Подобно близости сиамских близнецов
Эшколь Нево
Последнее интервью
Перевод с иврита Галины Сегаль. М.: Книжники, 2025.
«Насколько автобиографичны ваши книги?» — спрашивает интервьюер, долгое время остающийся без имени и лица, у своего собеседника. Тот, кстати, тоже остается анонимным вплоть до второй половины романа. Долго мы будем уверены, что респондент и есть автор, а весь разговор — предисловие, предваряющее основной текст. Но на самом деле все сложнее и неожиданнее.
На простой вопрос респондент отвечает нетипично: дескать, вымысел и биография не так уж друг от друга отличаются и, более того, норовят друг в друга перетечь:
Ведь, например, как быть с книгой, которая предсказала твою жизнь? Ты придумал далекий от жизни сюжет. Ни на чем не основанный. И через год после выхода книги в свет все это происходит в реальности. Считать ее автобиографичной?
Давно уже подозревая, что реальность и вымысел — части одного континуума, щедро обменивающиеся элементами, мы не будем задаваться вопросом о степени подлинности рассказанного в этой книге, помня лишь, что подлинным в ней способно оказаться все что угодно.
А ответы тем временем всё разрастаются, разворачиваются до размеров самостоятельных сюжетов, с персонажами и диалогами, связанных, впрочем, в одно большое квазибиографическое повествование. И вот уже читатель сам не замечает, как оказывается втянут в самую сердцевину романного действия.
Между вопросами и ответами стоило бы выдержать большее равновесие — хотя бы для большей убедительности. Но романы в письмах, романы‑дневники мы многократно видели, а романы‑интервью — кажется, еще никогда.
А ведь такой формат создает много возможностей. Разве не удобнее автору направлять свои смысловые ходы, выявлять собственные внутренние движения, разделившись на интервьюера и респондента и глядя на самого себя извне? Не интереснее ли это, чем в литературных дневниках и письмах, где повествователь без конца произносит монологи?
(Правда, на монологи он сбивается и тут. Плох, думает читатель, тот интервьюер, который позволяет респонденту так далеко и надолго уходить в сторону от заданной линии разговора.)
Пока имя респондента не произнесено и остается неясным, до какой степени он совпадает с автором, будем называть его Респондентом.
Эшколь Нево — подобно своему Респонденту, являющийся израильским прозаиком — в таком неожиданном формате написал книгу о писательской судьбе и писательском самовосприятии, о писателе как типе человека. Не автобиографию, не исповедь, а исследование того, как все это устроено. И, как сам признаётся, пообещал себе в этом интервью «на все вопросы отвечать абсолютно честно и беспощадно».
Оба героя, Респондент и интервьюер, действительно честны. «Как вам удается справляться с одиночеством как частью писательского ремесла?» — И автор, устами Респондента, признаётся: «Никак…»
(С фигурой Респондента связан, по крайней мере, один автобиографический элемент: его дед — и дед автора — это Леви Эшколь, родившийся в Киевской губернии под именем Леви‑Ицхак Школьник, историческое лицо, в 1963–1969 годах третий премьер‑министр Израиля; его преемницей стала Голда Меир.)
Но у романа есть и вторая тема (настойчивый, сквозной внутренний вопрос, на который текст старается ответить всем многообразием своих линий): как соотносятся реальность и вымысел, жизнь и воображение — с которыми, как с равноправным материалом, работает всякий писатель.
К этой теме в разных ее вариациях Нево и его Респондент возвращаются снова и снова:
…всегда есть риск, что какой‑то случай из твоей жизни, который ты за ужином рассказал писателям, тут же кем‑то из них будет подхвачен в качестве сырья. Вот ведь и в этом интервью большинство якобы биографических деталей взято якобы из беседы, которая два года назад якобы состоялась у меня с якобы скандинавским писателем в иерусалимском ресторане. Якобы. Триллеры Акселя Вольфа гремят по всему миру, и тем не менее плечи у него ссутулились, глаза потускнели, а светлые волосы прибились и поредели. Я сочувственным тоном задал ему много вопросов, пытаясь понять, как он умудряется быть столь популярным у публики и вовсе этому не радоваться. И вот так, среди прочего я узнал, что то, что случается в Колумбии, не всегда остается в Колумбии, что дочка может разбить сердце отцу и что дистимия — это как слой льда, который покрывает все тело: под ним плавают рыбешки радости, но до них не добраться, потому что лед такой крепкий, что вам его никогда не разбить.
Здесь ведущий мотив, сквозь призму которого следует рассматривать все остальное, — не раз повторяемое «якобы».
А вот Респондент говорит о пропавшем, «исчезнувшем» друге детства:
…надломила его не только армия. Было там что‑то, связанное с его младшей сестрой, Данит. Было в их связи нечто, схожее с близостью сиамских близнецов. Он никогда прямо мне об этом не говорил, но, видимо, в подростковом возрасте это привело к недозволенным касаниям. А может, это было только у него в башке. Может, он только воображал, как преступает границы, и это его и мучило. Я не уверен.
Ключевая фраза: «…может, это было только у него в башке». Вполне вероятно, именно там оно и было, но оказало на реальность воздействие более мощное, чем любые другие факторы.
И такие ключи рассыпаны по всему тексту. Респондент только то и делает, что незаметно переключает свое повествование из модуса рассказа о реальных («реальных»?) событиях в модус вымысла: рассказа о том, что могло бы быть.
