На этой планете может существовать жидкая вода и, скорее всего, она пригодна для жизни человека.
На орбите звезды, схожей с Солнцем, ученые обнаружили новую Суперземлю. Исследования показывают, что на этой планете могут существовать условия для жидкости в виде воды, что делает её потенциально пригодной для жизни людей.
Новая планета расположена всего в 20 световых годах от Земли, и она может стать важной для исследования атмосферы, напоминающей земную.
Эксперты подтвердили существование планеты HD 20794 d, которая вращается вокруг своей звезды за 647 дней, попадая в так называемую "зону обитаемости" — область, где возможно наличие жидкой воды на поверхности. Это уже третья Суперземля, найденная за последние десятилетия.
Планета обладает массой, в шесть раз превышающей земную, и её расположение относительно звезды делает её привлекательной для наблюдений с помощью 40-метрового телескопа ESO и будущих миссий ESA и NASA.
"Это идеальный объект для изучения атмосферы планет, подобных Земле, с использованием новых технологий. Мы мало что знаем о таких планетах, и эта станет одной из первых, которую исследуем в деталях", — рассказывают ученые.
Открытие стало возможным благодаря 20-летним наблюдениям и современным методам измерения радиальной скорости. Спектрографы ESPRESSO и HARPS, установленные в чилийских обсерваториях ESO, способны фиксировать мельчайшие колебания звездной скорости, вызванные гравитационным влиянием планет.
Также были использованы сложные методы обработки спектральных данных.
"Мы анализировали данные годами, проверяя и устраняя возможные источники помех", — отметил соавтор исследования Майкл Кретинье из Оксфордского университета.
Хотя планета находится в обитаемой зоне своей звезды, пока рано утверждать, что она может поддерживать жизнь. Ее большая масса и эксцентричная орбита делают её сильно отличающейся от Земли.
В отличие от большинства планет, её орбита эллиптическая, что приводит к значительным изменениям в расстоянии от звезды, и в ходе своего года планета перемещается от внешней части зоны обитаемости к внутренней.
"HD 20794 d — это не вторая Земля, но её уникальное положение и орбита дают шанс понять, как условия для жизни меняются со временем и как это может повлиять на атмосферные процессы планеты", — пояснил исследователь Алехандро Суарес Маскареньо.
Rachel Kaufman Many to Remember [Памяти многих] Dos Madres Press, 2021. — 100 p.
Казалось бы, поэзия и история — непримиримые противоположности. История стремится к дотошности и достоверности; поэзия обычно тяготеет к расплывчатости и субъективности. Если история ставит во главу угла даты, имена и государственные границы, то поэзия, особенно современная, жертвует подробностями ради того, что превыше времени и определений. Но что происходит, когда исторические факты утрачены, утаены или стерты и остаются лишь рассказы шепотом да выцветшие контуры? Тогда поэзия и история едины: переплетаются, заключая мощный, овеянный мифами союз.
Пример такого союза — дебютный сборник стихов Рейчел Кауфман «Памяти многих», вышедший в издательстве «Дос Мадрес Пресс». Кауфман, аспирантка Калифорнийского университета в Лос‑Анджелесе, занимается историей евреев в Мексике и Нью‑Мексико, изучая устные свидетельства и архивные документы, которые проливают свет на позабытые биографии конверсо — насильственно обращенных евреев‑сефардов из Испании; конверсо пытались ускользнуть от инквизиции, уезжая в Новый Свет, где была возможность в относительной (хотя и недолговечной) безопасности продолжать тайно отправлять еврейские обряды. Общие места истории конверсо в Новом Свете нам в основном уже знакомы: скитания в диаспоре, гонения, стойкость, необходимость таиться, горести; однако же лишь немногие подробности известны кому‑то за пределами научных кругов.
Рейчел КауфманФото: Брайан Ороско
В предисловии Кауфман пишет: «Находясь в тюрьме, знаменитый криптоиудей Луис де Карвахаль Эль‑Мосо (прибывший из Испании в Мексику на корабле своего дяди‑конкистадора) отправлял сестрам письма, спрятанные в персиковых косточках и банановой кожуре. Теперь его письма стали книгой. Архив и помнит, и забывает — мифы, историю и их слезы, пролитые ими над письмами друг другу». Автобиография Карвахаля — редкостный первоисточник, приподнимающий покров над историей евреев в Мексике XVI века. В нее включены письма, которые он пытался тайно передавать из тюремной камеры в дынях. Мексиканская инквизиция перехватила эти письма и бережно сохранила, а вот с их автором расправилась. Стихи Кауфман призваны приблизить эту историю к нам, а заодно рассказать, что чувствует поэт‑исследователь, обнаружив такой архив, где драгоценные, глубоко личные повести о жизни погребены под бесчисленными слоями кровопролитий, репрессий и бюрократического крючкотворства.
