«То, что происходит в стране, рождает четкие аллюзии с „Обитаемым островом“»
Как путинская Россия постепенно превратилась в тоталитарную антиутопию Стругацких
Кадр из фильма "Трудно быть богом"
Борис Вишневский известен прежде всего как яркий политик-демократ, многолетний депутат петербургского Заксобрания. Однако Борис Лазаревич еще и публицист, писатель, входивший в ближний круг общения Бориса и Аркадия Стругацких. «Главное достижение моей депутатской деятельности последних лет — это то, что Петербург — единственный город в России, где увековечено имя братьев Стругацких. У нас есть площадь Братьев Стругацких в двух шагах от дома, где жил Борис Натанович. Сейчас я занимаюсь вопросом установки мемориальной доски, надеюсь, на этой площади появится и памятник братьям Стругацким. Я даже знаю, как они будут выглядеть, если мои идеи будут воплощены. Всем известно, как они работали: один сидел и печатал на машинке, а второй или лежал, или сидел», — рассказал Борис Вишневский на встрече в Ельцин Центре.
В лекции «Миры братьев Стругацких сегодня» Вишневский на материале произведений великих фантастов проследил постепенный переход нашего общества от романтических мечтаний о коммунизме к темному тоталитарному средневековью. Предлагаем вашему вниманию основное содержание лекции.
«Это почти неслыханная ересь в советской литературе»
Где-то с 1992 года, с первой нашей встречи, возник вопрос, который я много раз задавал Борису Натановичу: «В мире какой из ваших книг вы сами хотели бы жить? И в каком мире из ваших книг мы живем сейчас?» Ответ на первый вопрос был прост: сами Стругацкие хотели бы жить в так называемом Мире Полудня. А вот ответ на второй вопрос у Бориса Натановича менялся на протяжении двух десятков лет нашей дружбы. Менялся он, к сожалению, не в лучшую сторону.
В Мире Полудня (цикл романов «Полдень. XXII век», «Далекая Радуга», «Трудно быть богом», «Обитаемый остров», «Малыш», «Жук в муравейнике», «Волны гасят ветер» и других — прим. ред.) есть коммунизм, понимаемый как мир, где человечество дошло до такой стадии, когда наука способна удовлетворить все материальные потребности человека. Есть изобилие, нет проблем голода, болезней, физического выживания. Человек еще смертен, но, если вы помните «Полдень. ХХII век» (1962), главу «Свечи перед пультом», там производится фактически электронное копирование, перенос личности уходящего из жизни ученого на электронную матрицу, с тем чтобы сохранить до 98% клеток его мозга. Это говорит о том, что проблема ограничения жизни человека в скором времени тоже будет решена.
Главной проблемой для человечества в Мире Полудня оказываются ограниченность познания, ресурсов, позволяющих к этому познанию пробиваться. Это противоречие между страстью человечества к познанию и ограниченностью человеческих ресурсов становится тем главным, что движет Миром Полудня.
«Далекая Радуга» — единственный у Стругацких роман-катастрофа (1963). Радуга — планета, специально созданная для уникальных физических экспериментов, где ученые пытаются решить проблему нуль-транспортировки, мгновенного перемещения в пространстве. И тут выясняется, что научные эксперименты требуют все больше и больше энергии, становятся непосильными для человечества с точки зрения затрат, что они могут быть опасны, могут привести к гибели людей. Каждый эксперимент по нуль-транспортировке вызывает на полюсах планеты две гигантские энергетические волны, выжигающие все на своем пути, и в конце концов их невозможно остановить с помощью технических средств. «Далекая Радуга» заканчивается тем, что гибнет все живое на планете, в живых остается только человек-робот Камилл, срастивший себя с машиной.
Но еще до того, как происходит катастрофа, идут споры: а может быть, надо перебросить в науку часть энергии из Фонда Изобилия, немножко поприжать человечество в области материальных потребностей? Эти проблемы обсуждает орган, управляющий планетой Земля, Мировой совет, который объединяет лучшие умы человечества, самых достойных. И один из физиков на этом Мировом совете говорит: «Ученые готовы голодать». Помните, что ему отвечают? «А шесть миллиардов детей не готовы. Так же, как вы не готовы разрабатывать социальные проекты».
Это почти неслыханная ересь для начала 60-х в советской литературе. Как можно усомниться в том, что во имя развития науки, строительства социализма и коммунизма нельзя поприжаться в области элементарных потребностей? А тут выясняется, что какие-то социальные обстоятельства этого не позволяют. И что нельзя ограничивать детей ради того, чтобы наука провела очередной успешный эксперимент.
