ПОЛОЖИТЕЛЬНЫЙ ОБРАЗ Рассказ солдата

  Нас как учили в советской школе? Очень даже просто: образы в литературе бывают положительные и отрицательные. Вот Герасим и Муму – положительные образы, а помещица – образ отрицательный, Нагульнов с Давыдовым из «Поднятой целины» – положительные, а Половцев, вражина, очень даже отрицательный. И так далее и тому подобное. Причем, учителя, добрые люди, нам не лгали. Они толковали не о людях живых, а о этих самых «образах», какими их задумывали авторы, о героях литературных. 

 Наивные и глуповатые ученики понимали те давние уроки буквально, а умные ребята сразу усваивали, что жизнь – это одно, а литература – другое. 

   В жизни все гораздо сложней. Да и с литературой все не так просто. Выяснилось, например, что тот же Давыдов вовсе не такой уж положительный образ, а один из тех, кто замучил рабством и голодом русскую деревню. И так далее. 

  Все это я вспомнил, записывая рассказ солдата . 

  Он начал так: « Бывают люди – ты такого, хоть и видишь, даже пощупать можешь, а их вроде бы и нет. Вот этот наш Вася был точно такой. Тенью жил, как-то, по касательной. В армии так существовать трудно, но он умудрился проходить «бочком» и молча все три года. 

 На нем все было, как с чужого плеча. Форма сидела как-то нелепо. Даже имя он носил чужое. Вася, да с таким еврейским носом – один конфуз. 

 Я ему говорю однажды: « Слушай, Ткач, ( у него еще и фамилия была чужая – Ткачев) ты бы имечко поменял. Давай мы тебя Велвелом звать будем. Ну, Велей. Все-таки ближе к телу, так сказать. И что ты думаешь, он мне просто ничего не ответил. Улыбнулся криво и промолчал. Вот урод: нос кривой и улыбка кривая. Я его раз попробовал Велей кликнуть, не отзывается. 

 Этот Ткач никому в друзья не лез. Никогда в увольнительную не ходил. Не было у него никого в Израиле. И знаешь, чем он занимался в свободное время: вот не поверишь: носки вязал из шерсти и свитера. Это в нашем-то климате мужик-солдат сучит спицами. С ума можно сойти. Ладно, мы в свободной стране живем. Не хочет человек «светиться» и не надо. Хочет вязать на спицах, пусть вяжет. А в свободное от рукоделия время Ткач учил иврит. Ну, это хоть понятно. В страну он прибыл один, без родителей и всего два года назад по учебной программе. 

 Служил Вася нормально. Солдатом был дисциплинированным. У командиров не было к Ткачу претензий. В походе, на учениях, он лямку свою тянул, как положено, никого не подводил. Сторожевое дело тоже исполнял нормально. Вот он и получил, так сказать, право быть таким, каким был, ни на кого не похожим.

 Слушай дальше. Я уже сказал, что молчаливее этого Васи человека не встречал. Все попытки контакта он с «порога» отвергал. Самую его длинную речь хорошо помню. Он, знаешь, как с ребятами познакомился. Вошел, опустил мешок на пол и говорит: « Мое имя Василий. Я ничего ни у кого не прошу. И сам ничего не даю. Вы уж извините, ребята». 

 Кто-то его спросил: 

-         Ты жадный, выходит? 

-         Очень, - кивнул Вася.

  Ну, мы тогда посмеялись такой откровенности. Потом видим, все с ним, как было сказано. И сам ничего не просит, и другим ничего не дает. 

  Не пил ничего с градусом, даже пива, и не курил. В магазине отоваривался редко. Купит большую бутылку самой дешевой минеральной воды – вот и все его удовольствия. Куда только деньги девал, солдатский паек, непонятно. Все-таки, он как одиночка почти 2 тысячи шекелей получал на всем готовом. /

 Было подозрение, что он из сектантов. Спросили напрямик: смеется, рот свой тоненький кривит в улыбке. Потом решили, что он из «голубых». Подослали к нему одного «Эдика» из другой части. Тот разбежался – и совсем зря. Потом нам и говорит: «Нет, мальчики, он не из наших». /

 Тогда девицу к нему одну подослали. Не девица, а «всегда пожалуйста». Только спасибо скажет. Эта, дуреха, уж как старалась. Он и на нее ноль внимания. Тогда кто-то догадался, что Вася и вовсе не человек, а инопланетянин, а с такого, какой спрос. Может они там, на своей Альфе - Центавра размножаются почкованием. /

 Так мы и прослужили с этим инопланетянином все три года. Потом, когда демобилизовался, просматривал армейские фотографии. Веришь, ни на одной этого Васи не было, будто он нам всем приснился. /

 Мы тогда договорились ровно через год, после дембеля, встретиться. Ну, посидеть хорошо, потрепаться, былое вспомнить. Мне поручили всех ребят обзвонить. Тут я и спохватился, что у Ткача никогда телефона не было, и никаких координат этого Васи не имеется. Спрашиваю у ребят, никто не знает. Был человек – и пропал. Ладно, что делать: промаячил он одиночкой в армии, и на гражданке, видать, решил продолжить свое несчастное существование. Тут только пожалеть человека можно, что еще?/

