НЕСЛУЧАЙНЫЕ НЕТОЧНОСТИ

 Обкорнать терминологию, вырвать из контекста и вывернуть наизнанку полезно для того, чтобы создать у манипулируемого дурака иллюзию власти, не требующую ни усилий, ни риска. Нетрудно и очень лестно поверить, что уже на грош пятаков купил, имеешь собственное мнение и выступаешь за все хорошее против всего плохого.

Элла Грайфер

НЕСЛУЧАЙНЫЕ НЕТОЧНОСТИ

«Батюшка наш великим постом
взял порося, перекрестил в карася
да и съел»
Русский фольклор

Казалось бы — ну съел и съел, и что такого? Не тянет на сенсацию, максимум — внутридеревенского масштаба… Ох, не спешите, господа-товарищи.

Ничего страшного, покуда жульничество видно всем, но представьте себе, что глупый народ этот трюк принял за чистую монету, на речку с удочками побежал и до сих пор там сидит в надежде жирного хряка выудить.

Вы скажете — чушь, так не бывает… Ох, вашими бы устами да мед пить… бывает, да еще как! Фальшивое наименование — популярный пропагандистский трюк, вполне удачно провоцирующий неадекватные действия широкой общественности. Жонглирование словами и размывание понятий — любимый вид спорта современных политиков и журналистов.

Есть, например, слова, чье значение не утрачено, но меняется в связи со временами в обществе, например, «либерал» и «консерватор» обозначают сегодня совсем не то же, что вчера, и конечно, есть немало охотников канифолить народу мозги, старательно перепутывая старые и новые смыслы, но мы сейчас не об этом. Мы о случаях более сложных.

Вот, например — в обиходно-газетном употреблении все, что не демократия, есть диктатура, а все, что диктатура — непременно тоталитарная. Ой ли, да так ли?

Демократия — современная западная (бывают и другие, но это не для газет, а для историков и социологов) — это государственный строй с разделенными между собой законодательной, исполнительной и судебной властью, с выборами, партиями, свободой мнений и т.д. Очень хорошо подходит для определенного состояния общества, но только и исключительно для этого состояния, того, которое в нашей школе обозначали как «буржуазный общественный строй».

Никоим образом не является единственно правильным устроением человечества, светлым будущим и нравственным совершенством, хотя вполне может оказаться будущим народов, которые обустроятся на буржуазный лад, и значительно превосходит в нравственном отношении СССР или Тысячелетний Рейх.

В настоящее время традиционные демократии переживают кризис, связанный с изменением структуры и характера соответствующих обществ: вместо буржуазии господствующим классом стала бюрократия, которой мешают демократические учреждения. Естественно, она стремится их обойти или разрушить коррупцией, извращением за основ и т.п. Судьбу политика, встающего у нее на пути, мы можем наблюдать на примере Биньямина Натаньягу, Дональда Трампа, партии «Альтернатива для Германии» и т.п.

Но это — на деле, на словах чиновники — самые, что ни на есть, демократы и с легкостью объявляют диктатурой любое другое государственное устроение, например, монархии Ближнего Востока, что совершенно неверно.

Пушкинский цыган объясняет: «Мы дики, нет у нас закона», но закона-то нет у них писаного, зато закон традиции, т. н. «обычного права» в десять раз подробнее и строже того, по которому жил Пушкин. И бытовое поведение четко регламентировано, и неравенство закреплено, и с моралью не шутят.

Но можно ли назвать этот порядок диктатурой? Естественно, нет, его ведь никому никто не навязывает, по поводу наказаний за возможные нарушения существует консенсус, высшая мера — изгнание из общины, каковому вполне заслуженно подвергли пушкинского Алеко.

Примерно также живет и соседская, деревенская община. Государство (чаще всего — монархия) в повседневные дела и порядки общины не лезет: до Бога высоко, до царя далеко, барин где-то в столицах, на государевой службе, в спорных случаях дело решает сельский сход. Произвол самодержца распространяется на самом деле лишь на его ближайшее окружение да на сбор налогов и податей. Диктатура ли это? Естественно, нет, скорее на селе преобладает т. н. «прямая демократия».

