ЖЕНСКИЙ ДЕНЬ В ГУЛАГе

СЕСТРЫ И ПЛЕННИЦЫ

---

Как в женский день в ГУЛАГе делили рожениц 

Ярослав ТИМЧЕНКО 

Утро в Соловках. 

Только за годы сталинского безвременья через исправительно-трудовые лагеря прошло более миллиона женщин, причем отнюдь не уголовниц. Жены, сестры и дочери "врагов народа", "пособницы", "шпионки", а в годы войны — "нарушительницы трудовой дисциплины" попадали в молох ГУЛАГа. У них тоже было 8 Марта… Свое и очень страшное. Как-то мне попался тоненький журнал "Воля" за март 1953 года — издание бывших советских политзаключенных, волной войны вынесенных на Запад. Посвящен этот журнал именно 8 Марта, и в нем — коротенькие воспоминания чудом вырвавшихся из лагерей узниц. Одно из них, написанное женой "врага народа" В.Кардэ, мы и предлагаем вашему вниманию.

ЭЛЬГЕНОВСКИЙ ДЕТКОМБИНАТ

Не помню, случилось ли это как раз 8 марта или в другой день. Во всяком случае это было весной 1944 года. Вспомнилось это особенно ярко нынче, когда по всему Советскому Союзу шли приготовления к Международному женскому дню, когда много говорилось о правах женщины вообще и правах матери в особенности. Когда слова об "освобожденной женщине" не сходили со столбцов советских газет.

Мы находились вдали от мест сражений. До нас не доходил ни гром орудий, бьющих по немцам, ни грохот салютов, от которых в те дни дрожала столица и "города-герои". Мы были заключенными в таежном штрафном лагере далекой Колымы. Многие из нас сидели еще до войны, многие приехали в последнем году.

В штрафном лагере мы находились потому, что, несмотря на все запреты и изоляции, остались, вопреки ожиданию, живыми, молодыми, страстно любящими жизнь женщинами, и поэтому, к неудовольствию лагерного начальства, ставшими матерями.

"Я не могу понять, — крикнула одна из нас, когда в штрафной лагерь однажды приехало начальство из центра, — я не могу понять, почему рожать детей — это преступление в советском государстве? Когда тысячи гибнут на фронте!"

Однако убедить чекистов было трудно, и никто нас за наших детей не благодарил. Нас даже не считали матерями. Называли просто "мамками". Мы и были просто мамками, кормилицами наших детей, которых отнимали у нас сразу после родов и отдавали в специально для этого построенный "деткомбинат", тут же, в глухой тайге, в местности Эльген.

Дика, нечеловечна была наша жизнь. Пять раз в день нас под конвоем гнали кормить. В "кормилку" нам выносили наших малышек, и когда ребенок насыщался, отнимали опять. Жадно мы старались разглядеть свое дитя, и боялись распеленать, чтобы оно не замерзло. Мы набрасывались на нянь и бранились между собой, стараясь получить своего ребенка раньше других, чтобы подольше подержать его на руках.

Молоко у нас быстро пропадало, и мы дрожали, чтобы врач не заметил этого, потому что, когда оставалось только две кормежки в день, нас могли уже угнать в другой лагерь, и тогда мы теряли ребенка совсем.

Предстоящая победа над Германией, успешное продвижение наших войск или громадные потери — не знаю, что было непосредственной причиной, но весной 1944 года по Советскому Союзу была объявлена амнистия для заключенных матерей. Весь Эльген взволновался — заря свободы блеснула над этим проклятым местом. Надежда, потерянная всеми загнанными сюда, пробудилась снова.

"Невозможно делить и здесь на 58-ю и на "бытовую" стать". Ведь ребята-то у нас одинаковые! Такие же невинные крошки и те, и другие".

Но нет равенства в коммунистическом государстве, и нет равенства перед тем, что в СССР именуется законом. Амнистии тут никогда еще не касались так называемых 58-х — политических. Из примерно 250 детей Эльгеновского деткомбината "домой", к освобожденным матерям, было отпущено только около 40, исключительно детей "бытовичек". Вот об этих детях и об их матерях мне и хотелось бы рассказать сегодня — в день "освобожденной советской матери".

"МАМКИ-УКАЗНИЦЫ"

Большинство освобожденных нынче "мамок" приехало на Колыму уже во время войны. Это был молодняк "военного набора" заключенных, как у нас говорилось, так называемые "указницы", попавшие в лагерь за нарушение рабочей дисциплины. Иными словами, это были осужденные на пять и больше лет девушки и женщины, провинившиеся иногда только тем, что опоздали на работу, что задержались в деревне.

"Я поехала маму навестить, нас по мобилизации отправили Сталинград отстраивать, — рассказывала Аня. — А мама как меня увидела, так и заплакала: "Деточка ты моя родная, да на кого ты похожа стала, останься денек!" Не было силы уйти, так хорошо у мамы — а там, в Сталинграде, бараки, грязно, холодно. Я и осталась — не на один день, а на целых три. В колхозе кто-то заметил и донес, конечно. Вот меня и посадили".

