ТЕНИ ПРОШЛОГО 3

17.03.18

Мирон Я. Амусья,

профессор физики

Тени прошлого 3

(Вариация на тему «Перед восходом солнца» или Врач от Бога Г. А. Эйбшиц)

Внушение сводится к непосредственному прививанию тех или других психических состояний от одного лица к другому… происходящему без участия воли (и внимания) воспринимающего лица и нередко даже без ясного с его стороны сознания.

В. М. Бехтерев

Во многом знании - немалая печаль,

Так говорил творец Экклезиаста.

Я вовсе не мудрец, но почему так часто

Мне жаль весь мир и человека жаль?

Н. Заболоцкий.

          Год назад я задумал серию заметок о некоторых ярких, выдающихся и хорошо известных людях, с которыми был знаком. Предполагал, что буду писать на эту тему заметка за заметкой. Но жизнь, как ей и положено, властно вмешалась в мои планы, отодвинув замыслы, надеюсь, на время. Обдумывая, какие имена включить, а какие – опустить, так как их носители были люди не очень известные, или напрочь забытые, я почувствовал несправедливость подхода. Он приводил к тому, что нередко те, кому был в той или иной форме очень обязан, сделавшие лично для меня очень много, оказались вне списка. Я пришёл к выводу, что свой промах надо исправить, тем более, что читателями могут оказаться люди, также когда-то знакомые с моими намеченными героями.

          Так недавно случилось, что одному своему коллеге, существенно заболевшему и не получившему должной помощи от официальной медицины, я рассказал историю, происшедшую со мной более полувека назад. Нам было интересно – мне опять побывать в своём далёком прошлом, ему – услышать нечто, обещающее помощь. Мне показалось, что эта история может представить и некоторый общий интерес. Тем более, что обсуждаемая проблема совсем не изжита до сих пор.

          Почти сразу после рождения сына я заболел. Случилось это весной 1962. Основным симптомом, помимо всяких и всяческих болей то там, то тут, было повышение температуры. Она росла от утра к вечеру, что более или менее естественно, но и при какой-либо нагрузке, в первую очередь, умственной. Она поднималась, когда я проводил занятия и читал лекции. Одолевала слабость, и иногда казалось, что если не буду держаться за доску, то просто упаду. Поднималась температура до эдак 37.5-38⁰. Приём жаропонижающих ничего не давал, а лишь усиливал слабость. Опущу хождения в участковую поликлинику, к тамошнему врачу, и далее, к различным консультантам. Тело велико, болеть и вызывать температуру может практически любой, большой или малый орган.

          Наступил дачный сезон, температура не исчезла, но уменьшилась до привычного мне с детства субфибрилитета, опустившись до уровня 37.2-37.3⁰. В детстве, как и у многих других, у меня были не в порядке гланды, и после посещения знаменитостей – профессоров Цигельника (лёгочник) и Д. М. Рутенбурга (отоларинголог), я оказался в полутёмной комнате знаменитой в городе гомеопатки. На столе лежала книга «Основы хиромантии», в названии которого, где, как меня убеждали одноклассники, последнее слово надо писать через «е» вместо «и». Я получил набор пилюлек, бутылочек, полосканий, что убрало температуру более чем на десять лет. К 1962 знаменитая гомеопатка уже умерла, и я остался лишь с её рецептом, буквально накаряканном на узенькой полоске бумаги.

          Осенью, с возвращением к нормальной рабочей нагрузке, я почувствовал, что температура лишь затаилась на время. Однако, как и весной 1962, гомеопаткины пилюльки её уже не брали. Всё началось опять, притом на более высоком уровне. Не посещённых врачей было ещё немало, у них идей – попросту много. А куры, как говорится в известном еврейском анекдоте, продолжали дохнуть. Тут в дело вмешался отец жены, полковник З. Л. Коминаров, тогда бывший директором военного авторемонтного завода. Человек общительный и интересный, он имел множество приятелей и друзей. Один из них, генерал-майор П. И. Шилов, заведующий огромным отделением окружного военного госпиталя, предложил лечь к нему на обследование и лечение. Я согласился, и оказался по понятиям госпиталя в небольшой, всего десятиместной (!), палате. Генерал решал проблемы и не такие. После какой-то терапии, у меня, коротавшего время в основном лёжа в кровати, температура вышла на норму. «Вот видите»,- сказал профессор-генерал, «Тоже мне – проблема!».