Я до сих пор удивляюсь, как советская цензура этого не заметила. Цензура, которая беспощадно корежила все или почти все произведения Стругацких. Но она не заметила. Возможно, потому что Стругацкие описывали коммунизм.
«Борису Натановичу было суждено увидеть возвращение оруэлловского мира»
Но мир коммунизма не реализовался. Реализовался совсем другой мир, хоть и на очень короткое время. Мир повести «Хищные вещи века» (1964). Это повесть о том, как космолетчик Иван Жилин решает уйти из космоса, вернуться на Землю и попадает в страну мещан, где с материальной точки зрения тоже все хорошо. Но это капитализм, там у 80% населения есть телевизоры, у 50% есть автомобили, можно работать по четыре часа в день, можно вообще не работать, а получать пособия. У всех все хорошо, а если не очень хорошо, можно воспользоваться психотропным наркотиком под названием «слег». Наркотик позволяет перенестись в иллюзорный мир, в разы более яркий, и переживать там удивительные ощущения.
В 60-е годы «Хищные вещи века» писались как антиутопия, как книга, которая должна была продемонстрировать: вот оно, царство капитализма, общество потребления. У нас была очень распространена критика такого общества в 60-70-80-е годы: ну, как же так, как же можно сосредотачиваться на потреблении! Сосредотачиваться нужно исключительно на построении коммунизма. На том, что важен труд на благо общества, что нужно думать не о себе, а об обществе, и так далее.
И вдруг году в 91-м, как рассказывал Борис Натанович, они, смотря на то, что происходило вокруг, задумались: а так ли плох этот мир? Да, этот мир похож на мир испорченного подростка со всеми его недостатками, но тем не менее в этом мире человек свободен, свободен быть хорошим или плохим. Каждый выбирает свой путь, каждый имеет свободу действий, каждый решает за себя, никто никому ничего не предписывает. И отношение Стругацких к этому миру переменилось. В 1992-93 годах Борис Натанович полагал, что мир «Хищных вещей» материализовался как не худший из миров, что ровно в этом мире мы сейчас и живем — после того, как не стало Советского Союза и начались экономические реформы. Экономика оказалась не в лучшем положении, но при этом исчезла советская тоталитарная система и государство перестало предписывать человеку, как ему жить.
Году в 1993-м Борис Натанович сказал: Мир Полудня, конечно, уже не реализуется, этого уже никогда не достичь, я это понимаю, но мир тоталитарный, мир Оруэлла, мир «1984» далеко позади, и мы к нему никогда не возвратимся. Стругацкие боялись возвращения империи, возвращения фашизма, опасались наступления тоталитарного государства, где государство неизмеримо важнее человека, где человек — это пыль под ногами, винтик, где «органы» никогда не ошибаются. Но многое из этого, к сожалению, воспроизвелось. Если бы тогда, в 93-м, знать, насколько ошибался Борис Натанович. Ему еще было суждено увидеть возвращение оруэлловского мира, появление двоемыслия, «мыслепреступлений», «министерства правды» и многого другого. Однажды кто-то из журналистов спросил Бориса Натановича: что бы вы при встрече спросили у Путина? И он очень сухо и коротко, что было ему несвойственно, ответил: «Ничего. У меня нет общих с ним тем для разговора».
«Мы хорошо увидели, как материализовывается мир „Града обреченного“»
Мир «Хищных вещей века» продержался не очень долго, где-то до конца 90-х — начала 2000-го. И сменился миром «Града обреченного», точнее миром Города эпохи правления там Фридриха Гейгера.
Этот мир был впервые изображен в 1972 году, но напечатать эту книгу удалось только через полтора десятилетия. В этом мире еще можно возражать высокому начальству. Но надо ли? Будет ли от этого польза? В принципе, возразить можно, за это не арестуют, не посадят, но можно навлечь на себя неудовольствие большого человека, ухудшить свои карьерные перспективы.
Главный герой «Града обреченного» Андрей Воронин, человек из советских 50-х, разговаривает с другим героем, тоже бывшим советским человеком из 50-х, Изей Кацманом. Воронин в это время служит главным редактором городской газеты, грядут какие-то политические перемены, и они начинают бояться, что мэр Фридрих Гейгер, который потом объявит себя президентом Города, начнет «закручивать гайки». Изя говорит: «А собственно, чего ты боишься? Вы желтоватая, либеральная, оппозиционная газетка, просто перестанете быть либеральными и оппозиционными, будете писать то, что надо. Вам подбросят денег, увеличат тиражи и штат. Но если вы начнете брыкаться, то вас, конечно, возьмут за жабры. Но вы подумайте: а, собственно, зачем [брыкаться]?»
