ТИШИНА ПУСТЫНИ

  

Года два назад очередной ученый-фокусник из Еврейского университета в Иерусалиме сделал «выдающиеся» открытия: он стал утверждать, что пророк Моисей находился под воздействием психотропных веществ, когда получил 10 заповедей на горе Синай.  Вместе с тем, как подчеркнул ученый, далеко не каждый после употребления таких растений создает Тору. "Для этого нужно быть Моисеем", - заключил он. И на том спасибо. Я же уверен, что наркотики тут не причем. Моисей ушел от толпы в тишину и одиночество, чтобы получить Закон. Вот он настоящий, благотворный наркотик: тишина и одиночество.

 Сильнейшее впечатление в моей жизни –  Синайская пустыни. Группа была большой: народ галдел, смеялся, шаркал ногами, спорил. И вдруг необоримо потянуло прочь, подальше от суеты слов и движений. Передо мной было чудо Белого каньона, туда и ушел, трусливо узнав прежде, что направление движения группы совпадет с моим «бегством».

 Шел быстро по мягкому, похожему на пшеничную муку, песку.  Километра через два остановился и услышал нечто совершенно фантастическое:  настоящую тишину. Совсем не ту – любимую, лесную, а подлинную, чистую тишину - без пенья птиц, шуршания листвы, даже скрипа каменистой почвы под ногами. Я замер, я боялся пошевелиться, чтобы не нарушить своим, тяжелым дыханием внезапное, волшебное безмолвие природы.

 Восторг первой минуты прошел. Я сел на плоский камень, нагретый зимним солнцем пустыни, но сразу же поднялся, испугавшись тепла и уюта отдыха. Мне показалось, что тепло и уют способны разрушить святость тишины. Я должен был, я был просто обязан превратиться в камень, отлитый временем… В серый камень Синайской пустыни.

 Как известно, «мертвая вода» способна оживить человека. Так мертвая тишина Синая вернула меня к самому себе. Я вдруг услышал самого себя, не только услышал, но даже увидел.  И то, что увидел, мне совсем не понравилось. Все было не так: я не так жил прежде, не то делал, не то делаю. И жилище мое тех времен, с окнами на шумную трассу, показалось мне настоящим адом. Я ужаснулся своей страсти к словам, и увидел себя тонущим в болоте неуёмной болтовни. Я вдруг понял, что нет ничего красноречивей тишины, что не способность продлевать паузу – не только грех плохого актера, но и мое, личное несчастье.

 Я понял вдруг, что жизнь в лязге железа, в криках и плаче, воплях, шепоте – сформировала мое порочное сознание, что полная неспособность уйти от ржавого скрежета современной цивилизации, не дала мне возможность сделать то, что я должен был сделать. Я понял смысл Исхода в тишину пустыни. И понял, что нет большей благодати, чем эта волшебная тишина и одиночество в этой тишине.  

 Природа сама дарует человеку часы благодатной паузы, часы сна, но эти минуты в Белом каньоне Синайской пустыни,  минуты сна на Яву,  минуты радости и стыда, всю жизнь, наверно, буду помнить, как дар особый.

 Тогда, в ущелье, я попытался услышать Бога. Я знал, что только сейчас это возможно, но нет  - моя суть, насыщенная пустыми словами и звуками, была глуха и  бездарна. Я все еще не мог думать и творить под  диктовку Всевышнего. Сколько же нужно лет и столетий прожить в безмолвии  пустыни, чтобы обрести  силу творчества. Не потому ли так долго дышали этим воздухом праотцы наши, сохраняя силы краюхой хлеба и глотком воды, потому что настоящая тишина не терпит ничего лишнего. Им нужна была долгота лет, чтобы приблизиться в тишине к бесконечности Вселенной.

 Я поднял голову, и небо над головой показалось мне совсем не таким, каким оно было всего лишь час назад. Я увидел странное «опрокинутое» небо, выжженное чистотой воздуха и ярким солнцем до полной прозрачности. Небо не было голубым или синим – оно, будто отражало «снежный» покров под моими ногами. Я видел седое, древнее, мудрое небо с какой-то другой планеты.

 Тишина начинала творить чудеса. Я был готов к ним. Человек в пустыне всегда готов к чуду миражей, к чуду исполнения желаний и недостижимости этого чуда…. И вдруг все обрушилось. Скрипели голоса, и скрипел песок под ногами моих спутников. Знакомый смерил «наркомана» подозрительным взглядом.

 - Ты чего тут? – спросил он, нахмурившись, словно увидел на моем лице непонятные, странные перемены. Наверно, были они – тогда, в пустыне – отражением десяти минут тишины, случайным даром благословенной паузы.

                                        2000 г.