          Но у меня с собой было, я имею в виду, рукописи статей, оттиски работ. И я приспособился, полностью отключившись от социализации с разнородными соседями по палате, заниматься своим делом. Температура немножко подумала, и начала подниматься, достигнув вскоре своего уровня - 37.5-38⁰. Сначала моему палатному капитану, а уже потом, заинтересовавшемуся явным своеволием температуры, моему генералу стало ясно – с этим что-то делать надо, надо что-то предпринять. Они начали новый тур поисков, и пришли к выводу – туберкулёз. Помните, как у поэта – «Из Леты выплывут остатки слов таких, как проституция, туберкулёз блокада»? Сифилис субфибрилитета не давал, в блокаде я уже был, остался туберкулёз. Меня смотрели на рентгене, мне засовывали негнущуюся металлическую трубку в гортань. Следов туберкулёза не нашли, но фтивазидом, тремя курсами вместо одного обычного, накормили до полного отвала.

          Температура не реагировала. Конечно, исследовались и другие органы, по последнему слову тогдашней медицины. На моём теле буквально не осталось ни одной дырки, куда что-нибудь не засовывалось, и куда бы не проникал врачебный взор. Вспомнили про желчный пузырь, он не хотел открывать свои тайны, но упорство врачей и гибкий зонд позволили найти причину – воспаление этого самого пузыря. Его чистили примерно по той же методе, по которой очищали выгребные ямы дачных туалетов, а затем заливали антибиотиками. Замечу, что эти самые антибиотики вводить можно разными способами – перорально, и совсем анти-орально. В хорошие дни я получал по 10 миллионов единиц их совокупной мощности, что и тогда было чудовищной дозой.

          Тут читателю впору меня пожалеть – чувак лежит в огромной палате (мне об этом, после американской одноместной, просто страшно вспомнить!), с ним выделывают нечто почти лагерное – просто ужасно! Но на самом деле, не всё было так плохо: ведь молоды мы были и т.д. Каждый вечер ко мне приходила жена, и мы совсем не горевали, а шли в госпитальное кино. Никогда ни до, ни после этого окружного военного госпиталя мы столько в кино не ходили. И отбор фильмов там был хороший – именно там мы смотрели «Иваново детство» и открыли для себя А. Тарковкого.

          Тем временем, желчный пузырь сдался, а температура, при возвращении к работе, реагировала с неприятным постоянством. Тут вспомнили, что у меня есть ещё гланды, и послали к профессору К. Л. Хилову, начальнику кафедры оториноларингологии Военно-медицинской академии. Он меня внимательно посмотрел, сказал «Это мой пациент», и уверил меня «Я вас сам прооперирую, и вы вскоре забудете о своей проблеме». Меня с манатками перевезли к Хилову.

          Признаюсь, его обещание «сам прооперирую» засело у меня в голове. Им двигала табель о рангах – пациент одного заведующего становился автоматически пациентов другого. Я же во время осмотра заметил, что у семидесятилетнего светила с большой амплитудой тряслись руки. Сомнений у меня не было – я забуду о своей проблеме, поскольку трясущимися руками он просто перережет мне горло. Это было бы похуже температуры, и я употребил значительные усилия, чтобы уговорить палатного капитана, практиканта из периферийной воинской медчасти, прооперировать меня. Он такое делал второй раз в жизни, но мы обещали друг другу помогать, поскольку ставки были высоки – и для меня, и для него.

          Всё, связанное с операцией, быстро и благополучно закончилось. Но с температурой ничего хорошего не произошло. Я решил выписаться из госпиталя, опасаясь, что они решат мне, экспериментируя и далее, отрезать что-нибудь, поважнее миндалин. Завершились мои сто дней – именно столько я провёл в госпитале. Мне дали выписку, с кратким описанием меня и сотворённого со мной за эти первые 100 дней. Температура была при мне, работать я не мог, и перед глазами замаячила пенсия по инвалидности в двадцать девять лет. Дурные мысли лезли в голову, а хорошие вытесняла из них пугающая реальность. После выписки началась эпоха светил – одни то приходили на дом, то приглашали к себе, брали свои традиционные 10 р. (моя зарплата тогда была 105 р/месяц), смотрели выписку, и не оставляли камня на камне от своих «невежд - предшественников», учреждений и людей. Никчёмность их советов была очевидна даже мне – не профессионалу, но прослужившему уже длительное время подопытным кроликом.

