ГОРА

ГОРА  Евгений ПЛОТКИН  Евгений ПЛОТКИН Студент-фронтовик Борис Плоткин, 1947 г. Профессор Борис Исаакович Плоткин. Отец и сын – два профессора, 1998 г. Илья Рипс – студент, Рига, конец 60-х гг. Илья Рипс больше года провёл в СИЗО и психушках. Рига, 1969 г. Профессор Илья Аронович Рипс. Илья Рипс и Евгений Плоткин. Профессор Илья Аронович Рипс объясняет секреты Торы.

Я ни разу в жизни не был на Храмовой горе в Иерусалиме. Весь Израиль объездил, посетил отдалённые монастыри, труднодоступные вади1, выжженные солнцем руины, видел Хеврон, Сартабу,Себастию, Гризим, а на Храмовой горе побывать до сих пор не удалось. Вот жду, может, придёт Мошиах, тогда и погуляем там вдоволь. Честно говоря, ждать, пока придёт Мессия, не хочется. Дел у него и без того будет по горло, и тут я со своей Храмовой горой. Одна знакомая, побывав в Иерусалиме и узнав впервые о Мессии, спросила невинно: «А когда она придёт, эта Мессия?». Когда придёт – точно неизвестно, по крайней мере, мне неизвестно, а вот куда придёт – указано заранее. Это Золотые ворота Иерусалима, заложенные камнем – то ли для того, чтобы он не прошёл, то ли для того, чтобы только он и прошёл. Судя по тому, что ворота на месте, подъём на Храмовую гору пока откладывается. Всем этим проблемам с Храмовой горой я обязан Илье Рипсу. Илья – совершенно гениальный математик, профессор, замечательный, болезненно порядочный человек. Я знаю его с детства, поскольку он – ученик моего отца. В шестидесятые годы папа рассказывал о молодом, невероятно одарённом парне. А в 1969 году этот парень поджёг себя в Риге у памятника Свободы, протестуя против оккупации Чехословакии. Что было потом – тема отдельной книги, в которой перемешаны КГБ, математика, эмиграция, Коды Торы и многое другое. В Израиле Илья стал Элияху, но для меня он всё равно Илья, а для моего папы – Илюша. Иногда и я так его называю, это как-то привычнее, приятнее и добрее. Помимо всего прочего, Илюша – ортодоксальный еврей. То есть по-настоящему ортодоксальный – со шляпой, чёрным костюмом, чёрными штиблетами и всеми прочими атрибутами. Как всё это сочетается со знанием наизусть всего Мандельштама, фантастической математикой и генетической интеллигентностью – уму непостижимо. Во всяком случае, я давно уже бросил попытки понять то, что находится далеко за пределами моего разума…. Время от времени я спрашиваю Илью о вещах, связанных с соблюдением традиций или объяснением того или иного библейского события. Ответ бывает всегда непредсказуем и поучителен. Как-то раз, по молодости лет, я его спросил: «Скажите, вот по шаббатам2 можно ли заниматься спортом? Бегать, прыгать, плавать, играть в баскетбол? Ведь это же так полезно. И это никак не работа, и противоречия нет никакого?». Илья на минуту задумался. «Видите ли, Женя, – сказал он, – ну, как бы мне вам объяснить… Это всё равно, что спросить: можно ли читать лекцию с расстёгнутой ширинкой? Закона, что нельзя, нет, нет такого закона, но ведь согласитесь – не принято! Так и со спортом по шаббатам – у вас просто так много дел, что и в голову не приходит заняться спортом. Не принято…» И вот однажды, много лет назад, Илья позвонил мне по телефону: – Женя, я слышал от Бориса Исааковича, что вы собираетесь вести ваших гостей в Иерусалим? – Да, конечно, обязательно поведу – Храм гроба Господня, Гефсиманский сад, могила царя Давида, многое другое… – Хорошо, – говорит Илья, – это хорошо… Чувствую, наступает непонятное молчание. – Что-то не так? – спрашиваю я. – Да нет, конечно, нет, но… – Я вас слушаю, Илья, говорите… – Женя, очень прошу вас, не поднимайтесь на Храмовую гору. – Но почему? Ведь это так важно, это место, где стоял Храм, где сейчас стоит мечеть