Интервью с философом Николаем Плотниковым
Справедливость – ключевое понятие при установлении человеческим сообществом правил жизни, известных как государственное устройство. Право, регулирующее отношения отдельных личностей в обществе, – однокоренное со справедливостью слово, и система юстиции (justice в английском означает и юстицию, и справедливость) предназначена для справедливого разрешения споров.
Справедливость упоминается в преамбулах конституций, базовых законов разных стран мира. В США конституция начинается словами: "Мы, народ Соединенных Штатов, стремясь создать более совершенный союз, установить правосудие (или справедливость, justice в оригинале), гарантировать внутреннее спокойствие, обеспечить совместную оборону, способствовать всеобщему процветанию и закрепить блага свободы для нас и наших потомков, провозглашаем и учреждаем эту конституцию Соединенных Штатов Америки". В 51-м эссе сборника "Федералист" Джеймс Мэдисон, один из отцов-основателей страны и четвертый президент США, писал: "Справедливость – цель правления, цель гражданского общества. К ней всегда стремились и всегда будут стремиться, пока ее не обретут, или пока в стремлении к ней не будет утрачена сама свобода".
В первой статье конституции ФРГ говорится: "Народ Германии признает незыблемые и неотъемлемые права человека основой всякого сообщества, мира и справедливости в мире".
Справедливость упоминается и в преамбуле российской конституции: "Мы, многонациональный народ Российской Федерации, соединенные общей судьбой на своей земле, утверждая права и свободы человека, гражданский мир и согласие, сохраняя исторически сложившееся государственное единство, исходя из общепризнанных принципов равноправия и самоопределения народов, чтя память предков, передавших нам любовь и уважение к Отечеству, веру в добро и справедливость, возрождая суверенную государственность России и утверждая незыблемость ее демократической основы, стремясь обеспечить благополучие и процветание России, исходя из ответственности за свою Родину перед нынешним и будущими поколениями, сознавая себя частью мирового сообщества, принимаем конституцию Российской Федерации".
Достижение полной справедливости – утопия, в реальном мире стремление к ней означает компромисс между интересами множества людей и сообществ, но в отсутствие его ощущение несправедливости создает социальную напряженность и может вести к волнениям и в пределе – к смене несправедливой власти или самого устройства государства.
Многолетний исследователь понятия справедливости, философ-культуролог Николай Плотников, сотрудник института славистики и русской культуры имени Лотмана Рурского университета в Бохуме, в интервью Радио Свобода делает экскурс в историю попыток человеческих сообществ достигнуть справедливого государственного устройства и рассказывает о том, есть ли в России какое-то особое понятие справедливости.
Первые своды законов, еще в Месопотамии, создавались для установления справедливых порядков, а царская власть, в представлении древних имевшая божественное происхождение, включала в себя необходимость справедливо разрешать споры между людьми. Легендарный царь Израиля Соломон считался великим мудрецом, потому что судил справедливо.
В новейшее время государственная власть стала представлять собой результат общественного договора между жителями государства, которые устанавливают порядок, кажущийся им справедливым.
Плотников говорит, что на самом деле справедливость в западном смысле – баланс между сразу многими конкурирующими понятиями справедливости:
– У Платона встречается в качестве определения справедливости, что каждому выделяется его собственная доля. У Аристотеля это звучит, как "равным – равное, неравным – неравное". Это абстрактные формулы справедливости, которые возникли в античности и затем вошли в европейскую традицию. Понятие справедливости в социологическом смысле – это всегда попытка количественного оформления социальных отношений, претензий на блага, услуги, попытка нахождения баланса – не случайно справедливость всегда изображается в виде весов. В любом обществе существует этот запрос: почему ему дали больше, а мне меньше? Аристотель вводит математическое представление о справедливости, говорит об арифметической справедливости, это распределительная справедливость, справедливость обмена: кто сколько внес, столько и получает. Или геометрическая, – в городе-полисе существует сложная система распределения в зависимости от статуса и прочих факторов. Это и является основным содержанием формулы справедливости, которая существует от основания общественных порядков и вплоть до современности.
