«Она так и не узнала, как мало я ее ненавидела»

 

«Она так и не узнала, как мало я ее ненавидела», – сказала Симона Синьоре, когда ей сообщили о смерти соперницы. «Она» была Мэрилин Монро. Мог ли настоящий француз стать единственным на свете мужчиной, устоявшим против кокетства Мэрилин? Монро умерла намного раньше обоих супругов, так и не заставив Ива Монтана расстаться с женой. Почему непревзойденной разлучнице это сделать не удалось?

Это было в те времена, когда люди взрослели к двадцати пяти годам, а к тридцати пяти честно принимались стареть. Лица, запечатленные на фотографиях тех лет, лица, движущиеся на экране, имеют ту значительность, которой не достичь нынешним, стремящимся к вечному тинейджерству представителям творческих профессий. Быть взрослым в те времена еще не казалось зазорным. Ни женщины, ни мужчины не пытались до пятидесяти выглядеть тонкошеими подростками, наоборот, люди норовили скорее заматереть, чтобы придать себе вес во взрослом обществе. Может, поэтому сегодня и кажется, что лица актеров кинематографа 60-х годов XX века несколько тяжеловесны. Или тут дело в прическах слишком готичных? Показывают девушку едва за двадцать, а на экране видишь даму, едва ли не сорокалетнюю. Французская актриса Симона Синьоре будто родилась тридцатилетней. Ее лицо и в юности было каким-то значительным – прекрасным, буквально по-королевски величественным, но неизбывно тяжелым. Снежная Королева. Пожалуй, этой своей тяжеловесностью она напоминала нашу Доронину – как-то сразу понятно, что девушка с жизнью шутить не станет. Девушка играет драму. Лица супругов Симоны Синьоре и Ива Монтана тысячу раз запечатлены на кинопленке и в кадре фотографии  и молодыми и старыми. И если о нем в молодости сразу можно было сказать – это красавец, любимец, мачо, то о ней с самого начала говорили – «женщина с прошлым», «секс-символ для умных». Поженившись, эти двое надолго приковали внимание публики, сумев стать идеальной парой для демонстрации семейных ценностей. Прекрасная история. Идеальная жизнь, написанная начисто. Миф о вечной любви, лишенной изъяна.

 

Золотые голубки

Они встретились 19 августа 1949 года. Им обоим было тогда по 28 лет. Она – известная актриса, жена режиссера Ива Аллегре и мать их дочери, трехлетней Катрин. Мать трехлетней Катрин без памяти влюбилась в молодого певца Ива Монтана. Кафе, в котором это произошло, называлось «Золотой голубка», оно существует и сейчас, недавно отпраздновало свое столетие.

«Нас представили друг другу в «Золотой голубке», а уже на следующий день мы обедали вместе. За десертом, взяв ее за руку, я прошептал: «Какие у вас тонкие запястья!» – и с тех пор мы не расставались». 

Тонкие запястья стали расхожим комплиментом молодой Симоне Синьоре – именно ими ее потом укоряли те, кто заметил, как она располнела в старости. «Тонкие запястья» – это Монтан так сказал, надо же придумать. Как будто к своим тридцати он еще не успел понять, какой крепкий узел сплетают на шее мужчины именно такие вот тонкие до прозрачности руки. Вес ее ладоней он ощутил в тот же день, как с нею познакомился. И хотя она на тот момент была связана другими узами – брака, история, начавшаяся со стаи голубей на площади, оказалась намного существеннее любых уз, важнее, чем какой-то старый, никчемный, пожилой муж. К слову, у мужа Симоны и ее нового мужчины совпадали имена, и те несколько дней, что она скрывала от «старика» (Аллегре был старше Симоны на пятнадцать лет) свой «прыжок в сторону», ей не приходилось опасаться назвать мужа именем любовника. Обоих звали Ив – Ив Аллегре, кинорежиссер, Ив Монтан, певец… С первым она скоренько развелась – этого потребовал второй. Монтан имел опыт догонять и прятаться, лгать и лицемерить в пределах отношений с женщиной, у которой дома на диване сидит законный муж. Он не хотел любить во лжи и прятках. Он поставил условие – или ты уходишь от мужа, или…

В подарок на свадьбу Пабло Пикассо, с которым оба были знакомы по все тому же богемному кафе, прислал рисунок фломастером – кое-что из жизни парижских голубков. Они поженились 22 декабря 1951 года в мэрии Сен-Поль-де-Ванс при свидетелях, которыми стали поэт и кабатчик – поэт Жак Превер, автор песенных текстов, и владелец «Золотого голубя» по имени Поль Ру – ресторатор.

