НАУМ ВАЙМАН:"Я БЫЛ И ОСТАЮСЬ СИОНИСТОМ".

НАУМ ВАЙМАН: «Я был и остаюсь сионистом».

– О русскоязычных в Израиле говорят, что это своего рода государство в государстве…

– На мой взгляд, это не так. Но тех, кого мы называем «русскими», надо дифференцировать. Среди них есть евреи, а есть этнические славяне: евреев где-то 700–800 тыс., славян – 300–400 тыс. Это одно разделение. Еще одно разделение: по волнам алии. Волна 1970-х была идеологизированной: приехали сионисты, антикоммунисты. В ней тоже были «примкнувшие» члены семьи, которые поехали со своими еврейскими родственниками в их страну, тем самым как бы взяв на себя определенную ответственность за свою будущую лояльность. Часть из них приняла гиюр. Но я знаю и массу историй, когда семьи распадались, и, как правило, славянские жены оставались в Израиле, а еврейские мужья убегали в Америку.

– А почему вы туда не уехали?

– Я был и остался сионистом: считаю, что евреи должны жить в своем государстве, обустраивать и защищать его. Существование еврея вне его национального государства, как показывает история, явление ненормальное и порой трагичное. Я это вижу по тем евреям, которые остались в России. Их позиция не то что лживая: они сами с собой пытаются быть искренними, но я определяю их позицию как неестественную.

– Вы упомянули о гиюре. Может быть, в чем-то это было формальностью? Чтобы влиться?

– Для первой волны это не было формальностью. А вот в волне, которая началась в 1990-е, преобладали не идейные, а те, кто бежал из раз- валившегося Союза. И я сейчас встречаю здесь типов, которые не то что не имеют никакого отношения к евреям, я их даже видеть тут не хочу, поскольку там на них насмотрелся. Непонятно, что они здесь делают.

– За лучшей жизнью приехали.

– Да, за ней… По этому поводу был в свое время анекдот. В аэропорту проверяют документы у приехавших. У одной пары по документам, что называется, ни в одном глазу. «А как вы к евреям относитесь?» – спрашивают. «А мы к евреям очень даже хорошо относимся», – отвечают. Вот в этой группе населения есть некоторый элемент замыкания на себе. И так как эти люди в массе своей не очень культурные, замыкание идет не по культур- ному, а по религиозному принципу. Все израильские православные храмы расцвели после волны репатриации 1990-х. Эти люди в государственном смысле, за редким исключением, вполне лояльные. Но евреями они себя не осознают. Они гото- вы считать себя израильскими гражданами и в то же время жить какой-то своей общинной жизнью. Это не гетто, а именно общинное объединение.

– Но «русский» еврей – это тоже не израильский еврей…

– «Русских» выделяет культурный бэкграунд. Как говорит мой приятель, писатель Аркадий Красильщиков, – рабство языка. Я так не считаю. Но не важно, как определять. Это люди, которые вынуждены потреблять культуру на русском языке. В Израиле ты можешь функционировать на русском языке, тебя никто не будет заставлять говорить на иврите. Хотя какое-то раздражение, бытовые трения  – этого было сколько угодно. Ведь приехало не просто огромное количество людей, а людей с другими привычками, другими реакциями на всякие вещи. Но я бы назвал это первоначальными трудностями. Сегодня они во многом стерлись. В принципе здесь все более или менее знают иврит на бытовом уровне. Молодежь либо двуязычная, либо переходит на иврит. Пожилым труднее, но и для них есть русскоязычное телевидение и радио, множество газет. Есть некая русская культурная выделенность. Вынужденная. Другой бэкграунд, но всё равно после трех-четырех стаканов «русские» будут вспоминать девочек в Москве, а израильтяне  – девочек у себя в армии…

– Израильтяне пьют?

– Пьют, но гораздо меньше, чем «русские». Хотя в последнее время тоже стали. Надо сказать, влияние «русской» волны совпало с общим изменением израильского общества. Оно было комсомольским в хорошем смысле – целенаправленное, мобилизационное, солидарное. Сейчас народ стал более разобщенный, есть открытость и к лучшему, и к худшему.

– Если говорить о «русском» замыкании, то где оно, на ваш взгляд, сильнее – в Америке или в Израиле?

– Насколько я знаю, эмигранты, живущие в Америке, в американское общество вообще не попадают, хотя на работе как-то общаются. И не потому, что их не принимают, а просто в силу различий: не о чем говорить. Когда люди собираются, они чаще всего что-то вспоминают. А тут что вспоминать? Общих жизненных переживаний нет.

– А в Израиле есть?

– Есть. Здесь есть уже общая история, причем весьма интенсивная. Даже у людей, которые недавно приехали, в голове уже израильские новости, потому что эти новости слишком серьезны, они вытесняют всё. Когда речь идет об обстреле или теракте, это переживается всеми. Так что, когда собираются «русские» и коренные израильтяне, у них есть о чем поговорить.

– Многие «русские» считают, что израильтянам не хватает культуры.

