Суд над Иисусом. Версия Давида Флюссера
В ночь на понедельник, 25 ноября, в Иерусалиме в возрасте 85 лет умер Михаил Хейфец – писатель и журналист, занимавшийся в СССР правозащитной деятельностью.
В 2000 году Михаил Хейфец выпустил книги “Суд над Иисусом. Еврейские версии и гипотезы” (издательство Даат). Предлагаем нашим читателям отрывок из этой книги.
…Возможно, я ошибаюсь (кого-то мог пропустить в своих чтениях), но, кажется, кардинальный поворот в интересе евреев-интеллектуалов к образу и истории рабби Йешуа из Нацерета начался в XX веке (разумеется, речь веду о евреях, остававшихся верных своему народу и религиозной традиции). Исток приоткрыл, думается, лидер-основоположник культуры сионизма, историк и литературовед Йосеф Гдалия Клаузнер. В 1922 г. Й.-Г. Клаузнер выпустил монографию «Йешу ха-Ноцри, зманно, хайяв ве-торато» («Иисус из Назарета, его время, жизнь и учение»), вскоре переведенную на многие европейские языки. Естественно, сионист живописал Иисуса как гордого еврея, верного своему народу и осознававшего себя еврейским Мессией.
Клаузнер был поддержан своим великим современником, философом Мартином Бубером (к слову, страстным поклонником, собирателем и издателем хасидских сказаний). Вот что Бубер писал в «Двух типах веры»: «Я с юности воспринимал Иисуса как моего великого собрата… Мое собственное, по-братски заинтересованное отношение становилось все прочнее и чище, и сейчас я смотрю на него более прямо, чем когда-либо. И сильнее, чем когда бы то ни было, убежден: ему подобает занять важное место в истории веры Израиля».
Самым интересным исследователем в ряду этих сионистов мне видится упоминавшийся выше на этих страницах мой современник, нынешний почетный профессор Иерусалимского университета Давид Флюссер.
Немного о его научной судьбе. Давид (Густав) Флюссер родился в сентябре 1917 г. в Вене, выучился в Праге (специализация в университете — классическая филология и германистика). В 1939 г. переехал в Эрец-Исраэль, где изучал еврейскую историю. С 1955 г. доктор, с 1962 г. профессор Иерусалимского университета. Огромное воздействие на научную судьбу Флюссера, если судить по его трудам, оказали открытые в годы его молодости и позже тщательно им изученные «кумранские свитки» Мертвого моря. Именно новые источники убедили этого персонажа нашего эссе в еврейском происхождении христианства. В 1968 г. он издает самый популярный свой труд — «Иисус», в котором в максимально сконцентрированной форме изложил новаторские идеи по теме. Затем последовал «Иисус в контексте истории» (1969 г.) и, наконец, главное произведение — «Ха-яадут и мекорот ха-нацрут» («Иудаизм и происхождение христианства», 1979 г.)
В послесловии к русскому изданию «Иисуса» (оно вышло в свет в 1991 г., перевод Б. Тищенко, редакция С. Лезова) Флюссер так сформулировал главную идею и задачу этой работы:
«Среди ученых я отнюдь не единственный, кто на основании критического анализа источников пришел к выводу, что Иисус был верным своей религии евреем и что он был убит оккупационными властями в качестве такового. На протяжении человеческой истории подобная судьба постигла миллионы его собратьев по крови. Если моя книга хоть немного помогла читателю осознать, что жизнь Иисуса — жизнь еврея, она тем самым облегчила правильное восприятие слов Иисуса и понимание его судьбы» (32).
В этом эссе я для изложу аргументы и теоремы сочинения иерусалимского профессора.
Поскольку Давид Флюссер соблюдает «мицвот»-религиозные заповеди, он методологически подходит к образу древнего рабби-проповедника из Галилеи, прежде всего, согласно меркам своей религии. Собственно, именно этот, единственно возможный для него прием сделал его труд тем сочинением, которое считают выдающимся даже в безбрежном океане нынешней христологической литературы.