Диктатура есть не что иное как вялотекущая гражданская война с возможными обострениями — реальная стрельба ей может предшествовать или следовать за ней. Возникает она, когда консенсус исчезает и начинается борьба не просто за власть, но за устроение сообщества и господствующую систему ценностей. В наши дни модно всякую диктатуру обзывать «тоталитарной», поскольку она неизбежно связана с пытками, казнями и подавлением всяческого инакомыслия.

Но слово «тоталитаризм» — типичное, как говорят немцы, «слово-губка», впитавшее уйму разнообразных значений, так что в конце концов непонятно, что именно имеется в виду, и слово вообще ничего не значит. Следует различать диктатуру настоящего (классическую диктатуру) и диктатуру будущего (то, что Ханна Арендт именует «тоталитаризмом»).

Диктатура настоящего — это вялотекущая гражданская война за сохранение статус-кво против тех, кто пытается его изменить. Новейший пример — диктатура Пиночета в Чили. Начиналась со стрельбы и нешуточных репрессий, но по мере ослабления сопротивления репрессии тоже слабели, так что в конце концов получился возврат к буржуазной демократии, что, собственно, и было целью.

Диктатура будущего (она же — тоталитаризм) — это вялотекущая гражданская война за создание нового человека, нового неба и новой земли, против всех соотечественников и современников. Начинается, естественно, тоже со стрельбы и репрессий, но по мере ослабления сопротивления переходит к своей главной программе — осчастливливанию человечества сперва на захваченном участке с опцией расширения до мирового господства.

Нацисты пели:

Сегодня нам принадлежит Герман=D0я
Завтра — весь мир.

А коммунисты:

Два класса столкнулись в смертельном бою
Наш лозунг — всемирный Советский Союз.

Не корысти ради, а нельзя же несчастное человечество оставлять страдать, когда уже открыт секрет всеобщего осчастливливания, пришло наконец время землю в Гренаде крестьянам отдать! Тут не просто лояльность требуется, но восторженная готовность шагать вслед за, невзирая на.

Итак, подавив сопротивление, новая власть приступает к созданию нового мира и человека. А человек — скотина дурная — перерождаться не желает ни в какую, прячет, холит и лелеет в себе проклятые пережитки прошлого. И обещанный рай никак не желает наступать. Поэтому необходимо, во-первых, массовое перевоспитание, чтоб каждому гаврику прямо в мозги залезть и все винтики-шпунтики в голове настроить как надо, а во-вторых, срочное обнаружение виновных в том, что солнце все еще всходит на востоке, а перегруженные от великой грамотности пое да валятся под откос

Вот, ради решения этой двуединой задачи, и разворачиваются самые свирепые и массовые репрессии, когда сопротивление уже подавлено. Коллективизация в России началась не в 1917, но в 1927, а Хрустальная ночь в Германии случилась не в 1933, но в 1938 году.

Диктатура настоящего уничтожает политических противников, реальных врагов, а тоталитарная диктатура будущего, покончив с ними на начальном этапе, устраивает показательное жертвоприношение тех членов общества, которые, согласно ее утопической теории, являются объективным препятствием к возведению земного рая.

Пиночет мог сотнями расстреливать тех, кто делал, говорил или думал что-то против, в т.ч. и невинно оклеветанных, но не мог он сознательно и систематически уничтожать всякую тетю Мотю, объявив, что врагами по определению являются все, чье имя начинается с буквы «М», нимало не интересуясь, что она на самом деле думала, делала или говорила. Не мог, поскольку для его целей это было бы прямо контрпродуктивно.

Сталин или Гитлер, напротив, не могли не уничтожать тысячами невинных людей, ибо их целью была не просто власть, но вот именно создание нового мира и нового человека, и старых расходовать для этого было не жалко. Итак, сравнивая Альенде и Пиночета, не отговаривайтесь, что «оба хуже», не верьте, что раз то и другое «диктатура», обе они равно «тоталитарные». Нет, не равно, и ошибка в определении обойдется вам в море крови и горы трупов.

* * *

Не менее многозначным, т.е. в конечном итоге ничего не значащим, является ныне слово «расизм». Совсем новое дополнительное значение оно обрело буквально пару недель назад: «обвинение, позволяющее унижать, убивать и грабить», но в исходном моменте означало оно другое, а именно: теорию неравноценности людей, принадлежащих к разным расам. Теорию, что периодически притворяется научной, но ни одной объективной проверки выдержать ей так и не удалось.

