Дома c привидениями
Материал любезно предоставлен Jewish Review of Books
Juliet Carey, Abigail Green
Jewish Country Houses
[Еврейские загородные дома]
Brandeis University Press, 2024. — 300 p.
Американские евреи с ностальгией относятся к тесному дачному поселку . А их британские единоверцы испытывают такое же чувство к загородному дому. И теперь, по завершении многолетнего проекта под руководством Джульет Кэри (старшего научного сотрудника и куратора в Уоддесдон‑Мэнор) и Эбигайль Грин (ведущего специалиста по европейской истории из Оксфордского университета), загородный дом занял наконец свое место в современной еврейской истории, где ему и положено быть.
Загородный дом как вид жилищной архитектуры, расположенной в сельской местности или на взморье, писатель Джон Мартин Робинсон считал «величайшим вкладом Англии в изобразительное искусство». Всевозможные тюдоровские и палладианские, барочные и неоклассические разновидности этого символа приятного времяпрепровождения и власти, статуса и принадлежности к определенному социальному слою повлияли на отношение британцев к его прошлому, вызывая в памяти мощный, но мрачный идеал наследия.
Под бдительным оком Национального фонда — основанной в конце XIX века благотворительной некоммерческой организации — реальные «аббатства Даунтон» ежегодно принимают миллионы посетителей. Гости с удовольствием прогуливаются по пышным садам, разглядывают великолепные интерьеры — свидетельства британской имперской славы. Хотя в последнее время все не так однозначно из‑за откровений на тему империализма, колониализма и, что пострашнее, работорговли — источника неимоверной прибыли, благодаря которой часто и возводились эти дома.
Для одних подобная этическая «ревизия» — свежее дыхание, которого давно ждали, для других — акт культурного вандализма, очернение британского прошлого.
Так и спорили с переменным успехом, пока не достигли компромисса: информация о наследии империализма в загородных домах представлена, но, как выразился один очевидец, «не так навязчиво, чтобы испортить чудо».
Хоть эта перепалка и не стала дополнительным стимулом для проекта «Еврейские загородные дома», который уже шел полным ходом, зато обеспечила на редкость благоприятные условия для его дискуссий. Исследователи из международной команды имели возможность насладиться зрелищем былой роскоши и при этом разбить пару‑тройку оконных стекол.
Ряд добротных и изящно аргументированных исследований переносит читателя на тщательно спланированную территорию Уоддесдон‑Мэнор в английском Букингемшире, в фантастический дом Стробери‑Хилл под Лондоном, на залитые солнцем лужайки виллы Керилос на Лазурном берегу или к парящим в вышине башням Шато‑де‑Феррье под Парижем.
Любуясь видами, мы встречаем ряд персонажей не менее ярких, чем дома, которые они создавали и в которых жили. Так, барон Джеймс де Ротшильд, он же Ротшильд Первый, «еврейский царь», увлекавшийся новейшими технологиями и искусством эпохи Возрождения, потратил девять лет на возведение своего французского замка. Фрэнсис, графиня Уолдегрейв, дочь оперного певца‑еврея, оставившая свой след во внутреннем убранстве Стробери‑Хилл, где потолки, камины, стенные панели и даже обои — все в растительных узорах. Или Теодор Рейнах, правоверный французский еврей и любитель античности, назвавший свою виллу Керилос по имени птицы из греческой мифологии, которая в бурю летала над волнами, а потому стала символом гонимого бурей еврейского народа.
При таком обилии материала проект «Еврейские загородные дома» должен был положить конец изъятию еврейского загородного дома — и евреев — из нарратива о национальном наследии.
Неудивительно, что это грандиозное исследование продвигалось очень быстро. Среди его мероприятий и материалов — статьи, конференции, обучение персонала и программы сотрудничества с Национальным фондом. Так возник экскурсионный тур «Дворцы, виллы и загородные дома» по 16 объектам в шести странах. Наконец, кульминацией проекта стала публикация увесистого, роскошного коллективного сборника.
Первым делом требовалось выработать четкое определение понятия «еврейский загородный дом», что поначалу стало камнем преткновения и подстегнуло творческую фантазию. Иногда на роскошном загородном участке располагалась синагога, в других случаях — маген Давид из камня или мозаики. Однако зачастую в этих загородных домах не ощущалось ничего очевидно еврейского, кроме веры их обитателей. Позже и этот признак слабел по мере истончения семейных связей с иудаизмом. Что же тогда представлял собой еврейский загородный дом? Чем он отличался от Чатсуорт‑Хаус или Дирам‑Парк, где снимали фильм «Остаток дня»?