Легко было засудить 17-летнюю Аню. Легко было послать эшелоном во Владивосток и дальше, на Колыму. Повезли среди урок и блатных, опозоренную и изгнанную из общества своих подруг. Кто виноват в том, что она научилась ругаться, что у нее не оказалось достаточно внутреннего сопротивления тому, что ожидало голодных и несчастных девушек на Колыме? Кто виноват, что Аня пошла по рукам преступников, что сломленную девушку научили воровать и продаваться? Кто вернет ей украденную коммунизмом жизнь? Кто ответит за это преступление?

Но не всех "указниц" постигла судьба маленькой Ани. Многие нашли и в лагере (еще не в тайге, а в городе, на сравнительно легких работах) хороших людей. Они с жадностью цеплялись за возможность хоть какого-нибудь счастья. Шли на риск, на глазах вахтеров бежали через проволоку к возлюбленному и, в конце концов, становились окончательно "преступницами", попав в штрафной лагерь, как только обнаруживалось, что они беременны.

Всеобщая радость предстоящего освобождения отравлялась другим вопросом. Что случится с матерями и младенцами? Куда пойдут беременные, которых так внезапно выкинет лагерь?

В Эльгене — крохотном поселке на берегу реки Тоскан — не было ни одной постройки, где могли бы приютиться женщины, оказавшиеся вдруг на улице, ни одного места, где бы они могли работать. Все делалось заключенными, и никому не было выгодно брать на работу освобожденную, да еще беременную или с детьми. "Великодушный" жест правительства фактически оставил этих молодых женщин и их детей на произвол судьбы. Начальники, однако, не беспокоились. Может быть, они догадывались или знали, что произойдет на следующий день? А произошло вот что…

НА НИХ "ЖЕНИЛИСЬ", ПОЧТИ НЕ ГЛЯДЯ

Утром этого весеннего дня у лагерной вахты при воротах собрались "мамки" с узелочками и деревянными чемоданами. Многим из них трудно было стоять из-за беременности. Другие с нетерпением спрашивали, когда их, наконец, пустят хоть посмотреть на детей — они ведь теперь вольные!

- Посмотреть мало! — возражали лагерные "придурки". — Взять надо будет сейчас же. — А барахло есть? Во что заворачивать-то будете?

- Сейчас же? — в ужасе переспрашивали женщины. — Куда же?

- Как куда? — следовал грубый ответ. — Известно куда! К мужьям! Вот они уже ждут не дождутся!

И действительно, "они" уже ждали. Неизвестно, каким путем узнали на дальних и близких золотых приисках в окружности Эльгена, что сегодня будут освобождать женщин. В суровом и свирепом крае, где женщин почти нет, этого известия было достаточно. К воротам нашего лагеря прибыли грузовиками "женихи".

Их не отталкивало то обстоятельство, что освобождавшиеся женщины являлись матерями грудных детей, что у них где-то были мужья или возлюбленные. Истосковавшихся по семейной жизни таежников не смутило то обстоятельство, что женщина, которую они приведут в свой барак, беременна от другого и скоро должна родить. Их до того замучило угрюмое, неприкаянное существование в тайге, что они шли на все…

Не минуло и получаса с того момента, как для "мамок" открылись ворота, а все они уже были на пути к ЗАГСу. На них женились, почти не глядя.

Когда я слышу восхваления достоинства и свободы женщины в Советском Союзе, когда мне говорят о том, какой она стала хозяйкой своей жизни в коммунистической стране, мне вспоминается этот большой торг под воротами Эльгеновского женского лагеря.

Вспоминается еще и Полина. Она работала у нас в прачечной деткомбината. Хорошая, чистая женщина. Ее арестовали ровно год назад, сразу после того, как ее жених ушел на фронт. Они не успели обвенчаться, но фактически уже были мужем и женой. Когда ее взяли, Полина не знала, что была беременна. Но когда это выяснилось, она с гордостью приняла беременность, а вместе с ней — и приговор "за нарушение трудовой дисциплины".

Узнав об амнистии, Полина на коленях умоляла устроить так, чтобы ее пока оставили работать вольнонаемной в прачечной. Хоть на пару недель, она устроится потом, лишь бы не пришлось выходить насильно замуж за первого встречного. "Я Мишу люблю, — говорила она. — Он — отец моего ребенка. Вернется с войны, вместе жить будем!" Хорошие слова. К тому же, она была и работница хорошая. Нам удалось уговорить заведующего. Оставили Полину в прачечной.

Проработала она ровно 10 дней, пока о ней не дозналось начальство повыше. Полину выгнали. "Вольняшек нам держать невыгодно, дорого и вообще ни к чему. Да и не все ли равно, с кем она жить будет?"…

Ушла Полина с мальчиком на руках. Ушла ровной прямой походкой. Не далеко ей было идти. Колька, бывший рецидивист, пекарь, давно просил ее женой стать. Вот и стала она его женой — "указница", невеста героя, может быть.

Советская власть "наказывала и прощала"! Но кто ей простит?