          Но была надежда на чудо, которая заставляла обращаться к различным людям. Как-то двоюродная тётя жены, которую звали Бася сказала, что меня бы надо показать врачу, который лечит её мужа. Уже до встречи прояснилось одно преимущество этого врача – он брал за визит только 5 рублей. Я решил изменить с ним правила игры – не показывать госпитальную выписку. Он её и не спросил. Вместо этого, тщательно меня осмотрел и исповедал. Я обратил внимание на странноватую форму вопросов, где не встречалось ничего пустого, вроде «Как вы себя чувствуете?» Вместо этого он был весьма конкретен и самоуверен в вопросах-утверждениях типа: «В такой то ситуации вы чувствуете то-то?» Это меня несколько озадачило. Затем перечислил, что у меня должны были найти, и каковы должны быть результаты моих многочисленных анализов. В ответ я показал ему госпитальную выписку, но он не выразил удовлетворения поразившим меня совпадением. Подводя итог встрече, уже собираясь уйти и стоя буквально у двери, он сказал: «Вас лечили очень тщательно и правильно, но только отсюда (и он приложил край ладони к губам) и вниз. Осталось немного! И он провёл ладонью вверх, буквально до макушки. Я не понял сказанное, но мы договорились о встрече, теперь уже у него дома.

          Он жил, как мне кажется, на Пушкинской улице. Квартира была явно не коммунальная. Мы сели за его стол. Он был тщательно одет, в тройку, в белой крахмальной рубахе и при галстуке. На чистом столе лежало несколько медицинских журналов. «Запомни их. В следующий раз будут те же. Всё это бутафория»,- зашептал мне неизменный спутник – червь сомнения. Григорий Аронович сообщил мне, в чём моя проблема – имевшееся воспаление установило в мозгу, конкретно – в гипоталамусе, устойчивые связи, обеспечивающие подъём температуры тела даже когда воспаления – «запальника» температуры уже нет. «Я буду лечить вас внушением»,- сказал он, и предложил лечь на кушетку и закрыть глаза. В ходе сеанса он опять пояснил механизм нарушения терморегуляции, который и приводит к столь беспокоившему меня подъёму температуры. Я не спал, но старался делать вид. Запомнил фразу, от которой чуть не расхохотался. «Вы теперь не одиноки в своём страдании. С вами мои мощные руки»,- регулярно повторял он. А руки его, по старчески слабые, буквально как спички торчали  из крахмальных манжетов.

          К следующему визиту журналы на столе сменились. Но через минут десять после начала сеанса и нескольких повторений «Вы спите, вас охватил глубокий сон» он перешёл в соседнюю комнату, и включил «Голос Израиля». Мне тоже было интересно послушать, и я сел на кушетке. Когда он возвращался, я лёг, и сделал вид, что сплю. «Ну, это просто балаган какой-то»,- подумал я. Но после четвёртого сеанса, привычно сев за свой рабочий стол, я столкнулся с чем-то необычным. Температура сначала привычно и резво пошла вверх, но на 37.3⁰ её что-то остановило. Через пару недель уже была норма – отныне и до сегодняшнего дня. Скептицизм мой сам собой пропал. Я даже признался ему, что не спал, и обманывал его. «Мне это не важно. Мы ведь не в цирке. У меня была связь с вашим мозгом – этого достаточно»,- объяснил он. Я спросил, мог ли я ему сопротивляться, если бы напрягал свою волю. «Нет»,- ответил он. «Возможно, вы этим даже помогли бы внушению. Ему не поддаются лишь люди потерянные, разложившиеся личности, запойные пьяницы с большим стажем», - ответил он

          Сеансы продолжались для закрепления новых, точнее, восстановления исходных здоровых связей. Соответственно задачам, несколько менялось содержание текста, с которым он обращался ко мне во время сеанса. Речь его всегда лилась гладко, предложения были весьма простыми, и мысли выражались ясно и чётко. Как-то в ходе сеанса он сказал мне: «Мирон, у меня сегодня хороший день. Я вылечил пожилую женщину от рака желудка». «Попался, наконец», - решил я. – «Он и от рака, оказывается,  лечит». После сеанса попросил его рассказать подробнее. Оказалось, что пациентке сказали, будто у неё рак на основе определённых признаков, главными из которых было очень резкое похудание и специфический цвет лица. Она со страху совсем потеряла аппетит, почти перестала есть, считая это тоже симптомом рака. Худоба резко обострилась, а силы исчезали. К моменту встречи с Эйбшицем она действительно умирала, но не от рака желудка, а он искусственной дистрофии. Он разорвал опасную обратную связь мозг – желудок. Вскоре она начала есть и прибавлять в весе. Лечил он и кожные заболевания, как и многие другие - нервной природы.