Омара – великолепный памятник арабско-византийского стиля, классический четверик на восьмерике. Там же и конюшни Соломона, и мечеть Аль-Акса, построенная в седьмом веке… – Я вас очень прошу, Женя, не поднимайтесь. – Но как же гости? Как можно их лишить такого удовольствия? Это же достояние человечества, это же культурная ценность! – Не поднимайтесь, пусть они сходят, а вы подождите и потом покажете всё остальное. И я не пошёл. Мне было неловко идти, если Илья меня просит этого не делать. Ну и обойдусь без Храмовой горы, перебьюсь. Хотя хотелось отчаянно… Около десяти лет я не возвращался к вопросу о Храмовой горе. Но каждый раз, когда показывал Иерусалим, этот разговор всплывал у меня в памяти. Всем можно, а мне нельзя, ну что за напасть… Я стал опасаться спрашивать Илью о каких-то неясных мне вопросах, связанных с религией. Мало ли на что нарвёшься. Но как-то раз не сдержался и спросил его о ките. На траверсе Яффо, совсем недалеко от берега, находятся два рифа. Один из них называют скалой Андромеды, а другой – рифом Ионы. В Израиле прикосновение истории иногда доходит до осязаемых мурашек, и Яффо – одно из таких мест. Город, построенный сыном Ноя Иофетом, значительно старше Иерусалима. Насчёт Ноя, Ковчега, голубя сказать наверняка что-то сложно, но то, что греки называли его Иоппией, неоспоримый факт, и то, что волны цивилизации накатывались здесь мощно и непрерывно, – тоже. Как сейчас помню, школьные годы, увлечение греческими мифами – и картину неизвестного художника: летит по небу молодцеватый Персей с мечом, щитом, головой Медузы-Горгоны и смотрит вниз. Внизу заламывает руки Андромеда – белогрудая, рубенсовских форм тётка. Рядом некрупный змей, одна андромедина грудь больше всей его клыкастой морды. В голову не приходило, что она должна быть, как минимум, шоколадного цвета, так как была дочерью эфиопского царя Кефея и царицы Кассиопеи, неизвестного роду-племени. А уж про географию никто вообще не думал – летал себе и летал Персей, кто же его знает, где именно его носило. Увидел Персей Андромеду, для верности спросил Гермеса, что за женщина в цепях, – и сразу бросился спасать и жениться. Безумной храбрости был юноша… Считается, что на рифах Андромеды до сих пор видны следы цепей, а по вечерам из моря доносится дыхание чудовища, поражённого Персеем. Всё это меня как-то не очень смущало. Звучит красиво, чудовища всегда мерещились непросвещённому народу, человеческие жертвы – тоже дело обычное, почему бы, в самом деле, Андромеде не быть прикованной в Яффо? Тем более, и цепи сохранились, и Страбон3 не зря свою «Географию» писал. Сложнее обстояло дело с Ионой4. – Илюша, – спросил я, – ну объясните мне, что за киты в Средиземном море, откуда вся эта плешь берётся? Не могло быть здесь никаких китов. Почему около Яффо находится риф Ионы, как это может быть?.. Илья на минуту прикрыл глаза, а потом тихо сказал знакомую фразу: «Видите ли, Женя…» – Видите ли, Женя, Иона был пророком. И он был человеком. Ему было видение – надо идти в Ниневию, так как жители её погрязли в грехе и за это Бог решил их покарать и разрушить Ниневию. Но Иона был человеком! Какой же человек захочет пойти с такими вестями в город? И решил Иона избежать своей пророческой участи, решил сбежать оттого, что ему предначертано. И он пришёл в Яффо, и сел на корабль, который шёл в Испанию, в Тарсис. Ничего никому не сказал, просто сел и стал ждать. Корабль отплыл, и поднялась страшная буря. Иона понял: это из-за него. Но он был человеком, и прыгать в море ему не хотелось. Поэтому он пошёл в трюм и заснул. Вот этот момент мне не ясен. Как можно спать во время шторма – будь ты человек или пророк, когда так качает, да ещё и виноват