«Проследить эту историю нелегко, ведь речь идет о тайной религии. Следующему поколению ее передавали боязливо, учили, как отправлять ее обряды тайно. Криптоиудейские обряды смешивались с другими обыкновениями, переплетались с ними, и становилось не совсем ясно, что же вы передаете потомкам. А некоторые говорят, что получили от старшего поколения эти традиции никак не поименованными: их не связывали с иудаизмом или криптоиудаизмом», — пояснила мне Кауфман, когда однажды в пятницу под вечер мы сидели в кафе в Лос‑Анджелесе. Есть нечто сверхъестественное и сюрреалистичное в знакомстве с историей в таких обстоятельствах: испанская, а затем и мексиканская инквизиция, Севилья и Новая Мексика , беженцы и колонизаторы, опасности и надежды — все это, всплывая из глубины столетий, разворачивается передо мной, а мимо по улицам мегаполиса несутся стремительные, как время, потоки автомобилей. Изучение еврейской истории, особенно тех разделов, о которых я ничего не знаю, всегда кажется мне каким‑то особым обрядом, особым долженствованием, пожалуй, из тех, которые требуют прочитать благословение. И вполне естественно, что с этой позабытой историей нас знакомит именно поэзия.
«Документы, с которыми мы имеем дело, — не что иное, как документы инквизиции, в них все пропущено через призму восприятия испанских католиков», — сказала мне Кауфман. Иначе говоря, историю криптоиудеев мы вынуждены изучать по документам, написанным той самой группой людей, которая стремилась стереть эту историю. Стирание становится нестираемой частью этой истории, и к пробелам в письменных источниках нужно относиться не менее внимательно, чем к любому обнаруженному вами факту. Кауфман сказала мне, что писать было трудно: требовалось «придумать, как сохранить отсутствие, одновременно создав эффект присутствия». А мне было трудно, когда, читая сборник, я натыкался на такое отсутствие, — от того, что оно означает, тяжелеет сердце. Вот пример соприкосновения с отсутствием — стихотворение «Судебный процесс номер 23 (перевод)»:
На первый вопрос он отвечает, что знает
заданные вопросы и людей,
которые их задают, и что ему
тридцать лет и он бежит
то ли к, то ли от. На второй
вопрос он отвечает, что услышал
вопрос, и что в этом вопросе
полным‑полно людей и те задают его
все разом, и он звенит
у него в ушах. На третий вопрос
он оседает на пол и улыбается.
На четвертый он отвечает, что никогда еще
не слыхивал такого вранья и таких вопросов
и только подобный ответ
может разрешить подобный
вопрос. На пятый
он отвечает, что не знает.
На шестой — принимается хулить
все истины, в которые верует, и
ложь у него скользкая, как серебро.
На седьмой — публика
теряет интерес, а у него на губах
выступает пена.
Восьмого нет, и люди
вместе с вопросами повалили
на улицы, и все
завязывают шнурки, а он сошел с ума
бесповоротно, доведенный
до злополучного признания,
и по его остроконечной шляпе
струится дождь.
Титульный лист дела Леонор де Карвахаль из архива мексиканской инквизиции. Мехико, 1595BANC MSS 96/95 m v.3. Банкрофтская библиотека, Калифорнийский университет в Беркли
Стихотворение строится на умолчаниях, подчеркнутых резкими анжамбеманами . Очевидно, здесь идет допрос. Хотя слова «отвечает, что знает» в первой строке, казалось бы, поначалу намекают, что подследственный идет на сотрудничество или согласен давать показания, в следующей же строке он увертывается, бьет противника его же оружием. Ответа нет, перед следователями — зеркало: «он знает заданные / вопросы и людей, / которые их задают». Подследственный немедля продолжает темнить, делает двоякое заявление (оно высвечивает все сложности положения конверсос в Мексике и Новой Мексике): «бежит то ли к, то ли от». И действительно, конверсос, пытаясь сбежать куда побезопаснее, вступали в отряды конкистадоров и сами становились проводниками влияния Испании: в процессе своего бегства от империи раздвигали ее границы и расширяли ее владения. Если в этом и есть ирония, то крайне невеселая, как и абсолютная предсказуемость судебного разбирательства, описанного в стихотворении. Стихотворение, спускаясь кругами во мрак, приходит к черному юмору, абсурду и сюру. Кауфман сказала мне: «Документы инквизиции пропитаны кровью… Вопрос в том, как переложить язык архивных документов на язык поэзии, сохранив такие элементы архива, как история, молчание и странность, — сохранив чувства, которые всколыхнул во мне архив, то, до чего я могу дотронуться, и то, что в руки не дается».
На первых страницах книги «Памяти многих» мы находим репродукцию одного из этих архивных документов, касающегося суда над Леонор де Карвахаль. Разглядывая его, нельзя не поразиться красоте почерка. Кто был тот писец, который неспешно оформил по всем правилам приговор, вынесенный криптоиудейке, а заодно вывел эти прописные буквы — настоящий шедевр каллиграфии?
По всему сборнику рассыпаны отсылки к истории семьи самой Кауфман, особенно к бегству ее деда из Германии в начале Холокоста. Она пишет в предисловии, что усматривает параллели и переклички между этими периодами: «Я вижу две истории разом: они накрывают друг друга, пересекаются, а вместе с тем — различаются. Сквозь каждую из них другая — солнце пустыни, отражающееся от свитков. Скорее, сопереживание, чем сопоставление». Две истории, переглядываясь сочувственно, дополняют друг друга, купно становятся священными текстами, для которых равно характерны отсылки к легендарным библейским скитаниям в «пустыне» и откровениям, к которым обращается поэт. Казалось бы, истории не могут одновременно «накрывать друг друга» и «различаться» — но, не правда ли, именно так устроены история и наше личное восприятие истории? Как сказала мне в интервью Кауфман: «Аналогии каверзны… но в поэзии различие можно подать намного тоньше».
