Мирон Я. Амусья,
профессор физики
Через барьер!
(Навеяно
воспоминаниями о ликвидации Берлинской стены 9 ноября 1989)
Генеральный секретарь Горбачёв, если вы ищете мира, если
вы ищете процветания для Советского Союза и Восточной Европы, если вы ищете
либерализации, приезжайте сюда к этим воротам, мистер Горбачёв, откройте эти
ворота. Мистер Горбачёв, снесите эту стену!
Р. Рейган, 12.06.1987, из выступления у Бранденбургских ворот.
9 ноября 1989 началось разрушение Берлинской
стены. Тридцатилетие этого важного, сразу ставшего символическим, события,
широко комментируется в обычных и электронных СМИ. И я решил вспомнить многое,
что для меня, прямо или косвенно, связанно с этой датой.
Для людей моего поколения многие годы
после ВОВ Берлин был символом германского милитаризма, символом победы нацизма
над культурнейшей нацией Европы и мира. Многие годы для меня это была столица
войны. Именно Берлин ассоциировался со всеми бедами детства – блокадой, войной,
гибелью близких, разорением привычного и устойчивого уклада моей жизни. Для
меня ярчайшим событием начала войны стали бомбардировки Берлина советскими
самолётами в августе 1941. Это был символ возмездия, которым я считал, и считаю
бомбардировки Германии во время ВМВ, включая уничтожение Дрездена авиацией
союзников.
Сказанное не отменяет того
определённого сочувствия, которое я испытывал к жителям Западного Берлина,
страдавшего от советской блокады с конца июня 1948. Год действовало снабжение
Западного Берлина по воздуху, с помощью знаменитого «воздушного моста»,
позволившего, в итоге, Западному Берлину стать частью ФРГ. Тот факт, что СССР
не прерывал воздушный мост военной силой, есть результат наличия атомного
оружия у США, что понуждало СССР умерять аппетит.
Конечно, выступления рабочих восточного
Берлина в июне 1953, их забастовка, встречали у меня симпатию и внутреннюю
полную поддержку, а её подавление советской военной силой, о чём сообщали «Голоса»,
вызывало стыд. Использование против бастующих советских танков, объявление
комендантом советского сектора чрезвычайного положения никакого чувства «так
им и надо», не вызвало. Напротив, предупреждение о том, что бастующих будут
наказывать по законам военного времени, казалось мне кощунственным по сравнению
с временами апреля-мая 1945. Только сейчас узнал по Википедии, которую не
случайно власти РФ хотят подменить чем-то более исконно русским, что «всего
в подавлении волнений участвовали 16 дивизий, из них только в Берлине три
дивизии с 600 танками. Вечером 17 июня в городе действовали около 20000
советских солдат и 15000 служащих казарменной полиции». Не слабо насаждался
социализм, однако.
Берлин и после 1953 ещё долго оставался
центром противостояния Запада и Востока. В этом противостоянии особо выделялся
кризис 1961, или, более широко, 1958-1962 гг. Тогда во весь рост проявилась
отталкивающая внешняя политика СССР с его «делайте, как мы требуем, а не то…».
Тогда СССР требовал объявить Западный Берлин «вольным городом», что
быстро привело бы к его поглощению ГДР. Именно в ходе этого кризиса, 13.08.1961
была стремительно построена Берлинская стена, отделившая Восточный Берлин от
Западного с тем, чтобы помешать массовому бегству жителей ГДР на Запад. Высшей
точкой кризиса стал инцидент 26-27.10.1961, когда у КПП «Чарли» танки США и СССР, попротивостоявшись, в
итоге разошлись, причём первыми отошли танки СССР – нервы Н. Хрущёва не
выдержали решимости Д. Кеннеди.
Навсегда запомнил его потрясающее
выступление 26.06.1963 во славу свободы, восторженный рёв полумиллиона
слушавших его людей, заполнивших площадь перед ратушей, его слова «Свобода неделима, и когда один человек порабощен, все
люди не свободны», равно как и знаменитое «Все свободные люди,
где бы они ни жили - сейчас граждане Берлина, и поэтому, как свободный человек,
я горжусь словами «Ich bin ein Berliner».
Это была блестящая речь, но, в моих
глазах, всего лишь чистая риторика. Ни тогда, ни много позже я не предполагал не
только возможности объединения Западной и Восточной Германий, но и объединения
Берлина[1]. Думал,
что у СССР достаточно сил для противостояния этому, и допускал, что при более
покладистом президенте США Советский Союз поглотит Западный Берлин. Весной 1989,
когда оказался в самом Западном Берлине, я узнал, что стоимость недвижимости
там очень низкая. Особенно вблизи разделительной линии Запал-Восток. Значит, мало
кто был провидцем даже тогда.