Прежде всего, сразу же выясняется, что различия, на которые ссылаются расисты, не расой обусловлены, а культурой. Очень интересный пример привел Тило Саррацин: люди одной расы, говорящие на одном языке (урд=D1), но принадлежащие к разным общинам (индуистской или исламской), демонстрируют при проверке IQ совершенно несравнимые результаты. Среди китайцев полно известных ученых, нобелевских лауреатов в том числе, а вот у монголов как-то не вытанцовывается, и т.п.

И тем не менее, теория эта не умирает. В интернете уйма комментариев белых расистов, от чистого сердца рекомендующих черным в связи с генетически предопределенной тупостью делать карьеру исключительно в спорте или на эстраде, а также расистов черных, требующих хранить и расширять процентную норму для них во всех университетах, фирмах и министерствах, в связи с той же самой тупостью, не позволяющей выиграть в честной конкуренции. Но самое интересное — ни те, ни другие не считают себя расистами.

Расизмом принято нынче обругивать то, что именовалось прежде ксенофобией — недоверие к чужакам. В любой форме — от легкой настороженности до немедленного уничтожения… Нет, прошу вас, не надо, не надо морщиться и ворчать про крохоборство, вот ведь и расизм он где-то как-то про отторжение чужого, чего уж там… Нет уж, давайте мухи отдельно, а котлеты отдельно.

Ксенофобия — реакция инстинктивная, и как все инстинкты, для выживания необходимая. Чужой — носитель другой культуры, он иначе понимает мир, в общении с ним возможны недоразумения, которые, если не отслеживать их, могут вызвать смертельную вражду. В одном обществе сосуществовать с ним всегда рискованно, иной раз лучше границей отгородиться, иной раз сближение возможно и даже желательно, но процесс непD1остой, непредсказуемый, идет все больше методом тыка и требует доброй воли обеих сторон. Не следует ни стыдиться ксенофобии, ни давить ее в себе, но прежде всего — признать право другого быть другим и постараться наладить отношения, насколько он в этом заинтересован, а если не заинтересован, выстроить оборону.

Расизм — ложная теоретическая база, которую под естественную ксенофобию подводить очень легко, но очень опасно. И всякий, кто поддается соблазну идентифицировать эти два явления, автоматически оказывается перед выбором: либо принять заведомо фальшивую теорию, либо отрицать очевидную практику, т.е. так или иначе предпочесть правде ложь. Как правильно отметил Аверинцев, нельзя принимать выбор, предлагаемый дьяволом, отцом лжи, ибо равно проигрышными оказываются все предложенные им варианты.

Результаты усвоения расизма известны всем, но не менее разрушительно и подавление ксенофобии, результаты его — нашествие варваров в Европе и коленопреклонение перед шпаной в Америке.

* * *

Слово «справедливость» многозначным было всегда, ибо разным людям справедливыми представляются порядки разные. Но в отличие от «расизма», значение которого на прокрустовом ложе политкорректности растянули, «справедливость» на нем обрубают и укорачивают до полного совпадения с «равенством», тогда как на самом деле в исходном моменте справедливость — это вот именно признание неравенства.

Справедливость — это когда в хайтеке платят больше, чем в подотделе очистки, а бездельнику не платят совсем-совсем ничего. Справедливость — это когда полицейскому можно применять силу, а грабителю запрещается. Справедливость — это когда никого убивать нельзя, но за убийство действующего премьера срок дают больше, чем за убийство с целью грабежа. Справедливость — это когда в Большой театр берут Майю Плисецкую, а не Машу с Уралмаша, которая танцует как чурбан и поет как барабан.

Одним словом, справедливость — это согласие общества на то, что оно устроено иерархически. Без иерархии коллектив быстро ослабеет, обнищает, будет побежден, поглощен, уничтожен. Существовать он может лишь поскольку признает свою иерархию справедливой. Поэтому понятие «справедливости» варьируется в пределах весьма широких в зависимости от места и времени: сегодня справедливо будет иметь начальником потомственного рыцаря, что с пленок приучен к мечу и латам, а завтра — капиталиста, что изобретет и изготовит пулемет «Максим».

