ОБЩИЕ "ТАНЦЫ"

04.06.20

Мирон Я. Амусья,

профессор физики

Общие «танцы»

(История 20-21 веков на примере большой семьи)

Еврейский народ не умрет. Три тысячелетия пророческих наставлений дали ему непоколебимый дух, создали в нем волю к жизни, которую не может сокрушить никакое бедствие

Из «Вип-прозелиты»

Ин але танцен музмен мир дрейенцех.

(фигурально Мы всем бочкам затычка)

Еврейская поговорка

Он, который боялся, чувствовал себя в эту минуту внутренне свободнее нас, которые, может быть, не боялись в простом смысле этого слова, но все-таки инстинктивно прятали то, что он выставлял напоказ. Ибо мы от малых лет сроднились с мыслью, что мы, правда, евреи, но не должны быть евреями. Он – Б-жию милостью еврей; мы – осужденные на вечное еврейство.

З. Жаботинский, «Евреи и Россия. Речь к учителям».

Мы, я с женой во всяком случае, принадлежим к поколению манкуртов. По правде сказать, не манкуртов я не встречал и среди своих знакомых. Этим я хочу подчеркнуть оторванность от корней иудаизма, да и исторических семейных корней. Нет, конечно, мы выискивали еврейские имена среди лауреатов Сталинской, Ленинской и Государственной премий, нам было приятно узнать, что тот или иной артист или учёный – еврей, но к корням семейным или историческим корням еврейского народа это, на мой взгляд, относилось слабо. Помню, конечно, радость, когда ещё в 1946, в Окнах ТАСС в Москве увидели список героев ВОВ с евреями на третьем месте среди всех наций, населяющих СССР. Но, в основном, это всё был ответ на уличный и идущий от СМИ государственный антисемитизм, на правильно понятую как адресованное именно нам, как евреям, утверждение «За вас Сталин не пил»[1].

Это сейчас излюбленным занятием многих стариков стало переписывание и пересылка друг другу длинных списков достижений евреев в науке, технике, культуре. Регулярно сообщается, сколько евреев – Нобелевских лауреатов. Отдельная песня, это сколько евреев – героев Советского Союза. Туда почти насильно запихивают иногда и тех, кто этому сопротивляется. Перечисление и систематизация заслуженных евреев и самих этих заслуг увлекло моих соплеменников столь масштабно совсем недавно – ещё лет двадцать, максимум – тридцать сему назад ничего подобного не было. Исторически недавно и в этих вопросах преобладающей была ассимиляция и забвение корней. Это проявлялось также в незнании своего языка идиш, массовом переиначивании собственных имён, отчеств, а иногда и фамилий, чтоб сделать их «благозвучнее» для пользующихся русским языком[2]. Почти полностью исчезла характерная для иудаизма церемония обрезания при рождении мальчиков, бармицвы[3] и батмицвы с их символикой прихода взрослости. Практически не было похорон по еврейскому обычаю, где стала широко использоваться кремация. Исчез еврейский свадебный обряд, который во всей красе я увидел лишь в Израиле. Проявилась ассимиляция и в массовости смешанных браков, и в записи детей, нарождавшихся в этих браках, русскими.

Заслуги и имена заслуженных, списки которых пересылаются сейчас с большим тщанием, есть обще-еврейские достижения. А я имею в виду в первую очередь знание жизни и истории своей семьи. Здесь мало кто и по сей день может сказать хоть что-то внятное даже про своих прабабушек и прадедушек. А если добавить ещё одно пра – просто полный мрак. История моей семьи мне стала интересна, к сожалению и стыду, только в старости, когда некого и спросить о ней. Притом, помимо чисто личных данных – как звали, где кто жил, кто кому приходился, т.е. дел внутрисемейных, меня интересует и нечто фундаментальное и общее. А именно, хочу знать, как жизнь мира и страны, проявлялась в моей семье, что история и страна с семьёй делала.

Не берусь судить, сколь манкуртство было универсальным явлением во всём мире. Но так получилось, что мои знакомые, в особенности из США, Италии, да и других стран Запада многое знали о своих предках. Один знакомый даже несколько раз приезжал в СССР в поисках могил предков, исколесил с этой целью всю Украину, многое нашёл. У меня с женой тяги и интереса к этому не было, хотя и колесить особенно бы не пришлось – всего то нас ждала пара-тройка мест в Латвии, Витебск, Невель. По расстоянию буквально рукой подать. Но как-то десятилетиями и в голову не приходило, потом ещё следующими десятилетиями и не тянуло, а сейчас вроде бы тянет, но определённо нет уже сил. Тем более обидно, что я, например, в Риге был неоднократно, а в Либаву (Лиепаю), Виндаву (Вентспилс) и Митаву (Елгаву), городки, что с детства были на слуху как траектория движения маминой семьи, не заехал. Даже в Режице (Резекне), непосредственно откуда приехала семья мамы в Петроград, оказался случайно – там, в дни чернобыльской аварии мы проводили конференцию по атомной спектроскопии. Дошёл до дедушкиного дома, по адресу Пожарная улица, 26, в котором жило уже множество семей, спросил пару старух, которые приехали после ВМВ из СССР, потратил безрезультатно полчаса, и закончил поиск, даже не сфотографировав неказистый по сегодняшним понятиям дом. Стыдно вспомнить…

