19:16, 5 июня 2021Юлия Латынина, Обозреватель «Новой»
ОТ РЕДАКЦИИ
В последнюю неделю внимание вновь приковано к происхождению коронавируса SARS2. Дейли Мейл и «Медуза» (нас обязывают указывать, что издание признано иноагентом) опубликовали свои тексты. Мы долго исследовали эту тему вместе с выдающимися учёными. Материал Юлии Латыниной перед Вами.
Считаем, ответы на вопросы о причинах и последствиях пандемии одними из важнейших, и это требует продолжения серьезного многостороннего независимого исследования.
Китайское предупреждение
В конце декабря 2019 года в китайском городе Ухане, 15-миллионной столице провинции Хубей, разразилась эпидемия атипичной пневмонии. Как быстро стало ясно, речь шла о коронавирусе, или, точнее, бета-коронавирусе. А если еще точнее — о сарбековирусе, бета-коронавирусе, вызывающем SARS-подобное заболевание*.
Два бета-коронавируса, хорошо известные людям, это OC43 и HKU1. Они вызывают (в числе прочих) обычную простуду. Также бета-коронавирусами являются SARS-CoV и MERS-CoV, они перескочили на человека недавно, в 2002 и 2012 году соответственно.
30 декабря образцы нового вируса получил Уханьский институт вирусологии (УИВ). По счастливому совпадению, эти образцы попали в правильное место: Уханьский институт — крупнейший в Китае центр по изучению коронавирусов, а его база данных коронавирусов — крупнейшая в мире. В тот самый день, когда институт получил образец нового вируса, эта электронная база данных вдруг была переименована, а потом (или практически тут же) удалена из доступа. При попытке ее скачать обнаруживается пустой файл.
УИВ обладает первоклассным оборудованием, которое позволяет расшифровать геном коронавируса максимум за два дня. Однако институт не спешил. Геном нового вируса был опубликован лишь 10 января, и не Уханьским институтом, а Шанхайским общественным медицинским клиническим центром.
Через день после этой публикации, 12 января, Шанхайский центр был закрыт, а Уханьский тоже объявил о расшифровке генома вируса и официально передал его в Всемирную организацию здравоохранения (ВОЗ).
Вирусологи обычно называют новые вирусы по месту происхождения. Так появились «вирус Зика», «лихорадка Западного Нила», «марбургский вирус», «вирус Эбола» и т.д. По аналогии легко было себе представить, что новый вирус будет называться уханьским. Однако ВОЗ в середине февраля 2020 года назвала вирус иначе. Она назвала его SARS-CoV2 — сложным именем, которое предполагало его родство с предыдущим SARS-CoV1, а сама болезнь получила название COVID-19. Названия «уханьский вирус» и тем более «кунг-флю», вызвавшие недовольство компартии Китая, очень быстро были объявлены расистскими и выведены из употребления. Некоторое время ими еще пользовался президент Трамп, а потом все стали говорить «ковид», а в России — еще и «корона».
С самого начала Китай, ВОЗ и крупнейшие вирусологи мира объявили, что эпидемия имеет естественное происхождение. В их объяснениях речь шла о вирусе, носителями которого были летучие мыши. Потом он перешел на какое-то животное (им называли панголина), а с этого животного — на человека. Это случилось на мокром рынке** в китайском городе Ухане. Китайцы — они ведь вечно едят бог знает что…
Китайский мокрый рынок. Фото: In Pictures Ltd. / Corbis / Getty Images
Это было вполне правдоподобное объяснение. Именно так, например, перешел на людей в 2002-м уже упомянутый SARS-СоV, и это тоже произошло в Китае. Тогда вирус с летучих мышей перескочил на циветт, циветту продали на мокром рынке, и понеслось.
Санитарный врач на ферме по выращиванию циветт в Китае. Фото: China Photos / Getty Images
То же самое произошло с другим коронавирусом, MERS, в 2012-м в Саудовской Аравии, только MERS перешел с летучих мышей на верблюдов.
Но ни MERS, ни SARS не привели к глобальной эпидемии — они плохо передаются от человека к человеку. Так, спайк-белок SARS1 связывается с человеческим рецептором ACE2 в 10–20 раз хуже, чем это делает «ковидный» SARS2.
Смертность от обоих вирусов очень высока. У MERS она достигает 30%, у SARS — около 10%, причем те, кому за 60, страдают гораздо серьезней. Среди этой категории населения смертность — 50%. Против MERS начали делать вакцину, потому что Саудовская Аравия — страна богатая, против SARS прививки не делали, потому что вирус исчез: как уже говорилось, он не был оптимизирован под связь с человеческими рецепторами.
SARS-CoV1 и наш SARS-CoV2, который вызывает ковид, идентичны на 80%, что для вируса не очень много (они быстро эволюционируют), но ученые быстро нашли куда более близкого родственника SARS2. 3 февраля 2020 д-р Ши Чженьли из Уханьского института вирусологии и ее коллеги опубликовали в Nature статью, в которой говорилось, что в морозильниках института обнаружился вирус, который на 96,2% совпадал с вирусом SARS-CoV-2.
Этот вирус д-р Ши и ее коллеги добыли в полутора тысячах километрах от Уханя, в пещерах в провинции Юннань, в 2013 году. Это был вирус летучих мышей-подковоносов Rhinolophus Affinis.
Летучая мышь-подковонос. Фото: De Agostini / Getty Images/ De Agostini / Getty Images
Пещера называлась Тон Гуан, и вирус назвали RaTG13. Геном RaTG13 и SARS2 различаются на 3,8%, и это довольно большая разница. В естественном мире это означало бы, что оба вируса имели последнего общего предка 20–50 лет назад.
Вирусолог д-р Петер Дашек объяснил известному научному журналисту Дональду МакНилу, что нет ничего странного в том, что Уханьский институт так быстро нашел RaTG13. В его морозильниках хранились сотни вирусов, многие из них — включая RaTG13 — даже не были полностью секвенированы. Вместо этого у них был секвенирован только один ген, RdRP, который редко меняется и служит в генных банках чем-то вроде закладки. После начала эпидемии ученые начали искать по сусекам, увидели, что RdRP RaTG13 похож на SARS-CoV-2, разморозили его и секвенировали до конца.
Д-р Дашек знал, о чем говорил.
Вирусолог д-р Петер Дашек. Фото: ЕРА
Помимо всех своих бесчисленных регалий, он был президентом EcoHealth Alliance — негосударственной НКО, озабоченной прежде всего новыми потенциальными эпидемиями, угрожающими человечеству из-за его хищнического наступления на природу и сокращения естественной среды обитания человека. Одной из главных зон риска, с точки зрения д-ра Дашека, являлся стремительно уничтожающий эту среду Китай, а одной из самых проблемных тем были коронавирусы летучих мышей.
Д-р Дашек неоднократно предупреждал о возможности пандемии, развивающейся именно по такому сценарию. С целью ее предотвращения EcoHealth Alliance получил с 2014 по 2019 год от NIH (National Institute of Health) $3 748 715.
Проект д-ра Дашека был посвящен «пониманию риска возникновения эпидемии коронавируса летучих мышей» в Китае.
«Новые зоонозные CoV, происходящие от летучих мышей, — гласила одна из его заявок, — являются существенным риском… Мы нашли, что летучие мыши в южном Китае обладают экстраординарным разнообразием вирусов типа SARSr-CoVs. Некоторые из них используют человеческие рецепторы ACE2 для того, чтобы проникнуть в клетку и инфицировать гуманизированных мышей, вызывая болезнь, подобную SARS… Люди, живущие рядом с местами обитания летучих мышей, являются главной группой риска».
Одной из коллег д-ра Дашека была д-р Ши Чженьли, вирусолог высочайшего уровня, руководившая исследованиями коронавирусов летучих мышей в УИВ и носившая поэтому прозвище «женщина — летучая мышь». Именно УИВ выполнял львиную часть полевой работы. Именно его исследователи лазали по пещерам в Юннани, добывая там образцы вирусов из помета летучих мышей.
Это был поразительный случай научного предвидения. Д-р Дашек предупреждал. Он умолял. Указывал. Он сообщал, что коронавирусы летучих мышей, живущих в Китае, могут вызвать невиданных масштабов эпидемию из-за своего сродства с человеческими ACE2-рецепторами.
И они вызвали эпидемию.
«Этот проект преследует цель понять, какие факторы позволяют животным коронавирусам эволюционировать и перескочить на человеческую популяцию путем изучения разнообразия вирусов в критической группе животных (летучие мыши) и мест высокого риска возникновения (рынки, где продается дикая живность) в горячей точке возникновения болезней (Китай)», — писал д-р Дашек.
Поразительно. Д-р Дашек предупреждал: коронавирус, летучие мыши, рынок, Китай. И это оказалось так — коронавирус, летучие мыши, рынок, Китай.
«Конспирологические бредни»
Немудрено, что при таких условиях теория искусственного происхождения вируса была беспощадно высмеяна.
20 февраля 2020 года на сайте virological.org появилась статья, подписанная рядом ведущих мировых вирусологов. Она называлась The proximal origin of SARS-CoV-2, и ее главным автором был Кристиан Андерсен из Scripps Institute. «Мы не верим в правдоподобность какого-либо типа лабораторного сценария», — заявляли авторы. Вскоре статья была перепечатана в Nature.
Спустя несколько дней, 19 февраля 2020-го, в Lancet появилось еще более решительное заявление. «В порядке солидарности мы строго осуждаем конспирологические теории, предполагающие, что COVID-19 появился неестественным путем, — писали ученые. — Мы хотим, чтобы вы, научные и медицинские профессионалы Китая, знали, что мы вместе с вами в вашей борьбе против вируса».