В 1964 или 1965 году ко мне заехал,
путешествуя по СССР, тогда весьма молодой и талантливый, позднее ставший одним
из наиболее крупных физиков-теоретиков ФРГ профессор В. Грайнер. Наши разговоры
в основном касались науки. Но как-то заговорили и о политике. Я упомянул ГДР, и
констатировал факт существования двух немецких государств. Вальтер ответил
неожиданно резко, хлопнув ладонью по столу: «Может существовать, и будет существовать
только одно немецкое государство - государство,
объединяющее всех немцев». В теории я был, как показало время, не совсем уж
неправ – ведь есть же две Кореи, которые населены корейцами, а не одна. Но по
Германиям это было пророческое предсказание исторического процесса, которое
казалось мне просто невозможным, имея в виду тогдашнюю силу СССР и Восточного
блока.
В 1984 я был приглашён выступить на
двух конференциях в ГДР – в Лейпциге и Дрездене. Оргкомитет взял на себя все
расходы. Но Институт решил иначе. На предназначенные мне деньги послали
заместителя директора, а меня, чтоб не срывать приглашённые доклады, заставили
ехать научным туристом. Было обидно, и многое раздражало. В Лейпциге сначала поселили
в студенческом общежитии с двухъярусными кроватями. Препирательство с
оргкомитетом закончилось тем, что перевели в Дом Учёных, располагавшийся в
особняке Мендельсона. Лейпциг в годы ВМВ пострадал мало, а в Дрездене очень многое
было разрушено. Меня разрушения нисколько не смущали, но возмутил памятник, на
котором было написано примерно следующее: «Невинным жертвам империалистических
бомбардировок»[2][3].
В паре магазинов Дрездена столкнулся с
удивительно неприязненной реакцией на русский язык, что тогда казалось мне
удивительным для бывшей советской зоны оккупации Германии. Помню даже свой
ответ: «Не добили вас под Сталинградом!». Больше чем неприязнь к языку,
меня удивили встреченные раза два или три марширующие по мостовой группы
одинаково одетых молодых людей, периодически и дружно, как по команде,
вскидывавших вверх правую руку в приветствии «Хайль». Им уступали
дорогу, полицейские их приветствовали. Для меня это был как оживший кинокадр,
повествующий о нацистских временах. Когда вернулся в Ленинград, никто моему
рассказу не верил: «Нацизм? В ГДР? Это просто невозможно!»
Примечательно, что даже знакомые немцы ни в Лейпциге, ни в Дрездене про период
Холокоста не говорили, будто он никогда и не существовал.
После Лейпцига и Дрездена был Восточный
Берлин, где поместили в гостинице высотой больше 30ти этажей, сейчас
называемой Парк Инн, на Александерплатц. Поселили на этаже 20ом. Вид
из окна был в сторону Бранденбургских ворот. Я много ходил по центру города, особенно
по Унтер-ден-Линден, поглощённый одним, донимающим меня вопросом с очевидным
ответом: «Что было бы со мной, окажись я каким-то мистическим образом здесь
тридцать лет сему назад?» Всё, что я видел, пропускалось через ответ именно
на этот вопрос. А потому я повторял раз за разом про себя хорошо запомнившийся
мне с конца войны стих, особенно его слова:
«Огонь! И гремит батарея,
Вздыхает уральский металл.
Огонь! И дымится на Шпрее
Восьмиэтажный обвал».
Думал, что это
написал Н. Тихонов, но сравнительно недавно узнал, что автор Е. Долматовский.
Отредактированную в сторону сглаживания версию можно найти в его книге «Товарищ
мой» («Дальний прицел», 1945). Моё
тогдашнее настроение лучше передаёт исходная версия, которую привожу по памяти:
Прибоем бушует отвага
Шагает гвардеец сквозь дым.
Огонь! И колонны рейхстага
Склоняют колени пред ним.
Так рушатся серые зданья.
Отравленный рушится мир
Я знаю секрет попаданья,
Я ненависть в сердце вскормил.
Все дело - в тончайшем прицеле,
А мы наводили тогда,
Когда в окруженье метели
К Москве подступала беда,
Когда в ленинградской блокаде
Сшибало нас голодом с ног,
Когда бушевал в Сталинграде
Их танков зловонный потоп.