Прежде чем писать далее, надо ввести ограничения в генеалогическом пространстве, да и в обычном времени. Для этого следует определить само понятие «моя семья», имея в виду цели данной заметки. Тут, конечно, много произвола, и нужно просто принять некое волевое решение. Итак, для данной заметки под словами «моя семья», понимаю родственников своих, жены и наших родителей - вплоть до двоюродных братьев и сестёр. Сразу отмечу, что и этих двоюродных знаем толком вовсе не всех. Думаю, речь идёт примерно о человек пятидесяти. Это крайне мало для статистической достоверности данных и просто для представительности, но уже позволяет, как мне кажется, проследить некие тенденции. Не буду я забираться ин ди вайте дрохим (идиш - слишком далеко) в смысле времени, т.е. не полезу в глубину веков. У меня нет для этого никаких данных, а когда читаю «раскопки» других, то обычно сообщаемому не верю из-за очевидных нестыковок. Итак, решаю – ограничусь во времени 20-21 вв. Да и для этого материала немного.

Материальных свидетельств об этой обобщённой семье осталось мало – фотографии, пусть и очень качественные, были тогда редкостью, вещи – одежда, мебель - изнашивались, и продавались, да и следующими поколениями не очень ценились. Например, старая мебель была с завитушками, собирала пыль – то ли дело прямоугольные лакированные кубы из ГДР и Чехословакии. – они были удобны и модны. Поэтому мы так легко отказывались от подобных свидетельств прошлого своей семьи, из-за чего уцелели уж очень прилипчивые, а другим людям совсем ненужные предметы. Ну, и дача выручала – там любая мебель годилась – от старинной до самодельной, из кусков древесно-стружечной плиты. Так «прописался» у нас на даче кухонный буфет и ломберный дубовый столик из морёного дуба, и мраморная прикроватная тумбочка – нарушали они ГДРовское великолепие, ох как нарушали.

Не только мы пренебрегали старым – мне рассказывал уже в преклонные годы Д. Гранин, как он жалеет, что не подобрал роскошный старинный буфет, который увидел на помойке в годы своей молодости. Впрочем, и в эпоху мебели современной были любители старинной. Они покупали старую мебель, утварь, картины в комиссионных магазинах за бесценок, находили на помойках, хранили это у себя в комнатах коммуналок годами, не имея отдельной квартиры. А теперь многое из сохранённого ими выставляется даже в музеях Москвы и Санкт-Петербурга как выдающиеся образцы прикладного искусства и живописи.

Теперь отношение к старине стало иным, и не без трепета перебираю я считаные старые фотографии, кажущиеся мне сейчас, в век поголовных непрестанно щёлкающих смартфонов, просто шедевром фото-мастерства. Собственно, потому и привожу их здесь – эти фото прадедушки Ицки Гуревича, маминого деда(!) (фото 1), моего дедушки Абрама Гуревича (фото 2), дедушки и бабушки моей жены Янкеля и Славы Храпковских (Фото. 3). Фотографируемые нарядны, и торжественны. Остальных фото этого же уровня предков (всего их, понятное дело, должно бы быть 20) у нас нет.

Надеюсь, что в смысле сохранения памяти и истории своих семей следующие за нами поколения будут бережливее и, тем самым, умнее. Хотя уверенности такой нет – пока я вижу, на более широких примерах, чем отдельная семья, тягу к повторению ошибок предыдущих поколений вместо их исправления.

Насколько знаю, моя семья дважды столкнулась с еврейскими погромами. В Латвии, до революции, бандиты в масках напали на дедушку, и начали его душить. По преданию, спасла собачка, которая сорвала с одного из бандитов маску. Те переключились на собачку, но она было маленькая и юркая, и убежала на улицу, а бандиты за ней. С улицы раздавались крики раввина «Рабойсим, ратовет!» (идиш «Прихожане, спасите»), которого другие бандиты тащили за волосы по канаве. Семья моя не помогла – тогда в Режице, ныне Резекне были от неё лишь девочки с дедушкой и бабушкой.

Старшие дети, братья, жили в Петербурге. Как им удалось там оказаться, я не знаю – дедушка не был купцом первой гильдии, оба его сына тоже не имели приметных заслуг или образования, но факт остаётся фактом – они жили, и более, чем неплохо, в закрытом для евреев Петербурге.

Дедушка по отцу был торговец мехом и шкурами. Он организовал небольшое дело, в котором у него был младший шутеф (компаньон). Как выяснилось в случайном застольном разговоре наших родителей, когда мы с женой уже давно были супругами, её дед, отец матери, как раз и был этим компаньоном. У наших дедов была задача – стать богатыми купцами. Мой дед, имея всего двух детей, мечтал о первой гильдии и переезде в столицу Империи.

В Витебске, где жила семья папы, их прямо погромы не коснулись. Отец рассказывал лишь об одном готовившемся, но предотвращённом взяткой, которую дали полицмейстеру. Это не допустило выплеска «народной ненависти», прямо показывая, кто и как руководил делами погромными. Однако и того, что они видели, вполне хватило, чтобы «делать ноги». Так, все пять братьев бабушки со стороны её отца уже до революции перебрались в США, где из Ильфировичей стали Альперами или чем-нибудь вроде этого. Примечательно, что пять сестёр остались, выйдя замуж, в России. Заметная часть семьи дедушки тоже оказалась в США.