 Встретиться мы договорились в Хайфе. Один из нас знал там отличный и дешевый кабак. У меня в этом городе была одна девочка знакомая. Мы с ней и раньше встречались. Вот я и решил «двух зайцев убить». Приехал в Хайфу часа за два до встречи. Думал домой закатиться к этой девчонке. Но у нее, как назло, «пересменка» случилась: переезд с одной съемной хаты на другую. Меня, как положено, запрягли. Час грузчикам помогал, носил самое хрупкое и родное. Вот невезуха! Потом мне нежный поцелуй достался – и все. Пора делать ручкой. Ребята ждут./

 Девчонка мне и говорит: « Езжай на метро, как раз до места». А встретиться мы должны были в центре города. Я на нее  вылупился: какое в Израиле метро? Есть, говорит, пойдешь прямо, до угла, а там площадь с фонтаном – и увидишь./

 Вот теперь я вам скажу , что в нашем жарком государстве есть все, даже метро в городе Хайфе. 8 лет в стране прожил, а ничего  не знал о таком удивительном транспорте. /

  И какое метро замечательное: на «канатку» похоже и на детскую железную дорогу. Три вагончика всего: справа вход, слева выход, один путь на станции, и два перрона. А остановок целых пять: двадцать пять минут можно ехать под землей. В моторном вагоне машинист сидел усатый и очень важный. Он станции объявлял, обслуживал пассажиров, а было их всего четверо: семейка рыжих, патлатых, и я. /

   И тут на одной из станций входит в вагон сам Вася Ткачев. Увидел он меня, попятился, но тут двери закрылись за его спиной. /

-         Все, - говорю. – Васек, ты попался. Со мной поедешь, на встречу армейских друзей. Как жизнь, рассказывай? Да ты садись, садись.  … А, может, ты старого товарища узнавать не желаешь? /

-         Нет, почему? – говорит Вася и садится рядом со мной. – Я тебя сразу узнал./

-         И сбежать хотел? /

-         Хотел, - он и не стал спорить. /

Смотрю на этого Васю. Он и в гражданском наряде, как в чужом. И сидит так, неловко, будто за билет не заплатил, а едет «зайцем».

Тут мы и  прибыли на конечную станцию. Как-то быстро кончилось это симпатичное, но очень уж игрушечное метро. /

-         Так ты, - спрашиваю. – Идешь со мной. /

-         Куда? /

Называю адрес и говорю, что там кабак, по сведениям местных людей, отличный. /

-         Я не хожу по ресторанам, – тихо говорит Вася. /

-         Ладно, - говорю. – Я за тебя эту сотню несчастную выложу. Ты что – не работаешь? /

-         Работаю. /

-         И где? /

-         Здесь, в порту, грузчиком. /

Нет, с этим Васей не соскучишься. Надо сказать, что все мы, после армии, и перед учебой нашли себе работку не пыльную. Должен человек отдохнуть хоть немного после ратных трудов. А этот псих!.. Нет, стало мне тут противно от жадности человеческой так, что на этого Ткачева смотреть расхотелось, на его нос кривой, улыбку кривую и плохо выбритую черную щетину на маленьком подбородке. Вот, думаю, мерзкий тип. И зачем я его с собой тащу. Зашибает бабки бешеные на своей черной работе, а я ему еще содержание предлагаю, пожалел бедного./

 Но тут он как мысли мои прочитал. /

-         Сто шекелей, - говорит. – Не проблема. А потом ты забыл, наверно, я ничего ни у кого никогда не прошу. /

-         Тебя забудешь, - бурчу, и вдруг завелся. – Что ты за человек такой, Ткач? Три года вместе лямку тянули. Под камнями стояли, под выстрелами, а никто о тебе ничего не знает. Может ты шпион какой? /

 Улыбается своей кривой улыбочкой. /

-         Вот так, - говорю. – Всю дорогу. Тебя спросишь, а ты молчок. Тоска, Вася, ты уж извини./

 Тут мы пришли по адресу. Заведение оказалось, и в самом деле, симпатичным, и ребята уже ждали за дубовым столом. Все очень Васе удивились. Никто не ожидал его увидеть. Ну, сел Ткач и вокруг него, по обыкновению, будто колпак образовался из пуленепробиваемого стекла. /

 Мы выпиваем, мясом жареным закусываем, языками чешем, а он сидит молча и на всех нас смотрит, как чужой, но улыбается криво, мерзко. И зачем я его с собой притащил? /

-         Вась, - говорю. – Ты хоть пива выпей, обижаешь компанию./

-         Пива? - говорит. – Можно./

Заказал я ему большую кружку. А потом и забыл о Ткаче. Очень уж мы с ребятами разошлись, вспоминая дни веселые. Потом смотрю, он эту кружку высосал всю до капли и смотрит на нашу компанию, опять же, с улыбкой, но не обычной – прямая получилась у захмелевшего Васи улыбка. /

  Тут я и понял, что настает для нашего друга «момент истины»./

-         Вась? – спрашиваю. – У тебя твои крючки- спицы с собой? Связал бы нам что?/

