воскресенье, 19 ноября 2017 г.

Вероника Тушнова и Александр Яшин — две дороги любви

Вероника Тушнова и Александр Яшин — две дороги любви


Не сольются никогда
зимы долгие и лета:
у них разные привычки
и совсем несхожий вид…
(Б. Окуджава)
Вероника Тушнова
Хмурую землю
стужа сковала,
небо по солнцу
затосковало.
Утром темно,
и в полдень темно,
а мне всё равно,
мне всё равно!

А у меня есть любимый, любимый,
с повадкой орлиной,
с душой голубиной,
с усмешкою дерзкой,
с улыбкою детской,
на всём белом свете
один-единый.

Он мне и воздух,
он мне и небо,
всё без него бездыханно
и немо…

А он ничего про это не знает,
своими делами и мыслями занят,
пройдёт и не взглянет,
и не оглянется,
и мне улыбнуться
не догадается.

Лежат между нами
на веки вечные
не дальние дали —
года быстротечные,
стоит между нами
не море большое —
горькое горе,
сердце чужое.

Вовеки нам встретиться
не суждено…
А мне всё равно,
мне всё равно,
а у меня есть любимый,
любимый!
Александр Яшин
Думалось, всё навечно,
Как воздух, вода, свет:
Веры её беспечной,
Силы её сердечной
Хватит на сотню лет.

Вот прикажу —
И явится,
Ночь или день — не в счёт,
Из-под земли явится,
С горем любым справится,
Море переплывёт.

Надо —
Пройдёт по пояс
В звёздном сухом снегу,
Через тайгу
На полюс,
В льды,
Через «не могу».

Будет дежурить,
Коль надо,
Месяц в ногах без сна,
Только бы — рядом,
Рядом,
Радуясь, что нужна.

Думалось
Да казалось…
Как ты меня подвела!
Вдруг навсегда ушла —
С властью не посчиталась,
Что мне сама дала.

С горем не в силах справиться,
В голос реву,
Зову.
Нет, ничего не поправится:
Из-под земли не явится,
Разве что не наяву.

Так и живу.
Живу?
Вероника Михайловна Тушнова, известная советская поэтесса, родилась 27 марта 1915 года в Казани в семье профессора медицины Казанского университета Михаила Тушнова и его жены, Александры, урождённой Постниковой, выпускницы Высших женских Бестужевских курсов в Москве.
Переехав в Ленинград, она закончила учёбу в медицинском институте, начатую ещё в Казани, вышла замуж за известного врача Юрия Розинского и родила в 1939 году дочь Наталью. Второй муж Тушновой — физик Юрий Тимофеев.
Подробности семейной жизни Вероники Тушновой неизвестны — многое не сохранилось, потерялось, родственники тоже хранят молчание.
Она рано начала писать стихи и после окончания войны, во время которой ей пришлось работать в госпиталях, навсегда связала свою жизнь с поэзией.
Неизвестно, при каких обстоятельствах и когда точно познакомилась Вероника Тушнова с поэтом и писателем Александром Яшиным (1913–1968), которого она так горько и безнадежно полюбила и которому посвятила свои самые прекрасные стихи, вошедшие в её последний сборник «Сто часов счастья». Безнадежно — потому что Яшин, отец семерых детей, был женат уже третьим браком. Близкие друзья шутя называли семью Александра Яковлевича «яшинским колхозом».
«Неразрешимого не разрешить, неисцелимого не исцелить…». А исцелиться от своей любви, судя по её стихам, Вероника Тушнова могла только собственной смертью.
Лев Аннинский в своей статье «Вероника Тушнова: «Не отрекаются, любя…»связывает основные события в жизни моих героев с 1961-м годом:
В 1961-м — страстная, неукротимая, почти невменяемая, иногда нарочито косноязычная жрица любви, не признающая законов и не знающая преград…
Они встречались тайно, в других городах, в гостиницах, ездили в лес, бродили целыми днями, ночевали в охотничьих домиках. А когда возвращались на электричке в Москву, Яшин просил Веронику выходить за две-три остановки, чтобы их не видели вместе.
Сохранить отношения в тайне не получилось. Друзья осуждают его, в семье настоящая трагедия. Разрыв с Вероникой Тушновой был предопределён и неизбежен.
Жизнь Александра Яшина — и литературная, и личная — не из лёгких. И ему было от чего отчаиваться (об этом ниже). Я не знаю, какими событиями вызвано стихотворение «Отчаяние», датированное 1958-м годом. Литературной травлей за правду о русской деревне (рассказ «Рычаги»)? Страхом за судьбу семьи, связанным с этим? Любовью?
Матерь божья, не обессудь,
По церквам я тебя не славлю,
И теперь, взмолившись, ничуть
Не юродствую, не лукавлю.

