ИСПОВЕДЬ ЕВРЕЯ-ПАРТИЗАНА

> Мужская

> история            

> (Исповедь

> еврея-партизана)

>

> – Всю

> жизнь руки по швам! Не смел

> пикнуть. Теперь расскажу…

>

> В

> детстве… как себя помню… я

> боялся потерять папу… Пап

> забирали ночью, и они

> исчезали в никуда. Так пропал

> мамин родной брат Феликс…

> Музыкант. Его

> взяли за глупость… за ерунду…

> В магазине он громко сказал

> жене: «Вот уже

> двадцать лет советской власти,

> а приличных штанов

> в продаже нет».

> Сейчас пишут, что все были

> против… А я скажу, что народ

> поддерживал

> посадки. Взять нашу маму… У нее

> сидел брат, а она говорила: «С

> нашим

> Феликсом произошла ошибка.

> Должны разобраться. Но сажать

> надо, вон сколько

> безобразий творится вокруг».

> Народ поддерживал… Война! После

> войны я боялся

> вспоминать войну… Свою войну…

> Хотел в партию вступить – не

> приняли: «Какой

> ты коммунист, если ты был

> в гетто?». Молчал… молчал…

>

>

> Была

> в нашем партизанском отряде

> Розочка, красивая еврейская

> девочка, книжки

> с собой возила. Шестнадцать

> лет. Командиры спали с ней по

> очереди… «У

> нее там еще детские волосики…

> Ха-ха…» Розочка забеременела…

> Отвели подальше

> в лес и пристрелили, как

> собачку. Дети рождались,

> понятное дело,

> полный лес здоровых мужиков.

> Практика была такая: ребенок

> родится – его сразу

> отдают в деревню. На хутор.

> А кто возьмет еврейское дитя?

> Евреи

> рожать не имели права. Я вернулся

> с задания: «Где Розочка?» – «А

> тебе что?

> Этой нет – другую найдут». Сотни

> евреев, убежавших из гетто,

> бродили по лесам.

> Крестьяне их ловили, выдавали

> немцам за пуд муки, за килограмм

> сахара.

> Напишите… я долго молчал… Еврей

> всю жизнь чего-то боится. Куда бы

> камень ни

> упал, но еврея заденет.

>

> Уйти

> из горящего Минска мы не успели

> из-за бабушки… Бабушка видела

> немцев

> в 18-м году и всех убеждала,

> что немцы – культурная нация

> и мирных людей они не тронут. У

> них в доме квартировал

> немецкий

> офицер, каждый вечер он играл на

> пианино. Мама начала

> сомневаться: уходить – не

> уходить? Из-за этого пианино,

> конечно… Так мы потеряли много

> времени. Немецкие

> мотоциклисты въехали в город.

> Какие-то люди в вышитых

> сорочках

> встречали их с хлебом-солью.

> С радостью. Нашлось много

> людей, которые

> думали: вот пришли немцы,

> и начнется нормальная жизнь.

> Многие ненавидели

> Сталина и перестали это

> скрывать. В первые дни войны

> было столько

> нового и непонятного…

>

> Слово

> «жид» я услышал в первые дни

> войны… Наши соседи начали

> стучать нам

> в дверь и кричать: «Все,

> жиды, конец вам! За Христа

> ответите!». Я был

> советский мальчик. Окончил пять

> классов, мне двенадцать лет.

> Я не мог

> понять, что они говорят. Почему

> они так говорят? Я и сейчас

> этого не

> понимаю… У нас семья была

> смешанная: папа – еврей, мама –

> русская. Мы

> праздновали Пасху, но особенным

> образом: мама говорила, что

> сегодня день

> рождения хорошего человека.

> Пекла пирог. А на Пейсах (когда

> Господь

> помиловал евреев) отец приносил

> от бабушки мацу. Но время было

> такое, что это

> никак не афишировалось… надо

> было молчать…

>

> Мама

> пришила нам всем желтые звезды…

> Несколько дней никто не мог

> выйти из дома. Было

> стыдно… Я уже старый, но я

> помню это чувство… Как было

> стыдно… Всюду

> в городе валялись листовки:

> «Ликвидируйте комиссаров

> и жидов»,

> «Спасите Россию от власти

> жидобольшевиков». Одну листовку

> подсунули нам под

> дверь… Скоро… да… Поползли

> слухи: американские евреи

> собирают золото, чтобы

> выкупить всех евреев

> и перевезти в Америку.