Некоторые стихотворения сборника (например, приведенное мной ниже — оно дало заглавие всей книге) затрагивают, вероятно, обе истории Кауфман и их переплетение, а также, возможно, некий общечеловеческий сюжет:
Ломай каноны. Ломай мрамор. Преломляй хлеб
над мойкой. Колокола — вдребезги, стекло — вдребезги, время —
вдребезги, его осколки точно ногти. Ломи солому,
ломай славу (только не смейся). Сломай
печь, сожги хлеб. Сломай человека и смотри,
как от него остается мокрое место (Ломать так ломать).
Сломай полку, сломай метлу,
сломай совок, смотри, как туча камней
застилает дом. Сломай руку статуи,
Сломай руку матери, преломи солонку
над картошкой. Ломай раз за разом,
Ломай узорно — да хоть в шотландскую клетку.
Ломай снежную корку, ломай график осени,
Ломай график поста, смотри, как Тора
падает на пол. Ломай рамы,
ломай стены, ломай кресла‑качалки, ломай пальцы.
Ломай комедию, ломай язык, ломай буханки,
жарь на костре. Шатры — в клочья, деревья — в щепки,
Ломай спичку на три части, дрожи от холода.
Взломай поверхность кожи татуировками, номерами,
ярлыками. Ломай шифр, ломай Эйхмана, смотри, как судят
левую руку зла. Пробей пролом
в заборе, напролом сквозь колючую проволоку,
на волю, в небо.
История хрупка, и когда за нее берешься, есть риск, что она разобьется вдребезги или от первого же прикосновения рассыплется в прах. Но, возможно, таким образом ты сможешь понять, насколько хрупко не только прошлое, но и настоящее: ведь это стихотворение написано в настоящем времени. Здесь «ломай» становится рефреном, подспудным намеком на обряд, предполагающий образность самого разного толка — от житейски прозаичной до абстрактной и глубоко личной: это расследование всего, что только можно сломать, всего, уже разломанного на мелкие части.
Фрагменты истории доходят до нас не в целости и сохранности. Но в стихах их отпускают по волнам, как замечает Кауфман в стихотворении «Ме‑амЛо‑эз» : «Нам говорят, / что наши души мало‑помалу / приучатся слышать эхо / наших устоев — эти песнопения / отделены от мифа, ведь иначе не удержать / на плаву хоть частичку святости».
Получить эти фрагменты — значит ощутить частичку этой святости.
Настанет день, и иракцы оправдают Адаса, подобно тому как французы оправдали Дрейфуса.
Мухаммед Заки аль‑Хатиб, юрист, мусульманин, 1948 год.
Отчаявшаяся женщина едет из Басры, города на юге Ирака, в королевский дворец Багдада. Зовут женщину Ализа (Алиса) Адас. Она жена Шафика Адаса, а вскоре станет его вдовой. Во дворце ее ожидает хашимитский эмир Абд аль‑Илах, глава иракской королевской семьи. Ализа падает перед ним на колени, целует ему ноги. Она и не догадывается, что не только жизнь ее мужа, но и судьба всей еврейской общины висит на волоске.
На дворе сентябрь 1948 года. У 40‑летней Ализы с Шафиком три сына (Заки, Виктор, Сабах) и три дочери (Долли, Викки и Стелла). Ализа из богатой иракской семьи, ее родители торгуют чаем и сахаром. Шафик родился в Сирии, в Алеппо, а в Ирак перебрался после Первой мировой войны — Ирак покорила империя, солнце над которой еще не зашло , — следом за старшим братом, Авраамом, дабы попытать счастья в коммерции. Ирак для братьев был целым новым миром, полным безграничных коммерческих возможностей. В осанке Ализы — широколицей, с резкими чертами, — читалась свойственная ей практичность. Она родилась и выросла в Багдаде, бегло говорила по‑арабски, но ни писать, ни читать на этом языке не умела. Зато свободно владела английским и французским, как было принято в кругах еврейской элиты Ирака той поры.
Семейство Адас. Около 1942Предоставлено: Sabah Adas
Эмир, в свою очередь, был гораздо слабее, чем казался на первый взгляд. Едва ли не самый эксцентричный из всей иракской королевской семьи, Абд аль‑Илах сознавал, что возможности его крайне ограниченны. С тех самых пор, как девятью годами ранее муж его сестры, король Гази, погиб в страшной автомобильной катастрофе у ворот королевского дворца в Багдаде — на его гоночную машину рухнул телеграфный столб и расколол голову короля надвое, — эмир исполнял обязанности официального правителя Ирака, поскольку законному наследнику, Фейсалу, сыну Гази, было всего четыре года. Брат королевы Алии, Абд аль‑Илах жил во дворце вместе с ней, считался временным главой королевского двора и носил титул регента.
