вторник, 12 июля 2022 г.

Голоса, которые живы

 

Голоса, которые живы

Ирина Мак 7 июля 2022
Поделиться92
 
Твитнуть
 
Поделиться

Если в самом начале XX столетия у евреев были сомнения в пользе звукозаписывающих устройств, допускавших тиражирование еврейской музыки, то сегодня мы должны поставить производителям граммофонов памятник. За то, что сохранили живые голоса идишского мира, уничтоженного 80 лет назад.

Вундеркинд Йоселе

Йоселе (Иосеф) Розенблат, хазан и композитор, родившийся в 1880 году (по другим данным, в 1882 году) в Белой Церкви, скончавшийся в 1933‑м в Иерусалиме и похороненный на Масличной горе, по сей день остается одним из величайших героев еврейской музыки.

Он был и сыном хазана — синагогального кантора, служившего в местечке Садгора, под Черновцами. Вундеркинд Йоселе стал хазендлом — помощником хазана — при отце, к 18 годам успел объехать с ним Европу, выступая в синагогах и концертных залах — у еврейской музыки тогда еще хватало своей публики. В 1899‑м сам стал хазаном в Мукачево — тогда это была Австро‑Венгрия, с 1906‑го пел в Гамбурге, и год спустя вышел первый сборник его собственных синагогальных мелодий «Тфилот Иосеф», 20 лет спустя переизданный.

Страстный густой тенор с колоссальным — две с половиной октавы — диапазоном, вкупе с виртуозной вокальной техникой — ровный голос создавал впечатление немыслимой легкости, трогал молящихся в синагогах и пленял посетителей концертов. Розенблат очень много выступал и в Европе, и в Америке, эмигрировав туда в 1912‑м. Он был принят кантором в синагогу нью‑йоркской конгрегации «Oхев цедек», но в его концертах звучали и хасидские мелодии, и классическая, совсем нерелигиозная и вовсе нееврейская музыка, и эстрадные песни. За три концерта в Чикаго ему однажды заплатили немыслимые 15 тыс. долларов. Масштаб любви к Розенблату широкой публики можно оценить уже по одному факту участия его в фильме «Певец джаза» (1927), где он играет сам себя, кантора Йоселе Розенблата.

Йоселе Розенблат. 1918

Он был дружен с Шолом‑Алейхемом и пел на его похоронах. «Авину малкейну» и «Коль нидрей», равно как и «Идише мама» — то, с чем Йоселе вошел в историю еврейской культуры, и едва ли найдется кто‑то, способный перекрыть его славу.

Однажды, в 1982 году, его голос звучал даже на советском телеэкране — при тотальной табуированности всего еврейского. Одряхлевшая империя была все так же сурова к своим подданным, слово «еврей» в кино и на ТВ не произносилось, учителя иврита были вне закона. И в это самое время латышский режиссер Алоиз Бренч снимал многосерийный телефильм «Долгая дорога в дюнах», о становлении советской власти в Латвии, в который контрабандой — через музыку — проникла еврейская тема.

Вся эта сцена, в четвертой серии, длится минуты полторы. Война, Рига, немецкая оккупация, богатая квартира — восемь комнат!

Цитируя в диалоге главной героини с эсэсовцем слоган, списанный с ворот Бухенвальда, автор напоминает о Катастрофе, история которой тоже была в СССР изъята из публичной жизни. И готовит зрителей к кульминации: пластинка ставится на патефон, и звуки молитвы — мощным высоким голосом Йоселе Розенблата — договаривают то, что никогда бы не пропустила цензура.

Пересмотреть эту сцену сегодня было бы особенно ко времени — эзопов язык советского ТВ снова актуален. Разбитая пластинка — это эвфемизм уничтожения людей. Героиня несется в детскую и, схватив сына, замечает на фотографии кудрявую девочку с темными глазами. Раньше детская принадлежала ей.

Это реальная девочка. Ее звали Шарлотта — в детстве режиссер был влюблен в нее. Когда пришли за евреями, семью Шарлотты выдал сосед. Бренч всю жизнь горевал, что не смог ее спасти. Он хотел напомнить зрителям об этой жертве — и воспользовался самым узнаваемым голосом идишкайта, погибшего в войну.

Контральто из Метрополитен

Софи Браслау (1888 (1902?) — 1935), дочь врача Абеля Браславского, перебравшегося на Манхеттэн из Российской империи, и прославленная солистка Метрополитен‑оперы, записавшая пластинку с «Э‑ли, э‑ли» в 1918‑м. И это одна из ранних известных записей еврейской музыки.

