О НАРОДНОМ ДВОЕДУШИИ

Михаил Эпштейн

Доверчивость или подлость? О народном двоедушии

На что рассчитывает российская власть: на доверчивость народа или на его подлость?

 Кажется, на доверчивость, потому что всеми средствами пропаганды создает образ врага: гейропа, пиндостан и их подпевалы, укрофашисты. Россия остается чуть ли не единственной страной, защищающей высокую мораль и идеалы против растлившегося Запада. 

Но власть делает ставку и на подлость, потому что грозит всему миру ядерным испепелением, отнимает территорию у братского народа, подрывает систему международного права, злорадствует над иноземными бедами, травит соотечественников-вольнодумцев и очевидно для всех лжет, лжет, лжет,  разжигает злость против всех "ино-" и "инако-".  И при этом пользуется возрастающей поддержкой народа.

Как совместить романтическую приподнятость пропаганды - и ее неистовую злобность?

                                                 1.

Если вдуматься, идеал и подлость не обязательно противоречат друг другу.  Есть такие идеалы, которые  особенно легко оправдывают подлость и даже подталкивают к ней. Таковы были коммунистические идеалы равенства и братства, которые не мешали миллионам людей уничтожать своих товарищей и братьев во имя тех же  высоких идей. И нельзя сказать, что люди не понимали того, что они делают. Доносительство, предательство, мстительность, грабеж чужой собственности  были включены в кодекс государственно одобренного поведения, возведены в социальную норму. Люди верили в высокие идеалы - и вместе с тем не гнушались совершать мелкие подлости, а уж крупные тем более.  Чем крупнее подлость, тем легче было ее идейно обосновать. Убить одного человека - это преступление, а сотни и тысячи - это социальная справедливость и историческое возмездие. 

Идеалы  создаются ценностным разделением: добро – зло, красота – безобразие, истина – ложь, высокое – низкое… Но есть еще одно деление, которое по сути перечеркивает все остальные: свое – чужое. Идеалы родовые, племенные, национальные, а также этнически-религиозные резко делят мир на своих - и чужих; по отношению к последним возможно любое злодейство, выступающее как доблесть и добродетель.   Патриотизм -  идеологическая мастерская таких  идеалов, которые легко совместимы с аморализмом во всем, что не касается собственно "своих". 

Часто идеалы и подлость соотносятся как цели (благие) и средства (любые). Если есть благоглупость, т.е. глупость с благими намерениями, то почему бы не быть и благоподлости? Можно ли убивать, предавать, кощунствовать с благими намерениями? Очевидно,  можно, и диапазон примеров очень широк: от Великого Инквизитора у Ф. Достоевского до Павлика Морозова в советской агиографии. Великий Инквизитор  во имя блага людей, их сытости и довольства, отнимает у них тяжелый, мучительный дар свободы.  Павлик Морозов, как и тысячи "настоящих советских людей",  повинуясь внушенным ему представлениям об общественном благе, доносит властям на своего отца.

Подлость принимается  или выдается  за нечто благотворное. ­ "подлость во спасение" (как бывает "ложь во спасение"). На благоподлости была построена - вполне гласно, официально - вся мораль  той эпохи. Сам Ленин учил: "для нас нравственность подчинена интересам классовой борьбы пролетариата... Для коммуниста нравственность вся в этой сплоченной солидарной дисциплине и сознательной массовой борьбе против эксплуататоров".[1]  Это означает на практике, как у Э. Багрицкого: "Но если он скажет: "Солги", - солги. / Но если он скажет: "Убей",- убей" ("ТВС", 1929).

Помимо благоподлости, сознательно связывающей высочайшие цели с низкопробными средствами, есть и более распространенный тип двойственного поведения, который такой связи даже и не требует.  В "Идиоте"  Достоевского рассказывается  о двух крестьянах-товарищах. Одному приглянулись серебряные часы другого, и он решил их присвоить, а чтобы не расстраивать приятеля кражей, попросту его убить. Но душа его при этом жаждала высокого, и он от всего сердца помолился Богу, заранее попросил у него прощения, а затем, исполнившись истинно христианского духа, топором порешил товарища и часы взял себе. Как совместить эту молитву и убийство? Набожный убийца действует сразу по обоим побуждениям, даже не пытаясь их как-то соотнести.  "Уж до того верует, что и людей режет по молитве", -  хохочет Рогожин в ответ на эту историю, рассказанную Мышкиным. Классический пример двоедушия:  человек следует двум несовместимым принципам, даже не задумываясь о том, что здесь может быть проблема выбора.