> Немцы любят порядок

> и не любят евреев, поэтому

> евреям придется пережить войну

> в гетто…

> Люди искали смысл в том, что

> происходит… какую-то нить… Даже

> ад человек

> хочет понять. Помню… Я хорошо

> помню, как мы переселялись

> в гетто. Тысячи

> евреев шли по городу…

> с детьми, с подушками… Я

> взял с собой, это

> смешно, свою коллекцию бабочек.

> Это смешно сейчас… Минчане

> высыпали на

> тротуары: одни смотрели на нас

> с любопытством, другие со

> злорадством, но

> некоторые стояли заплаканные. Я

> мало оглядывался по сторонам, я

> боялся увидеть

> кого-нибудь из знакомых

> мальчиков. Было стыдно…

> постоянное чувство стыда

> помню…

>

> Мама

> сняла с руки обручальное

> кольцо, завернула в носовой

> платок

> и сказала, куда идти. Я пролез

> ночью под проволокой…

> В условленном

> месте меня ждала женщина, я отдал

> ей кольцо, а она насыпала мне

> муки.

> Утром мы увидели, что вместо муки

> я принес мел. Побелку. Так ушло

> мамино

> кольцо. Других дорогих вещей у

> нас не было… Стали пухнуть от

> голода… Возле

> гетто дежурили крестьяне

> с большими мешками. День

> и ночь. Ждали

> очередного погрома. Когда евреев

> увозили на расстрел, их впускали

> грабить

> покинутые дома. Полицаи искали

> дорогие вещи, а крестьяне

> складывали

> в мешки все, что находили. «Вам

> уже ничего не надо будет», –

> говорили

> они нам.

>

> Однажды

> гетто притихло, как перед

> погромом. Хотя не раздалось ни

> одного выстрела.

> В тот день не стреляли…

> Машины… много машин… Из машин

> выгружались дети

> в хороших костюмчиках

> и ботиночках, женщины

> в белых передниках,

> мужчины с дорогими

> чемоданами. Шикарные были

> чемоданы! Все говорили

> по-немецки. Конвоиры

> и охранники растерялись,

> особенно полицаи, они не

> кричали, никого не били

> дубинками, не спускали

> с поводков рычащих собак.

> Спектакль… театр… Это было

> похоже на спектакль… В этот

> же день мы узнали,

> что это привезли евреев из

> Европы. Их стали звать

> «гамбургские» евреи, потому

> что большинство из них прибыло

> из Гамбурга. Они были

> дисциплинированные,

> послушные. Не хитрили, не

> обманывали охрану, не прятались

> в тайниках… они

> были обречены… На нас они

> смотрели свысока. Мы бедные,

> плохо одетые. Мы другие…

> не говорили по-немецки…

>

> Всех

> их расстреляли. Десятки тысяч

> «гамбургских» евреев…

>

> Этот

> день… все как в тумане… Как

> нас выгнали из дома? Как везли?

> Помню большое

> поле возле леса… Выбрали

> сильных мужчин и приказали им

> рыть две ямы.

> Глубокие. А мы стояли

> и ждали. Первыми маленьких

> детей побросали

> в одну яму… и стали

> закапывать… Родители не плакали

> и не просили.

> Была тишина. Почему, спросите? Я

> думал… Если на человека напал

> волк, человек же

> не будет его просить, умолять

> оставить ему жизнь. Или дикий

> кабан напал… Немцы

> заглядывали в яму

> и смеялись, бросали туда

> конфеты. Полицаи пьяные

> в стельку… у них полные

> карманы часов… Закопали детей…

> И приказали

> всем прыгать в другую яму.

> Стоим мама, папа, я

> и сестренка. Подошла

> наша очередь… Немец, который

> командовал, он понял, что мама

> русская,

> и показал рукой: «А ты иди».

> Папа кричит маме: «Беги!».

> А мама

> цеплялась за папу, за меня: «Я

> с вами». Мы все ее

> отталкивали… просили

> уйти… Мама первая прыгнула

> в яму…

>

> Это

> все, что я помню… Пришел

> в сознание от того, что кто-то

> сильно ударил меня

> по ноге чем-то острым. От боли я

> вскрикнул. Услышал шепот: «А тут

> один живой».

> Мужики с лопатами рылись

> в яме и снимали с убитых

> сапоги,

> ботинки… все, что можно было

> снять… Помогли мне вылезти на

> верх. Я сел на край

> ямы и ждал… ждал… Шел дождь.

> Земля была теплая-теплая. Мне

> отрезали кусок

> хлеба: «Беги, жиденок. Может,

> спасешься».

