Средняя продолжительность жизни солдата Великой Отечественной войны – 45 суток. Если он на передовой. Средняя продолжительность жизни командира взвода – неделя. Если ты на передовой и если ты не ранен, то ты убит. Такова статистика Великой Отечественной. Командир противотанкового взвода стрелкового батальона Гесь Шнайдер ранен был не единожды. А первый бой принял мальчишкой – ему едва исполнилось 18 лет. В этом году полковник в отставке Гесь Юкелевич Шнайдер отметил 92-летие, и мы говорим с ним о его книге, в которой он рассказывает о своей Великой Отечественной. Наш разговор о том, что осталось за обложкой книги.
НАМ НЕКОГДА БЫЛО БОЯТЬСЯ
– На фронте погибли ваш отец и ваш старший брат. Я читала вашу книгу и понимала, что шансы вернуться с передовой, вообще говоря, ничтожны. Выжить на передовой – это чудо?
– Я проводил уроки мужества в школах. В одной меня спросили: «Вы не боялись?» Я ответил: «Не боялся. Не успевал испугаться. В артиллерийском училище наши действия довели до рефлекса. Стоило появиться немецкому танку, у меня тут же вырывалась команда: «По танкам! Бронебойным!» И расчет начинал ее выполнять. Нам некогда было бояться. Если бы я боялся, то не вернулся бы после госпиталя на фронт. Меня оставляли на тыловой работе, я сказал: «Нет». Но сейчас, когда вспоминаю бои, мне становится страшно.
– Слышала, что первый бой запоминается только на эмоциональном уровне. А вы помните свой первый бой в деталях? Это было в Польше?
– Зимой 44-го. Наш полк двигался по снежной целине, и покров был такой высоты, что артиллерия не могла уже сопровождать пехоту. Артиллерия встала. И когда полк поднялся и цепи двинулись вперед, слева, из деревни, навстречу полку пошли немецкие танки. Я был на левом фланге. Но мое орудие оказалось там единственным. И у меня в расчете уже были раненые – до атаки нас обстреляли немецкие пулеметы. Я мог затаиться. Дождаться подкрепления и только потом открыть огонь. Но у меня сработал тот самый рефлекс.
– «По танкам! Бронебойным!»?
– Но нам повезло. Немецкие танкисты нас не видели, а их танки двигались, подставив нам свои борта. Борта менее защищены броней, чем лобовая часть. Снаряд попадает в борт, танк загорается, детонируют танковые снаряды, и этим взрывом сбрасывает башню. Мы подбили один танк, второй, нашу стрельбу услышал старший лейтенант Петр Нашатырев – его взвод был в ближайшем лесу. Он сумел довольно быстро до нас добраться, поставил свои орудия рядом, и мы эту танковую роту разгромили. Уничтожили все восемь танков.
– Я так понимаю, что тем самым вы спасли свой полк.
Из книги Г. Ю. Шнайдера «По танкам! Бронебойным!»
«В Восточной Пруссии наш батальон атаковали пехота с танками. Мы были под сплошным ружейно-пулеметным огнем вражеской пехоты и артиллерийским огнем вражеских танков. Осколком одного из разорвавшихся снарядов меня ранило в ногу. Фельдшер, женщина, рану забинтовала, и я снова встал у орудий. Через некоторое время – еще одно осколочное ранение. На этот раз в грудь. Во время перевязки снаряд пробил стену дома, в котором меня бинтовали, и сорвал голову командиру батальона майору Арлашкину Григорию Фадеевичу. Военфельдшер потеряла самообладание. Бинтовать продолжил другой наш медик – мужчина. Когда перевязка была окончена, я сделал из нашинельного ремня петлю и набросил ее на шею. Просовываю руку с пистолетом в эту петлю (иначе бы не смог удержать пистолет – из-за ранения рука ослабела) и снова спешу к своему взводу…»
ПОЛ-ЕВРОПЫ ПО-ПЛАСТУНСКИ
– Вот эта песня знаменитая из фильма «Освобождение»: «Мы пол-Европы по-пластунски пропахали, и завтра, завтра наконец последний бой» – это же про вас? Польша, Восточная Пруссия и наконец битва за Берлин.