Просто сил моих больше нет,
Всех потерь и бед не измерить,
Если меркнет на сердце свет,
Хоть во что-нибудь надо верить.

Ни покоя давно, ни сна,
Как в дыму живу, как в тумане…
Умирает моя жена,
Да и сам я на той же грани.

Разве больше других грешу?
Почему же за горем горе?
Не о ссуде тебя прошу,
Не путёвки жду в санаторий.

Дай мне выбиться из тупика.
Из распутья, из бездорожья,
Раз никто не помог пока,
Помоги хоть ты, матерь божья.
Когда я думаю об Александре Яшине, всех перипетиях его жизни, его ярком русском характере, о его сердце, пытающемся вместить в себя все беды и горести, одинаково болеющем за судьбу Отчизны и конкретного человека, мне приходит в голову одно высказывание Ф. М. Достоевского. В моей вольной интерпретации оно звучит так: широк русский человек, можно бы сузить. Не укор в этой фразе — констатация. Просто, как мне кажется, Федор Михайлович походя, в нескольких словах, объяснил, откуда он черпает сюжеты для своих романов, необъяснимых и зачастую непонятных людям, от России далёким.
Вот такая предыстория появления последних стихов Вероники Тушновой — пронзительных и исповедальных — ярчайшего образца женской любовной лирики.
А вот такими предстают мои герои в описаниях знавших их людей:
«У Вероники — красота жгуче-южная, азиатская (скорее персидского, чем татарского типа)» (Лев Аннинский)
«Ошеломляюще красива» (Марк Соболь)
«Красивая, черноволосая женщина с печальными глазами (за характерную и непривычную среднерусскому глазу красоту её называли смеясь «восточной красавицей»)»
«Вероника была потрясающе красива! Все мгновенно влюблялись в неё… Не знаю, была ли она счастлива в жизни хотя бы час… О Веронике нужно писать с позиции её сияющего света любви ко всему. Она из всего делала счастье…» (Надежда Ивановна Катаева-Лыткина)
«У моего стола присаживалась Вероника Тушнова. От неё заманчиво пахло хорошими духами, и как ожившая Галатея, она опускала скульптурные веки…» (Ивинская О. В. «Годы с Борисом Пастернаком: В плену времени»)
«…У неё с детства сформировалось язычески восторженное отношение к природе. Она любила бегать босой по росе, лежать в траве на косогоре, усыпанном ромашками, следить за спешащими куда-то облаками и ловить в ладони лучики солнца.
Она не любит зиму, зима у неё ассоциируется со смертью» («Русская жизнь»)
Когда Вероника лежала в больнице в онкологическом отделении, Александр Яшин навещал её. Марк Соболь, долгие годы друживший с Вероникой, стал невольным свидетелем одного из таких посещений:
Я, придя к ней в палату, постарался её развеселить. Она возмутилась: не надо! Ей давали злые антибиотики, стягивающие губы, ей было больно улыбаться. Выглядела она предельно худо. Неузнаваемо. А потом пришёл — он! Вероника скомандовала нам отвернуться к стене, пока она оденется. Вскоре тихо окликнула: «Мальчики…». Я обернулся — и обомлел. Перед нами стояла красавица! Не побоюсь этого слова, ибо сказано точно. Улыбающаяся, с пылающими щеками, никаких хворей вовеки не знавшая молодая красавица. И тут я с особой силой ощутил, что всё, написанное ею, — правда. Абсолютная и неопровержимая правда. Наверное, именно это называется поэзией…
В последние дни перед смертью она запретила пускать Александра Яшина к себе в палату — хотела, чтобы он запомнил её красивой, весёлой, живой.
«Какое огромное впечатление Александр Яковлевич производил везде, где появлялся. Это был красивый, сильный человек, очень обаятельный, очень яркий»
«Меня немало удивил облик Яшина, который показался мне не очень деревенским, да пожалуй, не очень и русским. Большой, горделиво посаженный орлиный нос (у нас такого по всей Пинеге не сыщешь), тонкие язвительные губы под рыжими, хорошо ухоженными усами и очень цепкий, пронзительный, немного диковатый глаз лесного человека, но с усталым, невесёлым прижмуром…» (Фёдор Абрамов)
«… Вологодский крестьянин, он был и похож на крестьянина, высокий, ширококостый, лицо лопатой, доброе и сильное… Глаза с хитроватым крестьянским прищуром, пронзительно-умные» (Григорий Свирский)