За утверждением, что некое устроение «несправедливо», может стоять правильное стремление изменить иерархию соответственно переменам в жизни, но может и (увы, весьма нередко!) — элементарная зависть. За что, скажем, Плисецкой все эти зарплаты, премии, известность, загранпоездки? Маша ведь относится к тому же виду хомо сапиенс и ей бы тоже очень-очень хотелось.

Вот это человеческое, ах, слишком человеческое желание присвоить то, что есть у другого, с большим успехом используют в наши дни те, кто хотел бы заменить главенство создающих ценности главенством перераспределяющих. Вспомните хотя бы «Рабочую марсельезу»:

Богачи-кулаки жадной сворой
Расхищают тяжёлый твой труд.
Твоим потом жиреют обжоры,
Твой последний кусок они рвут.
Голодай, чтоб они пировали,
Голодай, чтоб в игре биржевой
Они совесть и честь продавали,
Чтоб глумились они над тобой.

Растравливание зависти, отождествление справедливости с равенством — это все средства. Цель — захват власти, а как распоряжаются ею профессиональные перераспределители, нам с вами известно не из книжек.

* * *

Мы рассмотрели термины, значение которых сознательно запутывалось, чрезмерно расширялось или сужалось. Теперь переходим к термину, который… вообще ничего не значит. Явления, как бы обозначаемого им, в природе не существует и не существовало никогда. Я имею в виду т. н. «международное право».

… Слышу, уже слышу изумленные ваши восклицания: «То есть как это не существует? Вот же резолюция ООН, вот же международный суд, вот же десять тысяч одних диссертаций!!!». — Спокойно, спокойно, вспомним достопамятного подпоручика Киже, о котором тоже в свое время бумаг написано было немало. Бюрократические фантомы очинно насчет этого способные, но фантомами от этого быть не перестают.

Право (в смысле «закон») есть предписание или запрет каких-то моделей поведения под угрозой наказания вплоть до уничтожения. Только власть казнить и миловать создает закон, ибо может навязать его, санкционируя нарушения. Так вот, на уровне международных отношений такой властью не обладает никто, там действует только право сильного.

Не надо, дорогие соотечественники, на Британию бочку катить за то, что в декларации Бальфура у них одно написано, а в Белой Книге — другое. Они сами себе хозяева, что хотят-то и пишут, а что в мандате Лиги Наций написано, чтоб они о бедных евреях позаботились… ну, надо же было этой Лиге что-нибудь написать, когда Англия с Францией промеж себя делили османское наследство.

Да, действительно, решение ООН 1947 года было важным для нас, ибо реально давало время и возможности лучше подготовиться к приближавшейся войне, но ни нам, ни врагам не приходило в голову, реально исполнять эту резолюцию. Да, толкнул в свое время в ООНе прочувствованную речь товарищ Громыко, поскольку был расчет присоединить нас к соцлагерю, а как дело не выгорело — ну, играй, музыка, назад.

Были и есть игры престолов, конфликты интересов, но не было и нет ни закона, которому воленс-неволенс подчинялись бы все участники игры, ни инстанции, которая могла бы навязать им такое подчинение. ООН настругала уйму правил ведения войны, но даже такому выдающемуся стратегу и тактику как я с первых же прочитанных строк ясно, что это бег в мешках — так воевать могут только самоубийцы.

И не надо, не надо мне рассказывать, что некоторые «международные законы» исполняли даже нацисты. Вот, например, запрет химического оружия… ну, то есть в лагерях уничтожения они его, конечно, использовали, но то ведь дело внутреннее, а на фронте — ни-ни.

Исполнять-то они исполняли, только… не «международные законы», а запрет Америки, поскольку знали, что возможностей для создания и применения такого оружия у нее гора-а-а-аздо больше, чем у них. Право сильного — оно всегда сработает, кто бы спорил, просто с некоторых пор в ситуации, когда у сильного в очередной раз бессильный виноват, принято оформлять это как нарушение этого самого мифического «международного права».

Можно, например, обвинить Сербию в том, что воюет она столь же негуманно, как и ее противники, а не так как рекомендует ООН-овское Министерство благих пожеланий. Если бы эти пожелания на самом деле были законом, то за нарушение его пришлось бы ковровой бомбардировкой все Балканы накрыть, на самом же деле мистер Клинтон «виновного» избрал из каких-то своих соображений.