 

«Торговка меланхолией»

Симона Синьоре не была первой в жизни Монтана страстью. Его предыдущей женщиной была не статисточка, а сама Эдит Пиаф – самый возвышенный голос Франции. Они познакомились ради сцены – Пиаф, тогда уже звезда европейской величины, искала себе, как теперь бы сказали, «мальчика на подпевку». Юношу из Марселя ей предложили посмотреть знакомые. Она лишь фыркнула – эти подающие надежды провинциалы, эти прыжки по залу, глупейший наряд и подражание известным исполнителям. Это было во время войны. Франция тогда находилась под немецкой оккупацией. 

«Эдит назвала тот период своего творчества «фабрикой», потому что она сама стала формировать певцов, – вспоминала ее сестра Симона Берто. – Открыла их серийное производство. Начала она с Ива Монтана, которого ей предложили для концертов в «Мулен Руж». (…) Сидя в глубине зала «Мулен Руж», Эдит ждала. На сцену вышел крупный темноволосый парень, по типу итальянец, красивый, но безвкусно одетый: куртка в немыслимо яркую клетку, маленькая шляпа, наподобие шляпы Шарля Трене. В довершение всего он стал петь старые американские и псевдотехасские песенки, подражая Жоржу Ульмеру и Шарлю Трене. До чего же это было плохо! Я следила за Эдит, будучи уверена, что она не досидит до конца. Спев три песни, он вышел на авансцену и вызывающе спросил: «Ну что, продолжать или хватит?» Берто упоминала, что смотреть на них со стороны было крайне смешно: он стоял на краю сцены, она – внизу, такая маленькая, что ее нос не доставал до его колен. Он счел унизительным для себя нагнуться к ней. Но Эдит не собиралась вести с ним длинной беседы: «Если хочешь петь в моей программе, приходи через час ко мне в отель «Альсина».

Трудно представить себе большее чувство неловкости, чем то, что испытывает профессионал при виде кустарных потуг на творчество. Эдит, не взбалтывая, смешала и проглотила неловкость с жалостью, разбавленные материнским инстинктом. Перед ней стоял прекрасный человеческий экземпляр, изо всех сил ломающий не прекрасную комедию, подражающий чужим голосам. «Все деньги я тратил на пластинки Мориса Шевалье и Шарля Трене, – сознавался Монтан позже. – Я умирал от желания стать таким, как они. Для меня они были самыми великими! Я знал наизусть все их песни. Я ходил их слушать, когда они приезжали в Марсель. Дома перед зеркалом я копировал их жесты. Я работал так часами и был счастлив. И вдруг однажды мне удалось спеть в одной забегаловке на окраине. (…) Когда в Марселе люди идут в театр, они несут с собой автомобильные гудки, помидоры, тухлые яйца с намерением пустить их в дело, если что-то не понравится». Понятно, почему у любого исполнителя, ученого подобным зрительским приемом, слегка подкашиваются коленки перед незнакомой публикой. 

В Париж Монтан приехал, по его собственным откровениям, в 1944 году спасаясь от мобилизации на трудовой фронт. «Поет Ив Монтан, человек динамит» – афиша, которую он сдернул на память с двери небольшого зала в родном городке – не так уж много для начала столичной карьеры. Он  пробуется во всех подряд кабаре: «Болье», «Фоли Бельвиль», «Бобино», «Мулен Руж», в котором его также обсмеяли за провинциальный вид. И хотя Ив так разозлился, что аж побледнел от злости, через час в одной из комнат отеля «Альсина» он выслушивал отповедь знаменитой певицы, о которой за глаза вообще-то отзывался вовсе нелестно.

«Для краткости начнем с твоих достоинств, – заговорила Пиаф. – Ты красив, хорошо смотришься на сцене, руки выразительные, голос хороший, приятный, низкий. Женщины по тебе будут сходить с ума. Ты хочешь выглядеть и выглядишь умным. Но все остальное – нуль. Костюм дурацкий, годится для цирка. Жуткий марсельский акцент, жестикулируешь, как марионетка. Репертуар не подходит совершенно. Твои песни вульгарны, твой американский жанр – насмешка». – «Он нравится! Я с ним добился успеха». – «В Марселе! Там уже четыре года ничего не видели. А в Париже публика рада, когда пародируют оккупантов. Здесь аплодируют не тебе, а американцам. Но, когда американцы будут здесь, рядом с ними ты будешь выглядеть, как придурок. Ты уже вышел из моды». 

