"Я ПОСЛУШАЛСЯ РОМАНА АБРАМОВИЧА"

style

Глобальный еврейский онлайн центр Jewish.Ru

«Я послушался Романа Абрамовича»

13.11.2016

Вулканологов в мире – не больше, чем космонавтов, и один из них – Генрих Штейнберг, испытатель первых луноходов и владелец крупного месторождения рения внутри вулкана Кудрявый. В интервью Jewish.ru он рассказал, за что был под следствием в СССР, как стать свободным в несвободной стране и чем ему помог Роман Абрамович.

Почему вы стали заниматься не историей или экономикой, а вулканологией?– Я учился параллельно на двух факультетах: геофизическом и геолого-разведочном. Поступал в 1953 году, в один из самых неустойчивых периодов истории СССР, и совершенно чётко знал, что есть ряд учебных заведений, где мне как еврею ничего не светит. Геология была наукой самой, наверное, далёкой от общественно-политических движений, происходящих в стране. В геологии вообще была свобода – большую часть времени ты работаешь вне населённых пунктов. Горные институты имели пролетарско-интеллектуальную направленность, это были вузы, ориентированные на Сибирь, Дальний Восток, где происхождение было не важно – чуть ли не демократия по советским меркам.

Вулканолог – это ж вообще, наверное, редкая профессия?– Космонавтов – чуть больше сотни во всём мире, вулканологов наберётся не больше. Территорий активного вулканизма на Земле не так уж много, хотя им занимаются и на Гавайях, и на Аляске, в Латинской Америке, Италии, Франции, Японии, Исландии. Мы наблюдаем уникальные проявления природы в реальном масштабе времени, а это дорогого стоит. Если геология – это наука о прошлом, то вулканология – один из немногих ее разделов, который имеет дело не с результатами процессов, происходивших сотни тысяч, миллионы и даже миллиарды лет назад, а с теми, что происходят прямо сейчас.

Время извержения вулканов можно точно спрогнозировать?– Можно довольно уверенно прогнозировать время и место извержения по целому набору признаков: изменению сейсмического режима вулкана, деформациям коры в районе вулкана, вариациям магнитного и электрического полей, составу, расходу и температуре вулканических газов. Но иногда, конечно, бывает что-то вроде: «Доктор, я умру?» – «Обязательно». Это когда мы знаем, что что-то в любом случае случится, но не можем сказать, когда именно.

Сейчас, кстати, очень много разных программ для смартфонов, якобы способных прогнозировать природные катаклизмы. Что вы об этом думаете?– Надежных методов прогноза времени и места землетрясений пока что нет. Долгосрочные прогнозы существуют, но информация, что в зоне протяженностью от 50 до 100 километров в ближайшие 80–100 лет произойдет землетрясение с магнитудой 5 или 7 по шкале Рихтера, в реальной жизни не может быть использована. В отличие от землетрясений, извержения вулканов прогнозируются достаточно надежно. В цивилизованных странах на вулканах развернуты системы, обеспечивающие непрерывный мониторинг, и в Японии, Италии, Новой Зеландии, США не бывает неожиданных извержений. А в странах Латинской Америки, Африки и на островах Тихого океана при извержениях нередко гибнут люди. В случае с извержением вулкана прогноз возможен только на краткосрочную перспективу. И тут важно понимать, на какие данные опирается программа, ведь страшен не столько вулкан, сколько зона распространения вулканического пепла. Значит, программа должна учитывать и сейсмологические показатели, и метеорологические: откуда и куда идёт циклон, с какими фронтами он встретится и многое другое. Хороши статистические методы. За Везувием наблюдения происходят уже несколько тысяч лет, и всем известно, что с периодичностью в сорок лет он просыпается. Когда мы имеем дело с Курильскими островами, большинство из которых необитаемы, мы не располагаем даже столетними наблюдениями, но спасибо спутникам, в последние несколько десятков лет извержения не пропускаются.

Что вулканологи делают с действующими вулканами?– Изучают. Иногда прямо надеваешь валенки на специальной подошве, ну те, что не пропускают ни экстремальный холод, ни экстремальное тепло, и спускаешься в кратер за образцами пород, пробами газов, для установки аппаратуры и выполнения измерений. Действовать в кратере вулкана нужно очень быстро и собранно.

