СМЕРТНЫЙ ВРАГ рассказ

 В те годы квартиры давали бесплатно. Семья Мираба Рехвиашвили была счастлива, получив трехкомнатные апартаменты на окраине Холона. Случилось это в 1972 году, когда самому Мирабу исполнилось всего лишь десять лет и родители его были живы.

 Окна полученной квартиры выходили на обширный пустырь. Тишины и чистого воздуха было предостаточно. Мираба, мальчика здорового и спокойного, такая атмосфера вполне устраивала.

 Учился он неплохо, а после школы, как и положено, отслужил в боевых частях и даже принял активное участие в боевых действиях на окраинах Бейрута. Мираб считал себя, и не без оснований, патриотом Израиля, но война ему не понравилась, даже не жертвами на поле боя, а шумом, за которым стояла смерть.

 Рев реактивных двигателей, скрежет гусениц танков, артиллерийская канонада – все это  расшатывало нервы Рехвиашвили младшего, вызывало раздражение и, в конце концов, сформировало его острую неприязнь ко всему, связанному с армейской службой.

 Тем не менее, отслужил он достойно, не раз был отмечен командованием и даже получил предложение остаться в рядах ЦАХАЛа, продолжив свое образование на офицерских курсах.

 Но так вышло, что ко дню демобилизации, серьезно заболел отец Мираба. Бедняга теперь нуждался в постоянном уходе, и только сын мог обеспечить этот уход. Мать молодого человека была женщиной болезненной, слабой, очень нерешительной и малейшие трудности заставляли ее тут же отступить. И отступала она с постоянной фразой на дрожащих губах: «Ах, зачем я только родилась на свет?»

 Так и вышло, что в 22 года Мирабу пришлось целиком и полностью взять на себя ответственность за благополучие семьи Рехвиашвили. С детства он с нежностью и любовью относился к дереву, к столярному делу, а потому и устроился незамедлительно на небольшую фабрику мебели.

 Родители, особенно отец, не торопили сына с женитьбой, надо думать, из чистого эгоизма, но и сам Мираб относился и к браку, и к обычной сексуальной жизни, без особого интереса. Только один раз, когда ему было уже под тридцать, встретил младший Рехвиашвили тихую, серьезную девушку по имени Мариам. Он, было, уже решил связать с ней свою судьбу, но тут умерла мать Мираба, а отца поразил еще один серьезный удар. Теперь отец не покидал коляску, совсем плохо говорил.

 Избранница Мираба сразу же сказала ему, что больному теперь необходим особый, квалифицированный уход. Мираб сделал вид, что не понял невесту, но затем Мариам неосторожно предложила своему жениху отправить отца в дом престарелых. Мираб ничего ей не ответил тогда, но  решительно оборвал всякие отношения с невестой.

 Прошло еще десять лет. И сорокалетний Мираб остался один в своей трехкомнатной квартире в Холоне, на окраине пустыря. Впрочем, к этому времени, между окнами его квартиры и нежилым пространством, все еще заселенным змеями и шакалами, возникла спортивная площадка, пристроенная к школе.

 Первые годы, занятый работой и уходом за отцом, Мираб не особенно обращал внимания на постоянный шум под окнами, вызванный разными спортивными играми на площадке, но после смерти отца будто поднялся тяжелый, плотный занавес: крики, стук мяча, смех играющих – все это стало невыразимо раздражать, даже мучить Мираба.

 Он не выносил шум кондиционера, а потому зимой и летом жил при открытых окнах, но окна эти, как-то вдруг, внезапно, перестали быть источником свежего воздуха и тишины, а обрушили на нервы Мираба, и без того издерганные шумом на работе, волну звуков.

 Рехвиашвили попытался закрыть окна и включить кондиционер, но стал задыхаться, да и волна звуковая была сильней  стекол и даже ровного гула мазгана.

 Так начался его поединок с этой шумной площадкой. Ранним утром ее посещали владельцы собак. Здесь, в огороженном пространстве, можно было отпустить своих псов, дать им поиграть друг с другом и самим размяться в утренней беседе.

 Собаки лаяли, их хозяева, по израильской привычке, разговаривали громко, а Мираб в ярости просыпался раньше положенного времени. Сначала он подходил к окну и требовал тишины, затем стал решительно выбираться из дома в тапочках и вступать в пререкание с владельцами домашних животных.

 Он старался внушить любителям собак, что каждое утро шум на площадке крадет у него, рабочего человека, как минимум тридцать минут необходимо сна и покоя. Он просил, убедительно и вежливо, не шуметь в столь ранний час.

 Собачники не спорили с Мирабом. Громкие беседы прекращали, но на следующее утро  забывали о данном обещании. Тогда он купил два замка и стал запирать площадку, снимая запоры только перед уходом на работу.

 Но после трудового дня он был бессилен и не мог запретить детям игры с мячом. Оглушительный шум мучил Мираба дотемна, а он так любил прежде лечь пораньше и заснуть, спасаясь от тревожных мыслей дня, от пугающей размеренности своей жизни, от внезапной пустоты в душе, возникшей после смерти отца.

