Пиковая драма

Юрий Магаршак и Борис Григорьевич Магаршак

Трагедия произошедшая при исполнении оперы "Пиковая Дама" в Кировском театре в 1937 году

Сижу у Родителей в их Нью Йоркской квартире. Слушаем прекрасно сделаный лет тридцать назад фильм по опере Пиковая Дама. Хорошие голоса. Хорошие краски. Хорошая погода. Хорошее самочувствие. Идиллия одним словом. И вот, когда Герман, которого играл (но не пел) знаменитый киноактер Стриженов, а пел (но не играл) не менее знаменитый тенор Анджапаридзе, пропел знаменитое: “Что наша жизнь? Игра! ” мой папа вдруг оживился и вспомнил. 

Вспомнил, как шесть десятков лет назад, в 37 году он был в Ленинградском Кировском Театре, в дореволюционную бытность Мариининском (которому кстати сказать, его дореволюционную бытность недавно вернули). Давали (как тогда говорили) Пиковую Даму, где партию Германа исполнял знаменитый тенор Печковский (Замечу, кстати, что, в отличие, например, от Италии, тенор в России может быть знаменитым – но не более. Великим в России может быть только бас. А бас в русских операх - как заметил самый известный российский бас 21-ого века - это такой низкий бас, что всем басам бас. По сравнению с басовыми партиями русских опер басовые партии в операх Верди и Моцарта - баритоны. Информация к размышлению - или просто некстати). Тридцать седьмой год, повторяю. Петербургская осень. Ноябрь уж наступил Погода мерзкая. Климат кошмарный. Жизнь, сами понимаете, в полной гармонии с погодой и климатом. Борьба с вредителями. Дружные всенародные подьемы следуют один за другим. Процессы над изменниками и уклонистами. Радость от ритма марша в котором идут. Сурово насупленные надбровные дуги. Бурные и самозабвенные ликования. Население охваченное поголовной бдительностью. Бессонные ночи в ожидании стука в дверь. Здравицы вождю. Десять лет без права переписки. И на таком жизнеутверждающем фоне разворачивается сюжет оперы как бы занесенный из другого мира – мира нарядно одетых людей и нормальной жизни. С балами, на которых танцуют мазурки, и игорными домами, в которых выигрывают деньги. Без классовой борьбы, всенародных подъемов, приговоров врагам, радости от марширования, очередей у окошечка НКВД, коллективного ликования и всего остального. Жизни, похожей на сказку, не смотря на безумие Германа и самоубийство Лизы в Лебяжьей канавке. Которые сравнительно с реальностью, окружающей сцену со всех сторон, казались публике просто мелкими неприятностями, о которых она могла только мечтать. Да и то молча Можно было даже сказать, что оба главных героя оперы сравнительно легко отделались. И в самом деле: им бы наши заботы! Я имею в виду заботы тридцатых годов. А, впрочем, и последовавших за ними. Вплоть до того светлого времени, которое жизнеутверждающе окружает нас с вами сегодня со всех сторон.

И вот, когда Герман-Печковский, в полном соответствии с либретто, поставив на семерку и выиграв во второй раз за вечер (ну а за все постановки оперы в совокупности наверно, в двухтысячный) пропел знаменитое:

 “Что наша Жизнь?"

…он сделал паузу – знаменитую ПАУЗУ, известную всем Ленинградским опероманам как пауза Печковского,

во время которой зал замер, улавливая каждую вибрацию, каждый шорох и каждый нюанс тембра прославленного голоса, доносимого до самого последнего ряда самого последнего яруса; глаза затуманились,

а в мозгах (моего восемнадцатилетнего папы, как и пяти тысячах полушарий головных мозгов остальных зрителей) проносилось, как эхо:

Что наша жизнь? Что наша жизнь???… 

и пространство между сценой и зрителями наполнилось чем то неведомым и невиданным, делая зримыми не только звуки, но и тишину между ними - чудо производимое настоящим искусством на его настоящих ценителей

и

даже на настоящих невежд,

зал, повторяю я, сидел, как один человек, завороженно замерев, и, превратившись в одно суперживое существо,

ждал известного со школьной скамьи ответа на вопрос,

что же собственно есть наша жизнь,

не вполне совпадающего с марксизмом-ленинским,

но в силу его классичности признанного кем-то,

не исключено даже что лично Вождем,

безвредным и потому допустимым к публичному произесению в арии;

а пауза меж тем все длилась и длилась, и вопрос

Что наша жизнь?

Что наша жиизнь??

Что наша жииизнь???…

вот вот должен был разрешиться в полном соответствии

с либретто и партитурой,

все вдруг услышали, как чей-то густой и раскатистый баритон с галерки четко пропел, идеально попав в тональность, мелодию и ритм: 

 Говноооооооооооо!”

