СКАМЕЙКА Рассказ

      

      Для меня огонь в печи

      Это в прошлое ключи.

   

      Хаос магии огня

      Сказка сказок для меня.

     Единственное средство

     Возвратиться в детство.

    

     Искры, шорох, треск, дымок….

     Всему свой час, всему свой срок…

    

     Погас огонь, и старости зола

     Мертва, черна и тяжела.

 Не всегда отдаем себе отчет, на сколько значимы в нашей жизни  сущие пустяки, полная ерунда. Часто забываем о чем-то главном, существенном, а помним всю жизнь о пустяке, о детали, ничего, на первый взгляд, не значащей.

 Если бы спросили мастера низкой мебели перед казнью о последнем желании, он бы ответил, что хочет  свой смертный час встретить холодной осенью, сидя на синей скамейке, своего собственного изготовления, перед открытой дверцей в печь, где бы весело потрескивали в огне березовые поленья.

 Он бы в таком случае согласился угаснуть вместе с огнем в печи, превратиться в пепел, в золу, хоть это и противно его пути к истинной вере.

 Впрочем, главное в таком непонятном желании все-таки не огонь, а скамейка.

 Не простая скамейка, а синяя, как небо над свинцовой водой залива. Небо летом, а скамейка – зимой.

 Даже не скамейка, а скамеечка. Низкая мебель, специальная, чтобы сидеть у печи и смотреть на чудо огня.

 Кто сказал, что пламя – путь к смерти. Солнце – наша жизнь, огонь огней – чудовищный, всевластный.

 Огонь – это жизнь, динамика сущего. Ничто так не меняется в одно мгновение, как царство огня.

 Огонь – смерть. Уничтожение живого, разрушение ткани, перерождение материи в пустоту пепла. Пепел – вакуум. Он бесплотен и бестелесен. Он способен растворяться в пространстве. Пепла нужно очень много, чтобы получить легкую горсть золы на жестяном совке.

 Огонь – это жизнь и смерть. Огонь – это все. Вот почему пламя завораживает, приковывает к себе магнетической силой.

 Не помню, как погибла синяя скамейка. Может быть, сломалась и сама попала в печь? Но, возможно, все  проще: мастер низкой мебели вырос и больше не смотрел на огонь. Жизнь без пламени стала его бытом…. Он сам стал сгорать, сознавая это? Нет, не так - он вобрал в себя пламя, энергию его страсти: созидания и разрушения. Вобрал в себя жизнь и смерть огня.

  Скамейка оказалась синей, потому что были чернила, а красок не водилось в доме совсем. Краски стоили дорого. Когда еды мало, когда одежда только та, что на тебе, не до красок. А чернила есть всегда. Без чернил нет школы. Нет «вставочки» так называли в те давние годы то, чем писали в тетрадях. Стальное перо  в с т а в л я л и   в железный зажим на деревянной основе. Получалась «вставочка».

 Перо макали в чернильницу, а потом им писали буквы и цифры. Все, что могло потребоваться для овладения грамотой. Путь к знаниям всегда полон грязи. Вот и перо собирало грязь. Следовало чистить его раздвоенный «клюв». Ленивые не чистили и получали двойки по чистописанию. Лентяи  не хотели знать, что главное в жизни  писать чисто. Что писать – не имеет значения. Главное – чисто.

 Тот, кто выкрасил свою скамейку чернилами, не умел выводит буквы и цифры как надо. Он так и не научился с годами это делать. Известно, что за ошибки в чистописании самая распространенная оценка - ЧЕТЫРЕ С МИНУСОМ.

 У каждого человека своя цена. Тот, кто выкрасил скамейку в синий цвет, был оценен на ЧЕТВЕРКУ С МИНУСОМ. Он и сейчас получает такие оценки. Цифры эти, на плацу, как солдаты в ряд, все похожи друг на друга: четверка держит в руках копье минуса. Не совсем надежная армия оценок. Всегда можно не удержаться, свалиться в пропасть посредственности, но и взлететь вверх к совершенству с риском для жизни.

 Доска для скамейки возникла случайно на дне двора колодца. На дне этом, мощенном грубым булыжником, ничего не росло, потому что дна никогда не касался огонь солнца.

 Двор этот каждое утро подметал жесткими прутьями метлы дворник- Хасан. Метла гремела по булыжникам. Акустика во дворах-колодцах превосходная. Хасан начинал мести двор в шесть часов утра. С тех  пор мастер низкой мебели никого не просыпался позже этого часа.

 На дне двора-колодца гнили дрова. Тот корм для печи, которому не хватило места в подвале. Дрова укрывали от вечных дождей, но они все равно гнили, потому что сам воздух без солнца пропитан всегда и везде едкой сыростью смерти.

 Сырость эта пожирала жестяные трубы водостока, оставляла ржавые пятна на стенах домов, порождала между камнями сизую плесень мха.