Одним из первых эту поразительную черту народного двоедушия подметил А. Пушкин. В повести "Дубровский" Архип-кузнец поджигает барское поместье, ничуть не жалея гибнущих там людей, - и вместе с тем, с опасностью для жизни, влезает на горящие балки и спасает кошку. 

"Стеклы трещали,  сыпались, пылающие бревны  стали падать, раздался жалобный вопль и крики: "горим, помогите, помогите"... Архипушка,  - говорила ему Егоровна, - спаси их, окаянных, Бог тебя наградит.   - Как не так, - отвечал кузнец…

В  сию минуту новое  явление привлекло  его внимание; кошка бегала по кровле пылающего сарая, недоумевая, куда спрыгнуть… Мальчишки помирали  со смеху, смотря на ее отчаяние. - Чему смеетеся, бесенята, - сказал им сердито кузнец. - Бога вы не  боитесь - божия тварь  погибает, а  вы  с  дуру радуетесь  -  и  поставя  лестницу  на загоревшуюся кровлю, он полез за кошкою…"

Нельзя не заметить пушкинской иронии по отношению к "набожному" Архипу, который людей сжигает, а кошку спасает из огня.  Архип не двуличен, не кривит душой. Он двоедушен. Срединная часть души, собственно человеческая, выпала, - или скорее еще не народилась. Это примитивный дуализм, когда человек ведом двумя импульсами, не отдавая себе отчета в их несовместимости. Там, где в душе должно быть целое, образуется расщелина.                                                   

                                                   2. 

Философ Сергей Аскольдов, размышляя в 1918 г. о причинах русской революции, описывает третье, недостающее начало в  народной душе как собственно человеческое:  "В составе же всякой души есть начало святое, специфически человеческое и звериное. Быть может, наибольшее своеобразие русской души заключается, на наш взгляд, в том, что среднее, специфически человеческое начало является в ней несоразмерно слабым по сравнению с национальной психологией других народов. В русском человеке как типе наиболее сильными являются начала святое и звериное".[2]

Эта странная нравственная развинченность, расхлябанность души была подмечена Достоевским, точнее, его "подпольным человеком", как характернейшая черта соотечественников, не только из народа, но и образованных классов.  В "Записках из подполья" противопоставляются два типа романтиков: европейские и русские. Европейский романтик устремлен в надзвездные выси и уже ничего другого не видит вокруг себя,  душа его парит высоко. Русский же романтик спокойно может вести себя преподлейшим образом, - и на высоте его идеалов это никак не скажется.  Он даже любит совмещать одно с другим, не делая никаких усилий, чтобы их опосредовать.

"Широкий человек наш романтик  и первейший плут из всех наших плутов... <...> Многосторонность   необыкновенная!   И    какая способность к самым противоречивейшим ощущениям! …Оттого-то у нас  так  и  много  "широких  натур", которые даже при самом последнем паденьи никогда не теряют своего идеала;  и хоть  и  пальцем  не  пошевелят  для  идеала-то,  хоть  разбойники  и   воры отъявленные… Только  между  нами  самый  отъявленный подлец может быть совершенно и даже возвышенно честен в душе, в то же  время нисколько не переставая быть подлецом".

Можно назвать это  инфантилизмом, нравственной незрелостью. З. Фрейд находил ее в личности самого Достоевского, в глубинных традициях русской "психеи":  совершать преступления - искренно каяться в них - и совершать новые. Двигаться по кругу, не восходя на ступень сознательного душевного роста:

"Кто попеременно то грешит, то, раскаиваясь, ставит себе высокие нравственные цели, - того легко упрекнуть в том, что он слишком удобно для себя строит свою жизнь... Этим он напоминает варваров эпохи переселения народов, варваров, убивавших и затем каявшихся в этом, - так что покаяние становилось техническим приемом, расчищавшим путь к новым убийствам. Так же поступал Иван Грозный; эта сделка с совестью - характерная русская черта. Достаточно бесславен и конечный итог нравственной борьбы Достоевского. …Он вынужденно регрессирует к подчинению мирскому и духовному авторитету - к поклонению царю и христианскому Богу, к русскому мелкодушному национализму, - к чему менее значительные умы пришли с гораздо меньшими усилиями, чем он".[3]

Варварская мораль не исключает идеалов - племенных, патриотических, религиозных, но вместе с тем допускает любое злодейство и подлость по отношению к чужим. Это резко двуполярное деление мира на "своих" и чужих" и есть признак варварства, которое не знает промежуточной, цивилизованной зоны, собственно человеческой. Под варварством я в данном случае имею в виду не историческую, а нравственную ступень, на которой может находиться как индивид, так и целое общество. У такого общества есть свои идеалы и свои пороки, но между ними отсутствует связующее звено, а именно работа совести. Одна душа, "святая", не со-ведует другой, "звериной". 

