Дружба выше трона
Я уже несколько лет не был в Эрмитаже, поэтому, приехав в Петербург, взял обратный билет с пятичасовым запасом — на посещение одного из самых любимых моих музеев.
Зачем ходить нам, не искусствоведам, в музеи и на выставки? Вопрос не праздный, я часто слышу его, а еще чаще «вижу» на лицах скучающих детей, которых родители таскают по музеям. Могу сказать про себя: мне порой физически, как глоток воздуха, нужен контакт с шедеврами великих мастеров. И чем страшнее все происходящее вокруг, тем более он необходим.
С великими мастерами я банален. Рембрандт, Вермеер, Брейгель. Уже потом Караваджо и Рубенс. То, что ближе к нам, понимаю хуже. Ван Гог, Моне, Матисс, Сезанн — они, наверное, требуют более развитого вкуса. Работаю над этим…
Но и с любимыми все сложно: один Рембрандт разит в самое сердце («Пир Валтасара», например), а бесконечные его портреты просто нравятся.
В Эрмитаже мой любимый Рембрандт — «Давид и Ионафан». С первого взгляда моя главная любовь.
«И снял Ионатан верхнюю одежду свою, которая была на нем, и отдал ее Давиду, также и прочие одежды свои, и меч свой, и лук свой, и пояс свой… И сказал ему Ионатан: завтра новомесячие, и о тебе спросят, ибо место твое будет не занято; поэтому на третий день ты спустись и поспеши на то место, где скрывался ты прежде, и сядь у камня Азель; а я в ту сторону пущу три стрелы, как будто стреляя в цель; потом пошлю отрока, говоря: “Пойди, найди стрелы”; и если я скажу отроку: “Вот, стрелы сзади тебя, возьми их”, то приди ко мне, ибо мир тебе, и, жив Г‑сподь, ничего тебе не будет; если же так скажу отроку: “Вот, стрелы впереди тебя”, то ты уходи, ибо отпускает тебя Г‑сподь».
«Давид поднялся с южной стороны и пал лицем своим на землю и трижды поклонился [Ионатану]; и целовали они друг друга, и плакали оба вместе, но Давид плакал более».
И вот эти две фигуры — принца и его друга, которого отец, царь Шаул, ненавидит и хочет извести, — совсем не библейские, в совсем не библейских одеждах, — по настроению для меня истинные Давид и Ионатан.
Комментаторы говорят, что таким образом Ионатан передавал не просто царские одежды, а само право на трон Б‑жьему избраннику. Предупредив Давида о коварных замыслах отца, он спасал будущего царя. Но Рембрандт (а вслед за ним и я) видит иначе: это именно подвиг истинной дружбы. Все остальное не имеет значения — пророки и цари, дворец и трон теряют смысл на фоне настоящей дружбы. Это и пронимает до дрожи: любовь и дружба сильнее личных и государственных интересов, выше даже семейных уз. И это вечный сюжет, а не древняя история из книги Царств.
С шедевром этим происходили невероятные кульбиты. Его даже называли иначе, хотя сюжет вроде бы очевиден. Самое удивительное произошло в 1989 году, когда Исследовательский проект «Рембрандт», нидерландский совет экспертов, отказался признать эту картину работой мастера, руководствуясь принятыми тогда техническими критериями. Впрочем, некоторых специалистов это не смутило, они не стали сомневаться в авторстве. И поделом: спустя 20 лет руководитель Исследовательского проекта «Рембрандт» Эрнст ван де Ветеринг все‑таки включил картину в свой монументальный труд «Рембрандт: Полное собрание картин».
На самом деле совершенных методов атрибуции не существует. Но, стоя перед «Давидом и Ионафаном», я понимаю, что мне не нужно никаких атрибуций: так мог творить только Рембрандт, и именно поэтому он гений. Забирайте портреты (хотя не все!), от них не убудет, но вот это мог только он один.
Комментариев нет:
Отправить комментарий