Авторство «Э‑ли, Э‑ли», которую пели, кажется, все исполнители еврейской музыки, приписывают Якобу Сандлеру — еще одному американскому беженцу из черты оседлости и композитору. В первые годы нового века, сочиняя очередной музыкальный спектакль для некого еврейского театра, в поисках вдохновляющего текста он остановился на 22‑м псалме — «Б‑же, Б‑же, зачем Ты оставил меня?». Это и есть «Э‑ли, Э‑ли», которую пел Йоселе Розенблат, — но не он один. И записи его и Софи сделаны примерно одновременно и на одном лейбле Victrola:

 

Э‑ли, Э‑ли, ломо азовтону?

Мит эйр ун флам от мен унз гебрент,

Иберал алл от мен унз гемахт

цу шанд цу спот!

 

В Штатах песня скоро была забыта, но возродилась в России, где в 1909 году ее подготовил к публикации в Санкт‑Петербургском обществе еврейской народной музыки Моше Шалит — еврейский исследователь, журналист, писатель, просветитель, погибший в 1941 году в Понарах. В России «Э‑ли, Э‑ли» сразу стала считаться народной — и в этом качестве в 1915‑м снова прозвучала в США, где три года спустя ее исполнила и записала Софи Браслау.

Тут важно, что, будучи еврейкой, — но светской, к тому же оперной дивой, — она принадлежала к респектабельному нью‑йоркскому обществу. Будучи женщиной, не могла исполнять литургическую еврейскую музыку и вроде бы должна была удовлетвориться карьерой звезды. Легкую еврейскую музыку можно было услышать разве что на подмостках еврейских театров, но Браслау была певицей другого калибра. И стала одной из первых певиц, легитимировавших еврейскую музыку на главных сценах.

Софи Браслау. 1915

Нежнейший мягкий тембр голоса Браслау — неожиданно низкого у молодой красавицы контральто — можно услышать и в кадише, исполненном ею в 1919 году вместе с Реей Зильберта — певицей, которая и сама сочиняла музыку на идишские тексты. Обе пластинки Софи с еврейскими песнями, как сообщает Википедия, продавались в Нью‑Йорке по 1,75 доллара за штуку — немалая по тем временам цена.

Наверняка это не единственные еврейские темы, звучавшие в исполнении певицы. Примечательно, что, увлекшись только что родившимся джазом, она водила дружбу с Джорджем Гершвином, еще одним сыном еврейских переселенцев из России, и в 1930‑х спела одну из самых великих его тем — The man I love.

Театр, где Софи исполняла и Мусоргского, и Вагнера, и Римского‑Корсакова, она оставила еще в 1920‑м. Совершила несколько концертных турне, в том числе в Европу. Участвовала в благотворительных концертах в пользу евреев — в частности, в кампании Еврейского клуба Омахи в 1921 году по сбору средств для еврейских жертв европейской войны. Была любима не только публикой — когда в декабре 1935‑го певицы не стало, среди тех, кто нес ее гроб, были Сергей Рахманинов и Яша Хейфец.

«Разрешенный» еврей

Голос Михаила Александровича (1914–2002) — не самый сильный, но чистейший, благородного тембра и широкого диапазона, отличавшийся той редчайшей на наших просторах вокальной культурой, которая выдает исключительную школу, был известен в Советском Союзе каждому кровно заинтересованному в его творчестве. Кровно в буквальном смысле.

Но, разумеется, не только в СССР его знали. Родившийся в латвийской деревне, сын мелкого торговца Давида Александровича, он тоже был вундеркиндом: в четыре года открылся голос, в девять лет Миша Александрович, обладатель дисканта, отправился на гастроли по Восточной Европе и Германии, где, помимо песен на идише, исполнял арии и романсы на русском и немецком языках и прочие произведения совсем недетского репертуара. Роль аккомпаниатора в этом турне взял на себя ни больше ни меньше Оскар Строк, еще не успевший прославиться как блистательный сочинитель танго и тоже латышский еврей.

Михаил Александрович. 1930‑е

Потом Александрович окончит Народную еврейскую консерваторию в Риге и будет стажироваться в Италии у Беньямино Джильи — первого тенора Италии, любимца Муссолини.

Объясняя, почему он не пошел в оперу, Александрович смеялся, что при росте 158 сантиметров странно смотрелся бы рядом с дородными певицами. Но Джильи был не выше. В действительности интересы Александровича лежали в другой сфере — в 1930‑х он уже был действующим синагогальным кантором, в 19 лет отправился в Англию и победил в конкурсе на место кантора в синагоге Манчестера.

Он был кантором в Риге и Каунасе, но только до 1939 года — пока Прибалтика не стала частью СССР, где Александрович тоже не пропал — выступал как камерный и эстрадный певец. И как Джильи у Муссолини, Александрович стал любимцем Сталина: в Советском Союзе вышло 70 его сольных пластинок общим тиражом 22 млн экземпляров. Среди них были и еврейские записи. Более того, в программах концертов наряду с Шубертом, Шуманом, Чайковским — от прочих советских певцов Александрович отличался принципиальным исполнением всего только на языке оригинала — обязательно были песни на идише, но и только. Это был допустимый до поры до времени сегмент еврейского искусства, которому советские евреи все равно радовались — ничего другого не осталось. Мой дедушка вспоминал Александровича, и на лице его появлялась мечтательная улыбка: запретное еврейство становилось в его присутствии легальным.

