Полезно подчас обратиться к
нашему вероятному генетическому багажу. Мы убеждаемся, что в нем есть
наследство, доставшееся нам от предков человека. И оно срабатывает, задавая
определенную направленность некоторым сторонам нашего социального поведения,
ограничивая возможность свободного выбора. Слепое или полуслепое следование
ему, этому наследству, небезвредно для человеческого общества. Это надо знать и
не только для того, чтобы лучше понять историю и события, современниками и
участниками которых мы стали. Главное — это уроки на будущее. Осведомленный
человек не станет надеяться на спасительность стихийного прихода к власти
сильной личности: он заранее знает, какой «порядок» эта личность наведет. Не
может он надеяться и на то, что «авось, все само собой образуется»,- ведь он
знает, что сам собой образуется худший сценарий. Наконец, он не увлечется
призывами ни нацистов, ни религиозных фундаменталистов, ни анархистов, ни
коммунистов. Ибо первые и вторые откровенно исповедуют жесткую иерархию,
построенную на соответствующих инстинктах, а третьи и четвертые неизбежно
отдают общество в полную власть тех самых биологических инстинктов,
существование которых они столь яро отрицают в теории.
Начнем мы не слишком издалека, с
человекообразных обезьян. Их группы численно невелики и построены довольно
просто, но по-разному у разных видов — от семейной у живущих на деревьях
орангутанов до небольшого стада у шимпанзе, ведущих полуназемный образ жизни.
Зоологи потратили много сил на изучение этих видов животных. Оказалось, что у
всех человекообразных самцы полностью доминируют над самками, а между собой
образуют иерархическую лестницу.
Гориллы живут под защитой леса,
питаются довольно простой растительной пищей, крупны, могучи, вооружены
огромными клыками. Естественных врагов у них почти нет. В этих условиях у них
сформировалась довольно простая структура группы, которую можно назвать
патриархальной (то есть со старым самцом во главе) автократией (то есть
управлением в одиночку).
Высший ранг принадлежит, самому
старшему самцу с седой спиной. Остальные — а их немного, и они значительно
моложе — образуют между собой простое иерархическое соподчинение. Дружественных
союзов между ними нет, и коллективно противостоять иерарху они не могут. Седой
самец постоянно напоминает о своем ранге, заставляя подчиненных уступать ему
пищу, удобные места и оказывать другие знаки почтения. Устойчивость иерархии в
группе поддерживается довольно легко, и до драк дело не доходит. Доминант
ограничивается в своей угрозе соответствующей мимикой и жестом. Иногда
приходится, приняв позу угрозы, подойти к провинившемуся. Тот тут же принимает
позу подчинения, а доминант в ответ похлопывает его по спине, изображая
ритуальное наказание.
Согласитесь, такого рода
отношения бывают и среди людей. Они возможны в большой патриархальной семье или
в маленькой конторе, но моделью горилл наши иерархические системы не
исчерпываются. И совершенно ясно, что на такой основе сложную социальную
организацию не построишь. А наши предки очень в ней нуждались.
Живший в Африке три-четыре
миллиона лет назад прямоходящий предок человека — афарский австралопитек — был
ростом чуть выше метра; сменивший его первый изготовитель каменных орудий —
умелый человек — того же роста. И лишь следующий вид — прямоходящий человек,
появившийся там же около 1,6 миллиона лет назад, был в полтора раза выше.
Ранние гоминиды не умели
охотиться на крупных животных. Последние исследования показали, что они
занимались собирательством, ловлей мелких животных, а также разыскивали и
поедали трупы. Так что, хотя они и имели под рукой заостренный камень, убить им
хищника в одиночку, скорее всего, не могли.
Это были некрупные, от природы
слабо вооруженные существа, к тому же бегавшие медленно (даже в сравнении с
макакой и павианом), очень неверткие и вдобавок неспособные быстро
вскарабкаться по стволу дерева. Они были беззащитнее шимпанзе, не говоря уж о
гориллах. А жили в саванне, самой опасной для приматов среде. Следовательно,
предположение о том, что они жили отдельными семьями или небольшими, слабо
организованными группами (как гориллы и шимпанзе), не проходит.
В то же время очень сильная по
зоологическим меркам агрессивность человека, его очень высокая (даже по
сравнению с обезьянами) сексуальность, чувство ревности, приводящее даже к
убийству соперника, и, наконец, потребность мужчин с детства до старости
бороться за свой иерархический ранг — все это для этологов бесспорное
свидетельство того, что становым хребтом стада древних гоминид была жесткая
иерархическая пирамида, образованная половозрелыми самцами. У очень многих
живущих группой или небольшим стадом животных — орангутанов, львов, лошадей —
во избежание бесконечных конфликтов самец-доминант изгоняет из стада других
самцов, включая собственных сыновей. Но это все либо живущие в безопасности
животные, либо хорошо вооруженные, либо очень быстро бегающие. Будь предки
человека хорошо защищены, они, возможно, пошли бы таким же путем.
В те же времена и в тех же местах
обитало пять видов «поздних» австралопитеков — наших громадных, могучих, с
мощными челюстями и зубами прямоходящих двоюродных прапрадедушек. Вот им этот
путь не был закрыт. Но наши мелкие, стройные, мелкозубые предки были плохо
вооружены, все взрослые самцы им были нужны для коллективной защиты самок и
потомства.