В Первой мировой войне члены семьи не участвовали. Деды-шутовим даже сильно разбогатели, поставляя кожи армии. Материализовалась мечта деда Менделя Амусья (его отца, моего прадеда звали Мендель-Лейб Амусин[4])– он стал обладателем заветного миллиона. Но тут пришла революция, и освободила дедушек от цепей, в том смысле, что забрала всё – деньги стали трухой, а имущество конфисковали. Однако в память о былом у дедушки и бабушки жены осталась золотая цепочка и серебряный исключительно красивый стаканчик. Наверное, это та цепочка, что на фото 3. Её размер позволял оценить, что не бедствовал дедушка жены и его семья до революции, совсем не бедствовал. Когда через много лет после его смерти мне доверили делить цепочку покойной бабушки между дочерями, получилось шесть (!) более, чем тридцатисантиметровых кусков. Каждый как вполне толстое шейное ожерелье. Стаканчик перешёл моему нашему сыну – его не поделишь. Дедушки и бабушки жены жили в Невеле, но Фото 3 сделано в Витебске, откуда дед Янкель был родом, и где жила его досупружеская семья. Не бедствовали, мягко говоря, и дедушка с бабушкой моей жены со стороны её папы. Свидетелем тому – появившийся задолго до ВМВ большой дом и сад, простоявший уже в общественном пользовании много лет и после ВМВ.

В 1915 моя мама и её сёстры пережили немецкую оккупацию, поскольку Виндаву (Вентспилс сейчас), где семья жила до Режицы, заняла армия кайзера Вильгельма. Немецким языком моя родня владела свободно. Трения были с латышами, но не с немцами. Местные хулиганы из латышей присмирели, евреев, как и других, никто не обижал. Население исправно кормили оккупанты, установив полковую (?) кухню в центре города, на площади. Именно это оставило неизгладимое впечатление в сознании мамы и её родни – немцы добрые и культурные. И долгое время все известия о действиях немцев по отношению к евреям отскакивали как от брони, от этих воспоминаний. Воспоминания были одной из веских причин того, что многие евреи Прибалтики вовсе не бежали после начала ВОВ от немцев. Они хорошо помнили, что началу ВОВ предшествовала оккупация Прибалтики Красной Армией, массовые аресты, ссылки.

Семья поучаствовала и в «испанке» - страшном гриппе, косившем людей во всём мире в 1918-1919 гг- брат моей мамы, имя которого я ношу (Меир), умер в Петрограде от этой напасти в 1919. Примечательно, что эта пандемия, унёсшая примерно втрое больше жизней, чем ПМВ, проходит мимо популярных, в том числе и школьных курсов истории. Я же слышал о ней дома многократно, но без особых подробностей, которые мама и её сёстры не знали. Когда началась сегодняшняя пандемия коронавируса, я внезапно осознал, что «испанка» ушла сама, а вовсе не под влиянием кем-то открытых прививок или медикаментов. Именно тогда я подумал о «коллективном иммунитете», и той необходимо высокой цене, которую за него придётся заплатить. К счастью, современный мир, как кажется, нашёл способ смягчить удар пандемии, резко уменьшив потери от неё по сравнению с теми, что были при «испанке»

Дядя Мори (Меир) жил в Петербурге с начала первой мировой войны. Он был не купец и не известный ювелир (проверял по архивам и тех и других групп населения, что оказалось на удивление просто), не врач и не медработник, но очевидно зажиточный человек. Иначе не снимал бы он одиннадцатикомнатную квартиру – целый верхний этаж на улице Марата 14 – недалеко от Невского. Холостяк, он вскоре подселил к себе младшего брата.

Квартира была заставлена богатой мебелью, и в семье остались многие её предметы. Из прихожей – ясеневое зеркало, из гостиной - витрины и огромное зеркало морёного дуба, из столовой - дубовый огромный стол (сожжён в блокаду). Был ещё стол красного дерева (я его помню, но он просто затерялся), белый концертный рояль (выменян на буханку хлеба в блокаду), статуи, картины, фужеры и рюмки хрусталя Баккара. На даче у меня и сейчас лежит яшмовый плафон диаметром около метра и золочёный обруч от люстры в спальне дяди. Сохранились через всю войну и толстые шнуры, на которых люстра у него висела. Как-то примерил у себя дома – шнуры от потолка улеглись завитком на полу. Нет, не по идеям Корбюзье (чтоб, стоя на полу, можно было рукой дотянуться до потолка!) была построена снимаемая им квартира. Именно снимаемая, потому что, как я выяснил в архиве, человек в Петербурге тогда мог либо снимать квартиру, либо владеть домом. Собственных квартир в Петербурге до кооперативного строительства уже в СССР не было. Осталась также хорошая фотография дяди Мори, как его звали в семье (Фото 4).

Как съёмная квартира сохранялась за одиноким тогда братом умершего основного съёмщика, кому в эти годы платили деньги за съём, почему победившие пролетарии квартиру не захватили, а имущество не разворовали – ответов у меня нет. Наверное, таких квартир в столице империи было совсем немало. Пытался ответ найти у М. Алданова, читая его роман «Бегство». Там один из главных героев, преуспевающий столичный адвокат, живёт с семьёй на съёмной квартире, что тогда вызвало у меня удивление. После бегства адвоката из Петрограда, в квартире остаётся его дочь, и как-то кому-то платит за квартиру, но кому и как для меня осталось неясным. Я много где искал ответа на эти вопросы, но не нашёл. Кстати, квартира моего дяди была примерно вдвое больше, чем у алдановского адвоката, и продержалась заселённой всего одним человеком до 1922. Отмечу, что об огромной квартире, где живёт один человек, знали, по меньшей мере, три пролетария - дворник, истопник и уборщица. Вероятно, к нему приходила и кухарка.