Например, жена якобы прислала ему документы о разводе — а потом вдруг оказывается, что она этого не делала. Что из этого реально? Или роман с погибшей в Латинской Америке Меаян, которую он знал только по фотографии, — роман, происходящий исключительно в его воображении, — с подробно придуманной ее личностью и жизнью, диалогами с нею:
…ты стала чем‑то важным в моей жизни. Хотя мы ни разу не встречались. Ни разу не поговорили. Не написали друг другу ни единого письма. Это как‑то случилось. Я к тебе привязался. Мне стало интересно, что бы ты сказала о некоторых моих рассказах. Потом я начал с тобой советоваться, перед тем как принять решение, в вопросах, которые с моими рассказами никак не связаны.
Кстати, эта воображаемая линия — одна из наиболее стойких, тех, что держат на себе и повествование, и жизнь Респондента. Уже в самом конце он скажет погибшей девочке на фотоснимке: «Теперь здесь только ты да я… Не оставляй меня».
Или сюжет о том, как он пригласил бы на ужин троих ближайших друзей своего детства, хотя по крайней мере о двоих из них, а то и обо всех троих, он точно знает, что это невозможно. Он выстраивает картину встречи во всех подробностях, так, что почти сам уже начинает верить, будто она состоялась в реальности.
Не получаем ли мы таким путем новый тип происходящего: вымысел внутри вымысла, вымысел второго порядка?
Во всяком случае, единственной, осязаемой реальности тут явно тесно в себе самой, она неустанно роет альтернативные ходы, по которым воображение (автора и Респондента) разбегается в разные стороны. В результате получается множество историй, отражающих какие‑то стороны жизни (автора и/или Респондента; реальные или воображаемые) той или иной гранью: например, история Эли Гонтера и Ротем, встреченной им много лет спустя после неудачной попытки сближения…
Создается впечатление, что от обилия этих историй роман разбухает и утрачивает форму. Аннотация к книге называет ее «романом‑лабиринтом». Но скорее это выглядит как сад расходящихся тропок.
Тексты, как известно, бывают выстроенные и выращенные. Этот явно выращенный, но немного выстроенности пошло бы ему на пользу.
В вопросах интервьюера системы тоже не просматривается. Он прыгает от темы к теме: «Планируете ли вы ваши книги?» А потом сразу: «Есть ли у вас повторяющийся сон?»
Примерно во второй четверти повествования внезапно обнаруживается, что это интервьюерка, и зовут ее Ханита Бродецкая. Но спустя несколько страниц она (?) уже говорит о себе в мужском роде: «Когда экранизируют вашу последнюю книгу? Когда я читал ее, я прямо видел этот фильм».
Лишь в середине романа выясняется, что вопросы задают разные люди, и все это гигантское интервью «основано на “подборке вопросов наших пользователей”», переданной Респонденту «редактором интернет‑сайта». То‑то у интервьюера концепции нет…
Тут невыстроенность — хочется даже сказать, аморфность — получает наконец объяснение. И благодаря ей читатель получает огромные объемы знаемой изнутри израильской жизни — ее обыкновений, человеческих типов, моделей общения, повседневных практик и предметов. Чего только здесь не узнаешь: как договариваются с писателями об экранизации их произведений, как устроены предвыборные кампании, как живут в поселениях за Зеленой линией, как себя ведут израильтяне в общественном транспорте, какие бывают квитанции «для отправки налоговому консультанту»…
В итоге ответ о соотношении реальности и вымысла получается примерно такой: провести границу между ними невозможно — не только в литературе, но и в так называемой жизни. Да, есть в их связи нечто, схожее с близостью сиамских близнецов…
Нево сконструировал свой роман как демонстрацию того, что реальное и воображаемое — две стороны ленты Мёбиуса, постоянно переходящие друг в друга, повторяющие, поглощающие и порождающие друг друга. Не затем ли и потребовался формат интервью, который в читательских головах едва ли не автоматически связывается с документальностью и реальностью?
Да, взаимозаменяемость, неразличимость воображаемого и реального — источник ведущего конфликта повествования: жена Респондента отворачивается от него потому, что он слишком перепутывает эти два начала друг с другом. Она перестает ему верить:
У тебя зависимость. Ты воспринимаешь свою жизнь как рассказ. Ты думаешь обо мне как о рассказе. О персонаже из какого‑то рассказа. Когда‑то твои слова имели ценность. Сегодня они имеют такую же ценность, как и слова Йорама Сиркина.
Йорам Сиркин в романе — лживый политик.
И тем не менее, что касается совмещения вымысла и честности, похоже на то, что совмещаются они прекрасно. Более того, в оболочке вымысла — морочащего голову, отводящего глаза — и честность, и откровенность чувствуют себя гораздо свободнее и увереннее и могут в полный рост и во весь голос быть самими собой:
…из книг, которые писатель написал, так легко уловить, чего в его в жизни на самом деле не произошло, и тем не менее большинство читателей по‑прежнему настаивают на обратном.
Что же до все более разрастающихся ответов на вопросы в этом большом разговоре, то автор, выглядывая из‑за спины Респондента, признаётся:
…у меня ни на что нет ответов. И <…> если бы у меня хватило смелости, я бы на все вопросы, которые люди задают мне в интервью, дал единственный ответ: не знаю. Понятия не имею. Спросите кого‑нибудь, кто понимает.
Роман Эшколя Нево «Последнее интервью» можно приобрести на сайте издательства «Книжники» в Израиле, России и других странах
Комментариев нет:
Отправить комментарий