к тому же… Но он заснул. Команда, между тем, бросила жребий, и жребий пал на Иону, который спал в трюме. Матросы пришли к Ионе, разбудили и спросили: «Ты кто?». Очень вовремя, кстати… Иона ответил: «Я – Иона, пророк, иудей». Матросы ему сказали: «Прыгай, жребий указал на тебя», – а сами тем временем стали молиться. Иона прыгнул, море сразу же утихло, подплыла огромная рыба и проглотила Иону. Это была, конечно, никакая не рыба, это был уникальный, не слишком комфортабельный плавучий отель, сконструированный Богом специально для вразумления пророка, не желающего делать то, что ему положено. Три дня в нём провел Иона, размышляя о Ниневии, о предназначении, о разных важных вещах, и лишь после этого рыба прямиком доставила его к скалам возле Яффо. – А почему к Яффо? – наконец, вставил я, очарованный этой притчей, которую не проходили в средней школе. Знали лишь, что был кит, был Иона во чреве, но что, зачем, когда, не знал толком никто. – В Яффо потому, что отсюда начиналась прямая дорога на Ниневию. От Яффо вообще расходились дороги – на Иерусалим, на Дамаск, на Египет, на Ниневию. – Ну, хорошо, а почему кит? – Вообще-то в оригинале кита нет, есть большая рыба, которую иногда отождествляют с Левиафаном, а вот почему кит – не знаю. Илья рассказывал так, как и написано в ивритском первоисточнике со всеми этими «и пошёл», «и сказал», «и подумал». В этом было что-то очень подлинное, древнее и тёплое. У моих родителей в Бобруйске в конце сороковых годов преподавал Марк Григорьевич Розовский. Он до этого был учителем идиша в еврейской школе, а после расформирования еврейских школ стал учителем русского в русской школе. Диктовал детям тексты он примерно так: «И мы пошли и к дому, и зашли у в дом». Три четверти учеников были евреями – черта оседлости всё ещё отчётливо прослеживалась на карте Родины. Они писали правильно: «Мы пошли к дому и зашли в дом». Лишь белорусская девочка из деревни Титовка, что за рекой, писала так, как слышала: «И мы пошли и к дому, и зашли у в дом». Марк Григорьевич морщился и говорил: «Кащицкая, так говорится, но не так пишется…» И направился Иона из Яффо в Ниневию, поскольку за три дня в море он понял, что в первую очередь он пророк и уж потом – обычный человек. Велено в Ниневию – надо идти в Ниневию, ничего не поделаешь. Много позднее Рената Муха5 замечательно выразила состояние Ионы: Ну, дела, подумал лось, Не хотелось, а пришлось… Придя в Ниневию, Иона сообщил её жителям, что из-за их безобразного поведения через 40 дней все они погибнут, сойдёт с небес огонь и разрушит город за грехи его. Сообщил, но не ушёл сразу, а вышел за стены города и сел наблюдать. Потому что он был человеком, и было ему любопытно. Жители Ниневии стали поститься, молиться, каяться. Время шло, и ничего с городом не происходило. Иона очень огорчился. На мой взгляд – зря, так как лучше уж слыть лжепророком, чем с успехом предсказывать напасти. Но, видно, многое он пережил и передумал, сидя у рыбы в брюхе, и хотелось ему признания. Пока он сидел и ждал, стало жарко. Над ним вырос касторовый куст и прикрыл его от солнца. Именно так и сказано в оригинале: «И куст касторки прикрыл Иону». По другой версии, Иону защитил лопух. Тоже неплохо – не касторка, так лопух. Ну и, наконец, в греческом переводе Иону от зноя спасла тыква…. Так или иначе, что-то выросло и прикрыло Иону от солнца. И стало ему хорошо. Хорошо-то хорошо, не жарко, но был он очень раздражён. И спросил Иона Бога: «Почему же ты не разрушил Ниневию, почему не сделал того, о чём сообщил мне, того, из-за чего я так страдал?». Просто спросил, не стесняясь, почтительно, но, как принято у евреев, на «ты». В это время появился червяк, подгрыз куст