понедельник, 9 мая 2022 г.

Невыносимая тяжесть бытия

 

Невыносимая тяжесть бытия

Анатолий Найман 8 мая 2022
Поделиться42
 
Твитнуть
 
Поделиться

Роман Башевиса Зингера «Люблинский штукарь» кончается так же, как «Раскаявшийся». Я прямолинейно решил, что они написаны более или менее в одно время, «Штукарь» — более яркий, изощренный, живой — после «Раскаявшегося». Но нет, их разделяет чуть не четверть века, и «Штукарь» — одна из ранних вещей.

В «Штукаре», как и в «Раскаявшемся», как и во множестве известных произведений мировой литературы, — действие завязывается на том, что поступки героя приводят к полному и бесповоротному отказу поступать дальше так, как прежде. Поступки зингеровского Яши рискованны и, само собой разумеется, безнравственны. При этом они настолько по душе окружающим, что они лишь сильнее пленяются им. Даже те, кто сознает, что до какой-то степени становится жертвой его безнравственности. Он незауряден, наглядно талантлив, обаятелен. Всё, включая вещи, кажущиеся неисполнимыми, ему удается как бы походя, без усилий, с блеском. Он профессиональный фокусник и акробат, о нем пишут варшавские и, конечно, местные газеты, его имя известно всей Польше. К тому же он наделен еще сверхъестественным чутьем, он обладает даром гипноза, угадывает, куда надо прийти, чтобы встретить нужного или желанного ему человека, а то и заставить его прийти в место, которое сам выберет.

Маленькая курица по зернышку клюет — и довольна. Но орел с прозябательным существованием несовместим. Может быть, не столько потому, что как душа могучая и страстная ищет опасностей и бурь, сколько потому, что размах крыльев велик, лапы сильны, когти и клюв остры. Он сам производит бурю, поднимает, отрываясь от земли, шлейф пыли и слабых растений, вовлекает в свой полет и охоту более мелких тварей. Умелый писатель искусно нагнетает чувство тревоги. У таких, как Достоевский, оно сгущается нестерпимо. Несчастье, к которому движется действие, обретает материальные черты — когда оно приходит, читатель испытывает даже что-то вроде облегчения. Зингер избегает чересчур страстного жеста, пережима чувств. Он просто дает валу, порожденному поступками и поведением героя, подняться, нависнуть и обрушиться в соответствии с законами стихии. У героя не остается выхода, кроме как необратимо порвать с прошлым и не то чтобы переменить свою жизнь, а зажить так, как поначалу не способен и вообразить. Если писатель знает свое дело — а Зингер знает, — то это необсуждаемое решение, неотвязное убеждение, что сделать надо так и никак иначе, разделяет читатель. Сочувствуя, сопереживая, влезая в шкуру героя.

Потому что через это состояние — когда напор разбуженных человеком обстоятельств, путаницы, бед становится невыносимым и выход виден только в отказе от прежней жизни — проходит больше людей, чем мы думаем. Только вал чаще всего отсутствует. Наоборот, жизнь, прежняя и настоящая, выглядит ровной гладью, каждая ее часть и малая частица искусно подогнаны к множеству остальных, беспокоиться не о чем. Что называется, идет по накатанному, а если совесть иногда и куснет за непорядочность, нанесенную обиду, ядовитое словцо, негожее дельце, то в оправдание высунутся и наперебой загалдят примеры вещей куда обиднее, бесчестнее, отравнее, гаже, совершенных тысячами знакомых и незнакомых людей. И вот, в какую-то минуту это привычное, удовлетворительное, не безгрешное, но и не вызывающе грешное существование неожиданно предстает непереносимым. Как говорится, на пустом месте. Всё, не могу больше, чтобы завтрашний день был, как вчерашний. Таким же автоматическим, покорным, пустым. Не согласен мириться с тем, с чем безвольно когда-то согласился.

У Бабеля есть чудный рассказ «Ди Грассо». Потрясенная искусством заезжего итальянского актера, одесситка выходит с мужем на улицу и выкладывает ему то, что думает об их совместной жизни. «Что я имею от него, — безутешно причитал, удаляясь, грубый плачущий голос мадам Шварц, — сегодня животные штуки, завтра животные штуки… Я тебя спрашиваю, босяк, сколько может ждать женщина?» …Мы живем в стране с историей, политикой и общественной атмосферой, которые чаще, чем во многих других, ставят перед желанием порвать с прошлым. Сейчас около четверти наших граждан (а в возрасте пассионарном, от 18 до 24 лет, — почти 40 %) хотят эмигрировать. Тридцать и сорок лет назад, когда о таком способе высвобождения и помыслить было нельзя, я знал несколько семей моих сверстников, которые, чтобы избавиться от пресса власти и городской порчи, уезжали в деревню. Зарабатывать своим трудом, воспитывать детей по-домашнему, жить по-простому. Наконец, во все времена во всем мире есть категория таких, кто причину тупика жизни видит в переплетении обстоятельств личных, в неудачном браке, засасывающей среде, скучной работе. Ни эмиграция, ни опрощение, ни перемена партнеров не панацея, но мы говорим о волевых попытках стать другим вместо того, кем был.

У героя «Люблинского штукаря» обстоятельства сходятся нельзя хуже. Как в тех представлениях, которые он давал, ему удается одним разом разорвать все путы и освободиться. Он возвращается домой. Ни с чем — но этого он и хочет. Он велит замуровать себя в каморке без двери, с крошечным окошком, через которое можно передавать пищу… На мой вкус, немножко чересчур, не знаю, как на ваш. Но не нам судить. Тем более, что в этом месте я подумал, что некоторая чрезмерность и демонстративность входили в замысел Зингера. На идише роман называется «Дер кунцен махер фун Люблин». На английский это перевели как «magician» — того же корня, что «маг». В первом издании на русский так же — «волшебник». Это оправданно, в определенном смысле герой, действительно, чародей. Но все эти слова и на идише, и на английском, и по-русски значат еще и «фокусник». Асар Эппель, автор многих замечательных переводов, в частности этого, сам писатель, тонко чувствующий оттенки языка, выбрал «штукарь». Слово «штукарство» имеет неодобрительный оттенок. Самые невинные его значения — уловка, плутовство. Фокусничество тоже, но скорее как производное от «фокусничать». Герой до самого конца вызывает сильную симпатию, волнует, воодушевляет. Возможно, заточение себя в крохотной тюрьме самый грандиозный его фокус.

 

(Опубликовано в газете «Еврейское слово», № 556)

Роман Исаака Башевиса Зингера «Люблинский штукарь» можно приобрести на сайте издательства «Книжники»

Комментариев нет:

Отправить комментарий

Красильщиков Аркадий - сын Льва. Родился в Ленинграде. 18 декабря 1945 г. За годы трудовой деятельности перевел на стружку центнеры железа,километры кинопленки, тонну бумаги, иссушил море чернил, убил четыре компьютера и продолжает заниматься этой разрушительной деятельностью.
Плюсы: построил три дома (один в Израиле), родил двоих детей, посадил целую рощу, собрал 597 кг.грибов и увидел четырех внучек..