Этому регенту так и не удалось завоевать расположение иракцев: большинство считали его ставленником англичан. Большеглазый, изящный, как джейран, с высоким лбом и овальным лицом: так описывал его один британский дипломат. Тот факт, что эмир увлекался верховой ездой и увешал свою приемную фотографиями членов британской королевской семьи, не добавлял ему популярности. Как‑то раз он задался вопросом, сколько в нем на самом деле арабского. Слухи о том, что принц предпочитает мужчин, тоже не способствовали народной любви.
Один раз Абд аль‑Илаха уже сместили — в результате военного переворота. Дело было в 1941‑м, во время Второй мировой войны, группа иракцев, сторонников нацистов, при поддержке военных захватила власть. Абд аль‑Илаху чудом удалось бежать из Багдада, спрятавшись под ковром в машине американского дипломата. Британцы поселили его в иерусалимской гостинице «Кинг Дэвид» — на время, пока британские войска не возьмут Багдад, не выгонят заговорщиков и не восстановят власть эмира, — но прежде мусульмане устроили Фархуд, величайший погром в истории иракских евреев. Так что евреи тоже пострадали из‑за политического переворота в Ираке. И теперь для эмира пойти против армии и общественного мнения, выступив в защиту евреев, равнялось самоубийству.
Во время Фархуда. Багдад. 1–2 июня 1941Фото: Yad Yitzhak Ben Zvi Archive
Тем временем в королевском дворце бушевала буря. Простые иракцы и многие журналисты требовали голову Шафика Адаса: военный трибунал обвинил его в государственной измене и пособничестве «врагам‑сионистам». Практически все, кто следил за молниеносным процессом — он продолжался три дня, и защите даже не дали вызвать свидетелей, — знали, что Адаса осудили облыжно, чтобы запугать еврейскую общину. Адаса обвиняли в продаже списанного британского обмундирования времен Второй мировой войны Израилю, заклятому врагу Ирака.
Абд аль‑Илах знал Адаса, не раз бывал у него в гостях, наезжая в Басру. Вся элита молодого иракского государства — продукт британских интересов, амбиций династии Хашимитов и распада Османской империи — отлично знала, кто он такой. Адас был близок и к самому влиятельному политику Королевства Ирака, Нури аль‑Саиду, и даже назвал сына Сабахом в честь его сына. Министры, представители деловых кругов, высокопоставленные чиновники, члены парламента — все они были знакомы с Адасом, преуспевающим коммерсантом, одним из богатейших людей Ирака. Некоторые из них даже вели с ним дела, однако, когда его отдали под суд за то, что он якобы продавал военное снаряжение Израилю во время войны, которую арабские государства развязали против еврейского государства несколькими месяцами ранее, никого из его партнеров‑мусульман не призвали к ответу в качестве соучастников. Почему‑то на скамью подсудимых сел только еврей Адас.
Эмир Абд аль‑Илах во время Второй мировой войныФото: Cecil Beaton / Wikipedia
После вынесения приговора в военном суде Басры дело отправили в Багдад на подпись эмиру. И пока тот не вынес решение, масса людей просила его помиловать Адаса: и делегация раввинов, и американский посол, и мусульмане — знакомые Адаса, и бывшие политики. Эмир встретился и с Ализой: правда, о чем они говорили, мы никогда не узнаем. Но прежде чем подписать Адасу смертный приговор, регент Ирака призвал к себе советников. Ислам запрещает проливать кровь невиновных, сказал им эмир. Ирак воюет с евреями Палестины, но не с евреями Ирака. Советники ответили: либо голова Адаса, либо ваша.
Евреев Ирака судебный процесс ошеломил. На их глазах разворачивалась трагедия, какой они не могли и представить: их страна собиралась казнить невиновного, одного из влиятельнейших граждан, только за то, что он еврей. Прежде мало кого из евреев интересовал Адас, но из‑за нашумевшего судебного процесса и жестокого смертного приговора о нем заговорила вся еврейская община. Адас вел дела в основном с иракцами‑мусульманами, но когда разыгрался скандал, все евреи Ирака поняли, что судьба Адаса повлияет и на их собственные судьбы. Отныне и навсегда их жизнь разделится на две части: до суда над Адасом и после.
Некоторые представители еврейской общины до последнего надеялись, что иракскими властями движет жадность и Адаса можно выкупить. Его жена Ализа предлагала за его жизнь ни много ни мало 8 млн иракских динаров — астрономическую сумму по тем временам, на нынешние деньги это около 300 млн долларов. Но шли дни, чернь все яростнее требовала расправы, и надежда сменилась отчаянием. Если даже Адас с его богатством и связями за считанные недели из могущественного магната, завсегдатая багдадских коридоров власти, превратился в заключенного камеры смертников, от кого все бегут, как от чумы, значит, судьба всех иракских евреев предрешена. Если ни власть, ни деньги не спасли Адаса от волны антиеврейских настроений, охвативших Ирак, значит, всем евреям угрожает опасность. Если Шафика Адаса поволокут на виселицу, судьба всей еврейской общины явно предопределена.