Вот как она его зацепила – вызвала в нем ярость, эта знаменитая пигалица. Тонкие запястья были у Эдит. Тоньше, чем у кого бы то ни было, не зря ее называли воробышком, такие невесомые были у нее косточки, вроде птичьих, прозрачные до самых локтей. В свете софитов руки Эдит просвечивали, как крылья щегла. И эти руки сомкнулись у него на плечах точно так же, как руки любой женщины, обнимающей любимого, – сразу же за ямкой на его затылке было такое удобное место, куда попадали запястья обнимающих его женщин.

Она сама догадалась написать несколько страниц о своих отношениях с Монтаном – хотела, чтобы об этом знали из первых рук. «Ив признался, что поначалу нашел мои претензии чрезмерными, и не стал скрывать от своего импресарио, что считает меня, как и всех певиц моего жанра, «торговкой меланхолией», с тем только усугубляющим вину обстоятельством, что я еще и порядочная «зануда». (…) Сегодня Ив Монтан – один из виднейших шансонье Франции. Постепенно, но все-таки поразительно быстро он освободился от своих прежних ошибок».

Именно Эдит Пиаф современники приписывают важное значение в судьбе Монтана, как созидательное, так и разрушительное. Наталья Кончаловская, написавшая биографию Пиаф, отмечала, в частности, прескверный характер певицы, которая терзала Ива, постоянно вызывая его подозрения, инсценируя телефонные разговоры с мнимыми поклонниками. Монтан в свою очередь требовал, чтобы Эдит не встречалась с автором текстов Анри Конте, которого он не выносил. О том, что Монтан адский ревнивец, впоследствии упоминали многие. Однажды по телефону Эдит пригласила Контэ к себе, зная, что Монтана в это время не будет. Ив подслушал этот разговор и, сделав вид, что уходит, спрятался где-то в квартире. Контэ пришел, ничего такого, просто сидели в гостиной, пили кофе и трепались, как вдруг Контэ заговорил о Монтане, завив, что тот бездарен, как тупой бойскаут, и никогда ничего не добьется, а Эдит из озорства (это она потом так сказала) поддакнула, мол, Монтан ничтожество, каких поискать, она в нем ошиблась. Уходя, Контэ взял с Эдит слово, что она перестанет тратить время на бездарного и тупого Монтана. Проводив лицемера, на пороге гостиной Эдит увидела неподвижного, бледного, как снег, Монтана, сжимающего раздавленный винный фужер в пораненной руке. «Никогда не повторяй такого. Иначе я могу не сдержаться. Ты его принимала так красиво, что мне хотелось убить тебя на месте!» Именно после этого эпизода Эдит пообещала ему, что она устроит его собственный выход на сцену. Она выполнила обещание. Она сама написала ему тексты песен «Ее глаза» и «Почему я так люблю». Были готовы еще две песни – «Боксер Джо» и «Большая Лили». Дебют Монтана без Эдит состоялся в октябре 1945 года. Пиаф созвала на это выступление в Театр Елисейских полей пятьсот человек. Все-таки если она и не любила этого бойскаута, то относилась к нему предельно искренне. 

«...Париж встретил дебютанта ледяным молчанием, – писала она. – Ив начал петь. Со спертым дыханием, с бьющимся сердцем я слушала его и молила небо помочь ему: он этого заслужил! Ив спел последнюю песню и стоял перед зловещим немым залом, ожидая приговора. Зубами я разорвала на полоски носовой платок. И вдруг сразу – тяжело покатились аплодисменты и неистовые крики «браво»! Зал ревел. Это был триумф, о котором потом месяцами говорили в Париже. Тот, кто присутствовал на этом вечере, не забудет его никогда. Я сидела и спрашивала сама себя: может быть, теперь Ив Монтан простит мне все тревоги, что я ему принесла...»

Их отношения легко перетекли из профессиональных в альковные. Ив Монтан был честным итальянским парнем (его родители итальянские иммигранты), хоть и старался изо всех сил выглядеть французом столичной выделки, вел себя в жизни, как итальянский крестьянин – он мечтал жениться. Своей учительнице он все время предлагал: «Выходи за меня, выходи за меня, Эдит, давай поженимся, я хочу, чтобы ты была моей женой...» Однако милый «воробышек» так и не согласился. А однажды она и вовсе без объяснения причин разорвала отношения со своим учеником, как говорится, ничто не предвещало. Эдит была женщиной с очень темным прошлым и неясным будущим. Она сама это знала.  «Чем я была для него? Ничем! О, простите, я была знаменитой певицей. Очень знаменитой. Но морально я была безнадежна. Я считала, что жизнь – это издевательство, что мужчины – животные, и единственно, чем стоит заниматься, – смеяться, пить и безумствовать в ожидании смерти, и чем скорей она придет, тем лучше». С Эдит Ив познал не только тайны сценического мастерства, но и вкус разрушения. Вкус несчастья.