«Почему без миллионов можно? Почему без одного нельзя?»
Хоть разбейся, хоть умри —
не найти верней ответа,
и куда бы наши страсти
нас с тобой ни завели,
неизменно впереди
две дороги — та и эта,
без которых невозможно,
как без неба и земли.
(Б. Окуджава)
Рассказывают, что именно Александр Яшин дал рекомендацию в Союз писателей Булату Окуджаве.
Так кто же он — «один единый», который стал воздухом и небом для Вероники Тушновой?
Яшин (настоящая фамилия — Попов) Александр Яковлевич (1913–1968), поэт, прозаик. Родился 14 марта (27 н. с.) в деревне Блудново Вологодской области в крестьянской семье. В годы Отечественной войны ушёл добровольцем на фронт и в качестве военного корреспондента и политработника участвовал в обороне Ленинграда и Сталинграда, в освобождении Крыма.
Именно Яшину во многом обязаны своим становлением в русской литературе поэт Николай Рубцов и прозаик Василий Белов.
После выхода рассказов «Рычаги» и «Вологодская свадьба» для лауреата Сталинской премии закрылись двери издательств и редакций. Многие его произведения остались недописанными.
Его любит удивительная женщина, талантливая, красивая, тонко чувствующая… «А он ничего про это не знает, своими делами и мыслями занят… пройдёт и не взглянет, и не оглянется, и мне улыбнуться не догадается».
«Не случайны на земле две дороги — та и эта, та натруживает ноги, эта душу бередит», — писал в своём стихотворении Булат Окуджава.
«Натруживало ноги» Александру Яшину многое — и гражданская позиция, когда он, как мог, утверждал в своих рассказах и стихотворениях своё право на правду, и огромная семья, в которой тоже не всё просто складывалось, и тот образ радетеля народных традиций, которому должен был следовать отец семерых детей, любящий и заботливый муж, нравственный ориентир для начинающих писателей
Из дневниковых записей 1966 года:
«Уже давно у меня появилось желание творческого одиночества — этим объясняется и строительство дома на Бобришном Угоре… Очень уж моя жизнь стала тяжёлой, безрадостной в общественном плане. Я слишком много стал понимать и видеть и ни с чем не могу примириться…
Переселение на Бобришный Угор… Разложил свои тетрадки и гляжу в окно, наглядеться не могу. Мать и сестра ушли домой под дождём.
Я остался и рад. Удивительное чувство покоя. Пожалуй, сейчас я понимаю отшельников, старых русских келейников, их жажду одиночества… Из-за одной этой лунной тихой, правда ещё холодной, ночи стоило строить мою избу… Мне такое заточение в глуши лесов, снегов дороже славы и наград — ни униженья, ни оскорбленья, ни гоненья. Я тут всегда в своём дому, в своём лесу. Здесь родина моя…» («Первое сентября»)
А вот и тот самый образ, который должен был утвердиться в сознании читателей. В. Н. Бараков в статье «Живое слово Яшина» пишет:
Александр Яшин был верующим человеком, в его квартире хранились иконы, складень, Библия, с которыми он никогда не расставался; он соблюдал православные посты, жил аскетически, не позволяя себе ничего лишнего. В его доме на Бобришном Угоре — только жёсткий топчан, письменный стол, самодельный журнальный столик — подарок от Василия Белова.
На Бобришном Угоре… он горел душой в уединённой молитве, ведь ближе всего к молитве — именно лирическая поэзия.
«В последние дни жестокой болезни, — рассказывает дочь, — он, высоко поднимая руку, перелистывал в воздухе страницы невидимой книги, говорил, что знает теперь, как надо писать… А то, очнувшись, много раз на день обращался напрямую: «Господи, я иду с Тобой на соединение!..»
«Такие, как Яшин, — заключает дочь поэта, — вели за собой своё поколение, творчеством своим воспитывали, поддерживали, подпитывая в человеке нравственную душевную основу…»
Но была и другая дорога. На этой дороге яркого, неистово любящего жизнь во всех её проявлениях, влюбчивого человека, ждало много осложнений.
У Александра Яшина есть стихотворение, датированное 1959 годом — «Ты такое прощала…».
Ты такое прощала,
Так умела любить,
Так легко забывала,
Что другим не забыть…