Писатель Ицхак Бар‑Моше, уроженец Ирака, сравнивал настроения в еврейской общине с землетрясением. «Когда объявили, что эмир утвердил приговор, — писал он, — евреи переглядывались так недоверчиво, так изумленно, словно во второй раз заблудились в Синайской пустыне». Изо дня в день газеты публиковали фотографии: на них полицейские, вооруженные винтовками со штыками, вели Адаса на суд. «Этот поджарый и смуглый невысокий мужчина в окружении охранников с пулеметами казался мучеником».
Многие евреи силились понять, как суд соглашается с нелепыми обвинениями против Адаса. Он не был сторонником сионизма, демонстративно чурался политики. Не принимал активного участия в жизни еврейской общины — ни в мероприятиях, ни в организациях. Даже ходили слухи, будто Адас пожертвовал несколько тысяч динаров на военную кампанию Ирака против Израиля. Его ни разу не видели в синагоге. Его сын Сабах вспоминал, что в укладе их дома не было почти ничего еврейского. Шафик Адас не был связан с еврейской общиной, не участвовал в политической жизни — и все‑таки не на кого‑нибудь, а именно на Адаса сфабриковали дело и обвинили его в пособничестве врагу в военное время.
Шафик Адас во время судебного процессаGhetto Fighters House
Лидеры еврейской общины в Багдаде обсуждали, как быть. За ними стояла не только 2500‑летняя история, история старейшей еврейской общины за пределами Израиля, но и выдающиеся достижения предыдущего века — с тех самых пор, как в середине XIX столетия Османская империя уравняла евреев в правах с прочими гражданами (по крайней мере, на бумаге). С объявления независимости Ирака в 1932 году евреи избирали любые занятия. Они служили своей стране с гордостью, старались интегрироваться в общество, стать патриотами Ирака, при каждой возможности выражали преданность государству, участвовали в экономическом и культурном развитии молодой страны — и все‑таки неожиданно для себя очутились в эпицентре урагана событий.
Некоторые еврейские видные деятели тайком встречались в Багдаде, в том числе Салман Шина, один из шести представителей еврейской общины в иракском парламенте, а также сенатор и филантроп Менахем Даниэль. Оба считали себя завзятыми патриотами Ирака; при турках Даниэль заседал в административном совете провинции Багдад. Теперь же все, за что они боролись на протяжении десятилетий, рушилось. «Мы по‑настоящему в опасности, — сказал на встрече Шина. — Враги преследуют нас, пытаются заманить в свои тайные сети». В мемуарах, опубликованных через несколько лет, уже после бегства в Израиль, Шина описал, как общину охватило чувство нависшей над ней опасности, и даже обмолвился, что премьер‑министр и министр обороны Ирака «планировали уничтожить иракских евреев».
Арест Шафика Адаса был не единичным случаем — этому еще можно было бы найти объяснение, — а частью широкомасштабной антиеврейской кампании при поддержке иракского правительства и народа. С начала 1948 года, еще до того, как Ирак объявил войну Израилю, еврейская община стала мишенью для нападок и оскорблений. Во время акций протеста по улицам разносились крики «Смерть евреям!». Тайная полиция Ирака преследовала евреев, коммерсантов арестовывали, чтобы вымогать у них деньги. Агенты‑нелегалы шныряли по улицам, где жили евреи, стараясь что‑то выведать о них. Чиновников‑евреев — и высокопоставленных, и нижестоящих — увольняли из государственных учреждений. Каждый вечер арестовывали все больше евреев, лидеры общины ходатайствовали за них перед кем только могли, дабы спасти от грозящей им участи. Сенатора Даниэля — ему шел восьмидесятый год — вечерами не раз видели в городе, он ходил по домам политиков‑мусульман, просил о помощи. Поговаривали, что министр обороны Ирака составил список известных евреев, кого следует судить по самым немыслимым обвинениям.
Одних евреев посадили в тюрьму за то, что они держали дома молитвенники и прочие предметы религиозного культа: такое вот «преступление». Другие с величайшими трудностями пытались выбраться из Ирака; всю корреспонденцию, прибывающую из Израиля, отбирали. Даже простое письмо с приветами от близких могло стоить багдадским евреям трехлетнего заключения и огромного штрафа. В июле 1948 года сионизм официально признали тяжким преступлением: за него полагалась смертная казнь. Чтобы обвинить еврея в сионизме, достаточно было показаний двух свидетелей. И если каким‑нибудь двум иракцам вздумалось бы шантажировать еврея, но безуспешно, они могли пойти в полицию — что они и делали — и обвинить его в том, что он сионист или коммунист, и этого еврея мигом упекли бы за решетку. Летом 1948 года судили сотни евреев, большинство отделались штрафами, но некоторые получили долгие тюремные сроки.
Заграничные еврейские общины тоже выступили в защиту Адаса. О процессе писали на первых страницах еврейских газет по всему миру, от Сиднея до Лондона, Адаса изображали иракским Дрейфусом. Аба‑Гилель Силвер и Стивен Вайз, лидеры американских евреев, слали срочные телеграммы Госсекретарю Джорджу Маршаллу, призывая его употребить свое влияние и спасти Адаса от виселицы. «Я убежден, что правительство Соединенных Штатов не останется в стороне, когда права человека попирают столь беспардонно», — писал Силвер Маршаллу. Еврейские организации в Лондоне высказывали опасения, что смертный приговор Адасу — предвестник серьезных погромов и организованного разграбления еврейского имущества с целью задобрить общественное мнение после поражения Ирака в войне с Израилем.