Эта история и правда стала для Ива Монтана важной. Молодые мужчины выходят из рук более опытных партнерш довольно помятыми. Они потом всю жизнь не могут залатать нанесенные им увечья. И горе девушкам, бросающимся на шею таким подержанным амиго. Ему изменила женщина, тем более величайшая певица Франции, она его бросила. Он решил, что больше никогда не позволит себе влюбиться по-настоящему. Он будет, как одинокий волк, – вечно злой, голодный, худой, смелый и жестокий, – о, как очерствело его разбитое сердце. К тому же и шансонье – фигура одиночества, как символ надломленной судьбы. Одинокий голос, повествующий о любви. Мужчина манящий. И вот тут-то на сцене и появляется босоногая блондинка с золотыми волосами.

К моменту встречи с этим одиноким голосом Симона Синьоре была вполне себе состоявшейся актрисой, замужней дамой и даже имела ребенка – малышку Катрин. О роли этой малышки в дальнейшей жизни супругов придется упомянуть отдельно. Потому что Катрин после развода осталась с матерью, почему-то решившей создать у окружающих представление, якобы это волшебное дитя родилось от святого духа, по чистой случайности, прежде чем они встретились с ее настоящим отцом – Ивом Монтаном. Он усыновил девочку, воспитывал как родную, даже в школу провожал, из школы встречал, покупал все, что только понравится, одаривал по-отечески, вплоть до автомобилей на именины, был с нею нежен, очень нежен, по мнению журналистов, интересовавшихся отношениями внутри семьи, нежен, даже и не как отец, а как любовник. Опа. Об отношениях между Катрин и ее отчимом писали всякое нехорошее. В молодости она очень напоминала свою мать. И она стала восходящей звездой экрана как раз в тот момент, когда закатилась звезда ее матери.

 

С'est si bon! (Это так хорошо»)

О Симоне Синьоре Монтан говорил: «Она была такая умница, в совершенстве знала английский, латынь, историю – не то что я, дремучий босяк. Симона воспитывалась в интеллигентной семье, ее отец дружил с драматургом Жаном Ануем, художником Полем Гримо, а сама она общалась с Превером и Луисом Бунюэлем. Меня, примата, только в 23 года узнавшего о существовании Бодлера, она заставляла читать книги и даже в домашней обстановке изъясняться высоким стилем: «Прошу, подайте соль, что под рукой у вас», «Сударыня, как приятно вас лицезреть»» Итак, еще одна учительница нашлась. Женщины так часто ведут себя, как не умеющий остановиться скульптор – они изо всех сил стараются улучшить мужчину, попавшего к ним в руки. И они срезают с него все новые пласты «лишнего», до тех пор, пока вообще ничего уже не остается.

У Симоны Синьоре был профиль лучницы. Она намного значительнее выглядела в профиль, чем в фас, как будто к губам ее всегда была прижата натянутая тетива. Симона была женщиной, чьи тонкие руки и брови будто сами за себя говорили – только раз в жизни встретишь такую девушку, таких не бросают, вот она, истинная любовь, вечная ценность.

Катрин, как и все кому не лень, написавшая книгу воспоминаний о жизни своих родителей, о тех годах говорила так: «Их связывала бурная страсть, которая никому другому не оставляла места... Я не встречала человека более талантливого, чем Монтан. К тому же он безумно много работал. Мама же, которая вышла из буржуазной среды, была хорошо образованна и стремилась всем поделиться с Монтаном. А он был одержим стремлением добиться успеха. Не будь Эдит Пиаф или Симоны Синьоре, он все равно стал бы Монтаном...»  Это она, видимо, так ему льстила, неосознанно оттесняя плечом другие женские персонажи на второй план. Катрин отчима любила.