И вот весной 2001 года, когда начали громить телекомпанию НТВ, мы очень хорошо увидели, как материализовывается мир «Града обреченного», чем заканчивается неподчинение властям и попытка вызвать их недовольство и как многие ради расширения тиражей и увеличения штатов очень быстро перестали быть либеральными и оппозиционными, как быстро многие бывшие звезды либеральной тележурналистики сменили ориентацию, стали говорить прямо противоположное тому, что говорили до этого.
В апреле 2001 года в Петербурге проходил митинг в защиту телекомпании НТВ, которую тогда громили под предлогом «спора хозяйствующих субъектов». Я был ведущим этого митинга, на площади собрались около 7 тыс. человек, огромное число для тех времен. Приехали почти все звезды НТВ, всем им я давал слово и все они били пяткой в грудь, клялись, что не изменят принципам, что не пойдут на службу государству, что лучше откажутся от профессии, чем превратятся в прислужников новых хозяев. Превращаться, один за другим, они начали, собственно, уже практически на следующий день. Редчайшее исключение — такие люди, как Светлана Сорокина, остальные — это страшно вспомнить. Нынешний депутат Госдумы Евгений Ревенко был когда-то приличным человеком, Андрей Норкин когда-то считался приличным человеком. Все они были на том митинге. И мы хорошо помним, что произошло потом. Потому что все поняли всё очень и очень правильно.
«После ареста Ходорковского мы перебрались в мир „Гадких лебедей“»
Но и мир «Града обреченного» оказался довольно недолгим, ему было отпущено примерно три с половиной года. И если бы мы сохранились в том мире, было бы еще полбеды. Но осенью 2003 года возникло «дело ЮКОСа», произошел арест Михаила Ходорковского, и мы из мира «Града обреченного» плавно перебрались в мир «Гадких лебедей» (1967).
Эта повесть пролежала в запасниках почти 25 лет. Однажды, когда ее напечатали в журнале «Ангара», разразился дикий скандал, номер журнала с этой повестью был изъят отовсюду. Она ходила в самиздате, выпускалась в [эмигрантском] издательстве «Посев». В 70-х Аркадий Натанович приехал выступать куда-то на Дальний Восток, то ли к морякам, то ли к членам их семей, то ли к местной общественности, и какой-то местный провокатор спросил: «А правда ли, что ваша повесть „Гадкие лебеди“ издана издательством „Посев“?» «Правда, — ответил Аркадий Натанович. — Я захватил с собой несколько экземпляров. Кто хочет, может взять их с собой». И публика кинулась прочь из зала. С перепугу, что сейчас кто-то заберет книгу издательства «Посев», кого-то засекут.
Михаил Ходорковский в суде. 2004 год
Дмитрий Коробейников / РИА Новости
Так вот, в мире «Гадких лебедей» возражать президенту считалось практически подвигом. Цитирую главного героя писателя Виктора Банева: «Господин президент изволили взвинтить себя до последней степени, из клыкастой пасти летели брызги, а я достал платок и демонстративно вытер себе щеку, и это был, наверное, самый смелый поступок в моей жизни, если не считать того случая, когда я дрался с тремя танками сразу».
Еще цитата, которая, думаю, покажется вам крайне актуальной: «Страны, которые нравились господину президенту, вели справедливые войны во имя своих наций и демократии. Страны, которые господину президенту почему-либо не нравились, вели войны захватнические и даже, собственно, не войны вели, а попросту производили бандитские, злодейские нападения». Включите телевизор — и вы увидите, что ровно по этой методичке работают наши федеральные телеканалы, наши телепропагандисты.
«Есть люди, которые не могут жить без прошлого, они целиком в прошлом, более или менее отдаленном. Они живут традициями, обычаями, заветами, они черпают в прошлом радость и пример. Скажем, господин президент. Что бы он делал, если бы у нас не было нашего великого прошлого? На что бы он ссылался и откуда бы он взялся вообще?»
И еще несколько цитат, совершенно гениальных.
«Продаваться надо легко и дорого — чем честнее твое перо, тем дороже оно обходится власть имущим, так что, и продаваясь даже, ты наносишь ущерб идеологическому противнику, и надо стараться, чтобы ущерб этот был максимальным».