Подписанты были настолько солидарны с китайскими коллегами, что к тексту письма приложили китайский перевод. В общем-то, коллективные письма, которые сурово осуждают, всемерно поддерживают и выражают глубокую солидарность, — это не лучший способ делать науку. Особенно если учесть, что солидарность выражали с тем самым Китаем, власти которого только что потребовали право на изучение любой научной статьи о вирусе до ее публикации.
В результате был быстро сформирован «научный консенсус», такой же незыблемый, как в случае глобального потепления. А именно: вирус в Ухане появился естественным путем, он перескочил с летучей мыши на промежуточного носителя или сразу на человека, как об этом и предупреждал д-р Дашек. Любой, кто думает иначе, — конспиролог, сторонник теории заговора, поклонник шапочек из фольги, Qanona и чипизации.
Когда речь заходила об искусственном происхождении вируса, заголовки в американских массмедиа начинали напоминать передовицы газеты «Правда», громящей вейсманистов-морганистов. «Правые продолжают настаивать на клеветнических мифах о происхождении COVID-19», — писала The Washington Post. «Сенатор Том Коттон повторяет маргинальную теорию о происхождении коронавируса» и «пропагандирует теорию заговора, высмеянную настоящими учеными», — заявляла The New York Times. «Вершина безответственности для публичного лица», — негодовало CNN. Факт-чекеры называли теорию лабораторной утечки «развенчанной» и «клеветнической», научные журналы отказывались печатать статьи сомневающихся, Facebook сносил посвященные ей посты, взяв на себя роль верховного арбитра в научном споре, а внимательный читатель мог заметить, что по какому-то странному совпадению каждый, кто осмеливался предположить, что вирус сбежал из лаборатории, почему-то в описании СМИ превращался в того, кто утверждает, что вирус — это китайское биооружие, а это, согласитесь, большая разница. Было даже странно, что за отрицание естественного происхождения ковида не введена уголовная ответственность.
Короче: о том, что вирус сбежал из лаборатории, твердили только невежды, конспирологи и президент Трамп.
В ноябре 2020 года все закончилось — любитель теорий заговора Трамп с треском проиграл выборы. В Белый дом пришел новый президент. Он выслушал доклад команды, созданной Трампом для доказательства его антинаучных бредней, и немедленно ее распустил.
В Китай прибыла миссия ВОЗ — по счастливому совпадению, практически одновременно с инаугурацией нового президента США. Миссия побывала в больницах, на рынках, в Уханьском институте вирусологи и в соседнем Уханьском центре контроля над болезнями, где ученые тоже занимались коронавирусами и который расположен в нескольких сотнях метрах от мокрого рынка.
Члены миссии ВОЗ в Ухане. Фото: ЕРА
После месяца исследований комиссия отвергла сценарий лабораторной утечки как невероятный. Единственным американским членом комиссии был уже упомянутый нами д-р Питер Дашек, специалист по коронавирусам, летучим мышам, рынкам, Китаю и зоонозным эпидемиям, возникающим из-за хищнического уничтожения человеком естественных сред обитания.
Где промежуточный носитель?
Удивительное дело, но именно после комиссии ВОЗ у «научного консенсуса» о теории естественного происхождении вируса начались большие проблемы.
Во-первых, выяснилось, что комиссия ВОЗ никакими исследованиями не занималась, две недели сидела на карантине, и все свелось к гостевому пиар-туру с заученными ответами на вопросы. Институт не допустил комиссию не то что к своим лабораторным журналам, но и даже к той самой базе данных, которая была у него раньше в публичном доступе и так скоропостижно исчезла в районе 30 декабря. Вместо этого институт заверял комиссию: мамой клянемся, утечек не было! И добрые ученые из ВОЗ решили, что это исчерпывающее научное объяснение.
Подобное вызвало шок. «Они даже тех, кто специально приехал в Китай, чтобы их отмыть, — а миссия приехала концы в воду спрятать — не пускали особенно никуда», — замечает известный американский вирусолог Константин Чумаков, сын великого Михаила Чумакова, привившего весь СССР от полиомиелита.
Однако даже это — полбеды.
Беда — главная — заключалась в том, что именно после отчета комиссии ВОЗ стало ясно: за год ни китайские зоологи, ни вирусологи, ни госбезопасность, ни комиссия ВОЗ, наконец, не смогли найти того самого гипотетического промежуточного животного, на которое перескочил вирус от летучих мышей.
Миссии ВОЗ также пришлось констатировать, что Уханьский рынок не был местом возникновения вируса. Многие из первых пациентов не имели к нему отношения. А все образцы SARS2, собранные на рынке, были именно человеческим SARS2, без какого-либо следа животных.
Это выглядело очень странно.
К примеру, во время эпидемии первого SARS то, что промежуточным носителем была циветта, доказали в течение четырех месяцев, хотя Китай тогда был гораздо хуже готов к подобным эпидемиям (например, секвенирование SARS заняло много времени). Собственно, именно после вспышки первого SARS в Китае и началось стремительное развитие вирусологии. Компартия была недовольна медлительностью и беспомощностью реакции на SARS и решила следующую эпидемию встретить во всеоружии. (Да, а верблюд как передатчик MERS был идентифицирован через девять месяцев.)
Сценарий, о котором Китай заявил еще в январе 2020 года, — коронавирус летучих мышей перепрыгнул на какое-то промежуточное животное (предполагали панголина), а панголина продали на рынке в Ухане — оказался неверен. Никакого промежуточного животного — ни панголина, ни куницы, ни барсука — не обнаружилось, а сам вирус возник не на рынке.
Вы скажете, невелика беда. Вероятно, вирус сразу перескочил с летучей мыши на человека.
Только у этой гипотезы есть целый ряд недостатков, начиная с того, что летучие мыши не заражаются SARS2.
«Если SARS2 перепрыгнул с летучих мышей на людей одним прыжком и с тех пор не очень-то и менялся, он должен по-прежнему хорошо заражать летучих мышей. А этого нет», — писал научный журналист Николас Вейд в своей статье, после которой о лабораторной утечке наконец заговорили, эта работа пробила омерту истеблишмента, и доводам из нее мы тут будем следовать часто и много. Несмотря на то что Вейд работал и в Nature, и в Science, и в The New York Times, ему пришлось опубликовать свою статью в куда менее известном издании — в The Bulletin of the Atomic Scientists.
Статья Вейда, в свою очередь, опиралась на ряд работ, первой из которых следует назвать блестящую статью Юрия Дейгина (Yuri Deigin), канадско-российского бизнесмена, чей стартап Youthereum Genetics занимается генными терапиями. Затем с Дейгиным связалась итальянский микробиолог Россана Сегрето, и они вместе опубликовали одну из первых пробившихся в рецензируемые журналы статей, посвященную возможности лабораторной утечки.
Вскоре Дейгин и Сегрето объединились с широкой группой единомышленников, создавшей в интернете закрытую группу DRASTIC. Энтузиасты DRASTIC (среди них были китаец, австралиец, индус — молекулярные биологи, биоинформатики и т.д.) начали понемногу, по крупицам восстанавливать то, что произошло в Ухане (так же, как Bellingcat восстанавливала то, что произошло с рейсом MH17).
Так вот, — возвращаясь к летучим мышам и ковиду, — ученые протестировали 37 разновидностей летучих мышей: S-белок SARS2 очень плохо связывался с ACE2-рецепторами в 8 из них, и плохо — в остальных 29. Изо всех протестированных животных S-белок коронавируса лучше всего связывался с человеческим ACE2. Он был прямо-таки оптимизирован под человеческий ACE2.
Кроме этого непреодолимого недостатка, у гипотезы о том, что вирус перескочил с летучей мыши на человека, есть ряд других. Например, эпидемия вспыхнула на рынке в Ухане, а место, где был обнаружен ближайший родственник SARS2, находилось за 1500 км — в Юннани. Если кто-то заразился SARS2 в пещере в Юннани, то непонятно, как он проехал эти 1500 км, не распространив вокруг себя заразу. Да и мыши в то время, когда состоялось первичное заражение, — в сентябре-октябре — должны были уже спать.
Вы можете на это возразить, что вирусы летучих мышей не все изучены и вполне вероятно, что какой-то из вирусов жил поближе. Это разумное возражение. Однако Rhinolophus Affinis, в которой был обнаружен RaTG13, в провинции Хубей не водится вообще. Коронавирусы обитающих в Хубее летучих мышей после начала пандемии изучались вдоль и поперек, и все они отстоят от SARS2 гораздо дальше, чем RaTG13. В любом случае, эти мыши не водятся в городе — до ближайшего места их обитания надо ехать десятки километров.
Таким образом, прошло полтора года, и стало ясно, что первоначальная версия распространения вируса не имеет отношения к действительности.
Промежуточного животного не было. Летучих мышей на Уханьском рынке не продавалось. Сам рынок не был местом зарождения вируса — он был просто местом, где тот размножился благодаря идеальным условиям. А ближайший описанный родственник SARS2 находился за 1500 км от города в летучих мышах, которые в момент первого заражения уже впали в зимнюю спячку.
Было ли еще какое-то место, откуда мог появиться вирус в Ухане?
Ответ — да. Это Уханьский институт вирусологии, специализировавшийся на генетической манипуляции коронавирусами и обладавший самой громадной не только в Китае, но и во всем мире их коллекцией.