Свободная квартира в Петрограде, наличие там брата, смерть дедушки Абрама в 1922 определили траекторию движения бабушки Шифры и её дочерей из независимой уже Латвии в Петроград. Это пришлось на тот исторически короткий промежуток времени, когда въезд в Советскую Россию был затруднён. Пришлось писать слёзные письма М. Калинину, и вот пришёл, наконец, ответ: «Разрешить» (Фото 5). Такие вот документы существовали в то время. В Петрограде чуть позднее, году в 1923, оказался и мой будущий папа. Сестра его и родители приехали несколько позднее. Семья моей жены поселилась уже в Ленинграде, году в 1931-32[5]. Мамины сёстры начали работать в благотворительной столовой для бедных, где еда была бесплатна. Бесплатно работали официанты и повар. Сестёр и их маму содержал брат. Поскольку у приходящих в столовую никаких документов, удостоверяющих, что они неимущие, не спрашивали, а стыд выдавать себя за неимущих быстро пропадал по мере восприятия населением идей социализма, столовая закрылась. Это пример того, как Советская власть эффективно кончала с унижающей дающего и берущего благотворительностью. Мама училась в Университете, имела там прекрасную кампанию, включавшую будущих знаменитых кинорежиссёра Ф. Эрмлера и кинооператора А. Кольцатого. Кстати, от мамы после войны я узнал, что Эрмлера звали на самом деле Владимир Бреслав (это есть в Википедии). От неё же узнал, что Бреслав красными был приговорён к расстрелу, но бежал, сменив имя и фамилию (этого в Википедии нет). Хотел об этом рассказать сыну Эрмлера, но не случилось.

Маму вскоре из Университета выгнали за скаутское, ещё в Латвии, прошлое. Как и остальные сёстры, она дальше не училась, и работала на разнообразных, не требующих специального образования, работах. Папа был на четвёртом курсе вечернего строительного института, когда началась ВОВ. Принадлежащие более молодому поколению родители, тёти и дяди жены - все кончили ВУЗы. Дедушки к новой реальности не приспособились, и работали мелкими служащими. А бабушки в меру сил суетились по дому. Распространённое поветрие того времени – появление смешанных браков нашей семьи совершенно не коснулось, но совсем уж еврейские имена русифицировались.

Главными столпами иудаизма до конца своих дней оставались бабушки, благодаря которым основные еврейские праздники отмечались правильно, в соответствие с традицией, зажигались субботние свечи, и свечи в память об ушедших в мир иной близких. Кстати, мацу делали своими руками, и от этого она не была хуже. У дедов были и талесы, и тфилины, и священные книги. То же самое было у папы. Названия праздников были ашкеназийские, так что звучание их отличалось от принятого в Израиле. Например, Шавуот назывался Швуэс, а Симхат-Тора засела в моей памяти единым словом Шимхестойре. Для бабушек держали и два типа посуды – мясную и молочную, и не слишком уж назойливо лезли со свининой и свиными колбасами. Мальчиков в семье неукоснительно обрезали, и делали это моэли. Мои бабушки русским владели плохо, поддерживая тем самым использования идиша. В результате я научился писать на идише раньше, чем по-русски.

Со смертью бабушек роль традиций заметно ослабла. В синагогу по самым большим праздником ходил только мой папа. Мои родители постились в Йом Кипур. Когда появилась американская маца, начали празднование Песаха, но по сильно упрощённой схеме, совмещая мацу с хлебом. За еврейскими праздниками почти не следили, и еврейский новый год, Рош-а-Шона, не отмечали. Помню, как после приезда в начале семидесятых ко мне коллеги, профессора из Yeshiva University в Нью Йорке, я спустя какое-то время, где-то в сентябре, получил от него поздравление меня и моей семьи с Новым годом. Стыдно вспомнить, но я в первый момент подумал, что у него «крыша поехала». Со смертью моих родителей, мы с женой решили взять на себя сохранение традиций, стали праздновать еврейский Новый Год, отмечать Йом Кипур, поститься в этот день. Своё достойное место заняла и неделя Песаха, когда мы, без малейших усилий, отказываемся от хлеба в пользу мацы. Конечно, это следование традициям наших бабушек и дедушек стало особенно важным для нас с приездом в Израиль и началом моей работы в Еврейском университете Иерусалима в 1998.