Но все усилия оказались тщетны, и однажды, в самом конце передачи, выходившей ежедневно в восемь часов вечера на «Радио Багдад», ведущий объявил, что «его величество регент, эмир Абд аль‑Илах, подписал смертный приговор преступнику Шафику Адасу».
Утром 23 сентября 1948 года бронированный полицейский автомобиль еще затемно выехал на широкую площадь у резиденции Адаса в фешенебельном районе Аль Ашар близ реки Шатт‑эль‑Араб. «Просторный и необычайно прекрасный» особняк был окружен огромным садом, писал Ашер Шахарабани, местный житель, в 1940‑х годах не раз проезжавший мимо дома Адаса по пути к родственникам. Был пятый час утра, но улицы уже полнились военной охраной и горожанами, многие из них знали Адаса и даже работали на него. Город бурлил, отовсюду слышался топот: жители босиком бежали на площадь. Многие по нескольку часов добирались в Басру на автобусе, чтобы не пропустить такое зрелище. Одну из процессий возглавлял молодой человек с трупом собаки на деревянном копье. «Вот что ждет сиониста Адаса!» — выкрикивал он. Дома евреев забрасывали камнями. Наконец из автомобиля в сопровождении нескольких охранников вышел узник. Военный трибунал постановил привести приговор в исполнение перед его домом: по донесениям иракских СМИ, Адас обещал «сионистскому врагу», что зарождающееся еврейское государство откроет консульство в его особняке — навет, так и не подтвержденный доказательствами.
«Херут» — газета на иврите — сообщала, что несколькими часами ранее Ализа Адас в последний раз навестила мужа в камере. «Его близкие плакали, — говорилось в газете, — он старался сохранять самообладание, поцеловал детей, велел почитать и слушать мать, потому что сам он свою не послушал, а она говорила ему: “Ты заработал достаточно денег, теперь забирай семью и уезжай из Ирака”. Адас написал завещание и назначил брата опекуном своих детей». Еще до зари Адаса посетил главный раввин Басры и прочел ему главу из книги Псалмов.
Около половины пятого утра Адас в тюремной униформе прошел по площади к заранее выстроенному эшафоту. Осужденного сопровождал главный раввин Басры. Площадь была запружена народом: посмотреть на казнь собралось около 15 тыс. человек. За все это время Адас не промолвил ни слова. Охранники спросили, каково его последнее желание, он попросил стакан воды. Газета националистической партии «Истикляль» сообщала, что распаленная толпа скандировала лозунги против Адаса, евреев и сионизма. «Херут» писала, что зеваки забросали Адаса камнями. Однако британский консул вспоминал, что люди молча наблюдали за казнью. «Я даже удивился, до чего пристойно вела себя публика», — писал он послу в Багдад.
День выдался исключительно напряженный. «Радио Багдад» вело прямую трансляцию казни, в городе царило праздничное оживление. Женщины пели песни, полные ненависти, и стучали в дарбуки. Британские дипломаты в Басре минута за минутой следили за происходящим на площади, опасаясь, что ситуация выйдет из‑под контроля и толпа ринется громить учреждения и магазины по всему городу. Они уже потребовали, чтобы городская полиция охраняла квартал, где жили дипломаты. На случай беспорядков в акватории Басры дежурил британский военный корабль.
Еврейская община настороженно следила за происходящим, опасаясь нападений на еврейские организации; сионистское подполье приказало всем, у кого есть оружие, готовиться к худшему. «Дата казни стала самым черным днем в истории иракских евреев, — писала “Херут”. — Евреи постились, молились, отказывались выходить из дома». Ариэлла Нейв — ей тогда было пять лет — вспоминала, как боялись родители, как отец не знал, что делать: то ли пойти на работу, рискуя стать жертвой расправы, то ли остаться дома и быть обвиненным в пособничестве сионистам. В конце концов отец решился пойти на работу, и там один из его лучших друзей влепил ему пощечину, плюнул в него и обозвал «грязным евреем».
Адаса взвели на эшафот, спросили, не желает ли он сказать последнее слово; он отказался. И вдруг упал, рухнул на помост — то ли от страха, то ли от утреннего знойного ветра. Солдаты подняли его на ноги, накинули на шею веревку. На голову ему, вопреки обыкновению, не надели черный мешок. А потом что‑то не заладилось, и когда под ногами смертника раскрылся деревянный люк, Адас остался в живых.
Казнь Шафика Адаса. Басра. 23 сентября 1948Фото: Ghetto Fighters House
Узника приговорили не просто к повешению, а к «повешению, пока не испустит дух», поскольку оба этих сценария все же отличаются друг от друга, хотя в некоторых случаях оба приводят к смерти. Если человека приговорили к повешению и после первой попытки он выжил, то его считают свободным и отпускают. Если же его приговорили к повешению «пока не испустит дух», подобные уступки немыслимы, его снова вздернут, и на этот раз уже пока не умрет. Пришлось палачу повторить процедуру: приговор привели в исполнение лишь со второго раза. Тело казненного еще долго, два с половиной часа, висело на площади, дабы все зеваки убедились, что главный иракский преступник действительно мертв. Газета партии «Истикляль» сообщала, что «его грязная душонка покинула его нечистое тело» и что евреи всего Ближнего Востока теперь опасаются за свою жизнь. «Чувствовалось всеобщее удовлетворение тем, что свершилось утром», — телеграфировал британский консул.