Но даже описанное настроение не преодолевало отвращения к Берлинской Стене,
сравнительно близко к которой удалось подойти. Да и весь город, мрачный и
унылый, никак не совпадал с внутренними впечатлениями о том, что такое город
Западный. А это я сам видел в Лондоне и Оксфорде в 1970, и в большой мере в
Белграде в 1971 и 1972ом.
В 1989 мне представилась возможность поехать в командировку в ФРГ,
конкретно в университет Кайзерслаутерна, небольшого города, расположенного
сравнительно близко от Франкфурта-на-Майне. Приглашение на три месяца было
давнишнее, с хорошими условиями. Новые ветры позволяли его материализовать. Оформление
шло довольно быстро, определённо не без помощи не чуждого новым веяниям,
уверенного в себе сорокалетнего начальника иностранного отдела ФТИ В. Якунина,
ставшего потом очень известным деятелем РФ, президентом ОАО «Российские
железные дороги». Здесь я противоречу Википедии, где написано, что он
работал в ФТИ в 1982-1985 годах. Это не так – до весны 1989 он определённо
работал в ФТИ. Своей принадлежности к КГБ он не скрывал. Говорили, что он
полковник, однако в интервью в 2018 он утверждает, что его звание было
капитан-инженер. Но держался он вполне по-полковничьи.
Уже в самом начале года я сообщил хозяевам дату приезда. Они согласились,
но непосредственно перед приездом телеграфировали, что им крайне желательно
отложить моё появление на несколько дней. Это было явно невозможно, и тогда они
спросили, не знаю ли я кого-нибудь во Франкфурте. Я назвал Грайнера, и
вскоре получил приглашение посетить его
институт теоретической физике при Университете Гёте, и выступить там с
докладом. Встречал меня в аэропорту молодой тогда (увы, ныне покойный) Г. Зофф.
Франкфурт производил очень сильное впечатление, несмотря на то, что было
очевидно – в войну его бомбили тщательно, так что всё, кроме крошечного центра,
представляло собой в целом довольно скромный новодел. Однако видно было, что
город оправдывает название финансовой столицы ФРГ.
В номере гостиницы была радиоточка, играла приятная лёгкая музыка.
Отношение к немцам я с детства привык не переносить на их язык, который мне
нравился. В эвакуации, в посёлке Текели (Казахстан) мы жили в соседстве с
немцами – ссыльными из Поволжья. Мама и тётя говорили на их языке свободно, у
нас дома в ходу был идиш, так что я многое по-немецки понимал. Мелодии по радио
настраивали так, что сразу вспомнилось послевоенное кино, и в голове звучал
голос Марики Рокк:
In der Nacht ist der Mensch nicht gern
alleine,
denn die Liebe im hellen Mondenscheine
ist das Schönste! Sie wissen was ich
meine,
einesteils und andrerseits und außerdem
Denn der Mensch braucht ein kleines
bißchen Liebe,
grade sie ist im großen Weltgetriebe
für das Herz wohl der schönste aller
Triebe,
einesteils und andrerseits und außerdem!
(Film "Die
Frau meiner Träume")
Для меня приезд во Франкфурт оказался особо значим – Грайнер представил
меня к исследовательской премии фон Гумбольдта, которая оплачивала годичное (с
возможным продолжением) пребывание в исследовательских центрах и университетах
ФРГ. Премию я получил уже в 1990, и местом пребывания выбрал институт Грайнера,
о чём никогда, даже после его отставки, да и смерти, не жалел.
Примечательно, что мои коллеги, начиная
с Грайнера, говорили, в первую очередь – по своей инициативе, о трагедии
Холокоста, об ответственности немцев за эту трагедию, о том ущербе, который
понесла Германия – моральном и материальном, если учитывать вклад евреев в
науку, технику, культуру и экономику до-гитлеровского периода. Примечательно,
что ни в одном разговоре собеседники не пытались ограничить список виновных только
Гитлером и его приближёнными. Они неизменно говорили об огромной
ответственности всего немецкого народа. Как-то президент Университета
Кайзерслаутерна Х. Эрхарт повёз в экскурсию по близлежащим городам, включая
Вормс, Трир и Шпайер. Я спросил его, почему он пересекает улицы на красный
свет. Это было обычным в СССР, но в Германии? Ответ удивил – он сказал, что
трагедия Германии в законопослушности её населения, а потому, даже в мелочи,
хочет дать пример ухода от этой черты национального характера.