          Но вернёмся к куда более раннему времени. В 1932 в СССР началась паспортизация, т.е. выдача гражданам старше 16 лет паспортов с пропиской, разрешающей проживание в данном месте. Паспортизация проводилась в том числе «в целях очистки населённых мест от укрывающихся кулацких, уголовных и иных антиобщественных элементов». Дедушки были давно ограблены, и им ничем паспортизация, как и остальным членам семьи, казалось, не грозила. Но не тут то было. И на этом пункте один из наших попался. Во время НЭПа, т.е. где-то в 1921-24 годах, он нанялся к некоему предпринимателю простым рабочим. Муж моей тёти, человек абсолютно честный, но недалёкий, согласился стать подставным хозяином, вероятно получая за это прибавку к жалованию. НЭП быстро, как явление, чуждое коммунистической идеологии, Сталин прикрыл. Хозяев разогнанных предприятий, лавочек, мастерских, стали именовать нэпманами, и не очень жаловали. Они попали в список тех, кому не давали паспортов и не прописывали в Ленинграде. Так мой дядя, по документом нэпман, стал «лишенцем»[6], и опасался высылки из Ленинграда. Помог, как гласит семейное предание, случай. За дядю просить пошёл мой папа. Он начал излагать начальнику суть дела, а того по счастью позвали к телефону. Папа не растерялся, взял у него из ящика стола бланк паспорта, шлёпнул в пару нужных мест лежащими на столе печатями, и ушёл. Бланк заполнили сами, и дядя Макс (исходно Мордух) стал законным ленинградцем.

          Не могло пройти мимо семьи и время сталинских массовых расстрелов. Как-то в году 1950 к нам из Риги в гости приехала двоюродная сестра мамы. В первую же ночь пришла милиция, констатировала отсутствие у тёти тогда обязательной временной прописки (сейчас возвращён её аналог под именем временной регистрации), и предложила ей в 24 часа убраться из Ленинграда. Родители мне объяснили это происшествие какой-то мелочью с её пропиской. Объяснение меня, особого интереса к случившемуся не проявившего, вполне устроило. Но в августе 1952 родители, из-за того, что меня гоняли отовсюду, как собаку, и не принимали в институт (я об этом писал в статье ««Былое и думы» Я в Ленинграде — от морозов до оттепели») открыли мне семейную тайну. Они рассказали, что двое моих двоюродных дядей (и жена одного из них) расстреляны в 1937 г., как вреднейшие немецкие шпионы, и их подрывающей СССР деятельности целую страницу посвятила газета «Правда». Характерно, что для моей родни вся газетная версия истории со шпионажем показалась достаточно убедительной.

Оказалось, что у дедушки – отца мамы был в Риге родной брат, портной, державший мастерскую. У него были замечательные трое детей, которых жизнь и порядки в буржуазной Латвии не устраивали, а расходы намного превышали доход отца, что обернулось тремя банкротствами моего двоюродного дедушки. Его дочь вообще в 1922 поступила в Лейпцигский Университет, училась в Риме, а кончала в 1929 университет в Турине. Частные уроки и переводы не обеспечивали её полностью. Отцу определённо приходилось ей помогать. В 1930 тётя вышла замуж за будущего авиаконструктора, но в 1934 с ним развелась на почве политических разногласий, и, после короткой остановки у родителей в Риге, приехала в СССР, и начала работать в Москве. Старший брат тёти, 1909 г.р., с 16-ти лет член Рижской подпольной организации, был арестован, выпущен под залог своего отца, и нелегально компартией переправлен в Германию. Там работал в советском торгпредстве, был арестован в Берлине, помещён в знаменитую Моабитскую тюрьму, но оттуда выпущен, поскольку, когда был уже в тюрьме, пришли на него документы из Москвы о предоставлении советского гражданства.

Он приехал в 1933 (34?) в Ленинград, где работал на местном аэродроме, что потом было поставлено ему в вину. Его младший брат Роберт, 1910 г.р., с 15 лет – комсомолец Латвии, арестовывался 17 (!) раз. Не дожидаясь 18-го ареста, его нелегально отправили в Чехословакию, где он окончил текстильный институт. В 1933 он переехал (Куда бы вы думали? Никогда не догадаетесь!) в СССР. А в 1936 братья с жёнами и сестрой были арестованы. Обоих братьев и жену старшего приговорили к расстрелу, жену младшего посадили на 10 лет, а сестру, беременную, судило в 1938 Особое совещание при НКВД, и весьма либерально приговорило к высылке и запрету селиться и работать в основных крупных городах СССР. Так малоудачно закончилось «салонное танго» участия членов семьи в революционном левом движении на Западе. Реабилитация и некоторые уточнения пришли лишь в 1958 (см. фото 6-7). А на Фото 8 из Магадана сообщают, что младший брат не расстрелян в 1938, как думала семья, а просто взял и умер в 1939.

Летом, кажется, 1956 я случайно в Доме отдыха Министерства внешней торговли СССР в Дубултах познакомился с человеком, который знал старшего брата хорошо, и работал с ним в торгпредстве. Он рассказал, что его реабилитацию поддержал Я. Калнберзин. Как сейчас легко прочитать в Википедии, Калнберзин в 1925—1928 находился по поручению Москвы на подпольной работе в Латвии, где, вероятно, и познакомился с моим двоюродным дядей, был одним из его старших товарищей или даже руководителем. А в 1940-59 он уже 1-й секретарь ЦК КП(б) Латвийской ССР. Моя тётя вернулась в Ригу в декабре 1944, почти сразу после того, как этот город освободили от немцев в октябре 1944. С 01.01.1945 она, «лишенка», уже работала в спец-поликлинике латвийского министерства здравоохранения, лечила дочку (детей?) Калнберзина. Подозреваю, что он помогал тёте в преодолении трудностей «лишенки» и сестры целых двух «врагов народа». Кстати, в 1939, когда сам Калнберзин был на подпольной работе в Риге, его жену расстреляли в Москве как очередного «врага народа», а трёх детей отправили в детский дом, и он долгое время о них ничего не знал.