…Только лжи не стерпела,
Лжи одной не снесла,
Оправдать не сумела
И понять не смогла.
Наверное, это о жене, о Злате Константиновне, матери его младших детей.
И ещё. Любимый, скорбящий на могиле женщины, ставшей его горькой, предсказанной ею же потерей (Тушнова умерла в 1965-м), в 1966 году пишет:
А ведь, наверно, ты где-то есть?
И не чужая —
Моя… Но какая?
Красивая? Добрая? Может, злая?..
Не разминуться бы нам с тобою.
Опять ожидание новой любви? И тут же осознание — «Ничьей любви до срока не сберёг…» («Отходная», 1966).
«И превратятся мои откровения в самые лучшие стихотворения», — писал Яшин в 1961-м году. Воистину это так, потому что в последние годы жизни его буквально прорвало, и я просто советую найти, прочитать и сравнить ранние и поздние его стихи.
И каких бы посмертных памятников ему ни возводили, в какие белые одежды его бы ни обряжали, лучшим, нерукотворным памятником самому себе я считаю вот эти правдивые, откровенные, выстраданные всей жизнью строки стихотворения того же 1966 года «Переходные вопросы», посвящённого Константину Георгиевичу Паустовскому:
Какой мерой мерится
Моя несуразица?
И в бога не верится,
И с чёртом не ладится.
Вот так и свела судьба «женщину в окне в платье розового цвета», избравшую «прекрасную, но напрасную» дорогу, и мужчину, для которого «неизменно впереди две дороги — та и эта, без которых невозможно, как без неба и земли»… В сказках говорится — они жили счастливо и умерли в один день.
Мои герои родились в один день — 27 марта.
«Эта женщина в окне в платье розового цвета
утверждает, что в разлуке невозможно жить без слёз»
(Б. Окуджава)

…А мне говорят: нету такой любви. Мне говорят: как все, так и ты живи! А я никому души не дам потушить. А я и живу, как все когда-нибудь будут жить!
Но когда б в моей то было власти, вечно путь я длила б, оттого что минуты приближенья к счастью много лучше счастья самого.