>

> Деревня

> была пустая… Ни одного человека,

> а дома целые. Хотелось есть, но

> попросить

> было не у кого. Так и ходил

> один. На дороге то резиновый бот

> валяется, то

> галоши… косынка… За церковью

> увидел обгоревших людей. Черные

> трупы. Пахло

> бензином и жареным… Убежал

> назад в лес. Питался грибами

> и ягодами. Один раз встретил

> старика, который заготавливал

> дрова. Старик

> дал мне два яйца. «В деревню, –

> предупредил, – не заходи.

> Мужики

> скрутят и сдадут

> в комендатуру. Недавно двух

> жидовочек так поймали».

>

> Однажды

> заснул и проснулся от

> выстрела над головой. Вскочил:

> «Немцы?». На конях

> сидели молодые хлопцы.

> Партизаны! Они посмеялись

> и стали спорить между

> собой: «А жиденыш нам зачем?

> Давай…» – «Пускай командир

> решает». Привели

> меня в отряд, посадили

> в отдельную землянку.

> Поставили часового…

> Вызвали на допрос: «Как ты

> оказался в расположении

> отряда? Кто послал?» –

> «Никто меня не посылал. Я из

> расстрельной ямы вылез». –

> «А может, ты

> шпион?» Дали два раза по морде

> и кинули назад в землянку.

> К вечеру впихнули ко мне еще

> двоих молодых мужчин, тоже

> евреев, были они

> в хороших кожаных куртках. От

> них я узнал, что евреев в отряд

> без

> оружия не берут. Если нет оружия,

> то надо принести золото. Золотую

> вещь. У них

> были с собой золотые часы

> и портсигар – даже

> показали мне, –

> они требовали встречи

> с командиром. Скоро их увели.

> Больше я их никогда не

> встречал… А золотой

> портсигар увидел потом у нашего

> командира…

> и кожаную куртку… Меня спас

> папин знакомый, дядя Яша. Он был

> сапожник,

> а сапожники ценились

> в отряде, как врачи. Я стал ему

> помогать…

>

> Первый

> совет дяди Яши: «Поменяй

> фамилию». Моя фамилия Фридман… Я

> стал Ломейко… Второй

> совет: «Молчи. А то получишь

> пулю в спину. За еврея никто

> отвечать не

> будет». Так оно и было… Война

> – это болото, легко влезть

> и трудно

> вылезти. Другая еврейская

> поговорка: когда дует сильный

> ветер, выше всего

> поднимается мусор. Нацистская

> пропаганда заразила всех,

> партизаны были антисемитски

> настроены. Нас, евреев, было

> в отряде одиннадцать

> человек… потом пять…

> Специально при нас заводились

> разговоры: «Ну какие вы вояки?

> Вас, как овец,

> ведут на убой…», «Жиды

> трусливые…». Я молчал. Был у меня

> боевой друг, отчаянный

> парень… Давид Гринберг… он им

> отвечал. Спорил. Его убили

> выстрелом

> в спину. Я знаю, кто убил.

> Сегодня он герой – ходит

> с орденами.

> Геройствует! Двоих евреев убили

> якобы за сон на посту… Еще

> одного за новенький

> парабеллум… позавидовали… Куда

> бежать? В гетто? Я хотел

> защищать Родину…

> отомстить за родных…

> А Родина? У партизанских

> командиров были секретные

> инструкции из Москвы: евреям не

> доверять, в отряд не брать,

> уничтожать.

> Нас считали предателями. Теперь

> мы об этом узнали благодаря

> перестройке.

>

> Человека

> жалко… А как лошади умирают?

> Лошадь не прячется, как другие

> животные:

> собака там, кошка, корова и та

> убегает, лошадь стоит и ждет,

> когда ее

> убьют. Тяжелая картина…

> В кино кавалеристы несутся

> с гиком и

> с шашкой над головой. Бред!

> Фантазия! В нашем отряде одно

> время были

> кавалеристы, их быстро

> расформировали. Лошади не могут

> идти по сугробам, тем

> более скакать, они застревают

> в сугробах, а у немцев

> мотоциклы –

> двухколесные, трехколесные,

> зимой они ставили их на лыжи.

