Воспоминания Астрид Линдгрен и ее переводчицы о всепоглощающей любви родителей
В 1956 году издательство дало переводчице Лилианне Лунгиной задание найти и перевести ранее не известную в СССР книгу. Желательно с какого-нибудь экзотического языка. Так Лунгина открыла для себя и всей страны шведку Астрид Линдгрен и ее "Карлсона". Именно чутье Лунгиной впоследствии обеспечило Астрид Линдгрен сказочную популярность у русскоязычных читателей. В биографии "Подстрочник" (записанной по одноименному документальному фильму) Лилианна Лунгина вспоминает свое общение с Астрид. Они дружили всю жизнь.
AdMe.ru приводит отрывок из этого наполненного нежностью и любовью текста.
"Астрид Линдгрен – совершенно из своих книг. Она замечательная, она худая, высокая, очень веселая, очень живая и как-то очень непосредственно на все реагирующая. Она поражает живой душой. И я как-то ее спросила:
– Откуда ты взялась вообще такая?
Я знала ее биографию: никаких высших образований, дочка фермера... Откуда же эта фантазия и все прочее? Она говорит:
– О, это очень понятно, это очень легко объяснить. Я выросла в тени великой любви. Мой отец, когда ему было семнадцать лет, на ярмарке увидел девочку. Четырнадцатилетнюю девочку в синем платье с синим бантом. И влюбился. Ждал, когда ей исполнится восемнадцать, попросил ее в жены и получил ее в жены. Он ее обожал...
Они были довольно бедные фермеры, мама доила коров, делала всю работу, но они жили и радовались каждому пережитому дню, до самого конца. И это было искренне, так трогательно и прекрасно! И каждое утро начиналось с молитвы отца: он благословлял Бога за то, что ему послали эту чудо-жену, эту чудо-любовь, это чудо-чувство. И вот мы в тени этой великой любви, обожания выросли...
Потом я спросила:
– А мама?
– Мама умерла десять лет назад.
Я говорю:
– Господи, а отец?
– Отец жив.
– Как же он пережил, ужасно, наверное, смерть матери?
– Что ты! Он благословляет каждый день Бога, что боль разлуки выпала ему, а не ей..."
Они были довольно бедные фермеры, мама доила коров, делала всю работу, но они жили и радовались каждому пережитому дню, до самого конца. И это было искренне, так трогательно и прекрасно! И каждое утро начиналось с молитвы отца: он благословлял Бога за то, что ему послали эту чудо-жену, эту чудо-любовь, это чудо-чувство. И вот мы в тени этой великой любви, обожания выросли...
Потом я спросила:
– А мама?
– Мама умерла десять лет назад.
Я говорю:
– Господи, а отец?
– Отец жив.
– Как же он пережил, ужасно, наверное, смерть матери?
– Что ты! Он благословляет каждый день Бога, что боль разлуки выпала ему, а не ей..."
А вот как созвучно этому Лилианна Лунгина вспоминает собственный брак и своих родителей:
"Я видела, как хорошие люди в хороших семьях ругаются, кому пойти поставить чайник. У нас ругань шла только в обратном смысле: каждый хотел пойти поставить чайник. Каждый хотел взять на себя".
"Когда твой спутник хочет взять на себя больше, тебе хочется взять еще больше. Здесь интересный механизм, я его проследила. Чем меньше хочет взять на себя твой спутник, тем меньше тебе хочется взять. И наоборот. Обратная связь. И мы рвали друг у друга из рук домашние дела, неприятные поручения, трудные задачи — все это каждый хотел сделать за другого...
Счастливым и веселым оказался этот брак: единство душ и стремлений, и вот такого брака я не встречала ни у кого — чтобы он был не только глубокий и серьезный... Есть счастливые серьезные браки, а наш брак был счастливый и несерьезный. Легкий, веселый, невесомый. Он был радостный в каждый момент. Общая игра, ощущение праздника... Будней не было. Муж умел любить жизнь и превращать ее во что-то волшебное.
Счастливым и веселым оказался этот брак: единство душ и стремлений, и вот такого брака я не встречала ни у кого — чтобы он был не только глубокий и серьезный... Есть счастливые серьезные браки, а наш брак был счастливый и несерьезный. Легкий, веселый, невесомый. Он был радостный в каждый момент. Общая игра, ощущение праздника... Будней не было. Муж умел любить жизнь и превращать ее во что-то волшебное.
Еще я помню, как мой папа утром, когда брился, пел, и мама ему говорила: "Перестань петь — нельзя сосредоточиться!"
А мама работала тогда в каких-то дошкольных учреждениях и писала по утрам отчеты. А папа ей отвечал — странно, почему такие вещи запоминаются? — он говорил:
А мама работала тогда в каких-то дошкольных учреждениях и писала по утрам отчеты. А папа ей отвечал — странно, почему такие вещи запоминаются? — он говорил:
"Я не буду петь, а ты когда-нибудь будешь думать: как жалко, что он больше не поет, как хорошо бы, чтобы он запел".
Вот это я помню, эту фразу я помню: "Как хорошо бы, если бы он снова запел"»