над Ионой – и куст завял. Иона очень опечалился. Бог наслал жаркий ветер, и Иона ещё больше опечалился о судьбе растения, да и о своей собственной. И тогда раздался ему голос: «Иона, ты пожалел лопух, с которым знаком всего один день, а я пожалел Ниневию, которую знаю давно…» Я в некотором обалдении выслушал ответ Ильи о том, как обстоит дело с китами и пророками на Средиземном море, и больше о китах не спрашивал. А на самом деле здесь перепутались два мифа. Та самая зверюга, что собиралась сожрать Андромеду, называлась по-гречески «кетос». От него произошло греческое слово «кит», которое и вошло в русский язык. В греческом переводе Ветхого завета рыбу, сделанную для Ионы, тоже перевели как «кетос», хотя ничего особенно чудовищного в ней не было: рыба как рыба, только большая очень. Так и возник кит, проглотивший Иону. Загадкой осталась только «чудо-юдо рыба-кит», которая знакома с детства по «Коньку-горбунку» (кстати, для любопытных: на иврите конёк-горбунок – «сусон-гавнонон»). В моём юношестве чудом-юдом называли еврея, устроившегося на работу. Примерно такого же мнения придерживался и собиратель русских сказок Афанасьев, производивший «юдо» от Иуды Искариота. Но на самом деле это, наверное, просто хорошо ложащееся на язык выражение, энергичное и звучное: «чудо-юдо», «гоголь-моголь», «шалтай-болтай». Прошло время, мы много общались с Ильёй, говорили о математике, о Кодах Торы, о логике, но я не возвращался к теме Храмовой горы, считая это каким-то табу, в которое не надо особенно вдумываться, а можно или выполнять, или не выполнять. Терпел и не ходил на гору, хотя и не понимал, почему не надо ходить «туда, не знаю куда», поскольку это вступает в противоречие с «тем, не знаю чем». Но, когда на прошлый Песах в гости приехали наши близкие студенческие друзья, я понял, что такое положение с Храмовой горой меня вконец измучило, и снова позвонил Илье: – Илюша, вы помните, я когда-то вас спрашивал о подъёме на Храмовую гору? К моему удивлению, он сразу сказал: – Да, конечно, – хотя дело это было более чем давним. – Ко мне приехали очередные гости, мы завтра будем в Старом городе, я бы хотел подняться, посмотреть мечети, новые раскопки, вид на долину Кедрона. Илья опять замолчал, как тогда – когда-то. – Видите ли, Женя, – сказал он, – я вас прошу, не ходите на гору. Вот тебе и раз! Я был уверен, что прошло время и я уже могу пойти туда, куда ходят все туристы, даже те, которым, в общем-то, и не надо совсем, которым что Храмовая гора, что Поклонная – всё едино. – Не стоит этого делать, – тихим голосом продолжает Илья, – я вас прошу…. – Ну, хорошо, ну, может быть и не стоит, но хоть объясните, в чём проблема, а то получается, как когда-то – нельзя, потому что не велено, а ведь мы с вами помним, как всё это было… гм… неприятно. – Видите ли, Женя, – сказал Илья, – всё дело в Храме. Он разрушен, и Первый, и Второй разрушен, но на самом деле он существует и находится где-то на Храмовой горе, просто мы его не видим, не ощущаем, но в нужный момент он из этого состояния выйдет и проявится. – Ну, хорошо, если так, я этого не знаю, но допустим, что он там стоит, в другом измерении – для простоты – и мы его не видим. Так чем плохо посмотреть на то, что мы всё же видим в нашем трёхмерном мире – на Золотой купол, на древние фундаменты, на весь этот удивительный комплекс?! – В этом нет ничего плохого, но, находясь на территории Храмовой горы, вы можете попасть на территорию невидимого Храма, а там есть особые места…. – В Храме, который мы не видим? – Да, в Храме. И тут до меня, наконец, дошло. В храме Соломона было помещение – Кодеш ха Кодашим, Святая Святых, Holy of Holyies, Санкта Санкторум. Это помещение