Казнь Адаса произвела неизгладимое впечатление на евреев Басры. Представитель Еврейского агентства, посетивший город вскоре после этих событий, писал, что образ висящего для всеобщего обозрения трупа Адаса преследует все еврейское население Басры. В школах дети‑мусульмане дразнили сверстников‑евреев, обзывали их «сиротами Адаса». «Все евреи ходили как помешанные», — писал Ицхак Бар‑Моше.
На следующий день после казни Ашер Шахарабани отважился выйти из дома и увидел, что стены домов оклеены изображениями страшного события: «Повсюду плакаты, открытки, ларечники скачут от радости». Фотографии документировали казнь шаг за шагом: «Я стоял и рассматривал жуткие образы, их было дикое множество… не в силах уйти, я отвернулся… Мной овладела глубокая, пугающая тревога, и я никак не мог от нее избавиться».
Отрывок из готовящейся к изданию книги доктора Ади Шварца.
Журналисту‑расследователю Дэвиду Коллиеру потребовалось ровно пять часов, чтобы выяснить, что Абдаллах, рассказчик и главный герой документального фильма Би‑Би‑Си под названием «Газа: как выжить в зоне боевых действий», был сыном высокопоставленного чиновника ХАМАСа. Об этом пишет журналист The Times of Israel Барт Шут.
Открытие Коллиера привело к тому, что фильм был снят с показа в интернете. Одновременно возник публичный кризис вокруг СМИ, длительное время считавшегося золотым стандартом международной журналистики.
Журналист‑расследователь Дэвид Коллиер. Лондон. Март 2025.Скриншот
В свете расследования Коллиера давние обвинения в антиизраильской предвзятости Би‑Би‑Си вновь вышли на первый план.
«Я всего лишь некто с компьютером из северного Лондона», — замечает Коллиер в интервью The Times of Israel, акцентируя то обстоятельство, что вещательный гигант не смог проявить должную осмотрительность, несмотря на свои огромные ресурсы, поступающие от налогоплательщиков.
Коллиеру потребовалось несколько часов, чтобы узнать, что отец одного из героев и основного рассказчика в фильме, Абдаллаха, — доктор Айман Аль‑Язури, бывший заместитель министра сельского хозяйства Газы.
Рассказчик Абдаллах Аль‑Язури, сын чиновника ХАМАСа. Кадр из трейлера фильма «Газа: как выжить в зоне военных действий»Фото: Скриншот YouTube
Между тем продюсерская компания Hoyo Films и Би‑Би‑Си об этом умолчали, как и о том, что девочка в фильме — дочь капитана полиции из Газы, которого Коллиер описывает как хамасовского силовика. Другой ребенок в кадре размахивает автоматом АК‑47, позируя рядом с террористом ХАМАСа. А два оператора этого документального фильма, как стало известно, демонстрировали явную антиизраильскую предвзятость в своих аккаунтах в социальных сетях.
Но именно новость о том, что Абдаллах относится к числу хамасовской знати, как ее называет Коллиер, загнала Би‑Би‑Си в угол.
«Если бы мы этого не обнаружили, Би‑Би‑Си смогла бы замять другие проблемы. Они бы не стали снимать фильм с показа и даже, вероятно, получили награды», — отмечает Коллиер.
Оппозиционные британские политики, включая произраильского депутата парламента Суэллу Браверман и лидера консерваторов Кеми Баденок, требуют последствий — и не они единственные. Министр культуры в кабинете лейбористов Лиза Нэнди высказала опасения относительно того, что в Би‑Би‑Си на самом деле знали обо всем, что сообщил Коллиер, и потребовала, чтобы расследование не оставило камня на камне.
Антитеррористическая полиция теперь расследует, не попали ли деньги, выплаченные Hoyo Films семье Абдаллаха, в ХАМАС, который британское правительство признало террористической организацией. Ведь производство документального фильма обошлось в 400 тыс. фунтов стерлингов, а Би‑Би‑Си полностью финансируется налогоплательщиками. Телекомпания принесла многочисленные извинения в своем заявлении, а ее председатель Самир Шах назвал ситуацию действительно очень плохим моментом, кинжалом в сердце декларации Би‑Би‑Си о своей беспристрастности и надежности.
Коллиер утверждает, что это может стать переломным моментом для Би‑Би‑Си.
«Я сразу понял, что они попались, — подчеркивает он. — Изначально они защищались, утверждая, что невозможно проверить прошлое всех людей в Газе, которые фигурируют в их репортажах. Но это же смешно».
Он убежден, что Би‑Би‑Си просто не пыталась разобраться в предыстории героев фильма и на самом деле могла узнать правду так же легко, как и он: «Я просто нарушитель спокойствия с клавиатурой».