Меркой иудаизма по сути является такой, обычно непривычный в европейской среде критерий. Центральным пунктом поведения верующего иудея считается не собственно вера в Единого Бога (это условие как бы само собой и разумеется), но внешнее соблюдение заповедей-«мицвот», разработанного на все случаи жизни ритуала. И пока формальные заповеди в поведении еврея соблюдаются, завет с Богом считается нерасторжимым — вопреки любым идейным конфликтам, сомнениям, отклонениям в сфере догматики и религиозной политики…
В этом состоит отличие еврейской, возможно, и любой западно-азиатской культуры от культуры европейской, сформированной в лоне греко-римской традиции. Европейская традиция куда меньше, чем в азиатских странах, включает в себя органичным элементом разноообразные ритуалы и церемониальные правила — «с яствами, питиями и омовениями» («Послание к евреям» 9, 10). Европейцы в своем религиозном поведении — люди, намного более свободные, чем обитатели азиатского континента. Эту особенность, это отличие от евреев и от прочих соседей по континенту обозначено уже в одном из основополагающих христианских документов («Первое послание к коринфянам»): «Все, что продается на торгу, ешьте без всякого исследования для спокойствия совести: ибо Господня земля и все, что наполняет ее. Если кто из неверных позовет вас и вы захотите пойти, то все, предлагаемое ими, ешьте без всякого исследования» (10, 25–28). «Свободное от Закона отношение к жизни, — характеризует ситуацию Д. Флюссер, — есть характерная черта европейской цивилизации. Если бы христианство вначале распространилось в восточном, азиатском регионе, то в нем на почве еврейского Закона, вероятно, много больше развилась бы ритуально-церемониальная сторона. В противном случае оно не смогло бы быть естественной для этого региона религией» (33).
Иудей по вере Д. Флюссер в своем сочинении «выверяет» все поступки законоучителя из Нацерета по меркам не его учения, так сказать, его «идеологии», но по соответствию его поступков современному для Йешуа еврейскому Закону.
И вывод профессора таков: судя по Евангелиям, ни разу за всю жизнь Йешуа не нарушил ни одного правила современного ему еврейского ритуала. Все разночтения, которые удалось выявить в текстах, объяснимы либо разницей в толковании тех или иных еврейских обычаев в их иудейском и галилейском вариантах (например, как растирать в субботу подобранные на поле колоски, если путникам вдруг захотелось есть в дороге, а запасенной еды не имеется? В Иерусалиме полагали, что это можно делать только пальцами, галилейские же провинциалы позволяли себе использовать всю ладонь. Ученики Йешуа поступили по принятой именно в Галилее традиции, отметил Флюссер). Другой случай: в Иерусалиме считалось необходимым проводить ритуальное омовение рук дважды — перед едой и после нее. В Галилее же поступали по-старинному — мыли руки лишь после еды. Так делали и апостолы. Но это был еврейский, хотя и местный ритуал).
Иногда расхождение Йешуа с ритуалом, в котором его пробовали обвинить, объяснялось недостаточно внимательным понимание деталей происходившего. Например, существовал запрет на занятие исцелением больных в день субботнего отдыха — если не имелось непосредственной угрозы жизни пациенту. Йешуа же исцелил в субботу некоего сухорукого — «и рука стала здоровая». Являлось ли сие нарушением субботы? Вроде бы — да: ведь болезнь была хроническая, от сухой руки больной не мог внезапно скончаться. Но Флюссер обратил внимание своих читателей на два незаметных по началу обстоятельства: первое — что исцеление прозведено не физическим действием, а словом («Вытяни свою руку!»), а слово использовать в субботу по Закону можно. Главное же — Иешуа умышленно свершил акт этого исцеления в субботу, чтобы продемонстрировать своим землякам новый, открытый им моральный принцип: «Случилось же в другую субботу же войти Ему в синагогу и учить. Там был человек, у которого правая рука была сухая. Книжники же и фарисеи наблюдали за ним, не исцелит ли в субботу, чтобы найти обвинение против него. Но он, зная помышления их, сказал человеку, имеющему сухую руку: „Встань и выступи на середину“. Тот встал и выступил. Тогда сказал им Иисус: „Спрошу вас: что должно делать в субботу — добро или зло? Спасти душу или погубить?“ Они молчали. И, посмотрев на всех, сказал…: „Вытяни свою руку“. И… стала рука здоровой… Они же пришли в бешенство: „Что нам делать с Иисусом?“» (Лк 6, 6–11). То есть он доказывал им: делать в субботу добро — вопреки их мнению, дозволено Законом. Даже если он ошибался, это не было сознательным нарушением Закона, а аргументом в религиозном споре относительно дозволенного и недозволенного в субботу.
Принципиально же, размышляет Флюссер, у Иисуса не могло возникнуть разночтений с Законом: по высказанным им самим представлениям, на Законе держится мир: «Истинно говорю вам: доколе не прейдет небо и земля, ни одна нота и ни одна черта не прейдет из Закона, пока не исполнится все» (Мф, 5–18). В евангельских документах об Иисусе говорится так: «Он рожден под Законом» (Гал, 4, 4) «Он сделался служителем для обрезанных — ради истины Бога» (Рим. 15. 8).