Разные справедливости
Есть различие между эпохами справедливости. Во времена царя Соломона, в древних обществах, представление о справедливости еще очень не дифференцировано, там совпадают представления о законе и религиозных нормах. У римских мыслителей вроде Цицерона – более дифференцированная система социальных порядков: моральный, правовой, религиозный. Это [порождает] разные виды представлений, что такое справедливость: божественная, моральная, правовая. В XIX–XX веке появляется еще социально-экономическая справедливость. Что отличает европейскую традицию от переднеазиатской, китайской, персидский и вообще арабской, – наличие конкурирующих порядков. На Востоке религиозный закон совпадает с правовым, моральным, возникает некое нерасчленимое морально-правовое религиозное целое. В Европе практически с гомеровских времен, во всяком случае точно с классической Греции мы сталкиваемся с конкуренцией порядков. Блестящий пример – Антигона (дочь царя Эдипа, которая вопреки запрету нового царя Фив похоронила, следуя религиозной традиции, своего брата, погибшего в междоусобной борьбе за трон, и за это сама была приговорена к смерти. – Прим.). Порядок полиса воплощает справедливость политическую, – и порядок семейный, отношение к брату, то, что воплощает Антигона, – это такая космическая справедливость. Они между собой попадают в конфликт, из этого возникает основная интрига древнегреческой трагедии. На исходе Средневековья знаменитый спор об инвеститурах, то есть спор между императором и папой о праве назначать епископов, приводит к тому, что церковное и государственное право разделяются и возникает конкуренция этих порядков, где каждый стремится себя утвердить как наиболее справедливый.
Всю историю Европы мы имеем дело с чередой революций как столкновений различных порядков
К этой постоянной конкуренции нормативных порядков [в эпоху Просвещения] прибавляется новая идея “естественного права” (доктрина о наличии у человека неотъемлемых прав просто по праву рождения. – Прим.), и возникает сфера общества, которая независима от церкви, от императора. Раннебуржуазное общество выдвигает идею общественного договора и естественного права как третью независимую инстанцию справедливости, которой должны подчиняться и церковь, и императорская, княжеская власть. Всю историю Европы мы имеем дело с чередой революций как столкновений различных нормативных порядков. В XIX веке к этому присоединяется экономический порядок, который выдвигает свои критерии справедливости: социальной, экономической. Поэтому когда мы говорим об истории понятия "справедливость", то наталкиваемся на эту череду конфликтов нормативных порядков, в ходе которых обсуждается, что вообще считать справедливым.
Например, нарушение норм можно понимать как грех или как преступление, это два различных порядка – религиозный и правовой. Но как их сравнить? Справедливость и является тем масштабом, с помощью которого в европейской традиции начинают измерять нормативные порядки. Мы можем найти каждый раз массу новых понятий о справедливости, которые так или иначе выражают конкуренцию порядков, вплоть до сегодняшних дискуссий об экологической справедливости.
Общественный договор
Общественный договор – отчасти ответ на вопрос, как устроить общество на принципах справедливости, притом что каждый раз не совсем понятно, какие принципы справедливости имеются в виду. Скажем, из американской Конституции понятно, что идеи Локка (Джон Локк – британский философ 17-го века, оказавший огромное влияние на западную политическую философию. Локка называли “отцом либерализма”, его идеи отражены в Декларации независимости США. – Прим.), идеи либерального общественного договора предполагают естественные свободы, естественное право собственности индивидов, которые объединяются, чтобы защитить эти свои естественные права и интересы. Это отличается от общественного договора в понимании Руссо (Жан-Жак Руссо – французский философ 18-го века, идеи которого оказали огромное влияние на лидеров Великой французской революции. – Прим.), у которого справедливое общество возникает только тогда, когда люди отчуждают сами у себя свободу, с тем чтобы обрести ее в рамках республиканского политического устройства – это совсем не совместное существование обособленных индивидов Локка.
