Аркадий Красильщиков
О книге Григория КАНОВИЧа «Облако под названием Литва»
Григорий КАНОВИЧ, «Облако под названием Литва». – Иерусалим, «Библиотека “Иерусалимского журнала”», 2011.
Новая, замечательная книга Григория Кановича – умна, талантлива, красива и в рецензиях не нуждается. Я лишь попробую поделиться мыслями, возникшими по ходу чтения этого сборника рассказов.
Канович всегда занимался делом святым и мистическим: он возвращал нам образы и души евреев Местечка. Великие и обычные, святые и грешные души. Жертвы произвола могил не имеют. У шести миллионов, погибших в огне Холокоста, есть одна могила – братская. Писатель делает попытку назвать имя каждой жертвы. Попытку успешную – люди эти оживают под его талантливым пером. Канович не сочиняет мартиролог. Он, оставшийся чудом в живых, отдает долг ушедшим, воскрешает родных, друзей, соседей, разрывая круг одиночества в ином месте и в ином времени.
Герои рассказов Кановича заселяют удивительное пространство Местечка. Писатель напоминает нам об исчезнувшем мире, в котором жили наши отцы, деды и прадеды. О мире, который был отнят, как некогда у гонимых потомков Иакова был отнят мир Иерусалима, отняты миры Испании, Англии, Германии, России… В каждом они старались жить по Законам Божьим, вопреки отчужденности иноверцев и злой воле правителей. В каждом они поднимались до высот созидания, вопреки вечным наветам и недоброй молве.
«Распалась связь времен…» Без этой связи нет народа, нет его истории. Я, рожденный после войны, не знал своих деда и бабку, убитых нацистами в Белоруссии, рос без их веры, опыта, знаний. В этом смысле и я стал жертвой Холокоста.
Советская власть тоже была озабочена уничтожением традиций.
В каждом своем рассказе Канович пытается восстановить связь времен и делает это так талантливо, что я начинаю верить в личное родство с героями его прозы. Вот этот Шимон Дудак вполне мог оказаться моим дедом, а Бедный Ротшильд – беднейший и несчастнейший из местечковых евреев – моим дядей. Канович, связывая распавшееся время, дарит меня чувством родства, обретением утраченного.
Евреи Израиля, да и не только Израиля, часто не хотят помнить о мире Местечка, из которого вышла немалая часть граждан Еврейского государства. Мир этот был уничтожен, он не был способен оказать сопротивление нацизму, а потому есть соблазн обвинить самих жертв зла в победе гитлеровского геноцида.
«Надо забыть наше позорное, гибельное прошлое» – не раз декларировали многие сионисты-социалисты, забывая о банальной истине: народ без прошлого, каким бы ни было это прошлое, – это народ без будущего. Я всегда читал книги Кановича не только как произведения литературы, но и как главы из истории моего народа: теплые и живые главы.
«Человек, движущийся вперед с лицом, обращенным назад, – ключевой образ в искусстве Марка Шагала», – пишет в предисловии к мемуарной книге художника Н. Апчинская. Такого человека я вижу в романах, повестях и рассказах Григория Кановича. Мир, оставленный нашими отцами и дедами, не был Содомом и Гоморрой. Он был грешен, как и любое место на Земле, но и свят и светел настолько, что смог вызвать испепеляющий гнев дьявольских сил.
Сальвадор Дали не любил живопись Марка Шагала и называл его «старьевщиком». Но мне всегда казалось, что эти мастера очень похожи друг на друга. Только Шагал черпал энергию вдохновения из фантазий о прошлом, а Дали – из фантазий о будущем. Думаю, и новая книга рассказов Кановича полна фантазий о прошлом. Но только талант способен отмыть бытие от «мышиной возни жизни», поднять его на высоту доброй памяти и приблизить к дням нашим, так не похожим на жизнь Местечка, полную мистики и подлинной веры.
В книге «Моя жизнь» Шагал пишет: «В один прекрасный день (а других и не бывает на свете), когда мама сажала в печку хлеб на длинной лопате, я подошел, тронул ее за перепачканный мукой локоть и сказал: “Мама, я хочу быть художником”». Рай счастливого детства (мама и хлеб) – это и стало содержанием полотен Шагала. Детство – домашний хлеб – живопись – звенья одной цепи.
Местечко погибло, превратилось в пепел, но не может погибнуть мечта человека о райских кущах детства. Рукописи, увы, горят. Это детство наше никогда не сгорает. В рассказах Григория Кановича я увидел облако под названием детство. Немолодой писатель не способен отказаться ни от одного часа своей богатой событиями жизни, особенно от той, когда можно было коснуться локтя мамы. В том прекрасном времени, в том «родном местечке», пишет Канович, «…никакого театра не было. Бесплатным театром была сама жизнь, а ее подмостками попеременно становились улицы, базарная площадь, просторная баня на берегу легкоструйной Вилии, кирпичная синагога и заросший чертополохом стадион, на котором в ожесточенном футбольном поединке сходились две команды – пекари и столяры из «Маккаби» с одной стороны и унтер-офицеры из литовского спортивного клуба армии с другой». (Рассказ «Кармен с третьего этажа»)
Собственно, все рассказы Кановича из этой книги написаны даже не о прошлой жизни, не о бытие погибшего Местечка, а о самой что ни на есть настоящей жизни, которая была когда-то до изобретения телевизора и попкорна.
"Иерусалимский журнал"
2011 г.