Вирусолог Ши Чжэнли (слева) в лаборатории Института вирусологии Ухани. Фото: Feature China / Barcroft Media / Getty Images
Был в этой коллекции и RaTG13. Более того, DRASTIC доказала, что этот вирус находился вовсе не в холодильниках института, как уверяли д-р Дашек и д-р Ши Чженли. Он был описан д-ром Ши еще в 2016 году, только в этой статье он назывался RaBtCoV/4991. Один из членов DRASTIC раскопал две китайские диссертации, в которых рассказывалось, что этот вирус был собран после того, как в апреле 2012 года шестеро местных шахтеров, добывавших в этой пещере помет летучих мышей, заразились и заболели болезнью с симптомами COVID-19. Трое из них умерли. А всего д-р Ши и ее коллеги собрали в этих пещерах 8 разновидностей вирусов, из них до сих пор опубликована информация только об одной.
Если представить себе, что наш вирус — потомок RaTG13, то тогда сразу несколько вопросов, неразрешимых в рамках теории естественного происхождения, решаются легко и просто.
Транспортным средством, которое переместило RaTG13 из юннаньских пещер в Ухань, были вирусологи, которые брали пробы. А промежуточным животным, на котором эволюционировал вирус, были культуры человеческих клеток и гуманизированные лабораторные мыши, то есть мыши, в легкие которых были вставлены кусочки ДНК, благодаря чему мыши обзаводятся человеческими ACE2-рецепторами.
В заявке д-ра Дашека справедливо указывалось, что первыми заболеть новым коронавирусом должны «люди, живущие близко к месту обитания летучих мышей». В данном же случае, как мы видим, первыми заболели не те, кто жил близ пещеры в Юннани. Первыми заболели те, кто жил возле УИВ. Более того, по удивительной случайности, замечает д-р Стивен Кей, первые обращения в госпитали наблюдались в основном вдоль линии метро, которая соединяла Уханьский институт и международный аэропорт.
Д-р Дашек
Как уже отмечалось, Уханьский институт сражался на переднем крае борьбы против возможного распространения коронавирусов летучих мышей в человеческой популяции, вызванной хищнической эксплуатацией природных ресурсов и сокращением среды обитания.
Какими именно средствами боролись ученые?
У нас есть ответ на этот вопрос. Он содержится в тех самых заявках д-ра Дашека, на основании которых он ежегодно получал около $600 тыс. от NIH. Некоторая часть этих денег доставалась Уханьскому институту, который в данном случае выступал по отношению к EcoAlliance как китайский дешевый сборщик по отношению к западному заказчику. EcoAlliance получала все деньги (90%, если точнее), а китайцы пахали.
«Модели эпидемического потенциала, — гласит одна из заявок, — будут экспериментально проверены с помощью обратной генетики, псевдовирусов, экспериментов по связыванию с рецепторами, а также экспериментов по заражению вирусом клеточных культур разных видов и гуманизированных мышей». Мы будем использовать данные по секвенированию S-белка, технологию инфекционных клонов [KC2], а также инфекционные эксперименты in vitro и in vivo», — уточняет вторая заявка.
Иначе говоря, д-р Дашек и д-р Ши занимались на деньги американских налогоплательщиков тем видом исследований, который называется gain of function — усиление функций.
Говоря простым языком, чтобы доказать, что вирусы могут быть опасны, они делали с ними все, что могло сделать их опасными.
Например, засевали ими клеточные человеческие культуры, отбирали те вирусы, которые хорошо размножились, и засевали снова и снова, тем самым тысячекратно ускоряя естественную эволюцию. Создавали вирусы-химеры, соединяя основу (backbone) одного вируса со вставками, которые должны были обеспечить максимальную заражаемость. Снова прогоняли эти вирусы-химеры через человеческие клетки (in vitro) и гуманизированных мышей (in vivo). И т.д.
Только в 2019 году американские налогоплательщики выделили на этот прорывной научный труд $661 980. А всего с 2014 года д-р Петер Дашек получил на проект $3 748 715. Назывался он Understanding the Risk of Bat Coronavirus Emergence — «Понять риск возникновения коронавируса от летучих мышей».
Проект, можно сказать, увенчался успехом. Мы сейчас все этот риск понимаем.
ACE2-рецепторы
Если предположить, что SARS2 создан в рамках gain of function, это легко позволяет объяснить несколько уникальных особенностей его строения.
Первой из этих особенностей является то, что SARS2 оптимизирован под человеческий ACE2.
Фото: Christophe Gateau / picture alliance / Getty Images
Напомним, что вирус — любой вирус — залезает в клетку через не предназначенный для этого вход. Как вор-домушник, он лезет в окно, или форточку, или дымоход, хотя дымоход создан вовсе не для того, чтобы по нему заходить в дом. В случае коронавирусов таким входом является ACE2 (angiotensin-converting enzime2), он же ангиотензинпревращающий фермент 2. Это мембранный белок, который сидит на клетках легких и вообще-то регулирует кровяное давление.
S-белок коронавируса влезает в ACE2, как отмычка в замочную скважину. Потом часть этого белка, оставшаяся снаружи (мы еще до этого дойдем), отсекается, вирус впрыскивает свой генный материал в клетку и заставляет всю сложнейшую клеточную механику работать на себя, производя все и новые и новые копии вируса.
Фишка тут в том, что SARS2 был с самого начала удивительно оптимизирован под человеческие ACE2-рецепторы — в 10–20 раз лучше SARS1!
Он настолько хорошо умеет связываться с человеческим ACE2, что с момента своего возникновения эволюционировал довольно мало: только недавно стали появляться штаммы, обладающие хоть сколько-нибудь заметно большей заразностью.
Это очень странно! Вирус, перескочивший на новый вид, обычно вначале не очень приспособлен к новому носителю и быстро эволюционирует. Например, первый SARS, попав в человеческую популяцию, менялся довольно сильно. А SARS2, несмотря на широчайшее распространение и огромный потенциал для мутаций, почти не меняется. Ему незачем — он и так совершенен.
Это нечаянное совершенство, конечно, могло возникнуть и естественным путем. Эволюция выстрелила, зажмурившись, и с первого раза попала в яблочко. Но гораздо проще предположить, что S-белок SARS2 оптимизирован под человеческий ACE2 потому, что он прошел долгий процесс оптимизации в лаборатории на человеческих клетках и гуманизированных мышах.
«Сторонники теории побега из лаборатории шутят, что конечно, SARS2 инфицировал промежуточный вид перед тем, как перепрыгнуть к человеку, и этот промежуточный вид был гуманизированные мыши из Уханьского института вирусологии», — замечает Николас Вейд.
Тем более что это ровно тот вид gain of function, которым занималась д-р Ши. Вместе с Ральфом Бериком она «учила» коронавирусы, как можно лучше атаковать ACE2 рецепторы гуманизированных лабораторных мышей.
Фуриновый сайт
Аргумент относительно ACE2 может показаться натянутым — мало ли каковы причуды эволюции. «Приспособить шип — это поменять парочку аминокислот, — говорит Константин Чумаков, — это несложно». Так что необыкновенная оптимальность SARS2 могла случиться и естественным путем.
Куда сложнее выдвинуть тот же аргумент относительно фуриновой вставки, она же — furin cleavage site.
Поглядим на нее вместе с Юрием Дейгиным и Николасом Вейдом и для начала объясним, что это за зверь.
Знаменитый шип, S-белок коронавируса, состоит из двух субъединиц. Одна часть S-белка (S1) распознает белок ACE2 — тот самый, с которым и связывается вирус. А вторая часть (S2) помогает уже связанному с клеткой вирусу слиться с мембраной клетки.
После того как это произошло, вирус впрыскивает свой геном в клетку, и клетка, вместо того чтобы обслуживать организм, начинает обслуживать своего нового хозяина — вирус. Чтобы это произошло, S1 и S2 должны быть разделены с помощью некоего механизма.
Этого механизма у вируса нет, потому что у него почти ничего своего нет, кроме цепочки нуклеотидов и оболочечных белков. Вирус тем и живет, что заставляет работать на себя механизмы клетки. А вот в клетке такие механизмы есть. В частности, в ней есть фермент фурин, который выполняет роль молекулярного ножа. Он режет белки там, где нужно.
А где нужно? Для этого есть инструкция. Как только фурин видит последовательность белков «пролин — аргинин — аргинин — аланин» или PRRA, он режет.
Цепочка «пролин — аргинин —аргинин — аланин» — это, в переводе с белкового языка на человеческий, надпись «режь здесь».
«О том, что фуриновый сайт делает почти любой вирус более смертоносным, вирусологи догадались еще в 1992 году, — пишет д-р Стивен Кей. — В литературе описано по крайней мере 11 экспериментов gain-of-function, связанных с добавлением фуринового сайта, и одним из авторов этих статей является Ши Чженьли».
И что вы думаете? Фуриновый сайт — надпись «режь здесь», которая сидит между S1 и S2, — отсутствует у RaTG13, но есть у SARS2.
Как мог этот SARS2 заполучить этот сайт?
Конечно, он мог возникнуть сам собой. Но это малоправдоподобно. Четыре аминокислоты — это 12 нуклеотидов, расположенных в правильном порядке. Это довольно сложная фраза на белковом языке.
Конечно, в процессе эволюции природа сочиняет и еще более сложные фразы. И если бы речь шла о какой-то новой, не имеющей аналогов комбинации, то мы бы могли с уверенностью сказать, что это результат эволюции.
Но фуриновый сайт-то как раз аналоги имел! А опыты по вставкам фуринового сайта в коронавирусы были, как мы увидим, повсеместным поветрием. Года не проходило, чтобы его не вставили. В данном случае получалось, что природа, печатая вслепую на машинке, не просто напечатала нужную фразу — она напечатала именно ту фразу, которая хранилась у экспериментатора в соседней комнате.