Это даже нельзя назвать криводушием, когда что-то скрывают от других или от себя. Такая двойственность по-своему прямодушна - душа движется по двум прямым, которые как будто ничего не ведают друг о друге. Это "евклидова" мораль: параллельные не пересекаются.

                                                            3.

В России чем глубже пропасть между идеалом и фактом,  тем больше она импонирует массе. Пропаганда лжет настолько лихо и нагло, что  почти откровенно, – в расчете, что народу даже и ложь понравится, если она "наша", нам льстящая, а их "уделывающая". Такую "правильную", "патриотическую" ложь встречают даже с особым воодушевлением. "Распятый мальчик на площади"– это круто, вот молодцы! Наглость обмана и оправданное им кровопролитие  как бы служат гарантией того, что лгущий –  свой, до гробовой доски, поскольку он теперь повязан ложью и кровью.   Боязливая ложь может уклоняться от истины на несколько градусов, ложь посмелее -  на прямой угол, а совсем отважная – на 180 градусов, т.е. прямо обратна истине.

Давайте оценим степень этой отваги на самых авторитетных примерах.

"Люди в разных странах, на разных континентах должны помнить, что уверенность в собственной исключительности и попытки любыми средствами реализовать геополитические цели, пренебрегая нормами международного права, могут привести к страшным последствиям" (14. 10.2014).[4]

"Другие государства открыто заявляют о своих геополитических претензиях, не останавливаются перед открытым вмешательством во внутренние дела независимых государств" (21.1.2015).[5] 

Кто это говорит, отстаивая интересы международного правопорядка против геополитических претензий и вмешательства во внутренние  дела независимых государств? Генсек ООН?  Президент США? Римский Папа? Либеральная европейская пресса?  Нет, это говорит президент той самой страны, которая под его руководством присоединила к себе часть другого государства и ведет войну на его территории, нарушив международные договоры и сломав систему безопасности, которая  семьдесят лет укреплялась в Европе и обеспечивала ей мир.

Как расценить мораль и психику человека,  который вещает не просто ложь, но антиистину, с поворотом ровно на 180 градусов? Обвиняет других именно в том, что в этот момент делает сам на глазах у всего мира?  Такое "обратность", без отклонения хотя бы на один градус, не может быть случайной и не предназначена вводить в заблуждение: она рассчитана со снайперской точностью. А цель, очевидно, простая: продемонстрировать глубочайшее презрение ко всему миру - и тем самым расположить к себе соотечественников. Чем? Да именно дерзостью и бесшабашностью лжи - как пощечиной наотмашь.  Чего уж там трусить и кривить душой!  Пусть западные лгут украдкой, вполсилы, делая вид, что у них еще осталась совесть. Нам терять нечего,  мы идем напрямик: в бою - против врага, в лжи - против истины.

Власть бравирует обманом как удалью, подмигивая массам и встречая их поощряющий прищур. Дескать, понимаем, сами такие.  Обойтись без лжи вроде даже неприлично – люди решат, что ты  их не уважаешь, если,  вовлекая в подлое дело, не взываешь при этом к их добрым чувствам.  Все понимают, кто напал, кто украл, но при этом нельзя обойтись без призывов к честности и справедливости. Чем разнузданнее действия, тем пристойнее должны быть мотивы и лозунги. Власть не станут уважать, если она просто призовет к экспансии; а вот если власть скажет, что мы защищаем мир от хунты и фашистов, но при этом подмигнет нам, как сообщникам, -  значит, нас уважают, и мы в ответ ее уважаем. Если нам протрубили все уши, какие мы благородные и духовные, а одновременно ведут нас на разбой и  дают понять, что между моралью и бытием есть зазор и иначе быть не может,  в реальном мире живем, - то это нам в самое большое удовольствие, потому что мы и морально высоки, и геополитически побеждаем, а значит, в двойном выигрыше. 