Не менее спорным было решение исследователей пересечь Ла‑Манш и выбраться за пределы Британских островов. Глобальный охват семей, живших в этих зданиях, обещал более космополитичную перспективу, думалось исследователям. Однако, приобретя глубину, исследование вроде бы утрачивало фокус: смещение его географических границ размывало границы концептуальные. Что общего у виллы Макса Либермана на озере Ванзее в пригороде Берлина с Трент‑Парком Филипа Сассуна на севере Лондона? Или у модернистской виллы Тугендхат в Брно с крепостью Рамсгит на морском берегу, построенной в XIX веке Мозесом Монтефиоре?
Еще серьезнее выглядело то, что на европейском континенте влияние Национального фонда уступило место другому: все дороги неумолимо вели к нацизму. И трагическая судьба этих домов и их обитателей внушает чувство обреченности, которого нет в британском контексте.
Книга «Еврейские загородные дома» отражает все эти противоречия, даже когда пытается их разрешить, помещая главную тему в контекст антисемитизма. Еврейскость загородного дома, по мнению авторов сборника, состоит скорее в жесте, чем в реализации, в намерении, а не в исполнении. Они утверждают: решение возвести эти чудеса архитектуры было своего рода еврейским культурным актом, да еще и провокационным: вызовом, брошенным недружелюбному, как правило, миру.
Когда‑то не имевшие права владеть землей и вдруг получившие это право эмансипированные европейские евреи со средствами постарались наверстать упущенное: они купили обширные угодья в сельской местности или на взморье, разбили пышные сады, стали собирать великолепные коллекции картин и предметов искусства и либо восстанавливали обветшалые роскошные дома, либо поручали построить новые, с нуля.
Размах строительства поражал воображение наблюдателей‑неевреев, и порой они хвалили эту работу. Но чаще увиденное было им поперек горла, и они не скупились на язвительные замечания и злобные шаржи на карикатурных персонажей — еврейских «плутократов», таких как «сэр Рубен Лихтенштейн», и еврейские комиссионерские фирмы вроде «Глогул и Фаулман» .
Даже уже в 1976 году призыв сохранить замок Ментмор — легендарный викторианский комплекс Ротшильдов — был отклонен на том основании, что это образец «еврейского вкуса международных банкиров», «абсолютно не характерного» для Великобритании.
Однако язвительность, насмешки и враждебность лишь провоцировали еврейских вельмож на еще большую расточительность. Как пишут авторы «Еврейских загородных домов», готовность евреев того времени выставлять напоказ свое богатство была не просто попыткой влиться в общество, но чем‑то средним между культурным выпадом и общественным императивом.
Книга «Еврейские загородные дома» не просто интересна и поучительна, она богато иллюстрирована. В ней представлены рисунки, портреты, копии старинных фотоальбомов и открыток, а самое главное — работы Элен Бине, всемирно известного мастера архитектурной фотографии. Запечатленные ею образы, выходящие далеко за рамки фоторепортажа, — это живое сердце книги.
Полосные или размещенные парами, в большинстве своем черно‑белые, они демонстрируют игру света на полу или на стене, причудливые обои с узором из ягод клубники, каннелюры мраморной колонны, скульптурность медной дверной ручки и — тени, множество теней.
В центре внимания Бине — внутренние дворики и потолки, а еще взаимосвязь природного и искусственного: березы с их треснувшей корой и причудливые существа, змеящиеся по мозаичному полу. «Прочесть» здание, считает она, можно лишь сопротивляясь его энергии.
Проемы — окна и двери — завораживающе притягательны. Они обрамляют еврейский загородный дом как место, где что‑то приходит и уходит, что‑то обращено внутрь, а что‑то вовне.
Масштаб для нее тоже важен. Фотографии Бине продуманно масштабированы, хоть и изображают громоздкую роскошь. Они уютно располагаются на странице. Наслаждаясь деталями, а не целым, ее ракурс не отдаляет нас от объекта, а приближает: напоминание о том, что при всем своем величии когда‑то это были обитаемые пространства, населенные живыми людьми, а не полубогами.
При этом, подстегивая воображение зрителя, Бине не снабжает фотографии подписями. Читатель никогда не знает наверняка, соответствует ли фотография статье, рядом с которой помещена. Может, да, а может, и нет. Подобная недосказанность может обескуражить любителей исторических подробностей. Меня, например, обескуражила. Чтобы не потерять нить повествования, мне хотелось знать, в чьем доме была эта изящная арка и где растут вон те красивые березки.
Но чем больше я вглядывалась, тем яснее становилось, что эта оторванность ото всего и зыбкость и есть повествование. Демонстрируя мечтательность, чистую идею, сделавшую возможным такое явление, как еврейский загородный дом, образы Бине больше всего напоминают не что иное как дом с привидениями.
Оригинальная публикация: Haunted Heritage
Комментариев нет:
Отправить комментарий