Разумеется, SARS2 мог заполучить фуриновый сайт другим способом, а именно — рекомбинацией. Если два родственных друг другу вируса оказываются в одной и той же клетке, то они могут обменяться генетической информацией, и тогда новый вирус будет собран из кусков и «запчастей» своих предшественников. Рекомбинация для вирусов — это то же, что половое размножение для высших животных. SARS2 является бета-коронавирусом, и он мог бы заимствовать фуриновый сайт у любого другого бета-коронавируса.
Проблема в том, что ни один близкий родственник SARS2 — вообще ни один коронавирус, геном которого более чем на 40% совпадает с SARS2, — не имеет фуринового сайта. «Он им попросту не нужен, — объясняет Юрий Дейгин, — для заражения летучих мышей фуриновый сайт не требуется».
Что же остается? Gain-of-function. Ши Чженьли знала о фуриновом сайте, она работала с фуриновым сайтом, — и SARS2, в отличие от RaTG13, имеет фуриновый сайт.
Одно это уже настораживало бы.
Однако Юрий Дейгин первым заметил еще одну поразительную вещь. ДНК и РНК несут в себе генетическую информацию, которую они кодируют с помощью нуклеотидов. Нуклеотиды, собранные по три в кодон***, кодируют какую-нибудь аминокислоту. При этом нуклеотидный код имеет высокую избыточность. Ведь аминокислот всего 20, а число возможных комбинаций трех нуклеотидов — 64. Поэтому многие аминокислоты кодируются разными комбинациями.
Фишка тут в том, что разные организмы имеют разные преференции в том, что касается этих комбинаций. Они, если угодно, пользуются разными языками. К примеру, в человеческом организме аргинин обычно кодируется сочетаниями CGT, CGC или CGG. А вот коронавирусы сочетание CGG почти не используют.
Фото: Reuters
Так вот — последовательность аминокислот, которая составляет фуриновый сайт у SARS2, proline-arginine-arginine-alanine, кодируется как последовательность нуклеотидов CCT-CGG-CGG-GCА.
Иными словами, SARS2 не просто имеет, в отличие от RaRG13, фуриновый сайт. Он имеет фуриновый сайт, в котором аргинин закодирован с помощью кодона, который используется коронавирусами лишь в 5% случаев, а двойная комбинация CGG-CGG не встречается нигде.
Объяснить это естественной эволюцией довольно сложно. «А вот если речь идет о бегстве из лаборатории, двойной кодон CGG не является сюрпризом. Кодон, который предпочитают человеческие клетки, постоянно используется в лабораториях. Так что тот экспериментатор, который хотел бы вставить фуриновый сайт в геном вируса и синтезировал бы последовательность нуклеотидов, порождающую PRRA, в лаборатории, скорее всего, использовал бы для этого кодоны CGG», — пишет Вейд.
«Фуриновый сайт — это smoking gun, особенно два кодона CGG, — говорит Константин Чумаков. — Если вставка произошла бы природным путем, то тогда бы речь шла о рекомбинации из вирусов, у которых фуриновый сайт уже есть, а тогда откуда там двойной CGG, если это вирус тоже летучей мыши? Это вполне согласуется с идеей, что это было сделано искусственно».
RBM и панголины
Юрий Дейгин отмечает еще одно обстоятельство — настолько странное, что я даже колебалась, включать ли его в эту статью. В отличие от двойного кодона CGG, оно теоретически может быть результатом конвергентной эволюции, и, кроме того, оно могло произойти из-за контаминации проб. Но меня терзают смутные подозрения, что именно эта странная история может быть ключом ко всему.
Дело вот в чем.
В самом начале эпидемии, как мы помним, появились предположения, что промежуточным хозяином вируса могли быть панголины — удивительно красивые и неповоротливые родственники муравьедов, сплошь покрытые чешуей.
Малайский панголин. Фото: Linh Pham / Getty Images
Впоследствии эту гипотезу пришлось оставить. Не кто иной, как д-р Дашек облазил всю Малайзию и заключил, что никаких ковидоподобных вирусов у тамошних панголинов нет.
Откуда же появилась история про панголина?
Она родилась отнюдь не на пустом месте. Дело в том, что в марте-декабре 2019 года за тысячу километров от Уханя, в провинции Гуаньдун, китайская таможня перехватила несколько партий контрабандных панголинов.
Бедные зверушки, которых контрабандисты перевозили в тесных клетках, перезаражали друг друга и не смогли оправиться — хирели, чихали и погибли, несмотря на весь оказанный зоозащитниками уход. Всего погибло четыре китайских и 25 малайских панголинов.
Панголин, конфискованный у браконьеров. Фото: Jefta Images / Barcroft Media / Getty Images
Так вот — часть вируса, которым болели малайские (именно малайские) панголины, перехваченные в марте (именно в марте), обладала практически 100%-ным, неимоверным сходством, но не со всем SARS2, а только с небольшой его частью. А именно — с группой из 77 аминокислот, которые называются RBM — receptor binding motif, мотив связывания рецептора.
Если S-белок можно сравнить со связкой ключей, которая влезает в человеческий рецептор ACE2, то сам ключ, то есть, собственно, то самое, чем вирус цепляется, называется receptor binding domain, или RBD — домен связывания с рецептором. А Receptor Binding Motif — это, если угодно, бороздки ключа.
И вот эта бороздка ключа, состоящая из 77 аминокислот, у вируса малайских панголинов, конфискованных в Гуандуне, и у SARS2 совпадает. Или, точнее, отличался от SARS2 всего на одну аминокислоту.
А вот все остальные части панголиньего вируса отличались от SARS2 чрезвычайно!
Конечно, это снова можно объяснить естественной эволюцией. Но как бы вам это сказать? Если вы видите человека с деревянной ногой, то, конечно, вы вправе предположить, что эволюция движется неисповедимыми путями и в древности у человека и дерева был какой-то общий предок, у которого одна нога была обычная, а другая — деревянная. Но можно также предположить, что деревянная нога имеет искусственное происхождение. Эта гипотеза тоже отвечает наблюдаемым фактам.
Панголины-то, напомню, были из Малайзии. А вирус RaTG13, с которым они скрестились, был из Юннани. Логично предположить, что самое вероятное место, в котором бета-коронавирус малайского панголина и бета-коронавирус юннаньской летучей мыши могли встретиться и обменяться генетическим материалом, — лабораторный стол в Ухане.
Благо в своих статьях д-р Ши именно что описывала очень похожие манипуляции. Еще в 2007 году она заменяла RBD одного из коронавирусов летучей мыши на RBD SARS1 в рамках gain of function.
Почему я говорю об этой истории с оговоркой? По двум причинам. Во-первых, панголиний RBM был секвенирован не очень качественно. «Этот вирус вытащен всего из трех проб, и только два рида приходятся на этот RBM», — поясняет Дейгин. Во-вторых, история про полностью заимствованный у панголина RBM интуитивно противоречит утверждению о том, что S-белок SARS2 оптимизирован под поражение человеческих ACE2. Если RBM был взят у панголиньего вируса, почему он потом не менялся, когда его «пропассеровали» в гуманизированных мышах?
Один из ответов заключается в том, что он все-таки чуть-чуть менялся. «Он поменялся на одну аминокислоту, — напоминает Юрий Дейгин, — и, кроме того, в нем произошло довольно много замен нуклеотидов, то есть букв, обозначающих аминокислоту. Сами аминокислоты не менялись». Такие замены являются генетически нейтральными и как раз могли легко произойти при прохождении через гуманизированных мышей. Сейчас S-белок SARS2 лучше всех поражает ACE2 человека. На втором месте с небольшим отрывом — панголин.
Gain of function
Далеко не вся широкая публика знает, что такое gain of function и что именно ученые умеют делать с вирусами, как, в каких условиях, и зачем. Поэтому будет нелишне посвятить пару абзацев этому вопросу, тем более что это нам пригодится потом.
В течение многих десятилетий лабораторная эволюция вирусов происходила на клеточных культурах. Если вирус хотели приспособить к какому-то новому носителю, его просто высевали на клетках этого носителя (например, на человеческой клеточной линии HeLa), смотрели, как он приспосабливается, собирали чемпионов по приспособлению, отбирали и снова высевали.
Потом, в 1960-е годы, настала пора рестриктаз. Рестриктаза — это фермент, который щепит ДНК в строго определенном месте. Обычно рестриктаза узнает четыре или шесть нуклеотидов, расположенных подряд. Рестриктазы существуют в бактериях и археях, а режут они вирусы. Собственно, рестриктаза — это способ бактерии защититься от вируса. Она узнает «чужую» последовательность ДНК и машет рестриктазой, как мечом. А почему она не режет при этом свою собственную ДНК? Тут хитро: либо у бактерии такой последовательности нет, либо она ее перед боем метилирует.
С появлением рестриктазы и началась генная инженерия — у биологов появилась возможность разрезать ДНК в строго определенном месте. Именно рестриктазы сделали возможным, к примеру, появление генно-инженерного человеческого инсулина. Сейчас количество коммерчески доступных рестриктаз составляет около 800 штук. Разрезать ими можно что угодно. Вирус-химера, изготовленный с помощью рестриктаз, носит явные следы сшивки-сборки.
Однако в 2000-х годах процесс упростился. На смену рестриктазам пришли синтезаторы. Резать уже ничего не надо было. Вирусологу достаточно было набрать на клавиатуре последовательность нуклеотидов, как напечатать на машинке текст, — и машина сама ее синтезировала. После этого вирусную ДНК можно было засунуть в клетку, и она точно так же заставляла работать на себя все механизмы и производить новые и новые копии вируса.
Мы еще не умеем создавать жизнь. Но мы уже умеем создавать преджизнь — вирусы. Мы умеем печатать их на машинке.