В зале начался гомерический хохот. Сменившийся бурей оваций. Потом опять хохот. Потом опять овация. Смеялись все. За исключением Германа-Печковского. Который молча стоял посреди сцены и тоже трясся, но было не вполне ясно, от смеха ли.

И когда он все же пропел каноническое: «Игра» – как то сумбурно и невпопад (а впрочем, как после такого вмешательства жизни в либретто пропеть впопад, я не знаю. С какой интонацией вы бы пропели слово ИГРА после подобного кренделя, будь вы Печковским и окажись на месте Печковского? А?) в зале вдруг стало тихо. Так тихо, что было слышно, как скрипнули чьи то сапоги и видно, как кто то, чеканя шаг ими, вышел из царской ложи.

Здание театра Оперы и Балета (традиционно употребляемых в этом словосочетании в единственном числе, почему-то), разумеется, было мгновенно оцеплено. Люди в штатском и в не штатском, с собаками и без собак искали врага народа, давшего ответ на вопрос: Что Наша Жизнь? - идущий в полный разрез с действительностью и ее высшей формой – пролетарской диктатурой. Нашли ли этого баритона, а если да, то какое справедливое возмездие он понес, было ли заведено дело на смешливых сообщников диверсанта и имело ли это происшествие последствия для знаменитого тенора Страны Советов Печковского, неизвестно. Известно только, что когда мой молодой папа через несколько лет пошел на Пиковую Даму в следующий раз, Печковского уже не было. Ни на сцене, ни в театре, ни даже среди фотографий актеров. Его уже посадили. Но за что именно и инкриминировали ли певцу паузу между словами Игра и Жизнь, сыгравшую наруку врагу и позволившую тому произвести диверсию, отец мой не знает. Более того: многие годы об этом происшествии он вообще никому не рассказывал. Вплоть до того времени, когда бояться расстрела за подобный рассказ было уже нечего, когда за него можно было получить всего навсего семь лет-восемь лагерей строгого режима, не более.

===================================================================

ПОСЛЕСЛОВИЕ ИЗ БУДУЩЕГО. 9.5.2015

Дамы и господа. Рассказ о произошедшем в Кировском театре в Большой Террор, который мне прислали из разных стран и гуляющий по интернету, как вольный ветер, неплох. У меня к варианту, который прислали в рассылке примерно двухсотым в списке, только один комментарий: текст, путешествующий по Земле, как свет по Вселенной, и размножающийся, как кролики, искажен до безобразности и ухудшен при плагиате. События якобы происходили с кем-то неведомым (возможно что с автором рассылки, фамилия коего обозначается, на что в измененном тексте есть четкий намек) В то время как это написанный мною рассказ о том, что в самом деле происходило с моим отцом Борисом Григорьевичем Магаршаком в 1937 году (читай выше), который он мне поведал. О событии, которое он видел своими глазами и слышал своими ушами. Опубликованный после распада Союза и перепечатанный рядом изданий под моим, Юрия Борисовича Магаршака, именем. Со ссылкой на свидетеля и риссказчика, Бориса Григорьевича Магаршака. Кроме того, я неоднократно рассказывал эту историю, когда приходилось к слову, в аудиториях и в эфире, в частности на первоапрельском часе по всеамериканскому радио Надежда, в Дубне, при встречах с студентами в Москве и Санкт-Петербурге, и много еще где и когда.

То, что рассказ о добавке к арии Германа стал народным и гуляет по интернету, как анекдоты: из уст в уста - приятно, хотя всякое ли бытие лучше, чем небытие и забвение, сакраментальный безответный вопрос. Но все же я не до такой степени народный фольклер чтобы меня искажать и не упоминать автора. Равно как и его рассказавшего Бориса Григорьевича Магаршака, отца моего. 

Для восстановления правды, а также первоисточника, воспроизвожу рассказ-трагифарс в том виде, в каком он написан. Если пошлете всем, от кого получили искаженные версии, буду признателен. А также и всем, кому может быть интересен и сам рассказ, а с ним и проблема, в связи с распространением по миру трагибыли во время Большого Террора  открывшаяся. Чтоб, коль скоро история о Ариией Германа в эпоху Большого Террора продолжает полет по эфиру и волнам интернета, то по крайней мере распространялась без искажений.

А рассказ в самом деле забавый и страшный в одно и то же самое время.

Как, впрочем и российская жизнь. В прошлом, настоящем и будущем. 

С уважением и улыбкой

Юрий Магаршак

физик, Dr-Prof. И немножко пописыватель

1983-2003 годы

Ленинград - Нью-Йорк