          Как-то совсем недавно я решил проверить полноту сборника памяти жертв сталинского террора «Мемориал». Из двух погибших нашёл лишь одно имя, младшего брата. Закрались сомнения в полноте списков – а вдруг и они в целом недооценивают число жертв в два раза. Допускаю, что и того более. Ведь архивы могут быть преднамеренно неполными или специально уничтожаться. Или отчасти не вестись вообще.

          На примере тёти и её ближайшего окружения, «выпускников», как я их называл про себя, я столкнулся впервые с «эффектом собаки» или, более научно, «стокгольмским синдромом», который, с учётом длительности того, сколько орудовали в Кремле Сталин и его подручные, уместно было бы назвать «Кремлёвским синдромом». Так вот все эти «выпускники», хорошо образованные, умные люди проявляли поразительную верность тирану и созданной им системе, искорёжившей их жизни, убившей близких людей. И они почему-то называли свою собачью преданность бандиту и его памяти верностью идее!

          Не прошла сталинщина и мимо семьи жены. В 1938 был расстрелян двоюродный брат её мамы, С. Гайцхоки, который, вот курьёз жизни, был в начале 20-х прошлого века, хорошим знакомым моей мамы, входил в ту же компанию, которую я выше поминал. Двоюродная сестра мамы жены, А. Гайцхоки, после расстрела мужа (А. Лейтмана), получила 5 лет исправительно-трудовых лагерей, с последующим проживанием на свободном поселении в течение 10 лет.

          Не прошло мимо семьи и «освобождение» соседей – в частности, Латвии и Бессарабии в 1940 от цепей капитализма. Для той и для другой страны нашлось по моему дяде. В Латвию вместе с оккупирующей частью попал военный, а в Бессарабию – почему-то гражданский. Находясь в Риге, дядя встречался, разумеется, не афишируя этого,  и со своей тамошней роднёй. Уходила их авиационная часть стремительно, в конце июня 1941, под ружейным огнём местных жителей (или лазутчиков?) из окон города. «Освободитель» Бессарабии пробыл там совсем мало времени. Примечательно, что телефонным звонком из Риги дядя, в завуалированной, но моим родителям понятной форме предупредил, что война начнётся днями. Звонил он, как потом вспоминали, числа 10-12 июня. Для меня «освобождение», особенно Риги, ознаменовалось появлением замечательных, натурально заграничных вещей, из которых губная гармошка и цветные карандаши «Фабер» живы до сих пор, и принадлежат внуку.

          Без сомнения, ВОВ была величайшим событием, которое властно коснулось сотен миллионов людей во всём мире. Коснулось оно и той семьи, о которой пишу. К началу войны 22.06.1941 в армии находилось двое – отец жены на длительных сборах, и мой дядя, бывший кадровым военнослужащим. Насколько знаю, среди членов семьи добровольцев не было. Да и откуда им было взяться вообще, если уже решением правительства от 22 июня с 23 июня 1941 были призваны в армию все военнообязанные мужчины годов рождения 1905-1918. Позднее эти рамки расширились. Теперь кто ни пишет про своих родных, ушедших в армию, относит их к добровольцам. Думаю, что это, в основном, родственное преувеличение, поскольку повестки и объявления по радио чётко сообщали о призыве, и обязывали являться на призывные пункты.

          Мобилизованные пошли служить. Освобождение от службы в армии по состоянию здоровья получил от призывной комиссии мой папа и бронь как особо нужный специалист – мой дядя. Служили куда послали, и делали, что приказывали, словом, действовали вполне достойно. Человек дотошный, я всех близких (и знакомых) проверил по сайту «Подвиг народа», где приведены имена награждённых орденами и медалями периода ВМВ. Сайтом стоит воспользоваться, чтобы отсеять обширный ряд примазавшихся, в том числе и из руководств союзов ветеранов ВОВ. Мои близкие и лично знакомые меня не обманули – всё на месте, все в списке. На первом месте, с тремя орденами и медалью отец жены, чей наградной лист привожу на Фото. 9. Двое дядьёв жены и один мой погибли на фронте. Сестра-младенец умерла по дороге из блокады, дедушка, тётя и дядя умерли в блокаду. Оккупировавшие Невель немцы дедушку жены расстреляли, а бабушку какое-то время скрывала русская семья. Другая русская семья её выдала, и немцы бабушку жены тоже расстреляли. На фото 10 справка – подтверждение этого. В их доме расположилось с началом оккупации какое-то важное немецкое учреждение, а после изгнания немцев его заняло важное советское учреждение. К наследникам дом так и не вернулся.

Муж моей двоюродной сестры Гарри был в Рижском гетто. Родителей его убили, а его отобрали как пригодного к работе. Он втёрся в доверие к шофёру-латышу, пообещав тому открыть места, где состоятельные родители хранили драгоценности. Два небольших клада он шофёру передал, а когда тот повёз его к обещанному третьему, самому, якобы, большому, он сбежал проходными дворами, к хорошим знакомым латышам, на хутор.

Те его и укрывали до прихода Красной армии. Гарри держался в стороне от объединений узников гетто, не ожидая от них ничего хорошего, и опасаясь наказания от властей за то, что в гетто оказался, а не убежал из Риги своевременно.