> Ездили и

> с хохотом расстреливали

> и наших лошадей,

> и всадников. Красивых

> лошадей могли пожалеть, видно,

> среди них было немало

> деревенских парней…

>

> Приказ:

> сжечь хату полицая… Вместе

> с семьей… Семья большая: жена,

> трое детей, дед,

> баба. Ночью окружили их… забили

> дверь гвоздями… Облили

> керосином

> и подожгли. Кричали они там,

> голосили. Мальчишка лезет через

> окно… Один

> партизан хотел его пристрелить,

> а другой не дал. Закинули

> назад

> в костер. Мне четырнадцать

> лет… Я ничего не понимаю… Все,

> что я

> смог – запомнил это. И вот

> рассказал… Не люблю слова

> «герой»… героев

> на войне нет… Если человек взял

> в руки оружие, он уже не будет

> хорошим. У

> него не получится.

>

> Помню

> блокаду… Немцы решили очистить

> свои тылы и дивизии СС бросили

> против

> партизан. Навешали фонарей на

> парашютах и бомбили нас день

> и ночь.

> После бомбежки – минометный

> обстрел. Отряд уходил небольшими

> группами, раненых

> увозили с собой, но закрывали

> им рот, а лошадям надевали

> специальные

> намордники. Бросали все, бросали

> домашний скот, а он бежал за

> людьми.

> Коровы, овечки… Приходилось

> расстреливать… Немцы подошли

> близко, так близко,

> что уже слышны были их голоса: «о

> мутер, о мутер»… запах сигарет…

> У каждого из

> нас хранился последний патрон…

> Но умереть никогда не опоздаешь.

> Ночью мы… трое

> нас осталось из группы

> прикрытия… вспороли брюхо

> убитым лошадям, выкинули все

> оттуда, и сами туда залезли.

> Просидели так двое суток,

> слышали, как немцы

> ходили туда-сюда. Постреливали.

> Наконец наступила полная тишина.

> Тогда мы

> вылезли: все в крови,

> в кишках… в говне…

> Полоумные. Ночь… луна

> светит…

>

> Птицы,

> я вам скажу, нам тоже помогали…

> Сорока услышит чужого человека

> – обязательно

> закричит. Подаст сигнал. К нам

> они привыкли, а немцы пахли

> по-другому: у них одеколон,

> душистое мыло, сигареты, шинели

> из отличного

> солдатского сукна… и хорошо

> смазанные сапоги… У нас

> самодельный табак, обмотки,

> лапти из воловьей шкуры,

> прикрученные к ногам

> ремешками. У них шерстяное

> нательное белье… Мертвых мы

> раздевали до трусов! Собаки

> грызли их лица, руки.

> Даже животных втянули

> в войну…

>

> Много

> лет прошло… полвека… А ее не

> забыл… эту женщину… У нее было

> двое детей.

> Маленьких. Она спрятала

> в погребе раненого партизана.

> Кто-то донес… Семью

> повесили посредине деревни.

> Детей первыми… Как она кричала!

> Так люди не кричат…

> так звери кричат… Должен ли

> человек идти на такие жертвы? Я

> не знаю. (Молчит.)

> Пишут сейчас о войне те, кто там

> не был. Я не читаю… Вы не

> обижайтесь, но я не

> читаю…

>

>

>

> Минск освободили… Для

> меня война кончилась, в армию

> по возрасту не взяли. Пятнадцать

> лет. Где жить? В нашей квартире

> поселились чужие люди. Гнали

> меня: «Жид пархатый…». Ничего не

> хотели отдавать:

> ни квартиры, ни вещей. Привыкли

> к мысли, что евреи не вернутся

> никогда…

>

>

>

>               

> Из разных разговоров -

> После

> войны

>

>  

>

> (Нестройный хор.)

> «Бьется в тесной печурке

> огонь, / На

> поленьях смола, как слеза.

> / И поет мне в землянке

> гармонь.

> / Про улыбку твою

> и глаза…»

>

>  

>

> – После

> войны люди уже не те были. Я сам

> вернулся домой

> остервенелый.

>

> – Сталин

> не любил наше поколение.

> Ненавидел. За то, что свободу

> почувствовали. Война –

> это была свобода для нас! Мы

> побывали в Европе, увидели,

> как там люди

> живут. Я шел на работу мимо

> памятника Сталину, и меня

> холодный пот

> пробивал: а вдруг он знает, о

> чем я думаю?

>

> – «Назад!

> В стойло!» – сказали нам.

> И мы пошли.

>

> – Дерьмократы!

> Разрушили все… валяемся

> в говне…

>

> – Все

> забыла… и любовь забыла…

> А войну помню…

>

> – Два

> года в партизанах. В лесу.

> После войны лет семь… восемь…

> вообще не

> могла на мужчин смотреть.

> Насмотрелась! Была такая апатия.