– После Кенигсберга нас ввели в бой восточнее Берлина в районе Зееловских высот. Накануне там шли тяжелые бои: немцы пробивались к Берлину, чтобы вывести окруженные в столице войска, и местность была похожа на громадное кладбище танков. Большей частью это были наши танки. В этих боях я командовал взводом управления 4-й батареи 916-го артполка. Мне была поставлена задача: поддержать огнем нашей батареи бой стрелковой роты. Чтобы добраться до этой роты, предстояло преодолеть шоссе, которое простреливалось немцами. Но мне это удалось. Я прибыл на место и обнаружил большую группировку немецких танков, готовых к наступлению. По танкам открыли стрельбу «катюши», а я их стрельбу корректировал. Сопротивлялись немцы, надо сказать, ожесточенно. В Первую мировую Германия капитулировала, и ни один солдат противника не был на немецкой территории. В эту под влиянием фашизма бои шли до последнего метра.
– Что память сохранила лучше: первый бой или последние дни этой страшной войны? Вы встретили Победу на Эльбе?
– 7 мая. Я помню каждый из последних дней войны. Помню колонны пленных немцев, которых конвоировали в тыл, громадное количество трофейного оружия, белые флаги в окнах домов, большие группы людей, угнанных на работы в Германию из стран Европы, и, что удивляло, скопление немецких граждан с кастрюльками у наших полевых кухонь. Повара кормили наших солдат, а потом – немцев, вчерашних врагов, которым ведь тоже сильно досталось. Особенно от ковровых бомбардировок союзнической авиации.
ТРИ ВОЙНЫ И РЕВОЛЮЦИЯ
– Одно время я вела в газете рубрику: война как факт биографии. И вспомнила об этом, когда читала в вашей книге о ваших родителях, на долю которых выпало аж три войны.
– Три войны и революция.
Из книги Г. Ю. Шнайдера «По танкам! Бронебойным!»
«Отец (Юкель Шмерлевич – прим. С. В.) и его старший брат Абрам сражались на фронтах Первой мировой войны. Абрам погиб во время артиллерийского обстрела. Отец в ту войну выжил. Рядовой стрелок, он участвовал в боях легендарного Брусиловского (по имени командующего русским Юго-Западным фронтом) прорыва обороны противника. Во время атаки попал под пулеметный огонь и получил два сквозных ранения в грудь. Из-за значительной потери крови лишился сознания прямо на поле боя, и если бы не был подобран санитарами, то вряд ли бы выжил. После развала царской армии вернулся, как и другие солдаты-односельчане, домой, в село Обжилое Балтского района Одесской области. Многие из односельчан, покидая армию, прихватили с собой свое стрелковое оружие. Оружие пригодилось партизанскому отряду, который был создан в Обжилом в 1918 году и умелой обороной неоднократно срывал попытки немецких оккупантов войти в село. Среди партизан был и мой отец…»
ТАКИМИ НАС ВОСПИТАЛИ
– Вы родились в Кодыме, в 1930-м ваша семья переехала в Одессу, вы почувствовали разницу в отношении к евреям?
– Окончив 7-й класс, я поступил в Специальную артиллерийскую школу. В школе училось 450 человек. Около 100 из них были евреи. Особенно много было евреев в нашем классе. Были и русские, и украинцы. Но чтобы кто-то кого-то попрекнул национальностью…
– И во время войны вы не чувствовали антисемитизма?
– Нет. Я воевал. И воевало огромное количество евреев. Воевали мой отец и мой старший брат. Мой двоюродный брат был летчиком, и еще на Хасане бомбил японцев. Другой двоюродный брат, майор, был политработником. Третий – вооруженец. Четвертый – шофер на Кавказском фронте. И в моей части было много евреев. И много евреев было среди командиров. Из трех призванных евреев один был командир. А командиром он стал потому, что был грамотен.