А Симона, выйдя замуж за Ива, несколько перестаралась, решив создать обожаемому певцу все условия для творчества. Встретились они, как два богемных персонажа –  перламутровые крыши Парижа обрамляли их любовь, а творческая тусовка, все эти золотые голубки – художники с поэтами стали прекрасным галдящим фоном. Можно прийти в кафе босиком, это будет чувственно, можно петь и танцевать до утра, это  будет что вспомнить. Можно щуриться на очередного выступающего на террасе летнего кафе, поглаживая плечи подруги под тоненькой блузкой. Для любви прекрасны все формы выражения. Но брак – дело, лишенное романтизма, и точка.

Симона просчиталась, уверенная, что жена – вчерашняя босоногая девушка поэта, а ныне дама с вязанием на диване – это неувядающий в душе мужчины образ добра. Симона слишком увлеклась вязанием пуловеров. Она вконец забросила свою карьеру артистки кино, ее перестали публиковать журналы типа «Советский экран». Она взяла за правило отказываться от предложенных ролей, уверенная, что муж удовлетворен ее образом домашней женщины, греющей теплом своей души равиоли к ужину и носки на батарее. Ив Монтан в душе и правда мечтал о теплой домашней курочке, никуда не убегающей с тарелки. Но этот образ надоел ему ужасно быстро, и он начал засматриваться на других девушек с голубями, обитающих на парижских площадях и террасах кафе. Домашняя курица стала дежурной. Монтан представлял собой тот тип мужчины, глядя на который прямо видишь тени женщин, имеющих к нему отношение. Как будто женские руки и губы оставляли несмываемые пятна на его коже. Его шею обвивали вторые и третьи тонкие запястья, они висели на нем ожерельями и были всегда видны.

Десять лет подряд длилось тихое семейное счастье Симоны и Ива, более напоминающее энергичную возню под покровом одеяла неопределенного количества тел. Все время казалось, что между ними кто-то незримо присутствует. Женщины? Мужчины? Третьи? Четвертые? Симона превратилась в тень своего мужа. Сперва она наивно опасалась, что мужу будет неприятна ее более громкая, чем его самого, слава, она постаралась свести к минимуму проявления своей известности. Она отшивала журналистов, пытавшихся поговорить с нею по поводу ее ролей. И она стала отказываться от предложений в кино, потому что для нее это означало длительные командировки и разлуки с мужем. Нет, она снималась, но это было что-то вроде одной картины в полтора года – почти ничего. Постепенно ее стали забывать. Она так любила Ива, так ценила его талант и все то, что он делает на сцене, что захотела раствориться в его тени, раствориться в нем самом, стать ему ближе, даже чем его собственный голос. Так женщины надевают рубашки своих мужчин в их отсутствие – слиться с любимым, стараясь припасть к нему ближе, чем на толщину кожи. Симона всюду ездила за Монтаном. Появлялась следом везде, где бы ни оказался он. На его концертах она всегда сидела на своем постоянном месте, не отрываясь, смотрела ему в рот, когда он пел. Симона декларировала, что называется, любовь без продыху. «Любовь требует того, чтобы за ней ухаживали каждый день, как за растением», – говорила она. И ухаживала, ухаживала, старалась, чтобы ему было тепло, светло, уютно и комфортно.

Монтан не был единственным в мире мужчиной, которому показались несколько душными любовные объятия жены. Он все чаще вспоминал Пиаф, совсем не похожую на домашнюю птицу. И вот однажды во время репетиции Симона услышала от своего обожаемого Ива: «Чем ты тут занимаешься? Сидишь, вяжешь? Ты не снимаешься, потому что тебя не приглашают!» Этот эпизод тоже был впоследствии распиарен, как пример небольшого торнадо в творческой семье. Сохраняя ледяное спокойствие, она взяла телефонную трубку и произнесла в нее: «Я согласна на роль Терезы Ракен. Я приеду завтра, чтобы подписать контракт».

Фильм, который у нее получился в результате, –  трагическая история о любви, что-то вроде Анны Карениной на французский манер. Ее Тереза – замужняя дама, втянутая в любовные отношения по причине неудачного брака. Она так же величественна, как и ее горе, разыгранное на пустом месте, случившееся просто потому, что молодым красоткам не стоит выходить замуж за сирых и убогих мужчин. Тереза Ракен – женщина, зажавшая льдинку между бровей и добродетель между колен. Все время кажется, что Тереза это такая актриса, которая вместо поцелуев, весь фильм думает о своей парализованной бабушке. В общем, картина эта на нынешний вкус кажется провальной по сценарию. Для Симоны же этот фильм был прекрасным способом отыграться во всех смыслах. Она доказала Иву, что продолжает оставаться востребованной актрисой. И сделала это вовремя, иначе бы их любовная пирога села на мель еще до поездки в СССР, возможно, тогда в России бы Монтана никогда не узнали.