– Это проявление русского культурного снобизма: мы приехали из страны с великой культурой, а вы тут – то ли Африка, то ли Азия. Такая позиция существует в основном среди так называемых интеллигентов.

– Вы так не считаете?

– Нет. Я считаю русскую культуру глубоко провинциальной. Это не мое мнение, и оно не связано с русофобией. Вот я сейчас занимаюсь Серебряным веком. Символизм, декадентство – откуда это пошло? От французов. Философия – от немцев. Россия болела Гегелем, Шопенгауэром, Ницше. Никаким русским философом она не болела. Вообще, русская культура, о которой мы говорим – это культура 150–200 лет: от Петра I до 1917 г. Но провинциальная культура не означает – незначительная. В определенный период она внесла существенный вклад в европейскую культуру: Чехов, Гоголь, Достоевский... «Преступление и наказание» в обязательном порядке изучается даже в израильской школе. Ну и, пожалуй, самый мощный вклад в мировую культуру  – русский авангард. И, тем не менее, это провинциальное явление. В этом нет ничего обидного. Хотя для российского человека, привыкшего с детства слышать о первообразующем величии русской культуры, это звучит необычно.

– Вы упомянули об израильской школе. Многие «русские» не могут понять, чему дети там учатся...

– Я проработал учителем в Израиле 20 лет. Это кошмар! Дети совершенно отвязанные: ничего не бояться, абсолютно не воспитаны. Требуешь хоть какой-то дисциплины, а они в ответ: «Тут тебе не Россия...» Не знаю, как сегодня в российской школе, но в свое время у нас были авторитеты. Да и вообще на Востоке учитель – это авторитет. Но Израиль – не совсем Восток.

– А что?

– Евреи – не совсем Восток, а так, на границе. То, что здесь произошло в смысле культурной консолидации вокруг Библии, это не то, что произошло, скажем, в Персии или Вавилоне, которые в боль- шей степени Восток. Ведь Восток, прежде всего, связан с деспотизмом государственной власти. Чем ближе к Европе – в Турции, в Израиле, в арабских странах Средиземноморья – тем больше это сглаживается. Вот я недавно изучал материалы о шумерском царстве третьей династии Ура. Там был город Ур Халдейский, из которого вышел наш праотец Авраам, где было построено супертоталитарное государство. И я вот думаю: может, Авраам ушел из Ура не потому, что Господь ему сказал, а потому что просто захотелось свободы? И из Египта евреи тоже ушли именно на свободу…

– И этой любовью к свободе евреи отличаются от людей Востока?

– Да, хотя во многом другом евреи остаются восточными людьми. Но, начиная с Авраама и кончая советским рабством, они уходят из неволи. Когда я вспоминаю свою мотивацию к отъезду, то мой антисоветизм был гораздо сильнее моего сионизма. Я помню, как задавал себе вопрос: а честно ли, что, вместо того чтобы бороться с этими гадами, я убегаю? Возможно, это было самооправданием, но я полагал, что не должен участвовать ни в каких безобразиях в чужом го- сударстве – ни свергать правительство, ни учить людей свободе. Поэтому-то я и говорил, что нахожу позицию российских евреев неестественной. Но совершенно непотребный пример – это то, как после аннексии Крыма еврейская религиозная организация во главе с главным раввином России побежала туда, чтобы освятить это, что называется, своим религиозным авторитетом. Тебя дергают за ниточку, ты понимаешь, что прислуживать унизительно, но держишь фигу в кармане и говоришь: ладно, я тут уступлю, но тогда дайте мне здесь кусочек. Вот это деятельность неестественная. Вот это на самом деле государ- ство в государстве. Ну, это мы о России. А начали с Израиля…

– Давайте продолжать об Израиле. Что это за уникальное явление  – израильская армия, через которую должен пройти каждый? В каком еще государстве увидишь столько вчерашних школьников, разгуливающих по улицам с автомата- ми…

– Из своего армейского опыта здесь скажу, что армия – совершенно удивительный психологический плавильный тигель. Конкретные опасности сплачивают так, что потом не разорвешь. Конечно, рядом с тобой разные люди – с кем-то ты кон- фликтуешь, кому-то готов морду набить... Но когда это кончается, вдруг понимаешь, что не хватает армейской тесноты. Так было с обитателями советских коммуналок, переселявшимися в отдель- ные квартиры. У людей есть некая склонность к единству. И армия  – лучший его воспитатель. А что касается вчерашних школьников, то эти массы детей в армии сплачивают и народ тоже. Армия здесь как священная корова. Армия  – это наши дети.

– А насколько эти дети понимают серьезность армии?

– К сожалению, здешняя армия недостаточно жесткая и дисциплинированная. Насколько армейцы при этом идейно подготовлены и готовы защищать родину? По крайней мере, большое число сильно мотивированных. Здесь есть менее боевые части, а есть боевые – они добровольные. И по количеству людей, которые туда идут, можно судить о мотивации. В воздушно-десантных частях конкурс – 3–5 человек на место.

Беседовала Катерина КУДРЯВЦЕВА