– Но военную науку многие из этих командиров постигали в окопах. У вас же за плечами было военное училище, хотя основы, как вы пишете в книге, заложила именно спецшкола. Одесская специальная артиллерийская школа, где растили военную элиту. Как вам удалось в нее попасть?
– Когда я окончил 7 классов, к нам пришел Гордон, он тоже еврей, преподаватель французского языка, дореволюционный еще интеллигент, и начал агитировать поступать в спецшколу. Беседовал он только с теми, кто хорошо успевал. Спецшкола готовила будущую военную элиту, это так. У школы было прекрасное здание рядом с приморским парком. Была собственная швейная мастерская, и нас одели в превосходную индивидуального пошива форму. Когда мы строем шли по городу – оркестр впереди – Одесса смотрела на нас с восхищением. Она аплодировала нам. Учились мы по общеобразовательной программе 8–10 классов, а военная подготовка шла по программе начального курса военного училища, и занятия вели боевые офицеры. А для преподавания общеобразовательных предметов со всего города собрали лучших учителей. Занимались же мы фанатично. Треть класса – отличники.
– Меня еще поразила способность, ваша и ваших товарищей, к сопереживанию, о которой вы пишите в книге. Вы уже в эвакуации, вы – курсанты Харьковского противотанкового артиллерийского училища. Условия тяжелейшие. Жуткий климат, подготовка по ускоренной программе, в выходные – работа на строительстве Ферганского канала. И тем не менее ночью, жертвуя сном, идете всем взводом копать огород офицеру. Тайком! Чтобы не только училищное начальство, сам офицер не узнал, чьих это рук дело. Почему тайно, сейчас такое стараются делать напоказ?
– Офицерские семьи в войну жили впроголодь. Паек бедный, цены на рынке кусаются. Офицерам давали землю под огороды. Использовать курсантов в личных нуждах строжайше запрещено. А дождей нет, земля – камень. Капитан Шепелев, преподаватель артиллерийско-стрелковой подготовки, а речь о нем, просто физически не смог бы один эту землю вскопать. А как-то, помню, договорились месячную норму мыла, что получил взвод, отдать семье ушедшего на фронт командира взвода Громадского. Но мы не видели в этом ничего особенного. Такими нас воспитали. Семья, спецшкола.
СТАЛИН – НАШЕЙ ЮНОСТИ…
– Создателем системы спецшкол был, вы об этом пишете, Тухачевский – к моменту вашего поступления уже расстрелянный. Это не отразилось на преподавателях и курсантах? Репрессии коснулись близких вам людей?
– Тухачевский и маршал артиллерии Воронов. А в 40-м создали еще военно-воздушные и военно-морские спецшколы. Среди моих близких не было репрессированных. Отца прижимали одно время. Он после Гражданской пытался торговать в лавочке. Но он сердобольный был. Многие, не имея денег, брали товары в долг, долг не возвращали… Но, когда мы переехали в Одессу, из-за той торговли ему года два не давали паспорт. Этим все и ограничилось, к счастью. Правда, двоих наших родственников, дальних, один был капитаном корабля, другой – штурманом, арестовали. И неизвестно, что с ними стало.
– «За Родину, за Сталина!» всегда считалось главным лозунгом Великой Отечественной. Но не все историки согласны с тем, что люди шли на смерть с именем Сталина на устах. Как было на самом деле?
– Я не слышал, чтобы кричали «За Сталина!». Но для нас, мальчишек, он был самым великим человеком на Земле. Песня была: «Сталин – наша слава боевая. Сталин – нашей юности полет. С песнями борясь и побеждая, наш народ за Сталиным идет». Много таких песен было. Мы их пели. И пели с воодушевлением. Лишь после смерти Сталина стало ясно, что Сталин – это не только индустриализация страны, но и Голодомор, и необоснованные репрессии. В том числе репрессии в армии, лишившие ее значительной части командиров. Ну и, кроме того, неправильная оценка Сталиным военно-политической обстановки накануне войны, что привело к колоссальным потерям. И в начале войны у него были ошибки. Не только в 41-м. Но и в 42-м. Весеннее наступление под Харьковом, оно же им было поддержано. Наступление провалилось. И в результате мы отступали до Сталинграда. Из-за вот этих его ошибок огромное количество людей пострадало. Но тогда мало кто это понимал. Больше того, мы, евреи, считали, что он защищает евреев. Он умер, и мы переживали, мы боялись, что возобновятся гонения.