> Поехали

> с сестрой в санаторий… За

> ней ухаживают, она танцует, а я

> хотела

> покоя. Поздно замуж вышла. Муж

> был младше меня на пять лет. Как

> девочка был.

>

> – Ушла

> на фронт, потому что верила

> всему, что писала газета

> «Правда». Стреляла.

> Страстное было желание –

> убивать! Убивать! Раньше хотела

> все забыть, но не

> могла, а теперь оно само

> забывается. Одно помню, что

> смерть на войне

> по-другому пахнет… запах

> убийства особенный… Когда не

> много, а один

> человек лежит, начинаешь думать:

> кто он? Откуда? Его же кто-то

> ждет…

>

> – Под

> Варшавой… Старая полька

> принесла мне мужнину одежду:

> «Сними с себя все. Я

> постираю. Почему вы такие

> грязные и худые? Как вы

> победили?». Как мы

> победили?!

>

> – Ты

> давай… без лирики…

>

> – Победили

> – да. Но наша великая победа не

> сделала нашу страну

> великой.

>

> – Я

> умру коммунистом… Перестройка

> – это операция ЦРУ по

> уничтожению СССР.

>

> – Что

> осталось в памяти? Самое

> обидное было то, что немцы нас

> презирали. Как мы

> жили… наш быт… Гитлер называл

> славян кроликами…

>

> – Немцы

> приехали в нашу деревню.

> Весна. На следующий день они

> стали делать клумбу

> и строить туалет. Старики до

> сих пор вспоминают, как немцы

> цветы садили…

>

> – В Германии…

> Мы заходили в дома: в шкафах

> много добротной одежды, белье,

> безделушки. Горы посуды. А до

> войны нам говорили, что они

> страдают при

> капитализме. Смотрели

> и молчали. Попробуй похвалить

> немецкую зажигалку или

> велосипед. Загремишь по

> пятьдесят восьмой статье за

> «антисоветскую пропаганду».

> В один момент… Разрешили

> отправлять посылки домой:

> генералу – пятнадцать

> килограммов, офицеру – десять,

> солдату – пять. Почту завалили.

> Мать пишет:

> «Посылок не надо. Из-за твоих

> посылок нас убьют». Я им

> зажигалки послал, часы,

> шелковый отрез… Шоколадные

> большие конфеты… они подумали,

> что это мыло…

>

> – Не

> трахнутых немок от десяти до

> восьмидесяти не было! Так что

> родившиеся там

> в сорок шестом – это «русский

> народ».

>

> – Война

> все спишет… она

> и списала…

>

> – Вот

> она – победа! Победа! Всю войну

> люди фантазировали, как хорошо

> они будут жить

> после войны. Два-три дня

> попраздновали. А потом

> захотелось что-то есть,

> надо что-то надеть. Жить

> захотелось. А ничего нет. Все

> ходили

> в немецкой форме.

> И взрослые, и дети.

> Шили-перешивали. Хлеб

> давали по карточкам, очереди

> километровые. Озлобление

> повисло в воздухе.

> Человека могли убить просто

> так.

>

> – Помню…

> весь день грохот… Инвалиды

> ездили на самодельных

> платформах на

> шарикоподшипниках. А мостовые

> – булыжные. Жили они

> в подвалах

> и полуподвалах. Пили, валялись

> в канавах. Попрошайничали.

> Ордена

> меняли на водку. Подъедут

> к очереди и просят: «Дайте

> купить

> хлебушек». В очереди одни

> усталые женщины: «Ты – живой.

> А мой

> в могиле лежит». Гнали их.

> Стали немного лучше жить, вообще

> запрезирали

> инвалидов. Никто не хотел войну

> вспоминать. Уже все были заняты

> жизнью,

> а не войной. В один день их

> убрали из города. Милиционеры

> вылавливали

> их и забрасывали в машины,

> как поросят. Мат… визг…

> писк…

>

> – А у

> нас в городе был Дом

> инвалидов. Молодежь без рук, без

> ног. Все

> с орденами. Их разрешили

> разобрать по домам… официальное

> было разрешение…

> Бабы соскучились по мужской

> ласке и кинулись их забирать:

> кто на тачке

> везет, кто в детской коляске.

> Хотелось, чтобы в доме мужиком

> запахло,

> чтобы повесить мужскую рубаху на

> веревке во дворе. Скоро повезли

> их назад… Это

> же не игрушка… и не кино.

> Попробуй этот кусок мужчины

> полюбить. Он злой,

> обиженный, он знает, что его

> предали.

>

> – Этот

> день Победы…

>