В Хоральной синагоге в Москве ему разрешили спеть кадиш 14 марта 1945 года: на траурное богослужение памяти жертв нацистского террора пригласили дипкорпус, иностранных журналистов и артистическую элиту, а на улице 20‑тысячная толпа слушала трансляцию. И когда после этого синагога обратилась в отдел религий ЦК КПСС с просьбой разрешить Александровичу выступить в Рош а‑Шана и Йом Кипур, ему разрешили. Но в 1948 году намекнули, что заслуженному артисту республики «неудобно петь в синагоге». Известно, что даже дома он не мог напевать хазанут — чтобы не донесли.

Он был «разрешенным евреем» — и страдал от этого. Вспоминал, как в 1948 году, когда погиб Михоэлс, на траурном митинге хотел спеть любимую Михоэлсом песню «Пастушок», но не позволили. «Я не жалуюсь на мою жизнь в Советском Союзе, — признавался певец. — Единственное, чего мне не хватает, — это возможности служить еврейской культуре, своему народу. Такой возможности здесь я не имею, а именно это для меня важнее всех материальных благ… Но, видит Б‑г, я любил эту страну, я искренне хотел стать ее сыном. И не моя вина, что остался пасынком».

В 1960‑х старания Александровича по популяризации еврейской музыки стали раздражать руководство страны: концертов стало мало, в Москве почти не было. В 1971 году он выскользнул в приоткрывшуюся щель и, поселившись в Израиле, стал хазаном в Тель‑Авиве. На некоторых его записях того времени так и написано: Миша Александрович. Выступал в синагогах в Израиле, США, Канаде, Японии, Аргентине, Германии, где и жил в конце жизни (и пел почти до конца своих дней). С 1971 года он записал еще семь пластинок, в том числе и литургические еврейские произведения.

Оттепельный соловей

Когда в 1969 году Нехама Лифшицайте (1927–2017) уехала в Израиль, в «Советской культуре» вышел посвященный певице мерзкий пасквиль: «Вместо того, чтобы выразить решительный протест по поводу использования сионистами ее приезда в Израиль для раздувания антисоветской шумихи, Лифшицайте слащаво‑равнодушно отнеслась к сравнению ее с “маленькой птичкой, которой удалось улететь из железной клетки”». Протест газеты вызвали — что бы вы думали? — заявления Нехамы о том, что она «против войны» и «самое страшное — мертвые дети». Как все повторяется…

Нехама Лифшицайте

Все ее творчество было по сути напоминанием о войне, уничтожившей мир ее детства . Родившаяся в Каунасе, Нехама Лифшицайте выросла в редкой уцелевшей в Литве еврейской семье: ее отец, врач, успел вывезти семью в эвакуацию в Узбекистан. Она пела о жизни, которая оказалась возможна после войны, после расстрела Еврейского антифашистского комитета и «дела врачей». Пела, надеясь на эту жизнь и вдыхая надежду в других.

И в израильских заявлениях Нехамы не было ничего нового. В самой страшной в ее репертуаре «Колыбельной Бабьему Яру», написанной на стихи Овсея Дриза, голосом Нехамы пела песню погибшим детям их убитая горем мать. Пела ярким, высоким, пронзительным голосом, и невозможно поверить, слушая эту колыбельную сегодня, что даже не понимающие идишский текст слушатели могут не понять эту трагедию и не сочувствовать ей.

Ее называли голосом оттепели, продолжавшейся недолго. Но на нее пришелся ренессанс еврейской культуры, в котором Нехаме Лифшицайте была отведена важнейшая роль. В то время даже просто отсутствие в репертуаре нагруженных идеологией советских песен было чрезвычайной редкостью. А Нехама пела и старые, дореволюционных времен, песни, и ту же «Э‑ли, э‑ли», и еврейские песни, написанные серьезными композиторами, часто непростые для восприятия. В ее исполнении были смех, плач, и был вкус, и чувство меры — она демонстрировала еврейский театр одного актера, который в какой‑то степени наследовал театру, уничтоженному в 1948‑м.

Комментариев нет:

Отправить комментарий

Красильщиков Аркадий - сын Льва. Родился в Ленинграде. 18 декабря 1945 г. За годы трудовой деятельности перевел на стружку центнеры железа,километры кинопленки, тонну бумаги, иссушил море чернил, убил четыре компьютера и продолжает заниматься этой разрушительной деятельностью.
Плюсы: построил три дома (один в Израиле), родил двоих детей, посадил целую рощу, собрал 597 кг.грибов и увидел четырех внучек..