Так или иначе все общества конституировали себя с помощью этого акта самоучреждения, будь то революция, конституционный переворот, что-то еще: общество создавало некий порядок, который утверждался им как справедливый. Это программно заявляется в конституциях, хотя российская конституция несколько иначе это формулирует, в ней речь идет о вере предков в идеи добра и справедливости. Даже не совсем понятно, о чем идет речь, но во всяком случае это не та идея справедливости, как ее понимали, например, Руссо или Локк.
Стремление к справедливости всегда возникает как ответ на несправедливость
– Следует ли считать, что стремление к справедливости, поскольку она всегда фигурирует в общественном сознании, является основой для любого установления обществом законов государственного устройства?
– Справедливость всегда воспринималась не как качество государственного устройства, а как индивидуальная добродетель. До сих пор существуют теории, которые в целом отрицают общественную функцию справедливости, имея в виду, что это всегда некие индивидуальные предпочтения. Например, один из современных теоретиков справедливости Амартия Сен (индийский экономист и философ, работы которого относятся к теории социального выбора, автор книги "Идея справедливости". – Прим.) считает, что представлений о справедливости так много и они так противоречивы, что нет никакой возможности выстроить модель общества, которое рассматривалось бы как объективно справедливое. Всегда будут какие-то группы, которые считают этот политический порядок несправедливым, поскольку их интересы, потребности и устремления не учитываются. Наиболее известная теория справедливости в XX веке принадлежит Джону Ролзу (американский философ, автор "Теории справедливости". – Прим.), который говорит, что справедливость – это добродетель институций, не индивидуальная характеристика. Ролз видит, что существует масса столкновений интересов, потребностей, устремлений людей, которые так или иначе считают, что их статус и права ущемлены, а потому общественный порядок является несправедливым. Из этого Ролз делает вывод, что представить себе справедливое общество можно, только если мы полностью отвлечемся от конкретных групп интересов. Можно попытаться представить себе состояние общества, в котором субъекты не знают, что для них лучше (Ролз называет это “покрывалом незнания”), и потому могут отвлечься от конкретных интересов и выстроить модель справедливых отношений. Ролз характеризует справедливое общество двумя свойствами: все люди должны иметь возможность свободно реализовывать свои интересы, – он начинает именно со свободы. Следующий постулат: наименее привилегированные в обществе должны получать наибольшие бонусы и блага. Это формальная схема, кто в конкретном случае является наименее привилегированным: женщины, мигранты, дети или какие-то другие социальные группы. У Ролза идея общественного договора прежде всего имеет в виду социальную справедливость, справедливость распределения. В концепции Ролза становится ясно, что справедливость – это всегда реакция на несправедливость, лишение прав, статуса, благ и так далее. Я думаю, это можно зафиксировать как основной постулат: стремление к справедливости всегда возникает как ответ на несправедливость, на нечто такое, что какие-то общественные группы воспринимают как для себя неприемлемое.
Справедливость в России
– Естественное, свойственное каждому человеку представление о справедливости с помощью общественного договора переводится в закон, свод правил государства. В России это так же работало?