 

Ушанка – это от мороза

А в России тогда распевали: «Задумчивый голос Монтана звучит на короткой волне. И ветви каштанов парижских бульваров в окно заглянули ко мне». Изначально пел это Марк Бернес, а потом каждый токарь на заводе ЗИЛ. Монтан и Симона приезжали в Россию в конце 50-х годов. Это случилось благодаря Сергею Образцову –  знаменитому кукольнику, который был «выездным», гулял по Европе, посещал Францию и как-то привез из Парижа несколько пластинок Ива Монтана. Так начался роман Монтана с Россией. Или русского зрителя с недосягаемым Парижем. Образцов сумел просунуть записи Монтана в эфир радиостанции «Маяк», с того и началось. «Молодой, спортивный, в коричневой куртке с расстегнутым воротом, заправленной в такие же коричневые штаны, – вспоминал Образцов. – Легкий, но не развязный, ловкий, могущий сделать во время песни про акробатов «колесо», но вовсе не эксцентричный и не хвастающийся своей ловкостью...» Что сегодня нам дает это описание? Понимание того, насколько далеко ушла эстрадная творческая мысль. Монтан был выразителем примерно той же музыкальной концепции, что наш собственный шансонье Владимир Высоцкий. Разница между Высоцким и Монтаном была, пожалуй, в том, что миры у них были разные. И если Монтан пел о том, как горько и сладко жить на этом свете одинокому мужчине, то Высоцкий – о том, как жить на этом свете совсем невыносимо. Монтан  очаровывал.

Как ему удалось протиснуться за железный занавес, вот вопрос. Наверно, дело в том, что ради поддержания имиджа свободной страны СССР приходилось все-таки кого-то впускать к себе внутрь. И этим «кто-то» оказался Монтан. К тому же они с Симоной, кажется, от скуки полезли в политику и принялись давать какие-то малоосмысленные комментарии в СМИ. У руководства России могло создаться впечатление, что эти двое поддерживают коммунистические взгляды. В общем, Монтана пригласили в Россию попеть. Он с радостью согласился, поскольку к России питал ничем не обоснованную симпатию, даже несмотря на события в Венгрии, где народные выступления против московской политики были жестоко подавлены одноименными войсками. Монтан и Синьоре долго советовались и спрашивали мнения у всяких знакомых, ехать ли теперь в Россию, которая черт-те что вытворяет на международной арене. Знакомые повели себя, как последние шельмы, вроде писателя-коммуниста Луи Арагона – за глаза осуждал, а в глаза советовал непременно ехать. В общем, подались.

Встреча, которую Монтану и Синьоре организовали в Москве, описанию не поддается. Это было в декабре 1956 года. Снег в тот день кружился в аэропорту, презентуя гостям русскую зиму, празднично упакованную. По кадрам новостного сюжета кажется, что их встречали с медведем и балалайкой прямо у трапа. Им дарили павлопосадские платки и валенки, кажется, им пытались подарить что-то из продукции завода ЗИЛ, холодильник, что ли. Их гастроли напоминали новогодний чес в провинции. Их таскали по производствам и заставляли петь по рабочим столовкам. Их все время целовали и тискали, хватали под ручки, рассматривали и даже ощупывали. Рабочие и колхозницы изо всех сил таращились в Симонино декольте, как позже выяснялось, разглядывали кофточки, а в суете гримерки с нею пытались меняться лифчиками. Из-за непривычного холода она стояла за сценой в валенках, тем временем рабочая молодежь у нее утащила туфли. Вообще вопрос одежды приезжих знаменитостей необычайно волновал советских людей, это поражало.

Через сорок лет после тех гастролей постаревшие свидетели продолжали спорить, был или не был Ив Монтан в водолазке во время своего выступления. На концерты Монтана, о которых договоренность происходила за несколько месяцев до означенных чисел, рабочие на заводах записывались в бухгалтерские книги. Рассказывают, что гости не сразу поняли, когда им показали эти замусоленные ведомости, в которых фамилии многократно вычеркивались и писались заново, а когда поняли, царственная Симона заплакала от умиления. Французы вообще такие чувствительные и наивные. Под конец русские так заколебали Монтана своим гостеприимством, что самых лучших из них – советских писателей, он даже послал по матери в ресторане Центрального дома литераторов, куда его заманили под предлогом исполнить две-три песенки перед элитой страны. Литераторы Монтану почему-то вовсе не понравились. Потом они с Симоной немного поучили жить тогдашнее партийное руководство, в частности, высказали Хрущеву все, что думают о венгерских событиях, на прощание заглянули к невыездному Илье Эренбургу, одарили того сигаретами «Галуаз» и головкой овечьего сыра и уже было отправились восвояси. Лишь на прощание решили потратить заработанные гастрольные «деревянные» деньги. В спецсекции ГУМа для иностранцев Симона купила соболиные шкурки. Эти обкусанные молью меха дочь нашла потом у нее в шкафу. Они годами пылились на вешалке, на фиг не нужные. Глядя на эти соболя, Симона вспоминала морозы, ушанку на голове своего мужа, жаркий поцелуй Хрущева и лошадиную задницу в яблоках – по заснеженной Москве хозяева страны их упорно катали на русских тройках.