– А смерть Михоэлса вас не насторожила?
– О том, что Михоэлс убит, стало известно после смерти Сталина. А до того все считали, что это несчастный случай. Хотя уже и Еврейский антифашистский комитет разгромили, и дело «убийц в белых халатах» разворачивалось, и борьба с космополитизмом шла…
ОДИН СУЩЕСТВЕННЫЙ НЕДОСТАТОК
– Как вам удалось поступить в академию в 51-м году, когда всё было против этого поступления?
– На самом деле всё было «за». Я прошел Великую Отечественную войну. Участвовал в тяжелейших боях. Был несколько раз ранен. Отмечен правительственными наградами.
– Ордена Отечественной войны I степени и Красной Звезды, медали «За боевые заслуги», «За взятие Кенигсберга», «За взятие Берлина», «За победу над Германией», верно?
– Да. По окончании войны командование дивизии высоко оценило мою артиллерийско-стрелковую подготовку и назначило меня командиром гаубичной батареи. По боевой учебе, а, главное, по артиллерийским стрельбам, батарея была первой в армии. Наконец, спецшколу я окончил без единой четверки, и в моем аттестате было написано, что, на основании постановления ЦК ВКП(б) и Совета народных комиссаров, я имею право на поступление в высшие учебные заведения без вступительных экзаменов. И тем не менее я готовился. И готовился неистово.
– Как чувствовали, да?
– Приезжаю в Ленинград, в академии смотрят мои документы и говорят, что я действительно имею право на поступление без экзаменов. Знакомлюсь с городом, помогаю конкурентам готовиться, и вдруг объявление: абитуриенты, имеющие аттестат отличника, должны явиться на собеседование по физике и математике. На экзамене дают 40 минут на подготовку. На собеседовании ты должен отвечать на вопросы сразу.Собеседование по физике вел преподаватель кафедры физики Леонов, майор. А значительная часть абитуриентов, которые должны были пройти через это собеседование, оказались евреями. Я очень быстро решил свою задачу, втихаря решил и задачи соседям – майорам Усову и Орлову. Вижу: экзаменатор ходит вдоль столов, останавливаясь возле абитуриента еврейской национальности, заявляет, что задача решена неверно, забрасывает, не дав человеку опомниться, вопросами, и звучит приговор: «Задачу вы не решили, на теоретические вопросы отвечали слабо». Подходит ко мне и тоже: задача решена неверно. Прошу 3-4 минуты на исправление. Дает. Решаю задачу другими способами – тот же ответ. Подходит: «Исправили?» Говорю: «Будем считать, что задача решена неверно, но, чтобы я мог извлечь для себя пользу из собеседования, прошу показать, где у меня ошибка». Леонов минуту-полторы мнется, делает вид, что знакомится с вариантами решений, наконец, выдавливает из себя: «Да, с задачей вы справились». Начинает задавать вопросы. Один, другой, третий. Придраться не к чему. И он решает «завалить» меня моими же руками: «Вы поступаете в высшую школу. Мы должны вам подсказать, над чем вам следует поработать до начала учебы. Скажите: что вами слабо усвоено из программы по физике?»
– Неужели вы признались?
– Ну я же не идиот. Собеседование по математике проходило примерно по той же схеме. За исключением того, что после двух, решенных мной, очень сложных тригонометрических задач, мне предложили третью, заведомо нерешаемую. Я потребовал показать источник.
– Я так понимаю, что экзаменатор не смог этого сделать. Вы пишете, что от возмущения сразу после собеседования отправили телеграмму министру обороны СССР, в которой сообщили, что в академии грубо нарушаются Постановление ЦК ВКП(б) и Совета народных комиссаров о приеме в высшие учебные заведения отличников средних школ. Неужели не осознавали, что последствия могут быть необратимыми скорее для вас, чем для академии?