 Плесень эта считалась ядовитой.

-         Мох есть буду, - говорил тот, кто клялся в правдивости своих баек.

Девочка Соня - певица, так ее звали, не захотела однажды жить, не смогла перетерпеть обиду и наелась мха. Толстую девочку Соню тошнило на глазах дворовой команды, но никто не подумал смеяться над ней. Все были уверены, что скоро Соня-певица умрет. Но она не умерла, а стала звездой оперы Мариинского театра, хотя, как и тот, кто построил синюю скамейку, совершенно не знала искусства чистописания.

 Это было настоящим чудом – та доска: сухая, гладкая, отполированная легким рубанком. Никто не знал, откуда она взялась в мертвой сырости дна дворового колодца.

 Все решили, что доска упала с неба. Летел самолет – биплан над городом, и обронил эту доску, в общем-то, не нужную для правильного и безопасного полета.

 Кто-то сказал, что это случилось, когда ожили колокола близкой церкви. Бог и гений самолета не должны были ладить. От испуга обронил доску самолет, как птица роняет свое перо.

 Это было бредом. Но дети охотнее верят в бред, в сказки, чем в скучную прозу действительности, утомительную правду, сочиненную отличниками чистописания. Отличниками, в жизни которых самолеты - бипланы никогда не роняют живые доски в сырую, мертвую пропасть  дворов-колодцев.

 Бросили жребий, кому этот дар небес достанется. Горелые спички тянули. Тому, кто потом построил синюю скамейку, досталась самая короткая, обломанную спичка. Мастер низкой мебели выдернул ее из чужого кулака , как раз в тот момент, когда запела труба за окном квартиры на четвертом этаже.

 Там жил сумасшедший. Он не общался ни с кем, кроме своей трубы. Не было у безумца таланта, но он хотел перехитрить судьбу, и учился играть на трубе упрямо, в течение многих лет. С годами несчастный одолел это непростое искусство, стал трубачом оркестра, плохого оркестра похоронной команды. Но он шел одним из первых за медленным грузовиком, украшенным черной и красной материей, и дул в сверкающую медь своей трубы, в полной убежденности, что и труба, и он сам нужны этому миру живых и мертвых.

 Тогда же все решили, что фальшивый звук меди – добрый знак. Чуть ли не звуки туша в честь того, кто оказался владельцем доски. Все завидовали счастливцу, и спрашивали, что он станет делать с призом? А победитель сам не знал этого. Он только сразу почувствовал, что полюбил эту доску, как он любил печь и огонь в печи.

 Тогда мастер низкой мебели соединил все свои «любови» в одно целое. Он решил построить скамейку, чтобы сидеть на ней и смотреть в огонь.

 У каждого мужчины, почти у каждого, случается первая женщина в его жизни, и первый ребенок, и первая вещь, сделанная своими руками.

 Скамейка стала такой первой вещью, сотворенной тем, кто вытянул самую короткую спичку из грязного, холодного, детского кулака в вечной сырости двора-колодца. (Тогда была осень, поздняя осень, когда все   замирает и прячется в ожидании  снега).

 У мастера была пила, молоток и гвозди. Это сказочное богатство: пила, молоток и гвозди! Если честно, больше ничего хорошего человек не придумал за всю историю своей цивилизации.

 Знатоки скажут, что топор, клещи, автомобиль, ракета или компьютер - не менее замечательные изобретения. Вполне возможно, не станем спорить. У каждого свои приоритеты.

 Тот же, кто вытащил самую короткую спичку, всегда не любил клещи и топор, как потом терпеть не мог ракеты, автомобили и компьютеры. Это понятно, если вспомнить о подозрительной цене того, кто сотворил синюю скамейку. ЧЕТЫРЕ С МИНУСОМ – это ЧЕТЫРЕ С МИНУСОМ. Не больше и не меньше.

 Он разметил доску, и ошибся совсем немного. В итоге скамейка слегка хромала, но низкая мебель у печки для зрителя огня вполне может быть такой, хромоногой. Мало того, она просто обязана нетвердо стоять на  полу, у ветхого листа жести, чтобы напоминать о себя постоянно, чтобы быть живой, как огонь в печи.

 Впрочем, мастер низкой мебели сделал ножки красивыми. Он выпилил треугольные пазы внизу, но больше не стал заниматься украшательством, а только выкрасил, как уже говорилось, скамейку в чернильный цвет.

 Мастер крепко сбил детали своей мебели. Он всего лишь два раза попал по пальцам, но не плакал, хотя было очень больно. Он не плакал, так как догадывался о дорогой цене первой вещи, сделанной своими руками. Следовало терпеть и надеяться. Собственно, этот урок он тоже впервые усвоил, когда сбивал скамейку для того, чтобы сидя на ней, смотреть в огонь.