 Мираб сделал попытку продать квартиру, но дошлые покупатели сразу же подходили к окнам, выходящим на спортплощадку, и начинали торговаться, резко сбавляя цену; и Рехвиашвили понял, что за вырученные от продажи деньги ему не приобрести достойного, тихого жилья в центре страны. Центр ему был необходим, потому что машины у Мираба не было, а работал он в промышленной зоне Холона.

 Рехвиашвили примирился с тем, что отныне его шумная квартира ничего не стоит и перестал расклеивать объявления, обращаться к маклером и весь остаток своей энергии направил на борьбу с источником шума. Он писал жалобы в мэрию и дважды потревожил чиновников из Министерства образования своими гневными посланиями. Мираб неоднократно выходил на поединок с детьми, забирал и у них мяч и читал лекции об уважении к покою старших…. Дети покорно, как правило, выслушивали наставления, но продолжали жить своей шумной, детской жизнью.

 Дважды Рехвиашвили выходил на ночной бой с наркоманами, облюбовавшими скамейку на детской площадке. Он победил в этом бою, но все-таки наутро и только своими силами, Мираб отволок скамейку подальше от площадки, к мусорным бакам.

 С тех пор его перестали тревожить не только ночные посетители площадки, но и своими разговорами соседки, лузгающие семечки прямо у него окнами дома, в те редкие моменты, когда площадка не была заполнена криками детей и стуком мяча.

 Со временем борьба с шумом на проклятой площадке заполнила все существо Мираба. Он думал об этом шуме постоянно, изобретая все новые и новые методы борьбы с ним.

 Однажды Рехвиашвили, увидел дикий сон: асфальт на площадке вдруг вспыхнул, как озеро нефти. Он горел, но в черном дыму и пламени, носились дети, играя в баскетбол. Мираб бросился на спасение детей, но когда выскочил из дома, огня не обнаружил, а на в загородку, прямо на его глазах, люди в униформе вывели бешено рычащих львов и тигров.

 - Что вы делаете? – закричал им Мираб. – Прекратите сейчас же!

 А ему стали спокойно объяснять, что отныне, по решению городского самоуправления, детская площадка у него под окнами ликвидируется, а на этом месте будет открыт питомник диких животных.

 Проснувшись утром от лая собак, Мираб понял, что отныне он ненавидит эту площадку, как своего личного врага. Мало того, он начал догадываться, что давно уже живет ненавистью к этому пространству, огороженному высокой сеткой.

 Мираб был неглупым человеком. Поняв все это, он испугался самого себя, неотвратимого, как он подумал, безумия. Он стал доказывать самому себе, что дело не в шуме на площадке, а в чем-то другом, гораздо более существенном и тревожном. Но одно дело - дойти до высот самокритики, совсем другое воспользоваться ее уроками.   Мираб продолжал жить разрушающей все его существо ненавистью к пространству под  окнами, огороженному высокой сеткой – рабицей.

 Но однажды в дверь его квартиры постучали. Мираб, с обычным в последнее время брюзгливым, суровым лицом, открыл дверь и увидел на пороге не старую еще женщину с большой грудью.

 Женщина сказала, что на одном из столбов прочла старое объявление о продаже этой квартиры. Телефон стерли зимние дожди, но адрес она сумела прочитать, а потому и посмела зайти без разрешения.

 Рехвиашвили, выслушав все это, молча открыл женщине доступ в свою неприбранную, запущенную квартиру. Окна были открыты и как раз в этот момент внизу, на площадке, шел бешеный спор по поводу мяча, забитого или не забитого в ворота.

 - Люблю физкультуру и спорт, - сказала женщина. – И за билет платить не надо. Стадион и так под окнами.

 Мираб так растрогался, что предложил гостье чашку кофе. Они сидели на кухне у стола, и женщина хвалила кофе, приготовленное хозяином. Одной чашкой дело не ограничилось, перешли на чай, и после третьей чашки женщина сказала Мирабу, что в ее личной жизни были одни неприятности, но она не прочь провести еще один эксперимент: а что, если Рехвиашвили сдаст ей одну из двух комнат. Они попробуют жить вместе, а вдруг что-нибудь путное и получится.

 Потом гостья рассказала Мирабу все о себе, а Рехвиашвили поведал ей нехитрую историю своей жизни. В последствии он признался, что впервые говорил так долго. 

 Неделю они жили в разных комнатах, но затем стали спать в одной, на полуторном, продавленном диване Мираба. И после той первой, совместной ночи Рехвиашвили проспал подъем на работу. В то утро на площадку пробрались шалопаи-баскетболисты и каждый меткий бросок они сопровождали восторженными воплями, но Мираб впервые, за годы своего «кровавого» поединка с площадкой, не почувствовал гнев, не бросился с кулаками к окну, а улыбнулся и осторожно погладил обнаженное плечо женщины.