– Телеграмму я подписал вымышленной фамилией. Но уже на утро из Москвы прибыл полковник разбираться по поводу ее содержания. Всех абитуриентов с аттестатами отличников (человек 30) построили в шеренгу, полковник начал медленно двигаться вдоль строя и слащавым голосом уговаривать признаться. Говорил, что автору ничего не будет. Конечно, я не сознался, но волновался так, что в висках стучало.
– Была вероятность, что вы не пройдете мандатную комиссию?
– Что я собой представлял для этой комиссии? Фронтовик, отмеченный правительственными наградами, с отличной служебной характеристикой из воинской части. Коммунист. Жена воевала в десантных войсках, награждена – орден Отечественной войны II степени, медали «За боевые заслуги», «За взятие Кенигсберга»,«За победу над Германией». Отец и старший брат погибли на фронте, мать погибла в оккупированной врагами Одессе. У меня был всего один, но очень существенный в те годы недостаток.
– 5-й пункт.
– Но, когда председатель мандатной комиссии генерал-майор Ткаченко, пожилой, вероятно, служивший еще с Гражданской, спросил меня, на какой факультет я желаю поступить, я понял, что в академию принят.
– Вы пишите, что отметить событие вам было не с кем, и вы зашли в буфет, купили бутылку самого дорогого вина и передали ее работникам кухни. Это просто эффектный жест, или у вас были какие-то другие мотивы?
– Мне нужно было снять напряжение. Но вы обратили внимание? В этом моем рассказе нет ни слова упрека в адрес тех, кто меня прессовал. Военные люди, они получили приказ и выполняли его. Сама академия страдала от того, что происходило. В стране начались уже по сути государственные антисемитские мероприятия, и в академии очень многих талантливых преподавателей, ученых уволили. Физику нам читал еврей Горелик. Чудесный преподаватель! А я физику знал, и он хорошо ко мне относился. Но чувствовал, что положение его шатко, и боялся. Настолько, что, если я, тоже еврей, отвечал ему безупречно, ставил четверку. Чтобы к нему не придрались. Он боялся. И я боялся. На фронте не боялся. А тут вдруг – страх.
– ХХ съезд. Закрытая часть доклада. Вас как члена КПСС знакомили с ней?
– Знакомили. Однако, что ХХ съезд – это не только разоблачение культа личности Сталина, но и начало разрушения Советского Союза, я понял много позже.
– И как вы после этого стали относиться к Хрущеву?
– Когда я был с женой в Москве, мы посетили кладбище, где он похоронен.
– Жизнь в отличие от надгробья Хрущева, выполненного Неизвестным, не двухцветна, в ней масса красок и оттенков. И вот вроде бы антисемитизм цветет махровым цветом, но все ваши товарищи по артиллерийской школе, евреи, из тех, кто в войну выжил, сделали карьеру. Доктор экономических наук, главный инженер московского строительного треста, замдиректора громадного виноградарского совхоза, глава крупного торгового центра, проектировщик портовых сооружений, профсоюзные деятели, высокопоставленные военные, юристы, сотрудники МВД… Как так получилось?
– У всех, да – высшее и средне-специальное образование. Помогало нам то, что мы уже имели образование, военное. И то, что воевали. А потом, после войны, был страшный кадровый голод. Ну а однокашники мои – часть из них в конце концов в Израиль уехали.
Я БУДУ ЖИТЬ ТАМ, ГДЕ МОИ СЫНОВЬЯ
– У вас не возникало мысли уехать?
– Нет. Сначала служил, служил я более 30 лет, а потом… Ребята мои, у меня два заботливых сына, на меня нажимали: «Езжай. В Израиле экологическая обстановка прекрасная, медицина на высшем уровне. Там много родни. Много товарищей по спецшколе». А я им заявил: «Я буду жить там, где живут мои сыновья». Хотя побывать в Израиле хотелось. В Израиле есть музей Яд ва-Шем, который хранит память о жертвах Холокоста. Там хранят память и о моих родных, и я имел мысль посетить этот музей.