отделялось занавесом от остального Храма. Внутри находился Ковчег Завета6, а в нём – пара Скрижалей с заповедями. Их было две, потому что первые Скрижали Моисей в сердцах расколошматил. Спустился с горы Синай, увидел Золотого Тельца, рассердился и разбил, несмотря на то, что были они сделаны из сапфира и вручены из первых, так сказать, рук. Их осколки и находились в Ковчеге. Кроме них, в Ковчеге были и вторые – полноценные Скрижали, записанные уже Моисеем, но под диктовку всё того же автора. Ещё в СвятаяСвятых находился свиток Торы, также написанный  Моисеем, сосуд с манной, жезл первосвященника Аарона, брата Моисея, сделанный из миндаля, и несколько других, важных и полезных вещей. Но, самое главное, там ощущалось присутствие Божье, или Шхина7, и поэтому входить туда нельзя было никому, кроме первосвященника. Делал он это раз в году, на Йом Кипур – Судный день. Впрочем, незадолго до Вавилонского пленения и разрушения Храма Соломона Навуходоносором Ковчег Завета исчез из Святая Святых и во Втором Храме его уже не было. Никто не знает, где он, хотя самая популярная версия отсылает в отдалённые районы Эфиопии. А по другой – он найден, спрятан и ждёт Третьего Храма. Ну, а теперь всё просто. Раз Храм существует, но невидим, то можно ненароком зайти туда, куда не положено. А это – нехорошо. Более того, помимо Святая Святых, куда уж совсем никак нельзя ступать, имеется масса мест, куда могли заходить только коены8 или левиты.9 У моего сводного дедушки фамилия была Коган, но боюсь, что недостаточно этого. Наверное, были в роду и какие-то Левитины, но попробуй их теперь разыщи по синагогальным архивам… В любом случае, ходить на гору кому попало – не следует, или, точнее, вообще никому не следует, а уж не Коганам да Левитиным – точно. В общем, «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещён!..» – Илья, – говорю я, – ну, давайте подумаем. У нас есть, по крайней мере, одно место, которое сохранилось от Храма. Это – Стена Плача. У нас есть точный план Храма, он неоднократно записан. Ну, какая была толщина стен Храма? Ну, допустим, метра два. Плюс межстенное пространство, плюс то да сё – значит, я могу совершенно спокойно подняться на гору и отойти метров на десять от края без ущерба для невидимого Храма? Илья задумался. Я чувствую, что всё это напоминает разговоры о количестве чертей на кончике иглы – чувствую, но почему-то не могу не относиться к разговору серьёзно. – По-видимому, вы правы, – говорит Илья медленно и веско. Он чуть-чуть картавит, но не ивритскойубойной картавостью и не французским грассированием, картавит лёгкой картавостью  русских дворян. – По-видимому, вы правы, – повторяет он, – но я вас очень прошу – не надо. – Илья, ну почему же не надо, какая здесь-то логика?! – Видите ли… – начал Илья, и я понял, что в этот раз гора мне снова не светит. А логика здесь несложная. Одни ортодоксы считают, что те, кто ритуально нечист, не могут подняться лишь на территорию невидимого Храма, а другие – на всю Храмовую гору. Одни думают, что сейчас все евреи недостаточно кошерны для подъёма к Храму, а другие – что некоторым из них всё же можно подниматься на гору. Ну и так далее. Не стоит в это вникать чересчур глубоко, каждый выбирает для себя: идти или не идти, и зачем идти, если идти. Кстати, я прошёл подземным ходом от Стены Плача до Скорбного Пути, Виа Долороза. Судя по всему, этот подземный ход идёт по окраине Храмовой горы или под окраиной. Интересно, как это согласуется с тем, что можно, а что нельзя еврею? Вот это – по-настоящему тонкий вопрос. А пока – на Храмовую гору что-то не пускает…. Надо будет дальше с этим как-то разбираться. Посмотрим. Но хорошо, что в запасе всегда имеется