Можно сколько угодно критиковать политику Путина в отношении Грузии и Украины — за то, что лишние конфликты создает, что это для России контрпродуктивно, что зря он с Европой ссорится, и т.д., и т.п., но неправильно его упрекать в «нарушении международного права», ибо несуществующий закон по определению нарушить невозможно.

И если сегодня нашим генералам и дипломатам угрожают «Международным судом», то не потому, что они на самом деле чего-то там нарушили — есть уйма бумажек, которым их действия не соответствуют, но еще больше таких, которым, наоборот, соответствуют, ибо бумажки эти производятся по известной модели валюты из «Свадьбы в Малиновке»: «Бери — я себе еще нарисую!». Угрожают им потому, что политики европейских держав все больше впадают в зависимость от голосов избирателей-мусульман, и тут уж ничего не поделаешь.

С интересами державного начальства не считаться опасно, но еще опаснее принимать всерьез его вербальные претензии. Ну, не станете же вы, опасаясь очередного «кровавого навета», искать у себя под кроватью убиенного христианского младенчика, куда разумнее подумать насчет размера взятки полицмейстеру.

* * *

Мы привели всего лишь несколько характерных примеров «переклеивания этикеток», охватывающего все более обширные области общественного сознания современного Запада. Понятно, как это делается, но стоит задуматься, почему это удается.

Прием этот широко используется всяческими как актуальными, так и потенциальными власть имущими, но в чем секрет его эффективности? Специалиста, знающего термин и умеющего работать с ним, на мякине не проведешь, а среднестатистический объект начальственно-телевизионной манипуляции, как правило, вовсе не интересуется ни разновидностями диктатур, ни фантомностью «международного права». И даже в вопросах, ему, вроде бы, знакомых, типа «справедливости» или различий народов и рас, безропотно позволяет лапшу себе на уши вешать по схеме: «Не верь своим глазам, верь моим словам!». Притом, что ему-то, в отличие от манипуляторов, это, вроде бы, ни зачем не нужно…

На этот вопрос лучше всех ответили братья Стругацкие:

Дурака лелеют, дурака заботливо взращивают, дурака удобряют… Дурак стал нормой, еще немного — и дурак станет идеалом, и доктора философии заведут вокруг него восторженные хороводы. А газеты водят хороводы уже сейчас. Ах, какой ты у нас славный, дурак! D0х, какой ты бодрый и здоровый, дурак! Ах, какой ты оптимистический, дурак, и какой ты, дурак, умный, какое у тебя тонкое чувство юмора, и как ты ловко решаешь кроссворды!.. Ты, главное, только не волнуйся, дурак, все так хорошо, все так отлично, и наука к твоим услугам, дурак, и литература, чтобы тебе было весело, дурак, и ни о чем не надо думать… А всяких там =редно влияющих хулиганов и скептиков мы с тобой, дурак, разнесем (с тобой, да не разнести!).
(«Хищные вещи века»)

Остается только подправить, что в наше время доктора философии уже эти хороводы водят вовсю.

Терминология выдумана не зря, она предназначена для того, чтобы анализировать и исследовать мир, не случайно в древности многие народы (евреи в том числе) считали, что дать кому-то/чему-то имя означает получить над ним власть. Но власть просто так в руки не дается, нужно делать немалые усилия — умственные, как минимум, а нередко и физические.

Так вот, обкорнать терминологию, вырвать из контекста и вывернуть наизнанку полезно для того, чтобы создать у манипулируемого дурака иллюзию власти, не требующую ни усилий, ни риска. Нетрудно и очень лестно поверить, что уже на грош пятаков купил, имеешь собственное мнение и выступаешь за все хорошее против всего плохого: высказал злодейскому Пиночету свое «фэ!», возлюбил чужака более самого себя, защитил бедную Машу — жертву несправедливости, и всех евреев наказал за нарушение мудрых и важных законов. Одним словом, совсем без драки попасть в большие забияки и очень сильно вырасти в собственных глазах. Ну, как же после этого не проголосовать за тех, кто тебе доставил такое удовольствие?