***
Я боялась тебя, я к тебе приручалась с трудом, я не знала, что ты мой родник, хлеб насущный мой, дом!
Но ты в другом, далёком доме и даже в городе другом. Чужие властные ладони лежат на сердце дорогом.
Ты не думай, я смелая, не боюсь ни обиды, ни горя, что захочешь — всё сделаю, — слышишь, сердце моё дорогое?
Мне остались считанные вёсны, так уж дай на выбор, что хочу: ёлки сизокрылые, да сосны, да берёзку — белую свечу.
Не кори, что пожелала мало, не суди, что сердцем я робка. Так уж получилось, — опоздала … Дай мне руку! Где твоя рука?
Не нужны мне улыбки льстивые, не нужны мне слова красивые, из подарков хочу одно я — сердце твоё родное.
Я тебе не помешаю и как тень твоя пройду… Жизнь такая небольшая, а весна — одна в году. Там поют лесные птицы, там душа поёт в груди… Сто грехов тебе простится, если скажешь:
— Приходи!
Я Тебе не всё ещё рассказала, — знаешь, как я хожу по вокзалам? Как расписания изучаю? Как поезда по ночам встречаю?
Я говорю с тобой стихами, остановиться не могу. Они как слёзы, как дыханье, и, значит, я ни в чем не лгу…
Александр Яшин
Всё необычно этим летом странным: и то, что эти ели так прямы, и то, что лес мы ощущаем храмом, и то, что боги в храме этом — мы!
Разжигаю костры и топлю отсыревшие печи, и любуюсь, как ты расправляешь поникшие плечи, и слежу, как в глазах твоих льдистая корочка тает, как душа твоя пасмурная рассветает и расцветает.
Ты научил меня терпенью птицы, готовящейся в дальний перелёт, терпенью всех, кто знает, что случится, и молча неминуемого ждёт.
То колкий, то мягкий не в меру, то слишком весёлый подчас, ты прячешь меня неумело от пристальных горестных глаз…
Может, все ещё сбудется? Мне — лукавить не стану — всё глаза твои чудятся, то молящие, жалкие, то весёлые, жаркие, счастливые, изумлённые, рыжевато-зелёные.
Ты ведь где-то живёшь и дышишь, улыбаешься, ешь и пьёшь… Неужели совсем не слышишь? Не окликнешь? Не позовёшь? Я покорной и верной буду, не заплачу, не укорю. И за праздники, и за будни, и за всё я благодарю.
Не сердись на свою залётную птицу, сама понимаю, что это плохо.
Только напрасно меня ты гонишь, словами недобрыми ранишь часто: я не долго буду с тобой — всего лишь до своего последнего часа.
Сутки с тобою, месяцы — врозь… Спервоначалу так повелось. Уходишь, приходишь, и снова, и снова прощаешься, то в слёзы, то в сны превращаешься.
А сны всё грустнее снятся, а глаза твои всё роднее, и без тебя оставаться всё немыслимей! Всё труднее!
Александр Яшин
Всегда была такая, как хотел: хотел — смеялась, а хотел — молчала… Но гибкости душевной есть предел, и есть конец у каждого начала.
Ты не любишь считать облака в синеве. Ты не любишь ходить босиком по траве. Ты не любишь в полях паутин волокно, ты не любишь, чтоб в комнате настежь окно, чтобы настежь глаза, чтобы настежь душа, чтоб бродить, не спеша, и грешить не спеша.
Над скалистой серой кручей плавал сокол величаво, в чаще ржавой и колючей что-то сонно верещало. Под румяною рябиной ты не звал меня любимой, целовал, в глаза не глядя, прядей спутанных не гладя.
Вокруг меня как будто бы ограда чужих надежд, любви, чужого счастья… Как странно — всё без моего участья. Как странно — никому меня не надо…
Говорят: «Вы знаете, он её бросил…». А я без Тебя как лодка без вёсел.
Знаешь ли ты, что такое горе? А знаешь ли ты, что такое счастье?
Как подсудимая стою… А ты о прошлом плачешь, а ты за чистоту свою моею жизнью платишь.
Ну что же, можешь покинуть, можешь со мной расстаться, — из моего богатства ничего другой не отдастся. Не в твоей это власти, как было, так всё и будет. От моего злосчастья счастья ей не прибудет.