В России справедливость и правда связаны с правом, но сама идея суда практически не развита
– Россия в этом смысле ближе к малодифференцированным, нерасчлененным представлениям о том, что праведность, справедливость, доброта и так далее – это некий набор позитивных ценностей, который присущ властителю, государю, и который и должен их реализовывать. Идея справедливой, праведной царской власти отличается от европейских представлений, по крайней мере, Нового времени. Английская, американская, французская революции – начиная с этого порядки дифференцируются: есть справедливость как основание права, есть справедливость как моральная идея. У Канта остается справедливость теологическая, как представление о божественном законе, суде. Вообще, справедливость так или иначе коррелирует с идеей суда, справедливого решения, которое должен найти судья, взвесив аргументы за и против. То есть это не механическое применение закона, судьи принимают решение там, где закон недостаточно четок, и для этого используется механика справедливости, соображения, что такое "правильно". В России справедливость и правда связаны с правом, но сама идея суда практически не развита из-за того, что судебная практика очень поздно получила независимость, а сейчас мы видим, что суды – это не независимая инстанция, не самостоятельная ветвь власти. В русской традиции даже в богословском понимании идея суда очень слабо артикулирована. Идея греха в западном христианстве – это идея именно преступления, нарушения закона, за которым следует неизбежное наказание, это связано с идеей Страшного суда. В России в православной традиции грех воспринимается скорее как некое органическое нарушение, я бы даже сказал, как болезнь, которую нужно излечить. Это совсем другая семантика греха и, соответственно, семантика справедливости, – это достижение некоего праведного, здорового, просветленного состояния, а не исправление ошибок и ответственность за преступление. Это существенное различие между (западно)европейской и византийско-православной традициями. Юстиция, справедливость как правосудие, имеет сильные коннотации в семантике европейской традиции и почти не выражена в российской. Более того, во многих текстах славянофилов, русских символистов это воспринимается как ущербность понятия справедливости: справедливость – это всегда что-то такое юридизированное, что-то внешнее, и ей нужно противопоставлять религиозную праведность, связанную с любовью, самоограничением, аскетизмом. А справедливость – совсем не аскетизм, наоборот, это стремление учесть различные интересы, потребности, желания.
Революция
– Можно ли считать тягу к справедливости двигателем общественных процессов, изменения государственного устройства?
– Тяга – это очень психологический термин. Устремленность к тому, чтобы общество было справедливым, – это универсальная вещь, людям свойственно испытывать такие чувства. Но в обществе должны сформироваться определенные силы, которые тему справедливости актуализируют, делают ее политическим лозунгом, инструментом взламывания или изменения существующего порядка. Например, борьба за политические права женщин в начале ХХ века. Нельзя сказать, что до этого у женщин не было тяги к справедливости, просто не было социальных сил, которые выдвигали бы требование дать женщинам избирательное право. Когда целые партии начали выдвигать такой лозунг, это стало общественной силой, приобрело политический вес. В современной Европе идут дискуссии о справедливости в связи с экологией, климатическими изменениями, речь о справедливости для будущих поколений. Эти будущие поколения вообще еще не родились, но уже сейчас есть общественные силы, которые являются их представителями в современной политической борьбе. Они делают проблему значимой, в какой-то момент ее невозможно игнорировать. То есть нужна справедливость не только по отношению к ныне живущим, но и по отношению к еще не родившимся, они тоже виртуально являются субъектами этого дискурса справедливости.
Когда интуитивное право вступает в конфликт с существующим правом, это приводит к революции
– То есть есть некий низовой неоформленный запрос на справедливость, как некое облако, а различные политические, социальные, религиозные и прочие организации формулируют его и предлагают свою версию справедливости, как они ее понимают, и эти версии конкурируют между собой?
– Именно так. Есть хороший термин у российско-польского юриста, теоретика права Льва Петрожицкого – интуитивное право. То есть у него есть кодифицированное право и интуитивное. Он говорит, что интуитивное право – это и есть облако, представление людей о том, что справедливо и несправедливо. Оно хаотично, не расчленено и имеет тенденцию отливаться в социальные движения. С помощью дихотомии кодифицированного и интуитивного права Петрожицкий описывает феномен революции, когда интуитивное право вступает в конфликт с существующим правом, правовым порядком, и это приводит к революции.
Советская справедливость
– Если значительная часть людей считает, что жизнь устроена несправедливо, общество неустойчиво и в конце концов происходит революция? В США было отменено рабство – это была несправедливость, рабам отказывали в правах, которые с эпохи Просвещения стали считаться естественными для любого человека просто потому, что он родился человеком. В России большевики захватили власть, декларативно обещая значительной части общества справедливость, которой, очевидно, обществу не хватало. Потом выяснилось, что это было равенство бедности или даже нищеты, и общество в конце концов отвергло его, – но после сильнейшего социального расслоения 90-х мы видим ностальгический запрос на возвращение декларативного советского равенства как более справедливого порядка.