Среди близких мне участников войны меня поражал культ Сталина. Помню, например, как стоя пили за его здоровье, когда отмечали ноябрьские праздники. Даже через ряд лет после окончания ВМВ они и слушать не хотели не только о его вине в том, что война началась, но и об очевидных просчётах и промахах, которые можно бы называть и его преступлениями периода начала ВОВ, да и в ходе ёё. В какой-то мере это тоже был уже упоминавшийся выше «синдром собаки», абсолютно не ощущаемый однако, носителями синдрома.

После войны примечательным событием была денежная реформа 1947 года. По сути грабительская и конфискационная, она, разумеется, затронула и нашу семью. Но, происшедшая почти сразу после войны, она воспринималась через призму поговорки: «Были бы кости, а мясо нарастёт».

          Начиная со второй половины ВОВ, в СССР набирал силу государственный антисемитизм, достигший особо высокого уровня в 1952 - начале 1953 гг. Предвестником масштабных уничтожений виделось дело Еврейского антифашистского комитета и Дело врачей. Катящийся вал антисемитизма был грозен перспективой казавшейся неминуемой высылки евреев в непригодные для жилья бараки на северо-востоке СССР. Люди ждали и расправ «народных масс» по пути в ссылку и в местах, откуда евреев собирались выселять. Но чудо стало на пути зловещих намерений Сталина – он убрался, наконец, на тот свет. А семья, хотя и испытала в это время трудности, для некоторых её членов – весьма серьёзные, но никого в этот период не потеряла.

Важнейшим психологическим событием для семьи было решение ООН о разделе Палестины на две части – еврейскую и арабскую, и провозглашение в 1948 государства Израиль. Знаменитое «На следующий год - в Иерусалиме» вновь приобрело вместо мистического реальный смысл. Тогда ещё «глушилки» не работали, и о всех событиях в Палестине и в связи с ней моя родня и я узнавали в первую очередь из передач ВВС и Голоса Америки. Хотя власти СССР создание Израиля в ООН поддерживали очень энергично, посылали туда своих военных (знал о таких конкретных случаях), однако зазвучало и уличное «Убирайтесь в свою Палестину!». Как это ни странно, но мощного прилива народного антисемитизма из-за создания Государства Израиль в 1948 и возможных после этого обвинений евреев в двойной лояльности не было. Желания переехать в Израиль ни у кого из семьи не помню – в тридцатые ещё была связь с Палестиной, и мы знали от вернувшейся семьи приятелей, сколь тяжёл там климат, трудна да и опасна жизнь.

          Победы Израиля над арабами в 1956, 1967 и 1973 гг, несмотря на длившийся десятилетиями про-арабский лай советской прессы и радио, не привели к усилению бытового антисемитизма. Да и государственный даже отдалённо не докатывался до уровня 1952 - начала 1953. Победы Израиля, однако, значительно усилили среди евреев чувство гордости за своё еврейство. То чувство, которое старательно подавляли власти и улица ещё со времён второй половины ВОВ разговорами о неучастии в ней евреев, и о том, что евреи в основном жулики и торговцы. Всё это отражалось в бытовавшей среди черни формулы «Иван в окопе, а Абрам в Коопе».

          Помимо чувства гордости за Израиль, абсолютная несправедливость официальной позиции, занятая властями СССР, буквально поток вооружений, направляемый СССР в арабские страны, стремящиеся покончить с Израилем, не оставляла членов моей семьи равнодушными. Явно появилась, пусть лишь и разговорах между собой, вторая лояльность, которая определённо перекрывала первую, традиционную для евреев лояльность стране проживания. Собственно, практически никто в семье и не мог, с учётом своего служебного положения, далёкого от дел армии или разработки нового оружия, проявить свою лояльность в чём-то большем, чем разговоры. За одним исключением. Мой давно покойный дядя имел доступ к определённой технической информации, которая в самом начале семидесятых годов была жизненно важна для Израиля. И он нашёл в себе силы рискнуть не только благополучием, но, возможно, и жизнью, передав её тем, кому она могла несказанно помочь. Об этом он много лет спустя, как оказалось, близко к своему концу, рассказал мне под большущим секретом.

          С шестидесятых, эпохи «Оттепели», потихоньку начал ржаветь «железный занавес», стали приходить «оттуда» письма, например это из под Вашингтона, напоминающее о бабушкиных братьях, превратившихся, как я уже упоминал вначале, из Ильфировичей в Альперы (Фото 11). А вскоре занавес рухнул, и, как пел знаменитый шансонье,

Из России, из горла вытащили пробку.

Повалил сюда народ, как на карнавал.

И нашествие дошло до самого Нью-Йорка.

Будто грозный Ганнибал вдруг на нас напал.

          Евреи из СССР не были последними в этом потоке. Они появились в Израиле, США, Германии, да и в ряде других стран. Наша семья изрядно поредела и рассеялась. Так, все мои «двоюродные» оказались в эмиграции, не отставали от них и «двоюродные» жены. Отъезд не останавливали даже первоначальные имущественные, или положенческие потери. Словом, «этот мощный поток всё сметает с дорог, целый мир на пути охватив». У стороннего наблюдателя сложилось бы впечатление – ну теперь мир успокоится, «верные дрожжи человечества» достигли вожделенного положения равновесия, и хоть в этом смысле прав окажется злосчастный Фукуяма, т.е. история остановится.