Меня одну во всех грехах виня, всё обсудив и всё обдумав трезво, желаешь ты, чтоб не было меня… Не беспокойся — я уже исчезла.
Ты не горюй обо мне, не тужи, — тебе, а не мне доживать во лжи, мне-то никто не прикажет: — Молчи! Улыбайся! — когда хоть криком кричи. Не надо мне до скончанья лет думать — да, говорить — нет. Я-то живу, ничего не тая, как на ладони вся боль моя, как на ладони вся жизнь моя, какая ни есть — вот она я!
Я не плыву,— иду ко дну, на три шага вперёд не вижу, себя виню, тебя кляну, бунтую, плачу, ненавижу… У всех бывает тяжкий час, на злые мелочи разъятый. Прости меня на этот раз, и на другой, и на десятый, — ты мне такое счастье дал, его не вычтешь и не сложишь, и сколько б ты ни отнимал, ты ничего отнять не сможешь. Не слушай, что я говорю, ревнуя, мучаясь, горюя… Благодарю! Благодарю! Вовек не отблагодарю я!
Не добычею, не наградою, — была находкой простою. Оттого, наверно, не радую, потому ничего не стою. Только жизнь у меня короткая, только твёрдо и горько верю: не любил ты свою находку — полюбишь потерю…
Я стою у открытой двери, я прощаюсь, я ухожу. Ни во что уже не поверю, — всё равно напиши, прошу! Чтоб не мучиться поздней жалостью, от которой спасенья нет, напиши мне письмо, пожалуйста, вперёд на тысячу лет. Не на будущее, так за прошлое, за упокой души, напиши обо мне хорошее. Я уже умерла. Напиши!
Я прощаюсь с тобой у последней черты. С настоящей любовью, может, встретишься ты.
Сто часов счастья, чистейшего, без обмана. Сто часов счастья! Разве этого мало?
Не отрекаются, любя…
Не отрекаюсь я —
Будь всё по-старому.
Уж лучше маяться,
Как жизнь поставила…
***
Как вы подумать только могли, что от семьи бегу? Ваш переулок — не край земли, я — не игла в стогу… В мире то оттепель, то мороз — трудно тянуть свой воз. Дружбы искал я, не знал, что нёс столько напрасных слёз.
Я тебя не хочу встречать. Я тебя не хочу любить. Легче воду всю жизнь качать, на дороге камни дробить. Лучше жить в глуши, в шалаше, там хоть знаешь наверняка, почему тяжело на душе, отчего находит тоска…
Вероника Тушнова
Воскресни! Возникни! Сломалась моя судьба. Померкли, поникли все радости без тебя. Пред всем преклоняюсь, чем раньше не дорожил. Воскресни! Я каюсь, что робко любил и жил.
А мы друг друга и там узнаем. Боюсь лишь, что ей без живого огня шалаш мой уже не покажется раем, и, глянув пристально сквозь меня, по давней привычке ещё послушна, добра и доверчива, там она уже не будет так влюблена, так терпеливо великодушна.
Подари мне, боже, ещё лоскуток шагреневой кожи! Не хочу уходить! Дай мне, боже, ещё пожить. И женщины, женщины взгляд влюблённый, чуть с сумасшедшинкой и отрешённый, самоотверженный, незащищённый…
Так чего же мне желать вкупе со всеми? Надо просто умирать, раз пришло время…
Умирала Вероника Михайловна в тяжёлых мучениях. Поэтессы не стало 7 июля 1965 года. Яшин, потрясённый смертью Тушновой, опубликовал в «Литературной газете» некролог и посвятил ей стихи — своё запоздалое прозрение, исполненное болью потери.
В начале 60-х на Бобришном Угоре, вблизи родной деревни Блудново (Вологодская область), Александр Яшин построил себе дом, куда приезжал для работы, переживал тяжёлые моменты.
Через три года после смерти Вероники, 11 июня 1968-го, умер и он. И тоже от онкологического заболевания.
На Угоре, согласно завещанию, его и похоронили. Яшину было всего пятьдесят пять лет.
О том, что не вошло в официальные биографии.
Александр Яшин