– Нет линейной зависимости, что чем больше люди ощущают несправедливость, тем они громче и массовее выступают и в конце концов делают революцию, чтобы наступила справедливость. Я думаю, это не так, а в России уж точно не так. Если начать с революции в России – да, было тяжелое напряжение Первой мировой войны, и в общем-то достаточно случайно произошла Февральская революция. Но кто был основным агентом дискурса справедливости в тот период? Это были не большевики – это были эсеры, социалисты, левые кадеты и так далее. Это совсем не та среда, которая затем победила в Октябрьской революции. Для большевиков никогда понятие справедливости не играло никакой существенной роли. Это было всегда представление о классовой борьбе, которое никакой справедливости не подразумевало, кроме того, что пролетариат имеет однозначное преимущество, а остальные классы должны быть ликвидированы, подчинены или экспроприированы. Это даже записано в советской конституции 1918 года, что существуют классы, лишенные прав, это никаким представлениям о справедливости не соответствует.
Понятие справедливости до хрущевского времени в языке советской власти отсутствует
– Происходит переворот, организаторы которого говорят: наше общество было несправедливым, мы должны отомстить тем, кто был к нам несправедлив, отняв у них все. Но тем классам, жизнь которых была несправедлива, обещается справедливая жизнь. Рабочих до этого эксплуатировали проклятые эксплуататоры, владея средствами производства, крестьяне пахали на чужой земле. А тут рабочим обещают средства производства, а крестьянам – землю.
– Декрет о земле большевиками был практически полностью списан с эсеровской аграрной программы. Большевики, как только пришли к власти, сразу стали вводить продразверстку, то есть это абсолютно было системой экспроприации крестьянства, сельского хозяйства. Более того, надо сказать, никакой справедливости большевики никогда и не обещали. Вообще понятие справедливости до хрущевского времени в языке советской власти отсутствует. Если оно встречается, то только как представление о формальной буржуазной справедливости, какое-то фиктивное равенство, а на самом деле – обман. При советской власти в сталинском и ленинском варианте это понятие никак не задействовано. По большому счету в 60-е годы в философской энциклопедии появляется статья о понятии справедливости, до этого ее нет нигде, даже в Большой советской энциклопедии, есть лишь понятие справедливой – несправедливой войны.
Нет, советское общество несправедливое из-за привилегий партийной номенклатуры
Для советского общества только в период перестройки, с приходом Горбачева, риторика справедливости действительно становится определяющей. Можно даже статистически зафиксировать, я этим занимался, сколько раз употребляется слово "справедливость" в материалах партийных съездов. Это понятие вообще практически отсутствует до прихода Горбачева. А Горбачев открывает идею социалистической справедливости как некий новый ресурс власти для реформы, для перестройки. Тогда мы сталкиваемся с феноменом, что справедливость начинает фигурировать как понятие конфликтное, понятие, в которое вкладывают разные смыслы разные общественные группы, чтобы заявить о своих претензиях на участие в этом порядке. Ельцин, когда становится лидером демократической оппозиции, перехватывает риторику справедливости, говорит: нет, советское общество несправедливое из-за привилегий партийной номенклатуры. То есть сначала Горбачев запускает понятие справедливости в официальную риторику, чтобы найти новый способ легитимации режима, но тут же это понятие перехватывается другими социальными группами, которые направляют его против системы. И под этим лозунгом общество стало чувствовать, что справедливости нет. Но я не очень понимаю, как можно измерить в обществе представление о справедливости. Допустим, мы проведем опрос общественного мнения: вы считаете это общество справедливым или нет? Это странный абстрактный тезис, я думаю, людям было бы затруднительно ответить. Но если спросить: вы считаете повышение пенсионного возраста справедливым? Вам скажут "нет", наверное, 80 процентов. Речь идет о каких-то конкретных элементах социального порядка, которые воспринимаются несправедливыми, в случае перестройки это были привилегии партийной номенклатуры, очень болезненная тема, хотя, конечно, по сравнению с постсоветскими олигархами советская номенклатура – просто какие-то мелкобуржуазные субъекты, даже не знающие, что такое роскошь.