Но мелочами не ограничивались – Грайнер, например, имел тесные связи с
видными физиками Израиля, приглашал их в Германию, сам приезжал к нам несколько
раз, способствовал приезду в Германию тех евреев-физиков, которые, когда их
изгоняли, дали зарок не возвращаться никогда. Важна была роль немецких
репараций, которые канцлер ФРГ К. Аденауэр обязался выплатить Израилю по
соглашению 1952г. Отмечу, что и программа, согласно которой в Германию приехали,
начиная с 1990 примерно 200 тысяч евреев (и членов их семей), опиралась на
экономическую мощь западной Германии, а не на ГДР. Замечу, что никаких
проявлений нацизма, будто бы захлёстывающего, согласно советским СМИ, ФРГ, я не
встречал.
Во время пребывания в Кайзерслаутерне я
получил много приглашений, позволивших нам с женой (она приехала на последние
две недели моего пребывания в ФРГ) неплохо поездить по Германии. Я везде
выступая с докладами. Мы были в городах один другого красивее, некоторых –
внешне не тронутых войной, таких как Билефельд, где узнали поговорку «Am Schönsten ist in groβen welt in Frankfurt und in Bielefeld», очаровательные Гейдельберг, Мюнстер и Фрейбург. Побывали мы и в сильно разрушенных
бомбардировками союзников, но вполне интересных и с туристической точки зрения
Гамбурге и Мюнхене. Финалом поездки был Западный Берлин, где мы, перейдя
границу Запад – Восток, должны были сесть в поезд на Ленинград.
В Западном Берлине я не просто хотел
посмотреть город и сделать очередной доклад. Незадолго до того я прочитал
срочную публикацию одного из ведущих сотрудников Технического Университета
Берлина, профессора У. Беккера, где он отметил большое несогласие с
результатами наших расчётов, в чему я не привык. Моя цель была посрамить немца,
устроить в Берлине свою маленькую Сталинградскую битву, поскольку видел в нём,
пока незнакомом мне немце, наглого воинственного тевтонца, вторгшегося на
территорию, которую считал своею. Он и рисовался мне огромным, белобрысым,
наглым, привыкшим к победам потому, что не встретил ещё достойного
сопротивления.
«Тевтонец» оказался маленьким,
черноволосым, очень обходительным и молодым человеком, на немца, с моей точки
зрения, не похожим. Он поместил нас в гостиницу, и сразу же повёз меня в
университет. Оказалось, что Уве (так звали его, уже, увы, покойного) заведует
большой лабораторией. У меня с собой были результаты наших расчётов, и его
сотрудники ввели их в компьютер, из которого вылезал лист бумаги с кривыми, где
видно было, что они очень близки к данным немецкого эксперимента. Аплодисменты
– обычное дело после каждого доклада, но эти, бурные, я запомнил навсегда, и буквально
«достаю из широких штанин дубликатом бесценного груза» - сознания универсальности
физики как науки без государственных границ.
Вечером мы гуляли по сверкающему
иллюминацией центру, шли мимо сияющих витрин, обедали в отличном (пошёл бы с
удовольствием и сейчас) аргентинском ресторане. Всё, увиденное в городе,
разительно отличалось от Восточного Берлина. Нет, явно не дураки были эти
восточные немцы – сюда им явно стоило бежать. Хороша была витрина Запада,
ничего не скажешь.
Утром Уве показывал город, поехали к
Берлинской Стене, особенно убогой на фоне всего остального в городе. Оттуда –
на семинар, где на мой доклад собралось столь много народу, что сидели в
проходах, на полу. В конце доклада я сказал: «Пять лет назад был в Берлине,
видел стену с той стороны. Сегодня – с этой. Уверен, что к следующему моему
приезду этой мерзкой стены не будет. И я не собираюсь надолго откладывать свой
следующий приезд». Публика тогда была в восторге. С приездом я не задержался,
и был в Берлине опять в 1992, но стену разрушили, как известно, намного раньше.
Вечером того же дня мы сидели дома у
Уве и его жены. Дом оказался очень близок к «нейтральной полосе» между
зонами, где не оказалось никаких цветов, но определённо наши хозяева были теми,
к кому буквально относились слова из знаменитой речи Кеннеди 1963 года. Он тогда сказал: «Люди
Западного Берлина будут иметь все основания для гордости: вы жили на самой
линии фронта в течение почти двух десятилетий». Провожая нас, Уве обещал заехать
назавтра и помочь добраться до вокзала в Восточном Берлине. Сделать это,
однако, оказалось не так просто. Мы, советские, имели право пересечь границу в
«Чек Пойнт Чарли», а западный немец – нет. То есть западные полицейские
проходу немца не противились, особенно видя наш багаж, который явно свидетельствовал
о том, что мы не только болтали языками, но и пылесосили по торговым точкам
ФРГ. Но полицейские уверяли, что с их восточными коллегами нам не договориться.
