете тяжкого быта забыл о главном, о том, что позволяет человеку провести свои дни достойно, с честью, в ладу с окружающим миром.

 Честерфильд писал своему сыну на протяжении всего срока  взросления юного создания. Он уважал своего отпрыска, а потому первые письма ребенку не так уж сильно отличаются от писем взрослому человеку.

 Вот письмо, отправленное подростку: «Помни, что всякая похвала, если она не заслужена, становится жестокой насмешкой и даже больше того – оскорблением. Это риторическая фигура, имя которой ирония: человек говорит прямо противоположное тому, что думает. И вместе с тем, это не ложь, ибо он ясно дает понять, что думает совсем не то, что говорит».

 Ну, почему я во время не сказал об этом своему сыну. Сам не раз уходил из западни лести, не верил комплиментам, боялся льстецов. Но до сих пор не знаю, как реагирует на высокие слова в его адрес мой сын.

 «Умей выбирать наслаждения сам, и никому не позволяй их себе навязывать».

 Здорово сказано! Я думаю, что половина юнцов, живущих по моде и получающих удовольствия по моде, делают это из робости перед свободой выбора, хотят быть такими как все. И, со временем, невольно становятся такими, как все, И получают судьбу скучную и тяжкую.

 «Честолюбие глупца ограничивается стремлением иметь хороший выезд, хороший дом и хорошее платье – вещи, завести которые с таким же успехом может всякий, у кого много денег, ибо все это продается».

 Нужно сказать, что сам сэр Честерфильд был человеком и знаменитым, и очень богатым. Но он твердо знал, что богатство и «честолюбие глупца» слишком часто стоят рядом. Знают ли об этом наши дети? Нет, конечно? Вот и живут от одного «выезда» к другому, от одной тряпки до другой.

 Недавно говорил с одним стариком из Западной Украины.  В Израиле он с 1956 года. О себе он поведал так: сначала жили в палатке, потом в железном фургоне, потом нам дали что-то, вроде каравана, потом была комната в квартире дяди, потом, когда женился, - своя квартира, детей становилось все больше, и квартиры наши росли…. Вот сейчас живу в своем собственном доме, совсем один живу. И думаю, что впереди у меня «квартира» совсем мрачная, тесная и незавидная. И больше ничего.

 Честерфильду не нужен был отказ сына от выезда и дома. Он просто считал, что подлинный аристократизм далек от внешних примет успеха.

 «Знания – это убежища и приют, удобные и необходимые  нам в преклонные годы, и если мы не посадим дерево, пока мы молоды, то, когда мы состаримся, у нас не будет тени, чтобы укрыться от палящего солнца».

 Честерфильд опекал сына с предельной бдительностью. С великим мастерством он вел корабль воспитания по стремнинам и минуя рифы.

 «Носи свою ученость, как носят часы, - во внутреннем кармане; не вынимай их на людях и не пускай в ход репетир только для того, чтобы все знали, что у тебя есть часы. Если тебя спросят «который час?» - ответь, но, не возвещая всем ежечасно, когда тебя о времени не спрашивают. Ты ведь не ночной сторож».

 Гордыни человеческой боялся Честерфильд. Гордыня – удел глупца и невежды.    

  «Заблуждения и ошибки в отношении взглядов, как бы грубы они ни были, если они искренни, должны вызывать у нас жалость, и не следует ни наказывать за них, ни смеяться над ними. Человека с ослепшим умом надо пожалеть так же, как и того, у кого ослепли глаза, и если в том и другом случае кто-нибудь сбивается с пути, он не виновен и не смешон».

 В том далеком веке ложные идеи «слепого разума»  не приводили к таким катастрофическим последствиям, как в наше время. И все-таки, терпимости к чужим взглядам необходимо учиться моему сыну, да и мне самому, в первую очередь, тоже.

 Возможно, это наука, которую следует постигать всю жизнь. Потому Честерфильд и возвращается к этой области знания постоянно.

 «Каждому человеку дан разум, который им руководит и должен руководить, и хотеть, чтобы каждый рассуждал так, как я, все равно, что хотеть, чтобы каждый был моего роста и моего сложения. Поэтому несправедливо преследовать, а равно и высмеивать людей за те заблуждения, которые  сложились у них в соответствии с их разумом и не могли сложиться иначе».

 Каким все-таки счастливым веком был век 18-ый. После революции во Франции о «слепом разуме» уже не рассуждали. «Слепой разум» под угрозой силы стал требовать слепоты от всего человечества. Требует и до сих пор.

 Терпимость, требовательность к себе – вот о чем без конца повторял отец сыну. Он учил его одеваться, есть, вести себя в обществе…. Учил всему, даже допустимой  реакции на смешное.

 «Стоит только человеку сесть мимо стула и свалиться на пол, и он повергает этим всю компанию в хохот, чего не могло бы сделать все остроумие мира, - вот, на мой взгляд, неопровержимое доказательство того, насколько низок и неуместен смех».