От Путина до Навального
В постсоветское время понятие "справедливость" вдруг стало маркироваться как советское, то есть быть за справедливость – значит быть советским, хотя, как я сказал, советский режим был совершенно чужд риторике справедливости. Известная формула Путина "диктатура закона" не была представлением о справедливости – это было представлением о том, что хаосу противопоставляется порядок, который должен быть соответствующим закону. Но позднее, когда уже стало ясно, что диктатура закона является в первую очередь диктатурой, а не законом, у Путина начинают появляться апелляции к правде, к русской тяге к справедливости, к каким-то мифически концептам, которые, скорее, свидетельствуют об обратном. Тяга к справедливости, понятно, возникает от того, что общество было несправедливым на большинстве этапов своего развития.
Консервативно-националистское понимание справедливости питается ложью относительно якобы справедливости советского строя
– Многие считают, что основа режима Путина – это представление множества людей, что он восстанавливает советское чувство справедливости. И есть посыл Алексея Навального, который занимается борьбой с коррупцией именно под лозунгом борьбы за справедливость, что народ России, богатой страны, не получает того, что положено, потому что это все украдено. Можно ли этот политический конфликт интерпретировать в терминах конкурирующих представлений о справедливости?
– Именно так, на мой взгляд, его и нужно рассматривать. То, как Навальный строит политическую идеологию – это действительно альтернативная версия социал-либерального понимания справедливости в противоположность консервативно-националистскому. Для Навального идеальной моделью является индивидуальная свобода, индивидуальные права и социальная обеспеченность граждан, я бы сказал, в духе европейского социального государства. Консервативно-националистское понимание справедливости питается ложью относительно якобы справедливости советского строя, что все жили одинаково. Мы прекрасно знаем, что это не так: жители городов имели значительные привилегии по сравнению с крестьянством. Крестьяне получили паспорта впервые в 60-е годы. Основная масса населения при советском строе жила в нищете, тогда как другие жили тоже в нищете, но чуть-чуть привилегированной нищете. Некая ностальгия по советскому строю действительно властью пропагандируется просто в силу того, что это именно справедливость принадлежности к некоему целому. Речь идет о консервативной, почти тоталитарной модели справедливости, если вообще о такой можно говорить. Но поскольку Путин активно артикулирует эту идею справедливости, после Крыма особенно, то я думаю, это становится ресурсом власти: доказывать, что принадлежность к великой державе – это и есть принадлежность к традициям предков, их вера в справедливость. Хотя традиции никак не связаны со справедливостью, а только с верой в справедливость. Предки всегда жаждали справедливости, но никогда ее не имели.
Все снова обрекается на тотальную немоту общества перед властью
– Но может при этом разниться запрос на справедливость от нации к нации? Может, в США и Германии этот запрос решается либерализмом или либеральным социализм, а в России из-за каких-то особенностей культуры люди найдут справедливой другую форму порядка, государственного устройства?
– Каждое общество решает по-своему, выстраивает конфигурацию именно того представления о справедливости, которая для него предпочтительна. Это связано с индивидуальными траекториями политического развития стран. Но в России нет системы представительства интересов, почти нет каналов артикуляции облачного, интуитивного права. В начале 2010-х я попытался установить контакт с партией "Справедливая Россия", мне было интересно, мне казалось, что у нас есть общие сюжеты, мы занимаемся справедливостью. Но у них не было даже элементарных представлений об этом. В Кремле решили слить партию пенсионеров, партию бюджетников и так далее, – и будет партия "Справедливая Россия". Но это не работает. Мы просто не знаем механизмов артикуляции этих общественных интересов, которые делегируются ручному управлению. Это не общество решает для себя, какая модель справедливости является предпочтительной. Всякие попытки Навального заявить альтернативное видение справедливости жесточайшим образом пресекаются, и все снова обрекается на тотальную немоту общества перед властью.
Комментариев нет:
Отправить комментарий