| Наум Вайман | пятница, 27 ноября 2015 года, 16.00 |
«О чем ты воешь, ветр ночной?»
Или «Картинки с выставки»
О выставке в Иерусалиме, серебряном веке русского декаданса и культе Разума, который убивает искусство.
Наконец-то в Иерусалим привезли стоящую выставку, объединенную под названием «Ночь сгущается над Берлином»: немецкое искусство 10-20-х годов, экспрессионисты (Кирхнер, Нольде, Пехштейн), «новая объективность» (Гросс, Дикс, Бекман). Название дано в моем вольном переводе, чтобы читатель услышал перекличку с Мандельштамом: «Ночь иудейская сгущалася над ним...». Только у Мандельштама ночь опускается над Петербургом, а здесь – над Берлином.
Флоренский в работе «Первые шаги философии» пишет о двух типах культур, периодически сменяющих друг друга: дневной (условно, культуры разума) и ночной, архаичной, магической, где правят бал силы хаоса (Ницше и Вячеслав Иванов говорили соответственно об аполлонической и дионисийской культурах). Декаданс культуры разума неизбежно приводит к архаике:
«…в Трое, Микенах и Тиринфе густеет ночь архаизма. …Уже вечереет небо, уже разливается в воздухе прохлада. Яснее слышатся откровения вновь объемлющей свой мир души ночной. Мы пережили век утонченности, а затем и переутонченности; теперь же начинаются искания архаизма и отвращение к рациональности. Близко новое средневековье».
И серебряный век русского декаданса действительно сменила архаика сталинского средневековья.
Явления искусства зачастую опережают социальные перемены. И наступление ночи явно ощущается в выставленных произведениях немецкого модерна-декаданса. Одна из картин так и называется: «Вечер над Потсдамом» художницы Лотты Ласерштейн (1930). Другое название картины – «Сад на крыше». Это все о том же, об утонченности декаданса, ожидающего ночь дикости.
В модерне-декадансе – предчувствие разрушительных перемен, и его образы «новой красоты» – не для слабонервных.
На смену декадансу пришел, как мы знаем, футуризм, авангард. Его провозгласили революционным искусством, а основным признаком стал пафос разрушения. Манифест русских футуристов назывался «Пощечина общественному вкусу», и одна из его первых фраз звучала так: «Академия и Пушкин непонятнее иероглифов. Бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч. и проч. с Парохода Современности». Правда, вожди пришедшей к власти архаики – большевики в России и нацисты в Германии – оказались весьма старомодных вкусов: любили реализм и древнегреческие образцы. Или им казалось, что язык реализма будет лучшим орудием агитации и пропаганды, а авангард «народ не поймет»? А может, вслед за Ницше они чуяли связь античности с кровавыми мистериями дионисийства? Так или иначе, они отнесли авангард к «загнивающему» искусству. Нацисты даже устроили своего рода «прощание» с модернизмом и авангардом. Выставку под этим названием они организовали в 1937 году, были там и многие из работ, привезенных в Иерусалим.
В первом зале демонстрируют фильм Вальтера Руттмана «Симфония большого города» (1927) – «звучит» великий довоенный Берлин, над которым уже «вечереет небо»… Так где же сейчас некогда великолепный европейский мир, берлины, петербурги, парижи? Что его ожидает? Провидит ли его судьбу современное искусство?
Кстати, о Париже. Кажется, и над ним теперь восходит черное солнце исламской революции, грядет ночь архаики…
Но как пишет Флоренский о «ночной» культуре, она темна «не в том смысле, в каком утверждается … мыслителями, видящими в ней только мрак невежества, но в ином смысле, открытом тому, кто знает, как знал Тютчев, ночную душу». И глупо говорить о Средневековье, что оно ««некультурно» (этот вымысел давно уже оставлен мыслящими людьми) – оно «ино-культурно». И далее о. Павел глаголет:
«…наступающий вечер мысли, уже явно веющий прохладою над нашими головами, и быстро надвигающаяся на нас вечерняя тень новой культуры видимо разрывают с традициями непосредственно предшествовавшей им дневной культуры Нового времени, и невидимые артерии и нервы общества получают питание и возбуждение от считавшейся, еще не так давно, бесповоротно погребенной мысли средневековой».
Современная Европа все еще живет идеями эпохи Просвещения – апогея культуры Разума. После ужасов нацизма и сталинизма она шарахнулась к светлому прошлому, ухватилась за Разум и Толерантность. Разум – штука прекрасная, но воцарившись, он выхолащивает жизнь, сводит ее к решению математических задач. Людвиг Клагес называл Логос «антисердцем мира». Возможно, царство его и привело к декадансу жизни. И не случайно на него с такой яростью восстали романтические мыслители: Шопенгауэр, Ницше, Шестов. Восстали во имя свободы воли, во имя жизни, ибо жизнь – свободная воля (в смысле воли к жизни, élan vital Бергсона), а не расчет, трагическая коллизия, а не вечная лестница победного «прогресса». Шестов пишет о реальности Страшного суда:
«Страшный суд — величайшая реальность. В минуты — редкие, правда,— прозрения это чувствуют даже наши положительные мыслители. На страшном суде решается, быть или не быть свободе воли, бессмертию души — быть или не быть душе. И даже Бытие Бога еще, быть может, не решено. И Бог ждет, как каждая живая человеческая душа, последнего приговора».
Жизнь – это кровь, а не разум. Разум – только надстройка, и если дать ему волю, он иссушит кровь и убьет душу. Дикому сердцу нечем жить в этом размеренном, сухом мире, где я вижу лишь тени и слышу шелест усыхающей крови.