 Мы живем в век всеобщего хохота и горьких слез. Видимо, когда-то сливки общества оставляли смех простонародью, а сами не позволяли себя скалить зубы. Да и причин для горьких слез у людей в те годы было гораздо меньше.

 Впрочем, многие размышления Честерфильда имеют прямое отношение к нашему веку.

«Я просто не могу понять, как это употребление яда может быть причислено к законным средствам самозащиты. Сила может, несомненно, быть отражена силой же, но никак не предательством и обманом».

 Мы и пришли к тому, что не силой стали воевать люди, а предательством и обманом. Террор стал оружием войны. Высшая степень обмана и предательства, когда взрывается обычный рейсовый автобус, дома рушатся по ночам, когда в низ спят обитателя, а веселый спектакль в театре заканчивается взрывчаткой, дулами автоматов и угрозой смерти. Что там яд, коварно подсыпанный в чашу с вином или отравленные стрихнином пирожные.

Сила в наше время и стала синонимом предательства и обмана. Другая сила, судя по всему, осталась в том далеком, галантном веке.

 « Пожалуйста, - просит сына Честерфильд – старший. – Не допускай, чтобы увертки судейских или ухищрения казуистов вторгались в обычные понятия справедливого и несправедливого, которые подсказывают каждому человеку его собственный разум и здравый смысл».

 Вот это – наше. И уверток судей и казуистов хватает с избытком и в нашем времени. Только собственный разум и здравый смысл, похоже, в большем дефиците, чем 250 лет назад.

 Широта образования – вот основной принцип воспитательной системы Честерфильда. Читаю размышления об искусстве, поразившие меня своей актуальностью: «Предрассудок этот широк и распространялся в течение последних 600 лет: искусства и науки, оказываются, не могут процветать при абсолютизме. Там, где нет настоящей свободы, гений всегда скован».

 Что мог знать Честерфильд о подлинном рабстве человека, но догадка его верна. Вот дали свободу в России художникам разного рода, а результат нулевой. Может быть, сама страсть к творчеству – это протест против угнетения, нищеты, бесправия, рабства. А вдруг благополучный мир вокруг нас – и есть гарантия отсутствия творческого начала в человеке. Кто знает?

 Прозрение – прозрением, но все мы рабы своего времени. Вот и Честерфильд учил сына тому, что совсем не подходит нашим детям. Вот это я бы исключил категорически из «Писем» этого человека, предназначенных для изучения в школах. Нет, не так - оставил, но с пространным комментарием: «Добрая убежденность протестантов, что папа одновременно и антихрист, и вавилонская блудница, - более действенное средство против папизма в нашей стране, нежели все веские и неопровержимые доводы Чиллингворта».

 Не знаю, что там писал этот враг папы, но знаю, как легко верой простых людей в злые мифы и жестокие сказки, со временем, стали пользоваться разного рода негодяи, натравливая народ на народ и государства на государства. Делали и делают они это, используя в точности тот же принцип, который одобрял автор «Писем к сыну».

 Как истинный джентльмен из доброй, старой Англии Честерфильд старался выправить не только характер сына, но и подправить все, что с его точки зрения, нуждалось в правке. Ну, например, пьесы Вильяма Шекспира.

 «Если бы такой гений, как Шекспир, был облагорожен воспитанием, красоты,  которыми он так заслуженно вызывает наше восхищение, не нарушались бы сумасбродством и неловкостями, которые им так часто сопутствуют».

Честерфильду даже в голову не приходило, что воспитанный Шекспир не смог бы написать ни строчки. Но это вовсе не значит, что невоспитанность, как таковая, способна проложить путь в ряды гениев. Скорее всего, она надежная дорога на звание хама.

 Женский характер Честерфильд, к счастью,  не думал исправлять. Он был им вполне доволен, и здесь может в полной мере считаться человеком лишь своего века.

 «Итак, женщины – это те же дети, только побольше ростом; они прелестно лепечут и бывают иногда остроумны, но что касается рассудительности и здравого смысла, то я за свою жизнь не знал ни единой женщины, которая могла бы последовательно рассуждать в течение 24 часов кряду. Какие-нибудь пристрастия или прихоти всегда заставляют их изменить самые разумные решения».

 Честерфильд писал о женщинах своего класса. Может быть, и в наше время существуют дамы,  не  исполняющие ту или иную тяжкую работу, чтобы прокормить себя, детей, а часто, и мужа. Я с такими женщинами не знаком, потому и не могу согласиться с оценкой сэром Ч. их умственных способностей.

На этой критике «Писем к сыну» я бы и завершил урок нашим детям. Никак нельзя финишировать криками браво и аплодисментами.  В политике могут люди поверить идолу, в школьном процессе предпочтительней человеческое начало, а оно не бывает безошибочным и безгрешным.

Только подлинному гению удается жить вне своего времени и одновременно в своем веке. Не ходил в гениях автор «Писем к сыну», но педагогом он был отменным. Педагогом – мужчиной и настоящим аристократом. Именно мужского и аристократического начала в воспитании не хватает, на мой взгляд, нашим замечательным потомкам, детям 21 века.