Чем богаты вулканические породы?– Месторождения в областях древней вулканической деятельности – Уральские горы, например, богаты всевозможными рудами и минералами, которые человек добывает и повсеместно использует. Вулкан Кудрявый на Курилах в этом смысле уникальный. Здесь в кратере действующего вулкана был открыт первый в мире минерал рений, очень редкий и востребованный металл. Во всем мире ежегодно его добывается всего лишь 60 тонн – в 20 раз меньше, чем золота. Месторождений рения в мире нет, металл добывают попутно с молибденом, реже с медью, при содержании примерно полграмма на тонну. На Кудрявом же оказалось, что он кристаллизуется из вулканического газа. Для получения концентрата рения не надо добывать, транспортировать, перерабатывать миллионы тонн руды: газ идет своим ходом. Мы разработали и запатентовали методы получения рения из вулканического газа и совместно с технологами создали агрегат для его получения. А рений нынче в цене. Двигатели для самолетов и ракет делают из легированных рением сплавов. У этих сплавов есть величайшие преимущества перед остальными: они позволяют на 150–200 градусов повышать температуру двигателя, стало быть, увеличивать его мощность на 15–20%, не меняя расхода топлива, и кроме того, в 5–8 раз увеличивают ресурс двигателя. Владимир Путин говорил, что к 2020 году наша военная авиация должна перейти на двигатели пятого поколения – так вот это как раз и должны быть рениевые двигатели.

Рения в России много?– Больше, чем почти во всем остальном мире. С ним вообще вышла, конечно, долгая и путаная история. В 1993 году на Сахалин прилетал Виктор Черномырдин, и мы просили на разведку по тем временам не очень большие деньги – 140 миллионов рублей. Вышло соответствующее постановление правительства, но в Министерстве науки и техники нам сказали, что денег нет. И в остальных ведомствах ответ был таким же. В мае 1994 года об этом написал Nature, и уже на следующий год американцы были готовы инвестировать в объект с нуля, но у них ничего не вышло. В начале 1998 года мы с трудом раздобыли 15 миллионов и начали разведку, но в августе случился дефолт, деньги обесценились, и нам пришлось искать инвестора. Им стал в итоге Роман Абрамович: в мае 2000 года мы подписали с ним контракт, и работы пошли полным ходом, он в том же году был избран губернатором Чукотской области.
В 2003 году я был, наверное, единственным, или одним из немногих, кто поздравил его с приобретением «Челси». А еще через пять лет в ответ на моё письмо о продолжении работ он прислал мне два билета на финал кубка Европы по футболу и посоветовал оформить свидетельство на открытие месторождения. Я послушался Романа Абрамовича, но думал, что это просто красивая бумажка – можно обрамить и повесить на стенку. Оказалось, что не так. Любое месторождение на территории России принадлежит, конечно, государству, оно выставляет его на торги, и в разработку его может получить тот, кто больше заплатит. Однако владелец свидетельства об открытии имеет право на разработку вне конкурса.

Стало быть, вулкан Кудрявый теперь ваш?– Свидетельство продать я не могу. Но для того чтобы распоряжаться месторождением, мы создали организацию, и вот её продать можно. Мне тут же предложили три с половиной миллиона в любой высоко конвертируемой валюте. Я не продал. Сейчас снова веду переговоры об инвестициях, и нашлись инвесторы.

В середине 60-х вы начали работать в советской космической программе по созданию системы мягкой посадки на Луну. Вы к тому времени уже давно Луной интересовались?– Я примерно тогда же ее впервые и увидел через немецкий телескоп второй половины XIX века. Это было ошеломляющее впечатление! По эмоциональному эффекту разница между разглядыванием Луны с Земли и наблюдением за нею в мощный телескоп такая же, как между изображением обнажённой женщины и реальной женщиной, которой обладаешь. Я увидел трёхмерную Луну, величественную, живую. Вы знаете, что нет смысла смотреть на неё в полнолуние? Ничего не видно. Но вот когда месяц нарождается, она очень хорошо просматривается по терминатору на границе света и неосвещенной стороны. Там, где при низком Солнце возвышенности отбрасывают тени, открывается потрясающий глубокий рельеф: горы, впадины, расщелины. У меня дыхание перехватывало. Я заболел Луной.

С этого и началась ваше участие в программе по испытанию лунохода?– В начале шестидесятых геологи Луной не занимались, это был раздел астрономии. Изначально существовала теория Томаса Голда, которая утверждала, что Луна покрыта слоем космической пыли, а лунные кратеры имеют метеоритное происхождение. Было логично, но неясно, можно ли садиться на её поверхность. В свое время я работал с Николаем Ивановичем Козыревым, советским астрофизиком – ему удалось заснять спектр вулканического газа в кратере Альфонс на Луне, и это стало мировой сенсацией – шёл 1959 год. В 1961-м я делал доклад по Луне на кафедре астрономии в Петербургском университете у профессора Шаронова. Я занимался ею параллельно с вулканологией и заинтересовался теорией о вулканическом происхождении кратеров. У меня зрели кое-какие мысли, и я поделился ими со своим руководителем. Учитывая, что в его научные интересы мои идеи не входили, он их одобрил, но сказал, что проект будет договорной – то есть мне самостоятельно предстояло найти того, кто его оплатит. В 1966 году я получил предложение переехать в Москву для работы в институте космических исследований. Всё было очень секретно, я не мог называть даже тему своего исследования. Договор на работы как бы существовал, но в то же время отсутствовал. История про испытание лунохода началась с этой секретности и благодаря ей закончилась едва ли не посадкой в тюрьму.