Могила Александра ЯшинаВ своём очерке «Кто такая Ольга Ваксель, мы не знаем…» я уже писала об избирательной памяти и посмертных памятниках поэтам.
В большинстве публикаций, посвящённых А. Яшину, я опять вижу глухое, контекстное упоминание о жёнах и детях Яшина от первых браков. Наталью, пятого ребёнка из семи, почему-то называют старшей дочерью поэта, имея в виду, что седьмой — Михаил — её младший брат. В сущности, кажется, пустяк, а на самом деле такая избирательность заставляет с недоверием относиться к любым воспоминаниям и комментариям «заинтересованных лиц». Я понимаю, что Александр Яшин представляет течение в литературе, предполагающее мифологизированный, очищенный от скверны образ автора. Но всё же… всё же… Хотелось бы выйти за рамки канонизированного образа и побольше узнать о реальном человеке, которого так безгранично и безнадежно любила эта удивительная женщина, возвышенная и земная одновременно, — Вероника Тушнова.
Некоторые факты мы узнаём из дневника Александра Яшина (Электронная версия газеты «Литературный дневник»):
«Вчера в Литфонде записал своих детей на эвакуацию со второй партией. Из Москвы выезжают все лишние» (8 июля 1941 г.)
«От жены вчера — открытка. Переехала в Никольск. Неприятно и неспокойно для меня это. Не верю я женщинам» (11 октября 1941 г.)
«Уже третий день, как меня мучает какое-то беспокойство, предчувствие чего-то нехорошего. На душе, что называется, кошки скребут. Вероятно, всё связано с мыслями о жене, о Гале… Она ещё не выехала. Надо вернуться к детям, жить для них… Не надо было опять жениться» (30 июня 1942 г.)
«Слава (секретарь партбюро Литературного института, подруга А. Я. Яшина) познакомила с архитектором, студенткой Литинститута Златой Константиновной Ростковской» (8 мая 1943 г.)
«Опять была Злата Константиновна. И каждый раз я довожу её до слёз. Нехорошо. Самому стыдно, что я такой дикий и злой» (28 июня 1943 г.)
«Злата ночью родила дочь» (5 января 1945 г.)
Злата Константиновна родилась (14) 27 мая 1914 года в семье старшего врача лазарета штаба Владивостокской крепости, дворянина Константина Павловича и архитектора Екатерины Георгиевны Ростковских. С юных лет писала стихи, поступила в Литературный институт в Москве, где и познакомилась с вологжанином Александром Яшиным. У них родилось двое детей — Наталья и Михаил. В 1999 году вышел сборник стихотворений Златы Поповой-Яшиной, которые она писала всю жизнь как дневник.
Из воспоминаний дочери Натальи:
Николай Рубцов, может быть, меньше других бывал у нас — стеснялся, наверно. Он жил у нас в 1966 году в очень горькое для нашей семьи время. Все наши думы были о другом: хотелось видеть только одного человека — брата Сашу. Рубцов пришёл в дом с состраданием, со словами утешения. Чтобы и его как-то согреть, мама отдала тогда особенно дорогое для неё пальто погибшего сына…
Михаил Яшин:
«Я — младший сын Александра Яшина. Пианист, окончил Московскую консерваторию по классу профессора Веры Горностаевой. В 1981 году, женившись на дочери русской эмигрантки, переехал в Париж, где и проживаю по сей день» (Вологодская областная газета «Красный север», 25 марта 2006 г.)
Александр Яшин, «Вместе с Пришвиным» (1962):
Я расскажу, как Михаил Михайлович (Пришвин — прим. авт.) дал имя человеку.
В 1953 году у меня родился сын, и мы долго не могли подобрать для него подходящего имени. Он был седьмым…
Я решил позвонить Пришвину.
— Михаил Михайлович, сын родился… — Имени подобрать не можем.
— Подумать надо! — Михаил Михайлович явно тянул, думал. — Есть два хороших имени, — наконец сказал он… — Первое — Дмитрий.
— Так! А второе?..
— Тогда вот второе — Михаил…
— Ах ты, мой Миша Малый! — говорю я…