«И на жалость я их брал, и испытывал, и бумажку что от победителей им
зачитывал», но они были как автоматы – бесстрастны, и неумолимы. «Берите
багаж и переходите границу. Ему нельзя!», - повторяли они, не обращая внимания
на то, что это сделать было явно не в наших сил. Находившийся рядом советский
офицер сказал: «Пока я свяжусь с начальством, ваш поезд уйдёт».
Пришлось Уве самому ехать и проходить
через другой КПП, с нашим багажом на своей машине, да ещё платить за это деньги
за пересечение границы (о чём я узнал много позже), а мне вспоминать слова из
речи Кеннеди: «В мире есть много
людей, которые или действительно не понимают, или говорят, что не понимают
существенную разницу между миром свободы и миром коммунизма. Пусть они приедут
в Берлин»[4]. История имела, тем не менее, счастливый
конец в том смысле, что все добрались, куда хотели, а мы с Уве остались
друзьями до самого конца его жизни.
В 1991 ГДР политически и географически,
но, увы, не духовно, исчезла. Её останки явно дают о себе знать в раскладе
политических сил в бывшей Восточной Германии. Что касается научной работы, то
специалисты из ФРГ провели переаттестацию своих коллег из бывшей ГДР. Цель
проверки была очевидна: «Поднять отстающих до уровня передовых». По
просьбе фонда А. фон Гумбольдта я был проверяющим в Университете Лейпцига и
Политехническом институте Дрездена. Мне повезло – в обследованных лабораториях научная
работа шла на весьма высоком уровне, так что моё заключение было хорошим, и
коллегам помогло.
Во время «Гумбольдтовского сезона»
1991-92 мы с женой побывали в очень многих городах Германии, во всяком случае,
больше тридцати. Помимо уже упомянутых, в список вошли Бонн, Висбаден, Гиссен,
Дармштадт, Кассель, Кёльн, Майнц, Нюрнберг, Тюбинген, Штутгарт, и ряд других,
помельче. После этого бываю в Германии регулярно. Конечно, деловые связи
слабнут по мере моего старения, но на конференции всегда езжу, когда есть такая
возможность. Например, были на конференции во Франкфурте в 2016.
В Германии сейчас живут очень близкие
нам с женой люди. Много добрых друзей, с которыми поддерживаем связи. Это
определяет наше желание видеть Германию и мирной, и по-прежнему преуспевающей. Оснований
для опасений скорой гибели Германии, её исламизации, стремительно нарастающей в
ней волне антисемитизма, не вижу. В основе этих опасений лежит, думаю,
сознательная дезинформация со стороны тех государств и их агентуры, которые
заинтересованы в дестабилизации Запада. Не стоит израильтянам и вообще евреям
им помогать, становясь, помимо, надеюсь, желания, полезными идиотами.
Разумеется, не во всём и не всегда политика ФРГ по отношению к Израилю и его
соседям такая, что мне бы хотелась. Но имеющиеся факты всего послевоенного
времени говорят, что дружеские отношения ФРГ к Израилю – не мистификация, не
обман, а реальность.
В 1991 бундестаг решил вернуть столицу
Германии из Бонна в Берлин. Я опасался, что это оживит останки милитаристского
духа, создавая конфигурацию близкую к той, что была в Европе в 1914. Но внешние
похожести как основания для прогнозов не очень надёжны. С 1999 правительство и
бундестаг переехали в Берлин. Пока мои опасения оказались неосновательны.
Надеюсь, что чрезмерной милитаризации не произойдёт и в будущем. Но и 20 лет
срок немалый. Он явно позволяет быть оптимистичным.
Иерусалим
[1]Сейчас многие пишут о себе, что были по сути всегда провидцами. Я же почти
никогда им не был.
[2]Привожу по памяти.
[3]Был в
Дрездене много лет спустя, и этого памятника не нашёл.
[4]Сейчас в мире понастроено много стен между странами или вокруг стран. Но
есть принципиальная разница между стеной, препятствующей приходу враждебных
гостей, и стеной, не позволяющей своим гражданам уйти, кода они этого хотят.
Таких стен не должно быть!
ПС Впервые опубликовано http://club.berkovich-zametki.com/?p=52104
Комментариев нет:
Отправить комментарий