За что же вас так?– Расплатился наличными за горючее для вертолета, обеспечивавшего испытания. Следствие длилось два года, но было закрыто за отсутствием состава преступления. Правда, меня все равно сначала перевели на должность младшего научного сотрудника, а после, в 1974 году, и вовсе уволили «по сокращению штата». И из КПСС исключили, конечно. После этого я работал три года в котельной дежурным электриком. И совершенно не жалею об этих временах, кстати. Многое в жизни поменялось, но любопытно, что, работая там, я вдруг почувствовал себя абсолютно свободным человеком. Работал несколько часов в неделю, работа была простой и понятной. У меня оставалась куча времени на научную деятельность, и я написал за это время около 30 научных статей.

Ваше происхождение и ваш круг общения – Битов, Бродский, Ахмадулина, посвящавшие вам повести и стихи, ваш круг научных интересов, раскинувшийся до Луны, ваша харизма, в конце концов, так или иначе обращали бы на себя внимание властей.– Мой отец, кстати, совершенно осознанно когда-то отказался менять фамилию и имя, хотя ему настоятельно рекомендовали сделать это. Ещё в одной из первых экспедиций я вёл рабочий дневник исследовательской группы, где фиксировал процессы каждого дня, и свой собственный, просто для личного удобства: чтобы не делать лишних движений, если мне понадобится информация для очередной работы. Я особо не скрывал этого, ведь рабочие дневники учёного должны быть при нём. Но когда это заметил начальник лагеря, он сказал, что заметь это кто-нибудь другой, я мог бы отсидеть свою научную карьеру совсем в других лагерях. Позже мною, конечно, интересовались чекисты. Институт отправил мою статью о курильских вулканах для публикации в иностранном научном журнале – я получил звонок и приглашение в органы: «Всё в вашей статье хорошо, – сказал мне майор, – но зачем же вы к ней карту приложили?» Пришлось убрать, хотя карта была точно такая же, как любая школьная. Советская действительность – местами нелепая, обременительная и часто бессмысленная. На научный конгресс в Америку меня пригласили в 1965 году. Но в Академии наук был такой порядок: если ты впервые едешь за границу, документы подавай за десять месяцев, во второй раз – за шесть. Моё приглашение в эти сроки не укладывалось, хотя американцы пригласили меня, по своим понятиям, заблаговременно, с полной оплатой проживания, питания и внутренних перемещений. В АН мне посоветовали воспользоваться знакомствами в МВД, у меня таких не было, в ОВИРе рекомендовали обратиться с просьбой через ЦК, но я тогда был всего лишь научным сотрудником, ещё даже не кандидатом наук, и поездка не состоялась, потом меня ещё не раз приглашали, статьи-то регулярно публиковались, но ездил я с тем же успехом. Первый раз в Штаты попал в 1989 году на Геологический конгресс.

Вы говорили, что жить человек должен там, где может реализовывать свои интересы и планы, и что родиной можно называть много разных мест. У вас так и получилось?– Как ни парадоксально это прозвучит, я прожил в той стране, где смог посвятить жизнь своим интересам. На втором курсе института меня распределили в группу изучения урановых месторождений. Молибденит я увидел на третьем курсе, когда попал на практику на Камчатку, и это всё в моей жизни определило. Я очень упрямо добивался нужного распределения и умел поворачивать обстоятельства в свою пользу. Работал с очень конкретным результатом и не мог его подгонять ни подо что, кроме интересов исследования. Хотя партия с правительством пытались его определять, он, к счастью, не подвластен человеческим силам. Русский язык бедноват для передачи всей палитры понимания любви. По-русски, если «люблю», то и родину, и женщину, и водку, и в морду кому-нибудь дать – всё одним глаголом, а я не хочу к президенту испытывать те же чувства, что и к жене. Мои родины рассыпаны по Земле – Камчатка, Курилы, Питер, где я родился. Вот Москву, например, я никогда не любил, но всегда испытывал к ней деловую привязанность.

Алена Городецкая