          Но не тут-то было. Обжившись на новых местах, экс нострисы свыклись с хорошей жизнью и вновь полученными правами, и быстро поняли, что и эти, вновь обретённые ими части планеты Земля «для веселия мало оборудованы». Они включились в новый раунд переустройства мира, как и оставшиеся – в попытки улучшить то, что осталось. Но обобщённая семья в целом сильно постарела, способна в основном на бурчание и осуждение «времён и нравов», которые их на огорчение и удивление часто не устраивают. А дети семьи, насколько могу судить – в основном вне этой борьбы, не поддерживая нигде ни смуты, ни протесты. Благополучно устроенные, довольные своей жизнью люди. А увеличившиеся средние расстояния сравнительно легко сейчас, при желании, преодолеваются, и вовсе не обязательно кажущимся уже давно совсем не чудом самолётом, а Скайпом, Вайбером, Вотс Апом.

          Кстати, современные электронные средства несказанно облегчают поиск родственников по всему миру, проводя это автоматически. Есть такая американская, сейчас уже международная программа «Моё наследие» (My Heritage). Туда, по довольно удобной форме, можно ввести данные о своих близких, и создать своё семейное генеалогическое дерево. Первое удобство – система сама напоминает о днях рождения и всевозможных годовщинах по всему дереву. Второе удобство состоит в том, что «Моё наследие» само ищет пересечения с другими деревьями. Так жена познакомились с целой ветвью родственников, когда-то давно уехавших, и, казалось, пропавших бесследно для неё в США. Молодой отпрыск семьи навестил нас с год назад в Иерусалиме. База поиска постоянно расширяется, сейчас уже подключив к нему системы социального обеспечения и другие службы США, где фигурируют наборы фамилий и другие личные данные тех, кто в службы обращается. Там, совсем недавно мне обнаружили родственника, как они пишут, седьмой степени, или, я бы сказал, «седьмой юродности» т.е. буквально «седьмая вода на киселе» (Фото 12). Кстати, всё это делается бесплатно. Много услуг оказывается платно, но я ими пока не пользовался. Так, программа может проверить родственную связь и по анализу ДНК. Словом, «Большие массивы данных» (Big Data) действуют, и перспективы открывают поистине невообразимые. Так, глядишь, и вправду выяснится, что все люди – братья. К сожалению, пока эта система работает, не позволяя установить, кто чей предок в далёком прошлом. Но в этом направлении помогает быстро развивающийся анализ ДНК.

***

          Нередко можно слышать, что пострадавшие от сталинского террора и пережившие фронтовые невзгоды во время ВОВ годами не хотели говорить на эту тему, да и вообще о прошлом, чтобы, так сказать, не бередить страшное в памяти, не травить душу. Признаюсь, я с такого рода молчанием не столкнулся ни разу не только со стороны семьи, но и со стороны людей, подчас совсем посторонних. Все, с кем я встречался или жил вблизи, охотно и подробно отвечали на самые разнообразные вопросы с моей стороны. Люди взрослые, много повидавшие и испытавшие, они имели об обсуждаемых событиях своё (или навязываемое ловкой и умелой пропагандой, а потому кажущееся своим) мнение. Моё несогласие их раздражало, сердило, но вовсе не заставляло замолкать. А замолкать заставляло невнимание более молодых, нежелание поинтересоваться нелёгкой судьбой тех, кто пережил фронт, или тюрьму с лагерем.

          Говорят иногда, что люди, пережившие сталинщину, бывшие на фронте во время ВОВ открывали для себя такую правду, которую просто боялись высказать вслух, опасаясь доносов со стороны даже людей близких, и неизбежно следующих за доносами репрессий. Несомненно, и доносы были широко распространены, и страх попасть под «колесо истории» существовал, и был велик. Но я, в своём кругу этого страха «открыть рот» среди своих не видел. Вполне допускаю, что принцип «говорю, что думаю» контролировался осмотрительным «думай, что говоришь». Но главным было отсутствие интереса к жизням и судьбам людей существенно более старых. Вот это своё невнимание сегодня бывшие молодые, сейчас уже более, чем состарившиеся прикрывают кажущейся скрытностью их давно ушедших и своевременно не расспрошенных близких. Конечно, надо учитывать, что среди ставших запоздало говорливыми есть и заметный процент вольных или невольных сочинителей. Ведь время идёт, память подводит, современные кино и ТВ её восполняют своей «правдой».

Иерусалим

ПС Впервые опубликовано в http://club.berkovich-zametki.com/?p=56383 и http://club.berkovich-zametki.com/?p=56384

---

[1] Имеется в виду тост И. Сталина «За русский народ» на приёме в Кремле 24.06.1945 по случаю Дня победы.

[2] Здесь жертвами пали Хаимы, Мойши, Израили и т.д, ставшие Ефимами, Михаилами, Игорями…

[3] Процедуру бармицвы я прошёл в Брайтоне, в 1972 – хабадники убедили меня, что «это никогда не поздно».

[4] Недавно узнал об этом от списавшегося со мной из США, и оказавшегося моим троюродным братом Б. Амусина. Кстати, нашёл он меня, прочитав заметку на сайте Берковича.

[5] Дату помогла установить живущая сегодня в Иерусалиме двоюродная тётя жены, которой 96 лет!

[6] “Лишенка», «лишенец» – обозначение в СССР людей, легально ущемлённых в гражданских правах.