Еще один пункт, зафиксированный автором-иудеем: проповедь Иисуса обращена именно к тем евреям, что соблюдали ритуальные традиции: «Не выходите на дорогу народов и не входите в города самаритян, — наставляет он своих апостолов, — а идите лучше к потерянным овцам дома Израилева» (Мф, 10, 5–6). Конечно, встречаются в Евангелиях и случаи служения Иисуса неевреям, например, особо выделяемая профессором история с римским сотником:
«У одного сотника слуга… был болен при смерти. Услышав об Иисусе, он послал к нему иудейских старейшин — просить исцеления. И они… просили убедительно, говоря: он достоин, чтоб ты это сделал для него, ибо любит наш народ и построил нам синагогу. Иисус пошел с ними. И когда уже был недалеко от дома, сотник прислал к нему друзей — сказать ему — „не трудись, Господи! Ибо я недостоин, чтоб ты вошел под кров мой. Потому и себя самого не почел достойным придти к тебе. Но скажи слово — и выздоровеет слуга мой. И я тоже подвластный человек, но имея в подчинении воинов, говорю одному: „Пойди“ — и он идет, другому: „Приди“ — и он приходит, третьему — „сделай то“, и делает….Иисус удивился и сказал идущему за ним народу: „И в Израиле я не нашел такой веры“. Посланные, воротившись, нашли слугу здоровым“» (Лк. 7, 2–11).
Примечательным мне показалось такое обстоятельство: у Давида Флюссера, человека религиозного (хотя принадлежащего к иной конфессии, чем христианство), я наблюдаю куда более высокую степень доверия к Евангелиям, чем у светских «библеистов», христиан по происхождению. Для него христианские религиозные мотивы по сути продолжают традиции знакомой ему с детства раввинистической литературы. Например, Флюссер естественно воспринимает рассказы Евангелий о чудесах Йешуа: чудотворец, есть редкий, но все же привычный образ и в древнееверейской литературе. «До разрушения Храма таких описано четыре, их них двое в Галилее», — замечает Флюссер. И перечисляет имена: рабби Ханина бен Доса, живший примерно через два поколения после Йешуа — когда он исцелил от неизлечимой болезни сына величайшего раббана («танна»), председателя религиозного суда раббана Йоханаана бен Заккая, и жена этого книжника спросила мужа: «Разве Ханина больше, чем ты?» — тот ответил: «Нет, но он стоит перед Богом как слуга перед царем, а я как князь перед царем» (Брахот 34б). Другой чудотворец из списка Флюссера — это Хони, «кругочертитель» (живший примерно за полвека до Йешуа). Он мог делать такие чудеса, что «ав-бет-дин», председатель Верховного суда Шимон бен Шетах говорил ему: «Если бы ты не был Хони, я бы тебя предал херему (анафеме — М. Х.). Но что я могу сделать? Когда ты привередничаешь перед Богом, он выполняет твою волю, как отец выполняет волю капризного сына. Ведь если сын говорит: „Отец, искупай меня в горячей воде или полей меня холодной водой, или дай мне орехов, или миндаля, или абрикосов, или гранат — отец для него это делает“». Оба раввинских примера показывают, что чудотворец, хотя как чрезвычайно редкий феномен, но воспринимался современниками естественно — как своего рода «Близкий к Богу», как, образно говоря, Его баловень-домочадец… Еще ярче третий пример — Ханан «сокровенный». В засуху евреи кричали ему кричали: «Аба, аба („папа, папа“ — М. Х.) дай нам дождь!» И он обращался к Богу: «Владыка мира, сделай это ради тех, кто не понимает разницы между Отцом, что дает дождь, и папой, который дождя дать не может» (Таанит). Глас небес к нему обращался: «Сын мой»…
Естественно, иудей, привыкший к описаниям такого рода в старинной еврейской литературе, вовсе не был смущен ими и в Евангельских сюжетах. Это открытое доверие религиозному тексту, вовсе необычное у цивилизованного по европейским стандартам читателя, позволяет Флюссеру увидеть новые, парадоксальные и для евреев, и для христиан нюансы в старинных сочинениях.