Это просто жизненный принцип наших «мастеров пера» в последние полтора десятилетия.
У Виктора спрашивают: «Скажи, а ты как — сначала напишешь, а потом уже вставляешь национальное самосознание? — Нет, — сказал Виктор. — Сначала я проникаюсь национальным самосознанием до глубины души: читаю речи господина президента, зубрю наизусть богатырские саги, посещаю патриотические собрания. Потом, когда меня начинает рвать — не тошнить, а уже рвать, — я принимаюсь за дело».
Ну и, наверное, самое знаменитое из «Гадких лебедей»: «Будущее создается тобой, но не для тебя».
«В „Обитаемом острове“ много узнаваемых сегодня деталей»
Но и мир «Гадких лебедей» тоже закончился. Потому что в этом мире хоть и требовалась неслыханная храбрость, чтобы возражать президенту, не было того, что мы увидели потом. Есть четкая точка переключения, когда прекратился мир «Гадких лебедей» и наступил мир «Обитаемого острова». Это весна 2014 года, это Крым, это мятеж на востоке Украины и это превращение телевизора в нечто чудовищное, в полную аналогию башен-излучателей из «Обитаемого острова».
Башни на планете Саракш в «Обитаемом острове» — это гигантский пылесос, который вытягивал из душ всякое сомнение в происходящем, лишал человека способности к критическому анализу действительности. А два раза в день по полчаса башни включались на полную мощность, и тогда люди вообще переставали быть людьми, в этом состоянии можно было внушить им все что угодно, они превращались в роботов, сомнамбул, готовых исполнять по команде то, что никогда бы не сделали в ясном уме. И только ничтожная часть населения, их называли «выродками», вообще не поддавалась постоянному излучению, а включение башен на полную мощность вызывало у них нестерпимые приступы головной боли, по которым их и отлавливало местное «НКВД» (в разных изданиях «Обитаемого острова» оно называется то «боевым легионом», то «боевой гвардией»). Чудовищная правда заключалась в том, что правители этой страны сами были «выродками» и сохраняли способность ясно мыслить в этом царстве загипнотизированных.
Кадр из фильма «Обитаемый остров»
То, что происходит в моей стране последние четыре с половиной года, рождает у меня четкие аллюзии с «Обитаемым островом», причем башни-излучатели включены на полную мощность не два раза в день на полчаса, а круглые сутки, в режиме 24 на 7. И опознать тех, кто не поддается этому излучению, можно только по приступам головной боли и ответным реакциям.
Человек существо адаптивное, он способен критически мыслить, противостоять попыткам манипулировать его сознанием, пропагандистским фокусам. Но большая часть людей делает это только до определенной мощности «излучения».
Когда она преодолевает определенный порог, то пробивает все защитные барьеры, и тогда мы получаем нечто похожее на «Обитаемый остров». Я говорю это потому, что некоторая часть моих знакомых последние четыре года разговаривает со мной фразами из телевизора, я вижу, что они их повторяют.
В «Обитаемом острове» еще много узнаваемых сегодня деталей. Там есть две бывшие провинции империи, Хонти и Пандея, которые в смутные времена от нее отделились, и мейнстрим государственной пропаганды империи крайне узнаваем сегодня: надо вернуть гадов в лоно, предварительно строго наказав.
В конце концов главный герой «Обитаемого острова» Максим Каммерер разрушает центр управления излучающих башен. Но перед этим происходит очень интересная сцена. Сначала Максим, как и все остальные, свято уверен, что эти башни — системы баллистической защиты, а подпольщики взрывают их, чтобы разрушить эту систему. Но когда он разговаривает с двумя вождями подполья, ему открывается страшная правда о башнях, и он спрашивает: почему же истинное назначение башен скрывают от рядовых подпольщиков? Помните, что ему отвечают? «Потому что большинство в штабе подполья надеется когда-нибудь захватить башни и использовать их для своих целей». Тут уже отсылка к Евгению Шварцу, его «Дракону», к тому, что сам можешь стать драконом.
«Мы обязаны справиться сами, без благородного дона Руматы»
В мире «Обитаемого острова» мы все сейчас и существуем. Только с серьезными элементами «Трудно быть богом», где торжествует серость, к власти приходят черные, где за невосторженный образ мыслей полагается пять розог. Именно оттуда очень известное выражение «Умные нам не надобны, надобны верные».