Конечно, нельзя одни и те же свойства приписывать всему народу. Перефразируя Ларошфуко, можно сказать, что ни один народ не отличается так от других, как временами от самого себя. У народа есть совесть, и есть люди, ее олицетворяющие. Но почти во все времена  власть поощряла худшее в обществе, то, что укрепляло ее господство. Пропаганда столь груба и истерична и не стесняется подделок потому, что знает:  именно это и оценят массы,  которые любят лукавство и игры с Лукавым. Так уж испокон веков повелось на Руси: раскол между ритуалом и поведением. Мораль должна быть заоблачной, вербальные обряды соблюдены - и тогда всё позволено. Подлость не столько в низком поведении, сколько в праве на  полную его нестыковку со словами и даже обратность им.  Вот где воистину широк человек – a попробуй его сузить, если он раскинулся на седьмой части земли, да и она ему тесна, подавай шире.

Следует отметить разницу между двоемыслием советской эпохи и двоедушием нынешней.  Тогда двоемыслие принимало форму раздвоенности целей и средств.  Нельзя чистенькими ручками создавать общество будущего - приходится пачкаться в грязи и крови, но мысль обращается к высокому и безупречному будущему,  и мы - ведущие и знаменосцы всего человечества. Сейчас ни о будущем, ни о прогрессе, ни о человечестве, ни о каких-либо других универсалиях речь не идет, подскольку никакая мысль, даже в форме двоемыслия, не востребована. У советского человека порой еще возникал внутренний конфликт между идеалом и бытием, сейчас это сглажено, поскольку нет никакого разрыва между будущим и настоящим, между целями и средствами. Бесцельная война, без идеалов, без будущего – война как состояние проголодавшегося государственного организма, ищущего удобоваримой пищи.   

И в народе все проходит под знаком удобоверия - когда любые внутренние конфликты решаются не драматически, не трагически ("наступить на горло собственной песне"), а поиском наибольшего комфорта. Веришь в то, во что удобнее всего верить. Ведь недаром начало нынешнего века общество провело под знаком гламура, глянцевой бесконфликтности, и теперь ее уроки применяются к ситуации прямо противоположной, не благополучно-сытой, а предельно тревожной, чреватой лишениями и жертвами.   Новейшая пропаганда все равно настроена на гламур - это большой шаг вперед по сравнению даже с "оптимистической трагедией" советской эпохи. Тогда все-таки была трагедия, разрыв с прошлым, жертвы в настоящем - и вера в будущее. Сейчас нет разрыва времен, нет ни трагедии, ни оптимизма, есть некое подвешенное состояние, в котором всем хочется расслабиться и получать удовольствие. Это и есть удобоверие как стремление к максимальному душевному комфорту даже тогда, когда внешние обстоятельства не дают для этого оснований.

Для некоторых наибольший комфорт сопряжен, напротив, с полным недоверием. Но это тоже удобная позиция, так сказать, гламурной чернухи. Недавно мне написал один студент из Петербурга, проходивший стажировку в британском университете, владеющий английским и, по отзывам моих коллег, вполне развитый, мыслящий, любознательный. Он прочитал мою статью "Кризис - это суд. Над собой" и не понял,  за что России себя судить. "Что же мы сделали плохого и в чём нам нужно оправдываться перед "международным сообществом", которое даже не народ и не народы, а всего лишь узкая плёнка "элиты", покрывшая собой весь бесконечный океан человечества и от его имени дерзающая провозглашать истины?" Я послал ему ссылки на ряд публикаций, с фактами и мнениями, отличными от официальной телепропаганды. На что он мне ответил с заметным раздражением, что не доверяет ни российской, ни западной прессе, а поэтому предпочитает оставаться в области философии и искусства.

Вот такая грустная история, типичная для времени "кризисного гламура". Человеку удобно ни во что не верить, а пребывать над схваткой,  зажмурясь и затыкая уши. Удобоневерие по сути мало чем отличается от удобоверия - это все та же позиция безразличия к истине и исторического сомнамбулизма. От двоедушия до малодушия - один только шаг.

[1] "Задачи союзов молодежи" (1920).

[2] С. А. Аскольдов. Религиозный смысл русской революции (1918). В кн. Вехи. Из глубины. М., изд. "Правда", 1991, СС. 225, 230.

[3] http://www.vehi.net/dostoevsky/freid.html

[4] http://lenta.ru/news/2014/10/14/putin2/

[5] http://echo.msk.ru/blog/echomsk/1477994-echo/

Теги: общество, ложь, пропаганда, народ, идеалы, подлость