Между прочим, именно печатание на машинке может легко объяснить два кодона CGG, которые кодируют в SARS2 аргинин. «Если это сделали на синтезаторе, то это делали компьютерщики, которые не понимают в биологии, — говорит Константин Чумаков. — Они взяли стандартную таблицу использования кодонов, вставили те, которые используются у человека, и им было все равно, что коронавирус предпочитает другие кодоны».
Главная проблема синтезаторов заключалась в том, что машинка печатала довольно короткие фразы, и их надо было как-то соединять. Это тоже делали с помощью рестриктаз, и это тоже оставляло следы.
Однако потом были изобретены способы, которые позволяли соединению быть бесшовным. Один из таких способов еще в 2002 году продемонстрировал профессор Ральф Берик, легенда синтетической вирусологии и наставник д-ра Ши Чженьли. (Кстати, сделал он это на коронавирусе.)
После того как человечество научилось печатать ДНК, ученые принялись разбирать вирусы на кусочки и из этих кусочков делать новые вирусы. Это было очень увлекательное занятие, и их можно понять. Во-первых, это очень интересно», — отвечает на вопрос, зачем это делать, профессор Ратгерского университета и Сколтеха, известный молекулярный биолог Константин Северинов.
В 2011 году др-р Рон Фуше (Ron Fouchier) продемонстрировал, что высокопатогенный птичий грипп (A/H5N1) способен распространяться среди людей воздушно-капельным путем, если поменять в нем всего пять аминокислот. «Чтобы проверить опасения, что вирус сможет получить эту возможность в естественных условиях, — писал д-р Фуше, — мы генетически модицифировали A/H5N1 virus c помощью сайт-направленного мутагенеза (site-directed mutagenesis) и последующего серийного пассажа (serial passage) в хорьках».
Слово «хорек» в данном случае не должно сбивать нас с толку: механизм воздушно-капельной передачи вируса между представителями семейства куньих наиболее близок к человеческому. Если бы вирус д-ра Фуше сбежал, то эпидемия испанки 1918 года показалась бы детским садом. «Я не могу себе представить патогенного организма страшнее этого, — заявил д-р Пол Кейм. — Сибирская язва ему в подметки не годится».
Д-р Фуше сначала пробовал добиться передачи своего синтетического вируса по воздуху с помощью обратной генетики, но это у него не получилось. Тогда он просто начал прогонять вирус через легкие живых хорьков. Ему понадобилось всего 10 (десять!) поколений, чтобы достичь желаемого.
То, что не удалось д-ру Фуше, удалось в это же самое время д-ру Йошихиро Каваока из Токийского университета.
Он взял лучшее из вируса свиного гриппа H1N1, соединил это с вирусом птичьего гриппа H5N1 и создал вирус-химеру.
Все это — с благородной целью убедить нас, что грипп может быть опасен.
Вирус гриппа H1N1 (помечен красным). Фото: Reuters
После 2002 года к экспериментам над вирусами гриппа добавились эксперименты с коронавирусами. Любимым развлечением ученых было влепить коронавирусу фуриновый сайт.
Д-р Нунберг в 2006 году вставил его в SARS, д-р Фумихиро Тагучи сделал то же самое в 2008-м, и похожий эксперимент в том же году проделал д-р Ротье. В 2009 году д-р Уиттакер всадил в SARS1 аж два фуриновых сайта. Китайские товарищи тоже не отставали и в октябре 2019-го вставили фуриновый сайт в коронавирус, поражающий цыплят.
Но, бесспорно, чемпионом по манипуляции с коронавирусами был новенький, с иголочки, Уханьский институт и его звезда д-р Ши Чженьли, учившаяся у лучших западных вирусологов и скоро превзошедшая учителей.
Уханьский институт вирусологии. Фото: ЕРА
В 2007 году д-р Ши создала на основе коронавирусов летучих мышей целую серию вирус-химер, вставляя в них разные последовательности из SARS1 и из псевдовируса (т.е. искусственно синтезированного вируса) иммунодефицита человека.
В 2015 году д-р Ши и уже упомянутый Ральф Берик, живая легенда вирусологии, взяли в качестве основы старый добрый SARS1 (S-белок, который, как мы помним, не был оптимален для заражения человека) и насадили на его костяк S-белок вируса SHC014-CoV. Получившийся результат был — кто бы мог подумать! — заразен и, согласно мнению авторов статьи, доказывал возможность возникновения новых эпидемий из коронавирусов летучих мышей-подковоносов.
В 2017 году д-р Ши и д-р Дашек сообщили, что нашли в пещерах Юннани четыре новых коронавируса летучих мышей, которые эффективно связываются с человеческими рецепторами ACE2 in vitro, и что создали на основе одного из этих коронавирусов, названных ими WIV1, целых восемь химер. «Все вирусы успешно реплицировались в клетках, экспресирующих человеческий ACE2».
«Чем больше погружаешься в исследования короновирусологов за последние 15–20 лет, тем больше ты понимаешь, что создание химер наподобие CoV2 для них было обыденным лабораторным занятием», — замечает Юрий Дейгин.
Вы спросите, зачем это делали?
На это есть два разных, даже противоположных ответа (не считая честного ответа Северинова о том, что это просто очень интересно).
Gain of function — это и есть способ изучать то, как устроена жизнь.
Вы хотите иметь генно-инженерный инсулин? Лекарство от гемофилии? От рака? От Альцгеймера? Хотите жить вечно? Значит, вы должны заниматься gain of function.
«Gain of function нужен, чтобы понять, как устроена природа, и научиться ею управлять, — говорит Константин Чумаков. — Как понять устройство часов? Вынуть шестеренку и посмотреть — часы идут лучше или хуже. Это способ познания природы. Другого способа нет». Gain of function нужен, чтобы понять, как устроены часы божественного часовщика.
«Вся прогрессивная эволюция, возникновение сложного из простого, — говорит Константин Северинов, — это gain of function. Например, новые виды могут возникать, когда накопленный набор мутаций дает преимущество их носителю относительно исходной формы. Это и есть приобретение функции. Изучение gain of function — это и есть изучение жизни в широком смысле».
У Юрия Дейгина гораздо более мрачный взгляд на происходящее. «Gain of function — говорит он, — нужен тем, кто им занимается, чтобы продолжать им заниматься, делать хорошую карьеру и получать финансирование. Это самодвижущаяся машина поедания грантов. Ответ, который продают они грантодателям, заключается в том, что gain of function помогает понять, в чем состоит опасность, которую они предотвратят. Это очень хорошо заходит грантодателям, которые ничего не понимают в биологии, но пугаются эпидемий и биотерроризма».
Фото: Christophe Gateau / picture alliance /Getty Images
Как это ни парадоксально, эти две точки зрения не так уж противоположны. Жизнь есть жизнь, везде и во всем. И если человек учится быть богом и творить жизнь, то он будет творить жизнь во всех ее проявлениях: и пушистых кошечек, и чуму.
Огромная грантоосвоительная машина существует, но проблема в том, что паразитическую часть науки очень сложно отделить от настоящей. Свобода науки — это как свобода слова. Она не может заключаться в том, чтобы расследовать только правильные вещи.
Однако у науки есть одна важнейшая обязанность — стремиться устанавливать факты. Описывать то, что произошло, невзирая на то, что от этого можно потерять гранты и статус.
К примеру, уже упомянутый мной д-р Ральф Берик — ментор Ши Чженли и пионер бесшовной сборки искусственно созданных вирусов — подписал опубликованное 14 мая в Science письмо с требованием беспристрастно разобраться в происхождении вируса. Он поставил свою подпись рядом с подписью вирус-диссидента Алины Чан, несмотря на то, что д-р Берик может первым попасть под раздачу, если вирус окажется беглецом.
Д-р Дашек, борец за природу, хищническое истребление которое угрожает человечеству страшными эпидемиями, избрал другой путь. До самого начала эпидемии он с гордостью рассказывал о том, как он здорово собирает и разбирает коронавирусы. Последнее из интервью такого рода он дал 9 декабря 2019 года. «Коронавирусами, — рассказывал д-р Дашек, — можно легко манипулировать в лаборатории. Многое, что происходит с коронавирусом в части зоонозного риска, зависит от S-белка. Так что вы можете взять последовательность, можете построить белок, и мы с Ральфом Бериком в UNC этим занимаемся. Ввести его в основу другого вируса (курсив мой. — Ю. Л.) и сделать кое-какую работу».
Доктор Дашек во время визита в Ухань. Фото: Reuters
Однако как только об эпидемии стало известно, д-р Дашек, объяснявший, как легко манипулировать коронавирусами в лаборатории, стал категорически отрицать, что уханьский вирус мог сбежать из пробирки, и уже в апреле 2020 года сурово клеймил «политизацию пандемии» и «конспирологические теории».
Именно д-р Дашек и был инициатором письма научного парткома, сурово осуждающего реакционные измышления консерваторов о возможности лабораторного происхождения вируса.
И то. Ведь если бы оказалось, что вирус сбежал из лаборатории и что миллионы, выделенные д-ру Дашеку, никого не спасли, а ровно напротив — ровнешенько и стали причиной возникновения пандемии, то новые гранты больше д-р Дашеку не светили бы.
А как д-р Дашек мог позволить врагам лишить человечество своего бесценного опыта по предотвращению будущих катастроф?
В апреле 2020 года кто-то заложил д-ра Дашека президенту Трампу, и грант был со скандалом отменен. Это вызвало негодование прогрессивной научной общественности. Д-р Анжела Расмуссен опубликовала в Nature статью, в которой она назвала отмену гранта «холодящим душу прецедентом», основанным на «дезинформации» и «политической пропаганде», беззаветная борьба с которой стоила ей душевного равновесия. «Мне угрожали насилием и сексуальным нападением — увы, это является профессиональным риском для разоблачителей дезинформации, и я, к несчастью, привыкла этого ожидать», — писала д-р Расмуссен в статье, которая, напомню, была опубликована не в феминистском журнале, посвященном тяготам жизни среди белых волосатых самцов, а в Nature.