Так сколько же детей было в семье Александра Яковлевича и Златы Константиновны?
Здесь упоминается дочь поэта — Татьяна, а здесь — внук Костя Смирницкий, в связи с подзабытым Московским народным фронтом.
В книге Григория Свирского «Герои расстрельных лет» рассказывается о «Литературной Москве», запрещённой в 1956 году после выхода двух её первых томов.
Во втором томе был напечатан рассказ Александра Яшина «Рычаги», после которого началась многолетняя травля писателя, лауреата Сталинской премии.
Г. Свирский упоминает шестерых детей Яшина в связи с началом разгромной критики рассказа. По его словам, шестнадцатилетний сын писателя застрелился в пустом кабинете отца:
Это так потрясло Александра Яшина, что он и сам заболел и больше уже не вышел из больницы… Он держал, в последние свои часы, Злату Константиновну за руку, плакал и казнился…
А, по словам хирурга бывшей «Кремлевки» Прасковьи Николаевны Мошенцевой, сын Александра Яшина покончил собой из-за любви.
Из воспоминаний об А. Яшине Капитолины Кожевниковой:
У него была трудная судьба литератора, человека — большая семья, душевнобольная жена… Сплетен да разговоров разных вокруг него было предостаточно» (www.vestnik.com, 25 декабря 2002 г.)
Судя по всему, «душевнобольная жена» — это вторая жена поэта Галя («Не надо было опять жениться…»), в третьем браке у него родилось трое детей, а не двое. И не исключено, что ребёнок от второго брака (сын? дочь?) воспитывался в семье поэта, поскольку Вероника Тушнова не хотела разрушать семью, в которой было ЧЕТВЕРО детей.
Злата Константиновна Попова-Яшина и Наталья Александровна Яшина сохраняют наследие мужа и отца, принимают участие в подготовке и издании его книг.
Вероника Тушнова
О судьбе её мужей я не нашла информации. Первый — Юрий Розинский, отец Натальи, дочери Тушновой — был врачом-психиатром. Ольга Ивинская в своей книге «Годы с Борисом Пастернаком: В плену времени» писала, что он «спасал от менингита моего двухлетнего сына».
Была ли Вероника Тушнова замужем или второй брак уже распался, когда она встретила Александра Яшина, мне неизвестно.
Наталья Савельева писала в своём очерке «Две остановки до счастья» («Новая газета», 14 февраля 2002 г.):
Единственное документальное свидетельство этой любви — воспоминания Фёдора Абрамова. Из-за советского ханжества они изымались из его собраний сочинений и единственный раз увидели свет в 1996 году в архангельской газете «Правда Севера»: «Понимаю, хорошо понимаю, как рискованно касаться такой деликатной области человеческих отношений, как любовь двух людей, да ещё немолодых, семейных, доживающих свои последние годы. Снова заставить кровоточить ещё, может быть, не совсем зарубцевавшиеся раны у близких, снова оживить пламя страстей, которые когда-то вызывали столько пересудов и кривотолков…
Единственное ли? В 1973 году Эдуард Асадов написал стихотворение «Веронике Тушновой и Александру Яшину» («Я не открою, право же, секрета…»). Его можно прочитать в книге: Эдуард Аркадьевич Асадов, «Избранное», Смоленск: Русич, 2003. — 624 с.
Дочь Вероники Тушновой, Наталья Юрьевна Розинская, упоминается в различных изданиях книг матери в качестве составителя, принимает участие в различных литературных мероприятиях.
Палома, август 2006 года


Источник: vilavi.ru

Комментариев нет:

Отправить комментарий

Красильщиков Аркадий - сын Льва. Родился в Ленинграде. 18 декабря 1945 г. За годы трудовой деятельности перевел на стружку центнеры железа,километры кинопленки, тонну бумаги, иссушил море чернил, убил четыре компьютера и продолжает заниматься этой разрушительной деятельностью.
Плюсы: построил три дома (один в Израиле), родил двоих детей, посадил целую рощу, собрал 597 кг.грибов и увидел четырех внучек..