А ведь раньше лучше было,
И, пожалуй, не сравнишь,
Как ты прежде шелестила,
Кровь, как нынче шелестишь.
Видно, даром не проходит
Шевеленье этих губ,
И вершина колобродит,
Обреченная на сруб .
И не зря, наверное, давно уже твердят о «смерти искусства». Ведь искусство – напор крови и взрыв страстей. А там, где влез Разум – искусство умерло. Во всяком случае, «охладело». Теперь оно живет только изобретательностью (в лучшем случае). Сетуя на мертворожденность своей музыки, Сальери у Пушкина указал и причину – чрезмерную преданность Разуму:
… Звуки умертвив,
Музыку я разъял, как труп. Поверил
Я алгеброй гармонию.
Так сложилось, что в музее были еще две выставки, одна из них – Мана Рея, классика авангарда. На ней были представлены в основном его математические работы: геометрические рисунки и скульптуры.
Эту серию Ман Рей назвал «Уравнения Шекспира», будто в пику Шестову с его движением в обратную сторону, от математики, которую он изучал в университете, к Шекспиру, о котором написал первую философскую книгу («Философии меня научил Шекспир»). Против диктата разума писали даже такие адепты Просвещения, как Адорно и Хоркхаймер (их знаменитая «Диалектика Просвещения»). И та глобальная война, что разворачивается в нашем мире – война не только между народами, но и между волей и разумом, причем, увы, слепой воли против ослепшего разума. И она стучится в дверь «просвещенного мира» со всей силой неукротимой ненависти. Стучится и по мою душу, хотя сердце мое жаждет воли… Мой разум – на Западе, но сердце мое – на Востоке. И мне смешны потуги попугаев Разума «отвлечь молодежь» от исламского религиозного дурмана. Нет, здесь не только ислам виноват, тут, матушка, магнит попритягательней и ненависть поглубже. Даже меня тянет иногда перепоясаться патронташем и – айда в степь…
Любовь к Востоку, как романтическая реакция против диктата разума – старая песня. Ею переболела вся романтическая литература от Байрона до Киплинга, и это увлечение говорит нам о том, что интеллектуалы и поэты Европы сразу почувствовали железную хватку Разума и пытались удрать от его удушающих объятий на «дикий» Восток, в поисках истока жизненной силы. Лермонтов еще в 1836-ом, задолго до Ницше и Шпенглера, сравнивал Европу с умирающим гладиатором:
Не так ли ты, о европейский мир,
Когда-то пламенных мечтателей кумир,
К могиле клонишься бесславной головою…
Увы, в этом мире Разума самого-то разума и не так много осталось, и он все больше впадает в отчаяние: его адепты боятся, что для победы им придется чуток приглушить свои «принципы» и включить старинную ярость.
И, наконец, о третьей выставке – гравюр Дюрера и его современников. Вот где было Искусство! Его творил союз сердца и разума. Человек владел этой гармонией в эпоху Возрождения. Посмотрите на эту Судьбу:
Крылата, как богиня, и властна, как императрица. В ней – ни сомнений, ни страха. Человек Возрождения шагал по земле, как по небу, шагал, как хозяин своей судьбы. А современный человек Запада фанатично поверил в толерантность и подчинился требованию любить не только ближнего, но и чужого. Как писали Адорно и Хоркхаймер, «подражание Христу возводится в ранг предписания».
«Так жертвенная любовь лишается своей наивности, отделяется от естественной и учитывается в качестве заслуги. …В этом состоит ее неистинность: в ложно-утвердительном толковании самоотречения». Своего рода «Принуждении к любви»…
Эта любовь лжива и потому, что идет от страха. Человек Запада сегодня труслив. От страха он предал даже свой пресловутый Разум, который стоит на святом принципе «подвергай все сомнению». Он не видит смысла в своей жизни, но жить хочет. И зная этот его парализующий страх смерти, бесстрашные глушат его своими взрывающимися телами.
По телевизору по всем каналам назидательно показывают чудесных, прекраснодушных зомби в благородных слезах, но только я и этим слезам не верю: они плачут, потому что так «надо», так их научили в благородных пансионах. И не научили другому, более важному, – ненавидеть. А без ненависти нет и любви: это сиамские близнецы. А когда нет ни того, ни другого, то нет и искусства – с чего ему жить? И, увольте, но чем-то дохлым несет от их забубенной терпимости. На Востоке не учат терпимости, только терпению. А когда оно лопается – изрыгается лава хаоса.
Пока «благородный» мир еще держится преимуществом в технологиях. Но технологии можно освоить по описанию, а воля к жизни требует жертвенности, и этому не учат в инструкциях…
И, заодно уж, чуток о политике. Не забывайте, прогрессивное человечество, что вы вспахиваете бомбами чужую землю, разрушаете чужие города, вы вмешиваетесь в чужие драки, и только для того, чтобы показать, кто тут главный, и только потому, что привыкли к безнаказанности. Но, как видно, прошло время безнаказанных операций в далеких колониях. И не жалуйтесь на варварство. И не ждите толерантности от жертв ваших бомбежек.
Вот так, неожиданно, из Парижа потянуло ночным ветром архаики…
О чем ты воешь, ветр ночной?
О чем так сетуешь безумно?..
Что значит странный голос твой,
То глухо жалобный, то шумно?
Понятным сердцу языком
Твердишь о непонятной муке —
И роешь и взрываешь в нем
Порой неистовые звуки!..
О, страшных песен сих не пой
Про древний хаос, про родимый!
Как жадно мир души ночной
Внимает повести любимой!
Из смертной рвется он груди,
Он с беспредельным жаждет слиться!..
О, бурь заснувших не буди —
Под ними хаос шевелится!..
Комментариев нет:
Отправить комментарий