Д-р Расмуссен — это еще что! Вскоре 77 нобелевских лауреатов подписали письмо, которое осуждало отмену гранта, лишившую мир «высокоуважаемой науки, которая может помочь справиться с одним из крупнейших медицинских кризисов современной истории, а также с теми кризисами, которые могут возникнуть в будущем».
77 нобелевских лауреатов да еще сексуальный харассмент — это, как вы понимаете, крупный калибр, и после такой артподготовки деньги Дашеку снова дали, и более того — увеличили вдвое. В августе 2020 года возглавляемый д-ром Энтони Фаучи NIAID выделил д-ру Дашеку $7,5 млн на изучение новых диких вирусов.
These are very well-run labs
Как мы видим, д-р Дашек обладал немалым влиянием, которое с убежденностью незабвенного Трофима Денисовича Лысенко использовал для борьбы с реакционными измышлениями и конспирологическими бреднями фриков, посягавших на его статус и благосостояние. «Идея, что вирус сбежал из лаборатории, — это полная чушь, — говорил д-р Дашек, — Это просто неправда… Это очень хорошо управляемые лаборатории».
На чем покоилась уверенность д-ра Дашека?
Если коротко, ни на чем. Вирусы сбегают даже из самых защищенных лабораторий, потому что человек есть человек, и shit happens.
В России, в новосибирском «Векторе», к примеру, не раз заражались Эболой и Марбургом. В 1990 году Марбургом заразились Сергей Визунов (потер пальцем глаз) и руководитель лаборатории Николай Устинов (колол свинку, да промахнулся и проколол два слоя защитных перчаток). В 2004 году выброшенным в контейнер шприцем с Эболой заразилась лаборантка Антонина Преснякова. Преснякова и Устинов умерли. Визунов выжил. Всего в «Векторе», кроме Пресняковой, Эболой заразилось еще трое. В Свердловске в 1979 году военный городок № 19 умудрился заразить целый район сибирской язвой.
Вопреки страхам мирян, ни Эбола, ни Марбург не способны вызвать больших эпидемий. Они передаются от человека к человеку только через кровь и другие выделения организма. Мойте руки после сортира, и не заболеете. Для африканских стран опасно, для Европы и даже для России — не очень.
Совсем другое дело — вирусы, которые передаются от человека к человеку воздушно-капельным путем.
К примеру, суровый грипп 1977 года с большой вероятностью тоже сбежал из советской лаборатории, где пытались то ли сделать хорошую вакцину, то ли восстановить «испанку». Оспа сбегала из британских лабораторий трижды, а чемпионом по скоростному сбеганию из пробирки был первый SARS: за свою недолгую историю этот рецидивист умудрился удрать из лабораторий в Сингапуре, на Тайване и не менее чем два раза — из китайских лабораторий, возведенных в ударном коммунистическом темпе и нередко обслуживаемых недообученным, малооплачиваемым и безразлично настроенным персоналом.
Как на этом фоне смотрелся Уханьский институт вирусологии?
В 2017 году он обзавелся первой в Китае лабораторией высшей степени защиты — BSL4. Институт отвалил за нее $44 млн, и с тех пор почти каждая фотография неизменно изображает д-ра Ши в скафандре, раздутом положительным давлением: космос, да и только.
Лаборатория Уханьского института вирусологии. Фото: ЕРА
Лаборатория была открыта в 2017 году, но американские инспекторы, посетившие ее в 2018-м, были шокированы безалаберностью персонала и низким уровнем подготовки. Такая безалаберность и непрофессионализм низшего звена были вполне естественны для страны, которая в приказном порядке и ударном темпе обзаводилась современной вирусологией. Тем более что Ухань, напомним, получал всего 10% от денег, выделяемых д-ру Дашеку на предотвращение эпидемий коронавируса путем превращения безобидных коронавирусов в опаснейшие патогены.
Однако, собственно, дело было даже не в непрофессионализме. С коронавирусами в BSL4 не работали вообще. С коронавирусами работали на уровне BSL3 и BSL2, как подтвердила сама д-р Ши в интервью Science. При этом на уровне BSL3 работали с SARS1. А коронавирусы летучих мышей изучали на уровне BSL2. BSL2 — это, если говорить по-простому, перчатки и халатик.
Невероятно, но факт. По всему миру BSL4 употреблялся для работы с вирусами типа Марбург или Эбола, которые не могут вызвать в цивилизованной стране эпидемии, а вот для работы с коронавирусом, распространяющимся по воздуху, достаточно было мер предосторожности, характерных для стоматологического кабинета.
«Это задним числом понимаешь, что они были идиотами, — говорит Юрий Дейгин, — но ведь они занимались вирусами летучих мышей, а до того, как вставили фуриновый сайт, он плохо передавался. Да, было шесть шахтеров, которые в шахте надышались, так они же никуда ничего не передали. Они думали, ну, коронавирус. Простуда у нас тоже коронавирус. Он же никого не убил. Не забывайте, что SARS1 передавался плохо. Мышиные вирусы к человеку плохо цепляются, вот они и думали, что он неопасный».
2010-е стали временем, когда вирусологические лаборатории принялись расти по миру как грибы. Если раньше такая лаборатория была местом творчества маститых профессоров, то теперь, когда наука стала массовой, как iPhone, их стали строить, как пекарни. Китай, не имевший в 2016-м ни одной BSL4, возводит, помимо Уханя, целых три — в Пекине, Харбине и шестимиллионом Куньмине, столице Юннани.
Если дело пойдет такими темпами, то скоро вирусы-химеры будут варить дома на кухне.
В условиях такой взрывной экспансии вопрос о том, убежит ли очередная химера, не стоял. Стоял вопрос, когда она убежит.
В этих условиях заявления д-ра Дашека о «хорошо управляемых лабораториях» выглядели странно. Речь, повторимся, идет не о случайном событии, не о чудовищном исключении вроде чернобыльского взрыва. Речь идет о том, что способы генетической манипуляции вирусами становятся все проще и доступней, а количество лабораторий по миру увеличивается в геометрической прогрессии. При этом квалификация тех, кто работает в этих лабораториях, и особенно младшего технического персонала, оставляет желать лучшего.
Особенно это касается Китая, который создает свою вирусологию форсированными методами с нуля. Мы в бывшем СССР хорошо знакомы с практикой социалистических ударных строек. Да, угроза зоонозных эпидемий существует, но борьба с ней путем конструирования смертельно опасных вирусов лаборантом в перчатках и халатике не уменьшает ее, а значительно увеличивает.
Могу сказать честно, что мне теория лабораторного бегства всегда казалась весьма правдоподобной — в конце концов, она проще всего объясняет тот факт, что эпидемия началась не там, где водились летучие мыши, а где был расположен изучающий их институт.
Но при этом я полагала, что из института сбежал естественный вирус или вирус, «пропассерованный» в лабораторных мышах и поэтому от естественного неотличимый. Во время подготовки этой статьи я с удивлением поняла, что вирус на синтезаторе может собрать студент 5-го курса.
Пытаться в таких условиях изменять вирус только естественным путем просто немодно. Это все равно что хирургу пытаться делать операцию, упорно отвергая лазерный скальпель и используя вместо этого мясницкий топор. Это устарело. За это не дадут гранта.
Бритва Оккама
Сторонники теории естественного происхождения вируса защищали ее с горячностью, подобающей скорее идеологии, чем науке. Вопрос был объявлен решенным раньше, чем его успели поставить. А каждый, кто продолжал им задаваться, был объявлен расистом, фриком и конспирологом. Даже сейчас, когда дискурс «это фрики» потихоньку вышел из моды и заменяется более обтекаемым «это недоказуемо», противники данной теории все равно посмеиваются.
«В любом организме, включая природные вирусы, — говорит Константин Северинов, — если вы посмотрите на геном внимательно, вы увидите много удивительных несообразностей. С точки зрения этих людей, тот факт, что этот вирус сложно устроен, свидетельствует, что его кто-то сделал. Примерно такие же аргументы в X веке церковь выдвигала против идеи эволюции, но эти аргументы оказались несостоятельными». «Я не считаю out of reasonable появление любого вируса в любом месте в нужное (с точки зрения вируса) время. Эволюция случайна», — говорит Северинов.
Молекулярный биолог Константин Северинов. Фото: Влад Докшин / «Новая газета»
Однако нельзя не заметить, что теория искусственного происхождения вируса объясняет многие его особенности куда лучше, чем теория естественного происхождения.
Теория естественного происхождения не может объяснить, как вирус, имевший своим предком коронавирус Rhinolopus affinis, попал за полторы тысячи километров от места своего обитания в Ухань. Для теории лабораторного бегства такой сложности нет. Его привезли ученые Уханьского института.
Теория естественного происхождения не может найти промежуточного животного. Теория лабораторного бегства объясняет: промежуточным животным была гуманизированная мышь. Именно поэтому вирус и был с самого начала оптимизирован под человеческий ACE2.
Теория лабораторного бегства утверждает, что SARS2 получил свой фуриновый сайт, потому что его вставили в лаборатории в рамках gain of function, так, как это было описано в предыдущих работах самой д-ра Ши. Именно поэтому в этой вставке использованы два злополучных кодона CGG, которые очень походят на надпись «Здесь был Вася».
Теория естественного происхождения предполагает, что фуриновый сайт образовался сам. Природа действительно уникальный конструктор, и случайность — лучший инженер. Над абсолютизацией вероятностей смеялся еще Ричард Фейнман. «Со мной сегодня случилось необыкновенное событие, — говорил он. — Представляете, я увидел по дороге в лабораторию машину AF194. Представляете, какая была ничтожная вероятность, что я увижу машину именно с таким номером?»