 

«Женщины стареют, мужчины мужают, в этом разница»

Вернувшись из России, супруги попали в глупейшее положение на родине. За эту поездку их осудили соотечественники, получалось, что они будто бы поддерживают политику Кремля, хотя на самом  деле они Хрущеву как раз заявляли протесты. Но доказать это возможным не представлялось, попали в глупое положение. Обструкция, которой подвергли Ива и Симону друзья, на тот период заметно сблизила эту пару, чей брак приближался к самому серьезному в их жизни кризису, из которого Симона так никогда и не вышла.

В апреле 1960 года Ив и Симона поехали в Голливуд. Она там получила «Оскар» за фильм «Путь наверх», а он принял предложение о съемках в фильме с рабочим названием «Миллиардер», который потом в прокате назовут «Займемся любовью». На том, чтобы в партнеры по этой картине к ней попал именно французский певец, настояла мегазвезда Мэрилин Монро. «После моего мужа Ив наряду с Брандо является самым привлекательным мужчиной из всех, что я встречала», – откровенничала она. Впрочем, она ведь никогда прежде не видела Ива живьем – того самого мужчину, о котором тайно влюбленная в него сестра Эдит Пиаф говорила, что солнце выходит из-за туч, когда этот человек смеется. Впервые встретившись с Монтаном, Мэрилин рассматривала его в упор, не стесняясь Симоны. Речь же шла об их партнерстве, так что интерес вполне профессионален. Монро тоже поймала солнечного зайчика от Монтана. «Очень сексуальный. И мне так нравится его голос. А Симона совсем некрасивая. Клянусь, он женился на ней из-за карьеры», – шепнула она подружке. Что же касается «некрасивой» Симоны, то, глядя на эту блондинку, которая была всего на пять лет ее моложе, но почему-то выглядела, будто на все пятнадцать, она с первой же минуты оценила опасность. Но не подавала вида. Стоя друг напротив друга, женщины всегда знают, которая из них краше. Монро была вне конкуренции. Она была как эталон из палаты мер и весов. Кстати, американцы в свое время создали трафарет Мэрилин Монро, как аттракцион для девушек, желающих сравнить себя с этим идеалом женственности. И если в талии с Монро еще многие могли потягаться, встречались и похудее, то не пролезали в трафарет в районе щиколоток. У Мэрилин были ужасно тонкие щиколотки и запястья.

«Я никогда не стану судить о том, что произошло с моей подругой и моим мужем, которые работали вместе, жили под одной крышей и, стало быть... делили одиночество», – корректно заявляла Симона журналистам, когда ее стали навязчиво расспрашивать об отношениях между ее мужем и его партнершей. А что было? Свечку держал кто? В описаниях того, что же с ними произошло, встречаются разные версии. Например, один «свидетель» утверждает, что Мэрилин явилась в номер к супругам в отсутствие Симоны в чем мать родила, накинув поверх наряда Евы только норковое манто. В своих «Парижских тайнах» наш кинорежиссер Эльдар Рязанов рассказывал, что Мэрилин залилась краской во время съемок некой сцены в фильме, после чего все всё поняли, а журналисты побежали по редакциям строчить светские доносы. «Идиллия без перспектив» – так озаглавили газетчики очередную любовную историю самой прекрасной блондинки Америки и самого известного француза. Эта история стала беспроигрышным пиар-ходом для продвижения фильма, в котором они снимались.