          Параллельно посещению Эйбшица, меня продолжали обследовать в госпитале. Помню, мне решили делать в очередной раз так называемое дуоденальное зондирование, что обычно было долго и мучительно – желчь не шла. Перед исследованием я попросил его помочь, сказав: «Заговорите мне желчный пузырь». Он многократно во время сеанса повторял: «Ваш организм абсолютно спокоен, все сфинктеры должным образом расширены». На следующий день, после глотания зондов, несколько пациентов, и я в их числе, лежали и ждали, когда пойдёт желчь. Сестра знала, что все уйдут, а она всё будет возиться со мной, нередко – безуспешно. Но на этот раз я был первым, с большим отрывом во времени от всех. Нужно ли говорить, что в метод я поверил.

          Нередко я использовал приезды для нашего лучшего знакомства. От него узнал, что в прошлом он лечил А. Жданова, но когда «дело врачей» начало разгораться, его быстро уволили. Лечил он и ряд сотрудников ФТИ им. Иоффе, в том числе его директора академика Б. П. Константинова. Суждения Эйбшица об общих знакомых, которых оказалось немало, поражали глубиной и точностью.

          Как-то я спросил его про методу постановки диагноза. Он ставил его, как оказалось, когда пациент входил к нему в кабинет – по лицу, рукам, манерам, потом задавал подчас совсем неожиданные вопросы. Они иногда сильно удивляли. Так, первое, что он спросил очень близкого мне человека, когда она только появилась в его кабинете: «Когда вы входите в трамвай или автобус, вы сразу оглядываетесь в поисках свободного места?» Получив её положительный ответ, он сказал: «Не носите поясков и стягивающих талию вещей, и вы забудете о том, что вас сейчас беспокоит». Он отметил, что у неё очень легко иннервируемое солнечное сплетение, расположенное заметно ниже средней нормы.

          Ряд признаков, которыми пользовался, он мне рассказал. Запомнил я всего один – пигментные усики над верхними губами есть верный признак холецистита. Он был потрясающим диагностом, владеющим и методом внушения, и имевшим глубокие познания во всей медицине. И то, и другое позволяло ему эффективно убеждать пациента в своей правоте. Больше я подобного Врача не встречал. Фактически, на годы, вплоть до его смерти, он стал нашим семейным врачом, к которому, уже как к своему человеку, мы обращались за лечением, а иногда, просто за несколько связанным с медициной советами. Всегда он оказывался прав. Помню, как-то в поликлинике АНСССР мне сделали проходной анализ крови, и сняли ЭКГ. По результатам ЭКГ академический врач поставил диагноз предынфарктное состояние, и велел лежать в кровати. Я сказал, что чувствую себя нормально. «Это скоро пройдёт», - ласково улыбнувшись, сказал мне эскулап. Я тут же отправился к Эйбшицу. Первое, что он спросил, было: «Почему вы без моей рекомендации делали этот анализ крови и ЭКГ? Надо будет – скажу. Сейчас у вас всё в порядке, и никакие анализы не нужны. А врачу скажите – мало получить новые, более чувствительные приборы. Надо научиться их результаты читать».

          Свой последний бой за правду он у коллег выиграл, когда поставил диагноз себе – воспаление лёгких, а коллеги-профессора – рак лёгкого, отягчённый инфарктом миокарда. Предписания следовали разные – полный длительный покой (тогда!) при инфаркте, активность и массажи – при воспалении. Семья приняла сторону светил, сомневаясь в способности даже такого специалиста, как Эйбшиц поставить диагноз самому себе. Умер он от нарастающих застойных явлений и вызванного ими удушья. Вскрытие показало, что ни инфаркта, ни рака у Григория Ароновича не было. А в наш семейный лексикон вошла печальная фраза «Эх, если бы Григорий Аронович был жив!». Но веру в силу гипноза, в силу внушения он в меня и жену внушил неистребимую.