Проблема в данном случае как раз в том, что теория вероятностей работает против «естественной» теории. Если бы наш SARS2 приобрел необыкновенную патогенность с помощью какого-то нового, совершенно неизвестного механизма, мы бы, конечно, согласились, что он естественный. Но в том-то и дело, что механизм был не неизвестный! Механизм был прекрасно описанный, и описанный именно сотрудниками института, расположенного в городе, где разразилась эпидемия.
То, что Фейнман встретил машину с номером AF194, — это действительно случайность. Но если бы он встретил эту машину дважды — сначала у дома, а потом на другом конце города, а на следующий день встретил вторую машину, с номером AD478, сначала у дома, а потом на другом конце города, а потом третью, и четвертую, то это вряд ли можно было бы назвать случайностью. Куда проще было объяснить появление машин в таком случае тем, что за Фейнманом следят.
Меня учили, что в науке стоит использовать бритву Оккама. Бритва Оккама в данном случае не на стороне естественного происхождения. Конечно, можно сказать, что все это косвенные улики, а базу данных Уханьский институт 30 декабря грохнул просто так. Но в таком случае теория Коперника по сравнению с теорией Птолемея тоже была основана на косвенных уликах до тех пор, пока Юрий Гагарин не полетел в космос.
Возражения
А как же те статьи и коллективные письма, которые еще в самом начале эпидемии разоблачали конспираторов, предающихся расистским теориям о происхождении вируса?
Посмотрим-ка на них.
Статья The proximal origin of SARS-CoV-2 была подписана рядом ведущих вирусологов мира, включая Кристиана Андерсена из Института Скриппса. По удачной случайности именно д-р Андерсен наряду с д-ром Дашеком стал в августе 2020 одним из счастливых рецепиентов 87-миллионного пакета грантов от д-ра Фаучи на исследование животных патогенов, переходящих на людей. Д-р Андерсен и д-р Дашек занимают, соответственно, второе и третье места в списке.
В статье выдвигалось два тезиса.
В ней отмечалось, что новый вирус оптимизирован под связь с ACE2-рецептором, но делает это совсем другим способом, чем SARS1. Если бы, — писал д-р Андерсен, — кто-то решил сделать этот вирус в лаборатории, он бы взял за основу SARS1, а наш вирус делает это совсем по-другому, поэтому он естественный.
Но этот аргумент абсурден. Достаточно почитать статьи д-ра Ши, вот эту и эту, чтобы заметить, что д-р Ши часто использовала в своих экспериментах в качестве backbone другие коронавирусы, а не SARS.
Да это и понятно. Никто не давал д-ру Ши американских грантов на gain of function с SARS, потому что целью ее исследований было показать, что другие коронавирусы при условии тех или других изменений могут быть не менее опасны, чем SARS. SARS уже был опасным вирусом. Тут нечего доказывать.
Второй довод письма еще более странен. Авторы его отмечают такую уникальную особенность SARS2, как фуриновый сайт, и сообщают, что «функциональные последствия полибазового сайта разрезания в SARS-CoV-2 неизвестны». И что такой сайт «может появиться в результате естественного эволюционного процесса».
Каким образом из этих утверждений следует вывод об естественном происхождении фуринового сайта? Ответ — никаким.
Авторы письма утверждают, что назначение сайта неизвестно, а в других сарбековирусах его нет. И все. При этом они забывают упомянуть, что назначение сайта известно прекрасно (он увеличивает эффективность вируса), что аналогичные сайты описаны во многих работах, включая работы д-ра Ши, что самостоятельная эволюция 12 нуклеотидов в тот текст, который постоянного используется для искусственных вставок в коронавирусы, выглядит маловероятной и что два из четырех белков сайта кодированы не тем кодоном, который предпочел бы коронавирус, а тем, который предпочел бы исследователь в лаборатории.
Откровенно говоря, несмотря на то, что этот текст опубликован в Nature и подписан ведущими вирусологами США, его трудно счесть научной работой. Это просто набор красиво звучащих научных слов: «ACE2-рецепторы», «О-связанные гликаны», «полибазовый сайт разрезания»…
Этот набор используется для того, чтобы закошмарить случайного читателя и заставить его чувствовать, что он имеет дело с профессионалами, до уровня которых ему не подняться, в то время как аргументов у авторов нет. Авторы этого письма поступают как средневековые алхимики, которые все свои немалые знания в области химии используют не для объяснения химических реакций, а для того, чтобы заморочить спонсору голову и выбить из него деньги на финансирование поисков философского камня.
Но самое поразительное в этой статье то, что приватно д-р Кристиан Андерсен был другого мнения. «Эдди, Бог, Майк и я сам находим, что геном вируса не согласуется с ожиданиями эволюционной теории», — писал д-р Андерсен 1 февраля 2020 в частном письме к главе NIAID д-ру Энтони Фаучи. «Некоторые детали (потенциально) выглядят искусственно сделанными». Сразу после получения этого письма д-р Фаучи созвал секретное совещание. Это письмо производит шокирующее впечатление.
Может быть, аргументация письма в Lancet более серьезна?
Увы, нет.
Письмо в Lancet вообще не является научным документом. Оно больше напоминает резолюции в поддержку разоружения или в осуждение израильской военщины, принятые где-нибудь на заседании партийного комитета при мебельной фабрике, нежели письмо ведущих мировых вирусологов.
Фото: ЕРА
Это письмо восхваляет «необыкновенные усилия» китайских ученых и врачей, которые «работали прилежно и эффективно, для того чтобы идентифицировать патоген, стоящий за вспышкой, принять существенные меры для того, чтобы уменьшить ее воздействие, и поделиться прозрачным образом результатами с мировым научным и врачебным сообществом».
Письмо объявляет о солидарности с китайскими коллегами, призывает «предать суровому порицанию» теории заговора и дезинформацию, «продвигать научные факты и единство против дезинформации и домыслов». «Мы хотим, чтобы вы, китайские работники науки и здравоохранения, знали, что мы стоим вместе с вами в борьбе против этого вируса», — заканчивается письмо.
Что еще? Да ничего. Разве что часто повторяемое утверждение о том, что если бы SARS2 был собран в лаборатории, то следы этого остались бы в вирусе. Трудно даже представить себе, чтобы вирусологи, выдвигавшие данное возражение, не знали, что современные методы сборки вполне позволяют этого избежать.
Каким образом документы, в которых нагромождением научного жаргона пытаются маскировать полное отсутствие логических доводов, и коллективные письма, написанные по лекалам советских писем трудящихся, стали «научным консенсусом», против которого могли выступать только фрики и конспирологи? Неужели не было ученых, которые выражали сомнения?
Были. Группа DRASTIC — биологический Bellingcat — состоит прежде всего из ученых: генетиков, молекулярных биологов, биоинформатиков — молодых, дерзких и не признающих авторитетов. Австралиец Николай Петровский и американка Алина Чан опубликовали по статье про удивительную оптимизацию вируса под человеческий ACE2. Об искусственном происхождении вируса именно с точки зрения его структуры писали Россана Сегрето и д-р Стивен Кей.
Да и мастодонты не молчали! Знаменитые вирусологи Дэвид Релман и Ричард Элбрайт, бывший директор CDC Роберт Редфилд, нобелевский лауреат Дэвид Балтимор — все они не исключали возможности бегства или даже полагали, что это является «наиболее возможным» объяснением. Для того чтобы заподозрить связь между эпидемией и институтом, одному из самых выдающихся молекулярных биологов современности Ричарду Элбрайту, профессору университета Ратгерс, понадобилась «наносекунда или пикосекунда».
Как же тогда образовался «научный консенсус»?
Тут мы выходим за рамки собственно науки и начинаем говорить о том, что науке по своей структуре противоположно, — об идеологии и религии. Если наука ищет факты и обсуждает их, то идеология споры запрещает. Она пытается навязать всем единое конформное мнение, выгодное той или иной группе интересов, и делает это путем отмены фактов, изничтожения оппонентов и невыносимого давления группы лиц, которая почти физически принуждает диссидента присоединиться к комфортному большинству, противостояние которому требует большой затраты душевных и физических сил и грозит остракизмом, потерей грантов и крахом карьеры.
Я не являюсь специалистом в вирусологии, но семиотика, слово и распознавание фейков — моя профессия. С самого начала этой истории меня поражало, с каким неуклонным упорством истеблишмент сопротивлялся теории лабораторной утечки и как применяющиеся против ее сторонников приемы походили на приемы тоталитарной пропаганды.
Ее клеймили, как лженауку генетику, посредством коллективных писем. Против нее неизменно «боролись», «сражались на переднем крае фронта». Эта борьба проходила в рамках «выражения солидарности» и необходимости «дать отпор». Любой сторонник теории немедленно объявлялся маргиналом, конспирологом, фашистом и даже сексистом, как вы видели в случае подвергшейся сексуальным угрозам д-ра Расмуссен. Аргументы их неизменно искажались.
После того как сенатор Том Коттон заявил, что вирус мог сбежать из лаборатории, Коттон был немедленно объявлен сторонником «теории биооружия».
Американский сенатор Том Коттон. Фото: Evelyn Hockstein-Pool / Getty Images
Это один из самых тревожных признаков идеологизированного дискурса. Ученые спорят о реальных высказываниях. Пропагандисты приписывают вам высказывания, которые потом «разоблачают» и «опровергают». Ученые спорят по существу. Пропагандисты дискредитируют противника. У ученых есть оппоненты. У пропагандистов есть только «передний фронт», «враги» и «война».