Когда в Арканаре дон Румата Эсторский спасает доктора Будаха, светлого, умнейшего гуманиста и великого ученого, между ними происходит очень примечательный разговор. Немножко отдохнувший, пришедший в себя после тюремной камеры Будах ведет неторопливую беседу, и дон Румата спрашивает его: «А что, если бы у вас была возможность посоветовать богу? Что бы вы посоветовали?» И Будах, считая дона Румату обычным аристократом, чуть больше продвинутым, чем другие, начинает представлять: «Ну, как же, пусть у всех всего будет вволю». Румата отвечает: «Это не поможет. Потому что сильные вашего мира отнимут у слабых». «Тогда вразуми сильных и жестоких», — продолжает Будах. «И это не получится. Будут наказаны жестокие из сильных, и их место займут сильные из слабых, тоже жестокие». — «Господи, сделай так, чтобы труд и знания были единственным смыслом жизни людей». — «Да, — думает Румата. — Массовая гипноиндукция, позитивная реморализация, гипноизлучатели на трех экваториальных спутниках…» И отвечает: «Разве это не то же самое, что лишить человечество его истории, стереть его и создать новое?» И отчаявшийся Будах, который понимает, что не все так просто, говорит: «Тогда, Господи, сотри нас с лица земли и создай заново более совершенный мир. А еще лучше — оставь нас и дай нам идти своей дорогой».
Я человек неверующий, но если бы имел возможность что-то посоветовать богу, не стал бы просить, чтобы он наказал сильных и жестоких, чтобы завтра Владимир Владимирович Путин и всего окружение куда-нибудь таинственным образом испарились, а на их место пришли бы добрые и справедливые. Потому жизнь научила меня тому, что, хотя на их место придут добрые и справедливые, в рамках той же системы, тех же возможностей и условий, которые позволяют делать все, не опасаясь за последствия, через пару лет они станут такими же.
Кадр из фильма «Трудно быть богом»
В «Трудно быть богом» вождь бунтовщиков Арата Горбатый, которого спас благородный дон Румата, прилетев за ним на вертолете, что произвело неизгладимое впечатление, после этого понял: проклятые попы правы, в небесах действительно живут боги, всемогущие, обладающие молниями. И Арата просит у Руматы: дайте нам эти молнии, я истреблю всю нечисть. Румата, отказывая, отвечает: «Ты еще не понимаешь, насколько безнадежно твое дело. Волна народного гнева еще может забросить тебя на арканарский трон. И по доброте своей, уничтожив всех аристократов, ты начнешь раздавать земли сподвижникам. А на что сподвижникам земли без крепостных? И завертится колесо в обратную сторону. И до того, как тебя убьют случайной стрелой в спину, ты еще успеешь увидеть появление новых графов и баронов из твоих вчерашних верных бойцов».
Я бы дал только один совет: «Сделай, Господи, так, чтобы никакая власть ни в какой стране не могла в своих интересах ограничивать права и свободы, никакие». Отмените завтра политическую цензуру на телевидении, чтобы с телеэкранов звучали разные точки зрения. Прекратите любые запреты на публичные акции, чтобы люди имели возможность спокойно выйти на улицы и сказать все, что хотят, не опасаясь, что они попадут под дубинки.
Сегодня у человека почти нет прав или они декларативны, каждый может в любую минуту оказаться жертвой репрессивной машины и не сможет защититься, какие бы блестящие адвокаты его ни защищали.
Я немножко знаком с Генри Марковичем Резником, у меня нет сомнений, что его юридическая квалификация повыше, чем у судьи Тверского суда Москвы господина Гордеева. И когда все, что может блестящий Генри Резник, это добиться для Льва Пономарева, арестованного ни за что, снижения срока ареста с 25 до 16 суток, надо ли еще иллюстрировать, в каком мире мы живем? Но если власть будет лишена возможности устанавливать ограничения, исходя из собственных потребностей в самосохранении, у нас в стране сразу изменится очень многое.
Я заканчиваю простой мыслью: менять свою страну нам придется самим, без «прогрессоров» с другой планеты, мы обязаны справиться сами, без «благородного дона Руматы». Помните, в «Жуке в муравейнике» Странник говорит о таинственных пришельцах, которых тоже называют странниками: «я не того боюсь, что эти странники будут творить на Земле зло, я боюсь, что они будут творить добро так, как они его понимают». У «прогрессоров» могут быть совсем другие этические категории, нежели у нас, их «добро» совсем не обязательно наше «добро». Поэтому надо как-то самим обходиться.
Комментариев нет:
Отправить комментарий