По мнению Коллиера, эта история отражает системные проблемы внутри Би‑Би‑Си: «Они пытаются казаться нейтральными, уравнивая либеральную демократию с исламистской террористической организацией».
Би‑Би‑Си помещает Израиль и ХАМАС на противоположные концы спектра, а палестинских мирных жителей — посередине, считает Коллиер.
«Они делают вид, что ХАМАС и палестинцы — это два совершенно разных образования, как будто ХАМАС — это некое инопланетное вторжение, свалившееся с неба, не имеющее ничего общего с палестинцами, — замечает он. — Они так же представляют и “Хизбаллу” на юге Ливана. Где‑то посередине между ХАМАСом и Израилем якобы находятся “нормальные” палестинские мирные жители, поэтому все внимание СМИ сосредоточено на них».
Откуда возникает желание производить манипуляцию, которую Коллиер считает ложным уравниванием Израиля и ХАМАСа? Он полагает, что дело в демографических переменах в Великобритании.
«Здесь теперь уже миллионы семей, которые не жили в Соединенном королевстве еще 30 лет назад. Они действительно считают боевика ХАМАСа и солдата ЦАХАЛа одним и тем же — и это в лучшем случае. И это та аудитория, на которую ориентируется Би‑Би‑Си», — отмечает Коллиер.
«Вся динамика происходит в одном направлении, — продолжает он. — Я знаю от инсайдеров, что на каждую запрошенную историю, которая сочувствует Израилю, приходится по крайней мере дюжина противоположного направления. Так что у них есть “машинное отделение”, полное журналистов‑активистов, которые пытаются превзойти друг друга в поиске новых способов демонизации Израиля».
Антиизраильская предвзятость в фильме «Газа: как выжить в зоне боевых действий» была заметна не только в выборе тем, связанных с ХАМАСом, утверждает Коллиер. Создатели фильма намеренно неправильно переводили арабские слова, чтобы создать у британского зрителя впечатление, будто палестинские террористы в Газе вовсе не одержимы расовой и религиозной ненавистью. Там, где на арабском языке использовалось слово «евреи», в субтитрах появлялось «израильтяне». Кроме того, из переводов было удалено слово «джихад».
«После 20 лет подобной предвзятости британские евреи буквально ненавидят Би‑Би‑Си, — говорит Коллиер. — Но, по крайней мере, теперь мы разоблачили их высокомерие. Мы показали, что компания эта слепа к собственным недостаткам и навязчивым идеям. Они больше не в состоянии проверять качество своей работы».
Демонстрация возле штаб‑квартиры Би‑Би‑Си с целью привлечения внимания к положению израильских заложников в секторе Газа. Лондон. 4 февраля 2024Фото: Henry Nicholls / AFP
Как на пример одержимости Би‑Би‑Си Коллиер указывает на разницу в освещении войны в Газе и насилия в Демократической Республике Конго: «В Конго ежедневно погибает больше людей, чем в Газе. Но вы об этом никогда не узнаете, потому что там нет 100 тыс. камер».
То, как Би‑Би‑Си освещает Газу, полностью отличается от освещения любого другого конфликта, говорит Коллиер. Он указывает на то, что на практике создатели документального фильма были связаны с ХАМАСом.
«Почему так? — вопрошает он. — Разве они были связаны со сторонниками Асада в гражданской войне в Сирии? Или с ИГИЛ в Ираке?»
Во всех конфликтах Би‑Би‑Си использовала иные стандарты, чем в Газе. Но на этот раз, считает Коллиер, они зашли слишком далеко.
Тем не менее он не теряет надежды, что все может измениться к лучшему: «На Би‑Би‑Си по‑прежнему много хороших людей, которые придут нам на помощь, когда узнают правду».
Коллиер считает, что сейчас важно продолжить оказывать давление на Би‑Би‑Си. И этот вопрос поднимался даже тогда, когда премьер‑министр Великобритании Кир Стармер посетил президента США Дональда Трампа в Белом доме.
«Нельзя сказать, что это была некая случайность, а теперь мы можем вернуться к обычным делам, — говорит Коллиер. — В процессе принятия решений у них накопилось слишком много катастрофических моментов. Я не мог бы написать сценарий лучше: я фактически застукал их “в постели” с ХАМАСом».
Теперь замолкли даже некоторые из самых откровенных антиизраильских активистов, выступавших за Би‑Би‑Си, когда скандал только разразился. Ведь ранее целых 500 представителей кинематографа и средств массовой информации призвали Би‑Би‑Си не снимать фильм с показа: среди них были такие известные режиссеры, как Кен Лоуч и Майк Ли, а также звезда футбола, спортивный комментатор Гари Линекер.
Коллиер явно наслаждается их нынешним молчанием. «Какими дураками они себя выставили», — говорит он.
Красильщиков Аркадий - сын Льва. Родился в Ленинграде. 18 декабря 1945 г. За годы трудовой деятельности перевел на стружку центнеры железа,километры кинопленки, тонну бумаги, иссушил море чернил, убил четыре компьютера и продолжает заниматься этой разрушительной деятельностью.
Плюсы: построил три дома (один в Израиле), родил двоих детей, посадил целую рощу, собрал 597 кг.грибов и увидел четырех внучек..