Как это могло произойти?
Ученое сообщество, изучающее коронавирусы, в общем не является таким уж обширным. Это небольшая, хорошо знакомая друг с другом группа людей, тесно связанная общими интересами. «Они пишут в тех же журналах, ездят на те же конференции, и у них есть общий интерес — получать деньги от правительств и не страдать при этом от излишнего регулирования», — замечает Николас Вейд. Так уж получилось, что благодаря тому, что коронавирусы до SARS2 представляли для человечества только потенциальную опасность (в отличие, скажем, от гриппа или Эболы), огромное количество грантов было получено именно для исследования их потенциальной опасности, т.е., читай, на gain of function.
Против «лабораторной утечки» объединились все: Китай, обладающий огромным влиянием, американский либеральный истеблишмент, ненавидевший Трампа, и, главное, то тесно связанное, хорошо знакомое друг с другом, рецензирующее друг друга и выделяющее друг другу гранты сообщество вирусологов, которому в случае подтверждения этой теории грозили позор, потеря грантов и статуса. «Я был объявлен парией потому, что я предложил другую гипотезу, — сказал д-р Редфильд Vanity Fair. — Я ожидал это от политиков. Я не ожидал этого от ученых».
Вопрос, в общем, был несложен. Требовалось объяснить: каким образом новый коронавирус возник в том самом месте, где находился крупнейший если не в мире, то в Китае, центр манипуляции коронавирусами летучих мышей и как это могло произойти на рынке, на котором они не продавались, в городе, в котором они не жили, и во время, когда мыши уже спали?
Однако ответ на этот вопрос грозил не только д-ру Дашеку и не только его грантодателю д-ру Фаучи, последние четыре десятилетия пребывающего на административной вершине американской вирусологии. Он мог похоронить под собой всю прибыльную индустрию делания вирусов опасными с целью доказать, что они могут быть опасны.
Так уж получилось, что первыми экспертами, к которым обратились с вопросом, а не имеет ли этот вирус искусственное происхождение, стали те самые люди, которые в случае утвердительного ответа становились невольными организаторами эпидемии, что, по состоянию на сегодня, убила 3 млн человек и разрушила экономику всего мира.
Мудрено ли, что эти люди объявили, что естественное происхождения вируса так же неоспоримо, как догмат о непогрешимости папы, и что по этому поводу существует «научный консенсус»? «Научный консенсус, — писал в свое время Майкл Крайтон, — это первое прибежище негодяев. Это попытка избежать обсуждения вопроса, заявив, что оно уже завершено».
Печальная весть состоит в том, что бюрократы от науки, присвоившие себе право говорить от имени научного сообщества, вели себя не как ученые, а как епископы, сурово расправляющиеся со скептиками и еретиками. Хорошая — в том, что, кроме «мнения прогрессивной общественности», всегда существуют въедливые искатели фактов. Вся российская пропагандистская машина не смогла совладать с частной инициативой Bellingcat. Кажется, вся пропаганда теперь начинает буксовать перед инициативой DRASTIC.
С эпидемией — как с трупом. Если на обочине дороги лежит труп, то очень может быть, что это естественная смерть: не выдержало у человека сердце, замерз, перепил… Но точно так же может быть, что его убили. Это вопрос для следствия. Во всяком случае, человек, который вместо того чтобы выяснять, откуда появился труп, нервно хихикает и с самого начала утверждает, что смерть произошла от естественных причин, а всякий, кто с этим не согласен, — конспиратор и маргинал, который не знает того, что люди смертны, — этот нервный и истеричный субъект выглядит подозрительно.
Мы можем сомневаться, имеет ли вирус естественное или искусственное происхождение. Вдруг все-таки найдется переносчик? Окажется, что фуриновый сайт появился уже при передаче от человека к человеку. Вдруг выяснится, что появление эпидемии в городе, где находился крупнейший центр генетического манипулирования коронавирусами, — это фантастическое совпадение, равно как и уничтожение 30 декабря всей базы данных института и расположение первых госпиталей, в которые обращались заболевшие, вдоль линии метро, соединяющей Уханьский институт с международным аэропортом…
Но теория лабораторной утечки не противоречит наблюдаемым данным.
Поэтому трудно сомневаться, что те ученые, которые, как д-р Дашек, боролись против нее методами, свойственными скорее инквизиторам, нежели ученым, нарушили главную заповедь науки, заключающуюся в том, что истина самоценна, а Земля вертится вне зависимости от того, потеряешь ты из-за этого грант или отправишься на костер.
Врачи дают клятву Гиппократа. Ученые не дают клятвы — клятвы Архимеда или Ньютона. А зря.
Выводы
Из этого всего следует, на мой взгляд, три главных вывода один страшнее другого.
Первое — нам врали. Научные бюрократы не только Китая, но и США вели себя не так, как ученые, а как ЦК КПСС после Чернобыля.
Дело не в искусственном происхождении вируса. Shit happens. Систему характеризует не ошибка, а реакция на ошибку. Дело не в том, что вирус сбежал или мог сбежать. А в том, что люди, которые должны были понимать, что эта возможность вполне реальна, использовали свои научные регалии не для установления истины, а для запрета на дискуссию. Нет сомнения, что они объясняли это разными благородными мотивами — например, «а ну как иначе глупая публика примется громить лаборатории». Увы, они сделали только хуже.
Один из моих собеседников, придерживающийся теории естественного происхождения вируса, сказал: «Ну даже если он сбежал, какая разница? Что это изменит?»
Такие слова странно слышать от ученого. Разница в том, что истина самоценна. Настоящий ученый — так же, как неподкупный судья, — должен быть заинтересован в установлении истины, невзирая на лица. Представляете, кто-то придет к судье и скажет: «Слушай, тут у меня в квартире труп, мои враги говорят, что человека убили, но ты, пожалуйста, скажи, что он помер естественной смертью. Покойнику-то уже все равно».
Второе неприятное наблюдение заключается в том, что президент Трамп и его администрация многократно говорили, что вирус сбежал из лаборатории. Эти слова не подтверждали ни ученые, ни разведка. А теперь выясняется, что вирус вполне мог-таки сбежать. Это значит, что разведка — еще одно сообщество, которое так же, как и ученые, должно устанавливать факты, а не заниматься политикой, — занималась сложной политической игрой. Это выглядит так, как будто разведка США покрывала компартию Китая, чтобы подсидеть законно избранного американского президента.
И наконец, третье обстоятельство, перед которым бледнеют даже первые два.
Мы должны четко понимать, что COVID-19 — это только первая ласточка. Еще 20 лет назад дизайнерское изготовление вирусов было невозможно. Сейчас их может клепать студент 5-го курса. Пройдет еще немного времени — и школьник сможет сварить вирус дома в кастрюльке. Его сможет сварить любой недоучившийся колумбайнер, возомнивший себя богом. Любой хамасовец, который собирает ракеты, взрывающиеся у него на заднем дворе, пойдет варить вирус, который, как ему сказали, поразит только евреев, — ну а когда выяснится, что насчет «только евреев» он немного ошибался, имам на пятничной проповеди объяснит, будто евреи и сварили.
Фото: Reuters
Ядерную бомбу нельзя собрать дома в сарае, а вирус — можно. Лаборатория, в которой реально произвести вирус, стоит миллион долларов. Дешевле яхты.
Нет, это не повод прекращать исследования. Gain of function в широком смысле слова — это не только грантоедство. Это также победа над раком, победа над Альцгеймером, победа над генетическими заболеваниями, продление жизни. Вечная жизнь на одной чаше весов, ковид — на другой.
Остановить этот процесс невозможно.
Конечно, вы скажете, что этот процесс надо регулировать, но встречный вопрос — с помощью кого?
С помощью научного истеблишмента, который во всей этой истории вел себя как коллективный Лысенко? Государства? ООН? С помощью главы ВОЗ Тедроса Адханома Гебрейесуса? Министра марксистского эфиопского правительства, который называл эпидемию холеры «острым водянистым поносом» и получил свою должность благодаря Китаю? Эта перспектива, по правде говоря, пугает больше, чем любое отсутствие регулирования.
Скорее всего, этот процесс просто придется пережить. Так же, как человечество пережило процесс ранней индустриализации, — с дымом, валящим из труб, с 16-часовой работой на фабриках, с силикозом от угольной пыли и раком легких от асбеста, — ему придется пережить процесс ранней биоинформатизации. В ходе которого каждый студент сможет взять RBM S-белка панголина, взять фуриновый сайт, всадить его на основу другого вируса, прогнать через гуманизированных мышей — и получить SARS2. Или что похуже.
Ах да. Кстати. Помните новый грант, который Фаучи после всего таки выделил Дашеку, на $7,5 млн? Это грант на изучение вирусов, которые могут передаться человеку в Южной Азии. «Мы будем работать в отдаленных местах Малайзии и Таиланда, чтобы быть на переднем крае, там, где начнется новая эпидемия», — расчувствовался после его получения д-р Дашек.
Верю д-ру Дашеку. Наше будущее в надежных руках.
*Тяжелый острый респираторный синдром (ТОРС, англ. SARS) — респираторное вирусное заболевание, вызываемое коронавирусом SARS-CoV (англ. Severe acute respiratory syndrome coronavirus).
**Мокрый рынок — крупные торговые площади, где продают живых животных, которых тут же часто умерщвляют для употребления в пищу.
***Кодон (кодирующий тринуклеотид) — единица генетического кода, тройка нуклеотидных остатков (триплет) в ДНК или РНК, обычно кодирующих включение одной аминокислоты. Последовательность кодонов в гене определяет последовательность аминокислот в полипептидной цепи белка, кодируемого этим геном.
Комментариев нет:
Отправить комментарий