ИЕРУСАЛИМ. УЛИЦА ЯФФО.

От Кирьят – Шмоны до Эйлата, от Кацрина до Ашкелона – где я только не был в Израиле, но любимый мой маршрут принадлежит Иерусалиму. Он короток и сравнительно прям – всего несколько километров по улице Яффо: от Таханы мерказит до  Общинного дома, дома Ури Цви Гринберга. Сколько раз я проделывал этот путь – не помню. Неважно это. Помню только, что обычно вышагивал там с каким-то особым чувством, с радостью приобщения, что ли? Прекрасен, многоэтажен, красив нынешний Тель-Авив – слов нет, но каждый раз меня не покидает ощущение, что подлинно еврейский город все-таки наша столица в горах, а не приморский мегаполис. И дело здесь не только в количестве харедов, не в черном цвете  одежды множества тамошних жителей, а совсем в другом, в особой атмосфере жизни, в равновеликости человека и архитектуры: часто уродливой и нелепой, но лишенной унижающей путника гордыни небоскребов. 

 Нынешний, современный трамвай, снующий по Яффо, картины не портит. Даже трезвоном своим, перестуком колес он близок к моему трамвайному, питерскому детству. Мне нравится, что стрелы трамвая вытеснили с этой улицы вонючую суету автомобилей и автобусов, и моя любимая улица, словно расширилась, стала почти пешеходной. Мне нравится, что пешеходы эти, несмотря на всегдашнюю толчею, не толкают другу друга, не злятся, не ссорятся, не наступают друг другу на пятки. Мне дышится на улице Яффо как нигде в Израиле. Только в Иерусалиме начинаешь понимать, почему наши предки не жались к жарким пляжам моря, а предпочитали возможность легкого дыхания в горах.

 Я люблю добродушное, веселое многолюдье улицы Яффо и тайну его дворов, с неожиданным уходом в какую-то особую, добрую, провинциальную жизнь. Мне нравится, что в самом глухом дворе меня встречают местные жители с полным равнодушием, терпимостью и верой, что этот чужой человек попал сюда не со злым умыслом. Однажды в одном из дворов долго, жуя, палился  на меня чумазый малыш лет четырех. Он жевал с аппетитом огромную булку, а потом почему-то решил, что я умираю с голоду, решительно двинулся ко мне и подарил большую часть своего «пирога». Втиснул мокрой ручонкой хлеб в мою руку – и умчался, исчезнув за какой-то низкой, железной дверью. В жизни ничего вкуснее не ел.

 Мало что изменилось на улице Яффо за последние 20 лет. Ну, трамвай появился, ну, исчезла старая автобусная станция, недостойная столичного града – вот и все. Главное, население Яффо ничуть не изменилось. Здесь, как мне кажется, давно царствует особая мода. Точнее – полное отсутствие моды, какое – то царское пренебрежение к тряпкам, прикрывающим тело, будто нехитрые строения по обе стороны улицы диктуют пешеходам бесхитростный стиль одежды.

                                          Венечка Клецель и автор

 Совсем рядом с ультрасовременным трамваем – шедевром постмодерна - Дворик Художника, по которому обычно разгуливаются куры, а зимой, в хороший снегопад, можно заблудиться в сугробах. Здесь, в кособоком двухэтажном строении, где некогда, как уверяют, помещалась первая гостиница Иерусалима, и останавливались Марк Твен, Иван Бунин и Самуил Маршак – главная моя остановка. Здесь я и вовсе оказываюсь в родных стенах, в самой мастерской художника, где каждый сантиметр стен дышит талантом, юмором и радостью подлинного творчества. В этих стенах я, как усталая батарейка, заправляюсь  особой энергией, дарящей возможность двигаться и жить дальше.

 Что дальше? Многолюдье Яффо вливается в орущую диким голосом зазывал, многоцветную, запашистую толпу рынка Маханей Еигуда. И здесь, как ни странно, нет тесноты, и ты плывешь по течению и против  без всякого сопротивления среды. Чтобы описать этот рынок, все его переулки, тупики и задние дворики нужен талант исключительный силы, а не мой слабый дар. В этом царстве обжорства и радости жизни я начинаю думать, что прожил дни свои не совсем правильно, что нет большего счастья, чем всю свою жизнь торговать бурекасами на рынке Маханей Иегуда. Я не шучу, грустный мой читатель. Наведайся туда и ты согласишься со мной, не встретив на рынке ни одной мрачной, плаксивой рожи. Здесь, в царстве мелкой, розничной торговли, невозможно разориться. Банкроты-самоубийцы сидят в другом месте, под охраной и  крепкими запорами. Там, где нет тяжкой жадности, нет и большой печали.  Такого гремучего коктейля из святых и жуликов нигде в мире не сыскать. Помню, как дико орал мне в спину продавец персиков, дико огорченный тем, что я забыл взять З шекеля сдачи. Помню… Нет, об этом не буду – ненавижу радовать антисемитов.

 Лавчонки на улице Яффо – особая статья. Здесь есть все, кроме атомной бомбы. О качестве умолчу. Зачем нам это качество, если жизнь так коротка? Зато в едальнях разных на Яффо блюда не успевают затовариться. Все свежайшее, вкуснейшее и цены даже в ресторанчиках вполне умеренные, так как «толстые кошельки» на улицу эту заглядывают редко. Слишком уж она демократична для «жирных котов».

 Веселая улица Яффо! Но нет, наверно, в мире ни одной похожей на эту улицу, еще и потому, что война здесь не прекращалась, как будто, никогда. Еще 60 лет тому лавчонки на одной стороне улицы опускали железные шторы при обстрелах, а магазинчики напротив - продолжали работать. Затем, совсем недавно  улица Яффо стала любимым объектом мрачных типов, больных суицидом, помноженным на страсть убивать. Годами стирали улыбку с лица этой улицы и все тщетно. Нет веселей на свете улицы Яффо.

 Можно пожаловаться на лишний вес местных нищих. Ничего не поделаешь, работа такая – сидячая. На уличных музыкантов, убежденных, что достаточно дергать струны и растягивать меха – и труд твой будет оплачен. Он и оплачивается щедрой улицей Яффо. Но жаловаться не советую. Все, что здесь происходит - особая краска, без которой вся картина будет выглядеть неполной. Здесь, в исключительном хаосе, есть особая гармония, полная исключительно национальных красок, которую не портят даже дамы в хиджабах из Восточного Иерусалима.

 И вот конечный пункт моего похода. Два пролета крутой лестницы, второй этаж старого дома – и я попадаю на тайное сборище высоколобых  и седовласых жрецов разного вида искусств, разговаривающих на одном, но давно вышедшем из употребления, языке. Собравшиеся рады друг другу и произносят словосочетания, которые вне стен этого храма они стесняются произносить. Слова эти скоро выйдут из употребления, как и утомительная привычка читать хорошие книги, но пока мы живы они произносятся и живут, только внешне похожие на язык давно оставленной родины нашей, существующей ныне и по другим законам и с другим языком. Мы же здесь, за тысячи километров от берез и осин, выступаем в роли хранителей чуда живой, чужой речи… Как там, у одного из главных жрецов наших:

 Пророки, предсказатели, предтечи –

никто единым словом не отметил,

что сладостные звуки русской речи

однажды растекутся по планете.

Такая она – улица Яффо, где штиблеты из Китая соседствуют с яблоками Голан, а указанные звуки с древними текстами, читаемыми справа налево. Где все невозможно, но все реально, как и в той великой, но не на каждой карте заметной стране, где расположен древний город, в котором дышится легко.