          Когда я должен был поехать в Югославию в 1972, возникла серьёзная медицинская проблема: из-за слишком частой экстрасистолии врачи не давали необходимого заключения: здоров. Я понимал, что стоит попробовать гипноз, но где взять врача, работающего и методами внушения? Таковой оказалась наш врач из АН. Она увлекалась гипнозом, и окончила по нему какие-то курсы, изучила метод иглоукалывания, читала, насколько тогда было возможно, книги по психоанализу. Именно от неё я получил потрясшую меня книгу М. Зощенко «Перед восходом солнца». В ФТИ, в рамках борьбы с фрейдизмом и для ещё большего торжества учения И. П. Павлова, проф. Н. Трауготт прочитала нам курс лекций. «Врага надо знать, чтобы с ним успешно бороться»,- сказала она, и сразу перешла к изложению психоанализа. После этих лекций я навсегда стал убеждённым фрейдистом.

          Мы с нашим врачом АН решили попробовать. Она была слабоватым диагностом, поэтому не могла конкретно указать в ходе сеанса, что и как в мозгу надо, говоря сегодняшним языком, перепрограммировать. Однако мы старались оба, и не без успеха. Ясно, что это не был Григорий Аронович, но хоть какой-то эрзац, нередко полезный. К сожалению, последователей и у неё не было, а вот ленивых завистников – более, чем достаточно. Когда она перестала работать, я остался опять без психологического прикрытия. А оно понадобилось.

          В 1987 у меня случился инфаркт. Я пробыл 36 дней в иституте кардиологии (сейчас им. Алмазова), затем 24 дня в санатории, и начал приходить в себя. По ходу лечения у нас были курсы аутотренинга, которые усердно посещал. Однако, вернувшись домой, я почувствовал страх повторения инфаркта. Исходные симптомы свои я запомнил, и они стали проявляться с пугающей нас с женой частотой. По вызову приезжала обычно кардиологическая скорая. Я знал, как выглядит «плохая» ЭКГ (мой тип), и какой должна быть у меня хорошая ЭКГ. Лёжа и следя за выползающей ленточкой, где всё было в норме, я тотчас успокаивался, и, странное дело, исчезали сами симптомы. Я понял, что мне нужен гипноз. Но его не было. Сносным паллиативом оказался аутотренинг. Вскоре я достаточно контролировал себя, чтобы плавать в бассейне, в самом начале лета поехал на конференцию в Грац, а в ноябре-декабре провёл за месяц своего рода турне по восьми городам Великобритании, с бесконечными лекциями и обсуждениями.

          Мантра «Эх, жаль, что нет Григория Ароновича» в семье повторялась, но истинная нужда возникла в самом начале 1998. Я только выписался из клиники, где мне провели полостную операцию, в ходе которой человек с ножом ковырялся в моём теле четыре часа. Вот мои органы и взбрыкнули, и не только те, которых вырезали или урезали. Они перестали работать, согласовав свою забастовку с руководством, т.е. с головой. Врача, способного проводить сеансы гипноза, найти не удалось. Но мать хозяйки квартиры, где мы жили, оказалась психологом со степенью. Она помогла мне вспомнить уже забытый аутотренинг, и с его помощью не только избавиться от страхов, просто бесновавшихся по ночам, но и заставить «здоровых забастовщиков» вернуться на работу.

          Конечно, нужны первоклассные специалисты своего дела, с неизбежностью – узкие. Но сплошь и рядом мы идём к врачу с не очень ясной картиной, которая затрагивает совсем не один орган. А врач в ответ посылает на ряд анализов и к другим специалистам. Во многом это определяется желанием врача не брать на себя всю полноту ответственности. Последнее по силам лишь Врачам от Бога, а их горстка. Уверен, однако, что методам внушения врачей надо обучать и убедить пользоваться ими. А пациент мечтает о враче-универсале, убедительном и грамотном, и о магическом лекарстве сразу от всех болезней – «золотой пилюле». Но глядя на быстро растущее число лекарств и медицинских приборов  понимаешь, что мечта несбыточна. Некой реинкарнацией такой мечты может стать компьютерное диагностирование, на основе того, что сейчас именуется Big Data Analyses. Ho и это - дело не завтрашнего, а, скорее, послезавтрашнего дня.

***

          Совсем немного было в моей жизни людей, которых я вспоминал бы со времени первых встреч и до сегодняшнего дня совершенно регулярно. Сначала, пока он был жив, в форме напоминания типа «Надо спросить у Григория Ароновича», а после его смерти – констатацией факта в виде утверждения, подобного «Эх, жаль, что нет Григория Ароновича!».

PS См http://club.berkovich-zametki.com/?p=36500