Вовсе не Флюссер, например, первым обратил внимание на пристрастие Йешуа к проповеди среди «своих» — об этом давно писали «христологи». Но вот новый феномен: в эпоху Йешуа (в отличие от современной практики) в еврейской среде существовало активное еврейское прозелитство — обращение язычников в «истинную веру». Это естественное поведение для верующих людей, убежденных, что «Бог Израиля — Бог единственный», что «всему миру должен явиться свет с Сиона». Обращенных тогда было много (к ним, например, явно относился тот сотник, чьего слугу исцелил Йешуа). Позже среди них успешно вели проповедь «павликиане», ученики апостола Павла, что привела к конечному торжеству в Европе мирового христианства. Но у тогдашних евреев существовали различия в отношении к прозелитизму и к прозелитам: фарисеи школы Шаммая противились прозелитству, фарисеи школы Хиллеля — поощряли его. Казалось бы, Йешуа должен быть по сути, по смыслу своей проповеди быть ближе к более мягкой школе Хиллеля. Но вот парадокс, открытый Флюссером: в целом Йешуа был как законоучитель действительно ближе к «школе любви», к школе Хиллеля, но по этой проблеме — прозелитизму — он был куда более строг и примыкал к «шаммаистам». «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, за то, что обходите море и сушу, чтоб сделать прозелитом хотя бы одного, а когда это случается, делаете его сыном ада, вдвое хуже себя» (Мф 23, 15)
Почему же — сыном ада? Почему — «хуже себя»? Почему именно он, оздатель универсалистской, мировой религии для всех народов, был против процесса обращения язычников в единобожие?
Это — типичный еврейский феномен, который мог зафиксировать и объяснить только верующий еврей-историк. По понятиям иудаизма, на евреев как на «народ Избранный, народ священников», возложена трудная, практически смертным человеком почти и невыполнимая миссия — исполнять все 613 заповедей (начиная с элементарных — обрезания, «кашрута», т. е. особым образом приготовленной пищи и пр.). На прочие же, обычные народы (гоим — в переводе на иврит) возложены — как на обычную паству — более легкие обязанности перед Богом: всего семь заповедей (признание Всевышнего, запрет на убийство, на кровосмесительство, справедливый суд, запрет на поедание частей живой фауны и т. п.). Если они семь заповедей соблюдают, «у них есть доля в Царстве Небес». Но если «сыновья Ноя», так их зовут в еврейском богословии, перейдут в еврейство, они обязаны выполнять все 613 еврейских обязательств и, поскольку это почти невозможно сделать даже рожденным в еврействе, «обращатели» как бы склоняют их к новому греху. Непривычные к тяжести нового Закона люди потому-то и считаются хуже обратителей-соблазнителей, «сынов ада».
Кроме того, Йешуа в принципе с неуважением относился к обычным нравам «гоим», не к каким-то преступлениям, но к самим жизненным нормам других народов, к проявлению ими нормальных человеческих слабостей — например, к повседневной заботе любого главы семьи о хлебе насущном, о материальной стороне жизни: «Не говорите, что нам есть и что нам пить, или во что нам одеться, ибо это то, что прежде всего ищут язычники … Ищите же прежде всего Царства Небесного, а вот это все приложится вам… Итак, не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний день сам о себе позаботится. Довольно для каждого дня своей заботы» (Мф, 6 23–34). Или к длинным молитвенным службам: «А молясь, не говорите многого, как язычники. Они думают, что в многословии своем будут услышаны» (Мф, 6, 7) И более всего он не приемлет их естественную человеческую привязанность к «своим»: «И если вы приветствуете только братьев ваших, — обращается он к евреям, — то что особенного вы делаете? Не так ли поступают и гоим?» (5, 47) Действительно, любить тех, кто с тобой согласен, кто тебе мил, — это ведь не заповедь веры, а нормальная человеческая реакция на мир. От своих же последователей Йешуа требовал большей любви!
Еще одна подробность в Евангелиях, на которую мог обратить внимание лишь знаток раввинистической литературы. Как известно Йешуа происходил из совсем простой семьи (в русской традиции — отец его был плотником), тем не менее он был весьма образован в релиозном смысле слова — недаром к нему именно так и обращались окружающие — «рабби» (Флюссер отмечает: в то время это обращение ко всем знатокам и толкователям Торы, даже если они не являлись официально признанными богословами: «Только в следующем поколении после Иисуса титул „рабби“ стал означать ученое звание»(33). Откуда же взялись его особые знания?
В ту эпоху, замечает Флюссер, многие разделяли мнение талмудического трактата «Пиркей Авот»: «Люби ремесло и ненавидь звание (раввина)». Книжники заставляли собственных детей выучить, наряду с Письменной и Устной Торой, еще и какое-то ремесло. И самыми образованными в религиозном плане являлись как раз столяры-плотники. Когда обсуждался сложный вопрос в Торе, то нередко слышалось: «Нет ли здесь столяра, сына столяра, который объяснит нам это» (Авода Зара 50б). Так что звание «сын плотника» значило для современников Йешуа нечто принципиально иное, чем для нас с вами…
Книгу Михаила Хейфеца “Суд над Иисусом” можно приобрести в интернет магазине Еврейская книга.
Комментариев нет:
Отправить комментарий