старый мудрый анекдот. К ребе приходит женщина и говорит, что её муж простудился. Надо бы ему нагреть чаю, но ведь нельзя – шаббат, суббота, и что ребе по этому поводу думает? Ребе отвечает: «Ну что ты, женщина, как можно? Суббота…» Женщина сидит расстроенная. В это время ребе уходит и возвращается со стаканом чая в руке. «Ребе! – говорит женщина. – Вы пьёте чай?!» «Да, пью… Но ведь я вас не спрашиваю…» Наверняка этот текст выбит на камне где-то возле Храма – там, где хранятся раритеты народной мудрости, ума, лукавства. Наверняка, рядом выбиты мириады сходных мыслей, играет скрипка, висят картины. Просто мы этого не видим, и, если пойдём туда, куда не следует, то можем всё сломать и всё испортить. Я думаю: не страшно, одни сломали – кто-нибудь починит. Или подождём, вот придёт Мессия… ПОСЛЕСЛОВИЕ СОЛА ШУЛЬМАНА Роясь как-то в своих архивах, я наткнулся на рукопись киносценария, который когда-то – в конце 60-х или начале 70-х – передал мне для постановки Василий Аксёнов. Постановка задумывалась на «Мосфильме». Сейчас уж точно не помню названия этой рукописи – кажется, «В одном южном городе» – о морячках, валяющих дурака на своей прибрежной землечерпалке. Короче говоря, кино не состоялось, и тема заглохла.… Прошло время, шли 90-е годы. Оба мы уже жили за рубежом – я в Риме, Аксёнов в Вашингтоне. И вот, роясь в своём архиве, я на эту рукопись наткнулся. Зная, как дорог оригинал для автора, и подозревая, что он у Василия Павловича не сохранился, я отправил ему рукопись. В ответ я получил от него тёплое письмо, где были такие слова: «…Вот так, старик… – как она нас расшвыряла…» Вася имел в виду – жизнь… Я вспомнил это письмо Аксёнова, когда писал предисловие к рассказу «Гора». Все мы – и персонажи этого рассказа, и я сам – вышли из маленького тёплого белорусского городка – Бобруйска, где цвела сирень, пахло яблоками и весь город говорил по-еврейски. Хочется спросить у Господа, кому это мешало?! Зачем Он расшвырял нас по миру?! Я стал австралийцем, персонажи рассказа стали израильтянами, друзья – американцами. А всё вместе это и есть жизнь... 1. Вади – арабское название сухих русел рек и речных долин временных или периодических водных потоков, заполняемых, например, во время сильных ливней. 2. Шаббат (ивр.) в иудаизме – суббота, седьмой день недели, в который Тора предписывает воздерживаться от работы. 3. Страбон – ок. 64/63 до н. э. – ок. 23/24 н. э. – греческий историк и географ. 4. Иона стоит особняком среди ветхозаветных пророков, потому что ему выпало пророчествовать не в землях Иудейской и Израильской, а в Ниневии – столице Ассирийского царства, среди язычников. 5. Рената Григорьевна Муха (1933–2009) – детская поэтесса. 6. Ковчег Завета, или Ковчег Откровения – величайшая святыня еврейского народа: ковчег, в котором хранились каменные Скрижали Завета с десятью заповедями, а также, согласно Посланию к евреям, сосуд с манной и посох Аарона. Ковчег, согласно Торе, являлся символом союза Бога с народом Израиля и служил свидетельством присутствия Бога в его среде. 7. Шхина – (ивр. присутствие) в иудаизме и каббале – термин, обозначающий присутствие Бога, воспринимаемое и в физическом аспекте. 8. Коэны, или кохены (ивр.) – еврейское сословие священнослужителей в иудаизме, состоящее из потомков рода Аарона. 9. Левит – (от ивр. Леви) – представители колена Левия. На левитах лежали обязанности священнослужения: они охраняли порядок при богослужении, руководили народом при жертвоприношениях, исцеляли прокажённых, были музыкантами и пели псалмы, составляли почётную храмовую стражу. Традиционно левиты занимались обучением народа закону Торы; в древности летописцы выходили по преимуществу из левитов