Из книги Г. Ю. Шнайдера «По танкам! Бронебойным!»
«5 августа 1941 года вражеские войска подошли к Одессе и окружили город с суши. До 16 октября Красная Армия при самой активной поддержке предприятий и населения отражала натиск немецко-румынских войск. В рядах оборонявших Одессу добровольцем сражался мой старший брат Владимир <…> Иногда брат конвоировал вражеских пленных в морской порт. На обратном пути успевал на короткое время забежать домой повидаться с матерью. Мать старалась накормить сына домашней пищей, давала ему смену белья, и он снова убывал на передовую <…> На пассажирских и грузовых судах в осажденную Одессу подвозили подкрепление, вооружение и боеприпасы. На этих же судах из Одессы вывозили раненых, пленных, производственное оборудование, эвакуировали женщин, детей, стариков. Предложили эвакуироваться и моей матери, но она отказалась, потому что старший сын воевал рядом и иногда навещал ее. Так мать, ее сестры с семьями, жена брата моей матери, мои бабушка Двойра и дедушка Шмерль оказались в оккупации и погибли, как и десятки тысяч других жителей Одессы, в основном евреев. Где их могилы? Мне, к глубокому сожалению, это неизвестно. Когда началась битва за Одессу, матери не было и сорока. Она очень беспокоилась обо мне. С осажденной Одессой поддерживалась почтовая связь, и мать выслала мне денежным переводом 50 рублей, чтобы я мог на них купить себе молока. Так как почтовые отправления шли долго, деньги я получил, когда Одесса была уже сдана, а матери, возможно, уже не было в живых: 23 октября 1941 года, через неделю после оккупации Одессы фашисты сожгли в пороховых складах 3 тысячи военнопленных и 22 тысячи еврейских женщин, детей и стариков. Старший мой брат Владимир погиб в Севастополе. Ему не было восемнадцати. Отец погиб у Днепра. Его рота была срочно переброшена с восточного берега Днепра на западный берег – нужно было восполнить потери сражавшихся там войск. Противник в это время начал наступать на восток в направлении ДнепроГЭСа. Возникла угроза, что наступающие немецкие части попытаются переправиться через Днепр, используя дорогу, проходившую по плотине. Для воспрепятствования этому наше командование приняло решение плотину взорвать. К моменту взрыва на западном берегу оставалась значительная часть наших войск, не успевших отойти по этой самой дороге. Там и погиб мой отец, которому тогда было 44 года. Где он похоронен? И похоронен ли вообще?»
– Вы окончили две школы, училище, академию и, будучи человеком уже очень немолодым, поступили еще и в университет. Почему вы выбрали университет израильский?
– Лет 15 тому назад сюда приехали сотрудники Открытого университета Израиля и начали агитировать. И я поступил. Изучал историю и культуру евреев Восточной Европы. Успешно сдал экзамены, получил сертификат, и мне предложили стать тьютором этого университета. Причем работал я со студентами не только Самары, но и сопредельных областей. А вообще я работал до 85 лет. Мне очень нравилась работа в НТО. Я чувствовал себя нужным. В последние годы занимался страхованием. Случайно занялся. Но у меня это дело так хорошо и легко шло, что я занимался бы им и дольше. Сын Давыд сказал: «Хватит тебе уже работать – увольняйся».
– Вы хотели посетить Израиль, а жить вне России смогли бы?
– Резника, очень известного юриста, спросили, кем он себя считает. Он ответил: «По национальности я еврей, а по культуре русский». Вот и я по национальности – еврей, а по культуре русский. Каково мне жилось бы вне России, я не знаю. Но я точно знаю, что должен жить там, где живут мои сыновья. Они живут здесь. А в Израиле я таки был. Сыновья устроили поездки. Страна мне понравилась, и я горжусь тем, что в юном возрасте с риском для жизни и ценой своей крови внес свою лепту в Победу, которая позволила сохранить не только наше государство, но и остатки европейского еврейства и способствовала созданию государства Израиль.
– Спасибо вам за эту победу.
Комментариев нет:
Отправить комментарий