-         Вам-то зачем? – говорит Вася. – В Израиле разве думаешь, что на себя одеть. Здесь мечтаешь все с себя побыстрее снять. /

 Во, какую длинную фразу выдал! Ребята на Ткача вылупились, будто в первый раз его увидели./

 Шимон даже поднялся во весь свой баскетбольный рост:/

-         Ты чего сказал, повтори. /

Вася повторил, только еще добавил, что в конторах кондиционеры работают. Там даже холодно бывает, но этот холод не на пользу, потому что выходит человек на улицу, в жару – и сразу может простудиться от перемены климата. /

-         Класс! – сказал Шимон, сел и сразу допил свой фужер с вином до капли. /

Потом снова  все пошло по-старому. Только я Васе еще одну кружку с пивом заказал. Очень уж мне понравилась его разговорчивость. И не зря позаботился о товарище. Он потом меня проводить вызвался до Центральной автобусной станции. А по дороге вышел у нас вполне человеческий разговор, без умолчаний и кривых улыбок./

-         Извини, - сказал тогда Вася. – Мне пить нельзя, потому что мой папа был алкоголик. И мама всегда просила, чтобы я ни капли, никогда. Отец от цирроза печени умер, совсем молодым. Я его плохо помню. /

-         Так это ты «по маме» в Израиль попал? – спросил я его. /

-         Ну да, а что, какая разница? /

-         Не в разнице дело, а почему она тебя одного к нам отправила? /

-         Бабушка, папина мама,  болеет очень … Мама ее с собой взять не может, она русская, а как оставишь?  Меня бабушка растила, потом сестру – Олю. /

-         Родную сестру? /

-         Сводную … Мама хотела еще замуж выйти, не получилось, а Оля получилась. Ты не думай – она отличная девчонка. /

-         Так, - сказал я. – С тобой все ясно… Хотя нет . Ты один мужик на троих женщин, как же они тебя отпустили? /

-         Все просто: в русской армии денег совсем не платят, - сказал Вася. – А в нашей почти 500 долларов… Я деньги эти им посылал. Они на них и жили. Понимаешь, бабушка совсем не двигается, за ней уход какой нужен. Мама подрабатывает время от времени, но гроши. Сестренка в шестом классе учиться. Ей еще работать рано. /

-         Так ты все деньги в Россию посылал?! /

-         Ну, а мне-то они зачем, на всем готовом. /

Тут у меня ноги дальше не пошли. Встал на тротуаре, через дорогу от таханы мерказит, и дальше мне идти совсем неохота. Я на жизнь во всем мире почему-то обиделся, что есть такая проклятая бедность, когда три женщины за тысячу километров от наших мест прожить смогли только потому, что этот Вася Ткачев получал свои несчастные доллары в Армии Обороны Израиля./

-         Ну, теперь порядок, - сказал я и двинулся дальше. – Много им посылаешь? /

-         Конечно, - обрадовался Вася. – И себе оставляю. Мы с одним человеком квартиру снимаем на двоих. /

-         Ткач! – заорал я. – Ты – женился?! /

-         Нет, - улыбнулся он. – Еще не совсем… Может быть скоро. /

-         Все будет замечательно! – я продолжал орать. – Бабуля твоя помрет, и мама с сеструхой к тебе приедут. Заживете! /

-         Не нужно ей помирать, - нахмурился Вася. – Пусть живет. Знаешь, какая она хорошая. Хочешь, я тебе фотографию покажу. /

 Он вытащил бумажник и показал все свое семейство: и маму, и бабушку по отцу и сестренку от неизвестного дяди - подлеца, который не захотел жениться на его маме. /

 Мне эта сестренка очень понравилась. /

-         Знаешь, - сказал я Васе. – Когда твоя сестра вырастет, ты нас обязательно познакомишь, ладно? Я смотрю, и нос у нее нормальный, не то, что у некоторых. /

-         Оля через год приедет, учиться, по моей программе, - сказал Вася. /

-         Тоже будет домой деньги посылать? /

-         Ну, зачем? – Ткач даже обиделся. – Моей зарплаты на всех хватит. /

Мы еще посидели в ожидании автобуса, по мороженому слопали. Я хотел, было, рассказать Васе о себе, но не смог этого сделать. Как-то стыдно стало. Нет у меня, похоже, в этой жизни проблем. Тут я о носках и свитерах вспомнил. /

-         Слушай, Вася, это ты им вязал на спицах? /

-         Им, кому же еще. Знаешь, как в Мурманске холодно. /

Автобус мой въехал в положенный пенал. Стали мы прощаться, пожали друг другу руки, а потом я этого сукина сына приобнял и даже чмокнул в висок. И знаешь почему? Из благодарности. Потому что раньше я думал, что на свете хороших людей совсем мало, а с того дня стал в этом сильно сомневаться». /

 Вот какой рассказ. А я тоже  тогда задумался невольно, а вдруг школьные учителя литературы в этом самом СССР были правы: есть положительные образы на свете и не только образы, что удивительно, но и люди.