Симона же в тот момент находилась на съемках в Италии, где ее разыскали и набросились на нее газетчики. Никто не думал щадить ее чувства. Слишком лакомый кусок попался на зубы этим крокодилам пера. «Вы думаете, ваш муж вернется к вам?» Всем им она отвечала: «Не сомневаюсь». Самый противный вопрос, который прозвучал для нее: «Многих ли мужчин вы знаете, которые устояли бы перед объятиями Мэрилин?» На него она не ответила, отвернувшись от лезущего ей в лицо микрофона. С этого дня она начала пить. «Бедняжка, так страдает, кажется, никто не видел ее трезвой», – причитали крокодилы. «Лицо ее изменилось, подурнело. Она согласилась постареть раньше времени». Симона об этом времени напишет свой афоризм: «Мужчины мужают, женщины стареют, в этом разница». Не только она это отмечала – женщине нужно очень постараться, чтобы после сорока не выглядеть, как мамочка своего ровесника. Конечно, если этот ровесник в отличие от нее самой не пьет. 

«Мама не могла смириться с тем, что стареет», – писала в своей книге Катрин Аллегре. Монтан, обожавший Симону, тем не менее совершенно не собирался стареть вместе с нею, он любил жизнь и саму любовь. «Я служила ему алиби, – вспоминала Катрин. – Мы с ним часто совершали различные загулы. И порой я помогала ему в его похождениях...» О том, какие отношения связывали Катрин, уже начавшую сниматься в кино, и Ива Монтана, чья кинематографическая карьера помчалась, как пришпоренная, писали все те же крокодилы, что беспристрастно допрашивали Симону. А Монтан после съемок в Голливуде как ни в чем не бывало вернулся в Париж – в точности так, как она предсказывала, как ни в чем не бывало. И он, конечно, попытался сделать вид, что ничего не случилось. Он же не собирался уходить от жены, даже к самой светловолосой на свете блондинке. Но об этом он расскажет намного позже. «Многие из моих друзей до сих пор убеждены, что эта связь прежде всего льстила моему самолюбию. Да, это так: я действительно был польщен. Но куда больше растроган и тронут. Тронут тем, как это было прекрасно. Тронут, потому что это было безысходно. Ни разу ни на один миг не возникала у меня мысль порвать с женой». 

Мэрилин это хорошо поняла, хотя она изо всех сил пыталась оставить Ива своим любовником и рассуждала о нем со своим психотерапевтом. Ив проявил большую твердость в вопросе сохранения брачных уз. С Монро он простился, покидая Голливуд. Прощание было штормовым. Его отголоски затронули многих знакомых Мэрилин. Обычно, когда ее штормило от любви, океан выходил из берегов в районе Лос-Анджелеса. В сущности Мэрилин была несчастной женщиной. Такая красивая, как алмаз в тысячу карат, – ни один мужчина, взяв его в руки, не мог поверить, что такая красота и правда принадлежит ему. Мэрилин была украшением любого фильма – красная помада, белые волосы, тонкая талия, в сущности, она была женщиной, заигравшейся в Барби. Однажды она надела костюм Барби и не успела снять, как мужчины закричали ей «Браво, Мэрилин, браво!» Она заколебалась объяснять им, что она не Барби и даже не та Мэрилин, за которую ее принимают. Что у нее есть душа. Может быть, ей на какой-то миг показалось, что Ив Монтан ее понял, рассмотрел, полюбил. Она много откровенничала об этом со своим аналитиком, не сумев разобраться в самой себе до самой смерти.

А Симоне Синьоре после истории с Мэрилин, хоть и выглядела, как живая женщина, измены мужа не пережила. С каждым днем она гасла, мутнела, теряла привычный облик, превращаясь из босоногой лучницы в неузнаваемую даму. Их брак с Монтаном сохранялся, но внутренне они с тех пор были порознь. Симона больше никогда не надевала рубашек Ива. Премьера фильма «Займемся любовью» в Париже прошла с триумфом – публика ломилась посмотреть, как же будут любить друг друга на экране их обожаемый Монтан и Мэрилин Монро. Фильм всем понравился, хотя глупее этой картины придумать невозможно вообще, она не стоит и описания, какой-то макдоналдс. Монро умерла через два года после этой премьеры – новость, потрясшая Монтана. Все-таки с Монро у него по-настоящему было. «Где бы я ни был, как бы ни жил, Мэрилин всегда будет оставаться со мной. И я не хочу гнать от себя ее образ. А если иногда все-таки гоню, то это просто означает, что я пытаюсь выжить, только и всего», – напишет он уже после смерти жены.

фото: CORBIS/FOTO S.A.; RDA/VOSTOCK PHOTO; BRUSE DAVIDSON/MAGNUM/GRINBERG AGENCY/AGENCY.PHOTOGRAPHER.RU

•  

Источник Автор: Ольга Филатова