 ТЕРПЕТЬ И НАДЕЯТЬСЯ. Он тогда надеялся, что скамейка станет радостью мастера, и терпел, потому что не было иного выхода на пути к высокому званию столяра.

 Он был в те годы покорен мастерством тех, кто сотворил круглую печь, закованную в гофрированное железо. Печь эта была построена давным давно для тепла в лакейской части квартиры. Теперь же подобное сооружение, как мне кажется, могло стать экспонатом в музее классики быта, эпохи живого огня.

 Возможно, та печь не была красавицей, но хранила тепло удивительно долго, и для тепла этого требовалось совсем немного дров-поленьев. Не была прожорливой та печь. Она понимала, что в доме нет лифта и таскать дрова из подвала не легкая задача. Умницей была та печь, творением настоящего мастера. И создана была для людей на долгие времена. 

  На долгие….В те годы подвалы старого города были сухи и освещены электричеством, но в конце шестидесятых центр города  перевели на паровое отопление, приговорив к уничтожению печи и камины – тот самый живой огонь.

 И правильно. Доброе дело – не пилить, рубить иную, великую жизнь – деревья. Нельзя убивать природу – дом птицы и пристанище зверя. Нельзя уничтожать то, что дает человеку главное для его жизни - воздух.

 Все правильно, но опустевшие подвалы города тут же затопила гнилая вода смерти, и в воде этой завелись тощие, злые комары, напавшие на город с отчаянной отвагой.

 Любое мастерство требует особой системы творения. Нельзя созидать, разрушая. Замечательно, когда тепло приходит в твой дом по трубам, без всяких усилий с твоей стороны, но город, стоящий по колено в болоте, не имел права на черную воду в подвалах и злых комаров – дьяволов преисподней.

 Прогресс тороплив и часто превращается в свою собственную противоположность. Когда-то комары были полными хозяевами топей низины реки. После гибели печей, злющие и безжалостные твари вернулись к себе домой. Человек невольно разрушил систему, годную для жизни, и другая, враждебная ему жизнь, без промедления вернулась в город.

 Иная, правильная система такова: сухие подвалы, печь, огонь, синяя скамейка. Печь для огня, подвалы- все это было сотворено прежде, в доисторические времена. Только скамейку построил тот, кто вытянул короткую спичку из холодного и грязного кулака под трубный призыв медного горла духового инструмента.

 Мастер низкой мебели построил ее, растопил печь сухими, березовыми дровами, раскрыл покосившуюся, на одной петле, чугунную дверцу, опустил свой тощий зад на скамеечку и замер в несказанном блаженстве.

 Он был счастлив, сознавая себя мастером, способным творить мир в необходимой для существования жизни системе . Мастер не сомневался, что без его синей скамейки неполнота мира этого стала бы крайне опасной. Он вовремя вмешался в акт творения, дополнив сущее необходимой деталью.

 Он сидел у печи на скамейке, сотворенной своими собственными руками и был счастлив необыкновенно, как бывают люди счастливы только в детстве.

 Мастер умел в те годы разговаривать с огнем. Иногда он закрывал занавес дверцы, и пламя в печи начинало выть обиженно и стонать, будто огонь не желал разыгрывать свою драму без зрителей.

 Иной раз попадались негодные дрова, не помогали даже щепки и старые газеты, и тогда тот, кто построил синюю скамейку, начинал уговаривать, заклинать огонь, упрашивать его стать сильным и подарить мастеру низкой мебели тепло, и новое, незабываемое зрелище.

 Он сидел у огня, как его древний и сильный предок в пещере, охотник на мамонта или единорога, и гасил щепочкой искры, вылетающие из топки, и падающие не на лист жести, а на беззащитное дерево пола.

 Мастер низкой мебели не любил огонь умирающий. Дождавшись мерцания синих огней он плотно, обязательно на задвижку, закрывал дверцу и уходил по своим нехитрым делам. Как правило, он нырял в сырость двора-колодца, читал книги или писал вставочкой в тетради буквы и цифры.

 Телевизор, в квартире соседей, мастер низкой мебели смотрел редко. Впрочем, тот, кто сбил синюю скамейку, и сегодня уверен, что смотреть в огонь более интересное занятие, чем на экран телевизора.

 Мастер низкой мебели уверен в этом, потому что один из самых счастливых моментов своей жизни испытал тогда, когда уселся на скамейку своего, собственного изготовления у раскрытой дверцы печи и уставился на волшебное зрелище огня.

  Кто знает, может быть тогда, сидя на скамейке, сотворенной из доски, упавшей с неба на дно дворового колодца, он и застыл на долгие годы в неподвижности, желая продлить неповторимое мгновение счастья, ради которого только и стоит появляться на свет Божий, дарованный человеку огнем Солнца.