С той же проблемой столкнулись в
саванне предки нескольких видов макак и собакоголовых. Зоологи уже довольно
давно пришли к выводу, что и предки человека независимо проделали во многом
похожий путь. Следовательно, мы должны присматриваться не только к социальной
организации человекообразных обезьян, но и к организации стадных обезьян
саванны, сохранивших до наших дней действующие модели социальной организации
предков человека. У них очень много поразительных аналогов.
Собакоголовые обезьяны могут
образовывать сложно организованное большое стадо. У них борьба за иерархический
ранг, а с ним — и за обладание самками, составляет едва ли не самое главное в
жизни самца. Борьба эта ведется сурово, с драками, а проигрыш в ней означает
постоянное унижение, страх, необходимость отдавать доминантам лакомые куски.
Занимающие низкий ранг павианы находятся в стрессе, чаще заболевают, меньше
живут. Когда читаешь работы, описывающие все ухищрения, к которым они прибегают
для того, чтобы изводить друг друга, временами тошно становится.
Обитающие в африканской саванне
павианы анубисы «открыли» вот что: более агрессивного и сильного самца можно
понизить в ранге, если найти для этого дела союзника, такого же слабоватого,
как ты сам. Если удастся создать союз из нескольких самцов, можно посягнуть на
вышестоящую особь. У молодых самцов эти союзы непрочны, потому что их члены все
время предают друг друга, особенно когда дело доходит до драки. Но постепенно
какая-то часть самцов одного возраста создает более устойчивый союз, и тогда
они могут покушаться на власть старших. Обычно стадо павианов образует
иерархическую пирамиду по возрастному признаку. Но «союзы молодежи» могут
изменить ее путем «революции снизу».
Образование пирамиды по
возрастному признаку, без всякого сомнения, свойственно человеку. В
традиционных обществах возрастная иерархия соблюдается очень строго. Но и
образование союза подчиненных с целью свержения доминанта — тоже дело обычное,
известное от седой древности до наших дней. У людей эти союзы тоже неустойчивы,
сравнительно легко разрушаемы. Предательство вчерашнего союзника — норма
поведения политиков. Иначе не сохранялась бы тысячи лет римская поговорка
«разделяй и властвуй». Конечно, до идеи объединения с целью свержения
угнетателей и захвата их положения можно дойти путем интеллектуальных раздумий
или компьютерных моделей, не прибегая к инстинкту. Но инстинкт этот в нас сидит
и готов действовать как по велению рассудка, так и вопреки ему.
Теперь поднимем свой взор к
вершине павианьей пирамиды. Кто ее венчает? Патриарх павиан с седой гривой?
Нет! Оказывается, на вершине сидят несколько патриархов. Их отношения
дружескими не назовешь, доверия тоже не видно, но и враждебности нет. Когда-то
в юности они долго и упорно боролись за доминирование в своей возрастной группе
и давно уже установили, что друг другу ни за что не уступят. Образовав союз,
они коллективно боролись за каждую иерархическую ступень в стаде. Их менее
настырные и хуже организованные сверстники давно погибли, в том числе и от
стресса. И вот они наверху. Их осталось мало и будет все меньше. Теперь главная
забота на всю оставшуюся жизнь — сдерживать напор субдоминантов, более
многочисленных, постепенно набирающих силу и все более решительно пытающихся
занять верхнюю ступень пирамиды. Ни одному из стариков в одиночку не удержать
своего положения, и они удерживают его совместно.
Групповое доминирование старших
по возрасту этологи называют геронтократией — властью стариков. Геронтократия
часто формируется и у людей. Она может образоваться в небольшой группе, а может
— и на вершине государства. Обычно геронтократия возникает, когда официальный лидер
не уверен в себе и боится более молодых. Подтягивая к себе таких же старых и не
уверенных в себе, как он сам, и делясь с ними властью, он формирует старческую
верхушку, для которой страх потерять власть перевешивает стремление править
единолично. В обычной жизни поведение геронтов может казаться нам очень
продуманным и хитроумным. В действительности же это хитрость инстинкта.
Доверившись ей, некоторым удавалось сохранять власть, даже будучи в состоянии
старческого маразма. В традиционных обществах общепризнанная и облагороженная
законами и предписаниями власть старшей возрастной группы — всех этих советов
старейшин, геронтов, сенаторов — зачастую оказывалась вполне приемлемой для
рядовых членов.
Достигнув вершины власти, павиан
не облегчает себе жизнь. Ему все время кажется, что в стаде нет должного
порядка. Сидя на возвышении, он грозно хмурит брови то на одну обезьяну, то на
другую. Время от времени приходится грозить кулаком, стучать себя в грудь,
скалить зубы, похлопывать себя по гениталиям, подзывать то одного, то другого
самца и заставлять принять какую-либо из поз подчинения: опустить голову, пасть
ниц, встать в унизительную для самца самочью позу при спаривании. Если кто-то
выкопал что-то вкусное или нашел что-то интересное,- потребовать себе. Геронты
считают самок своей собственностью и не могут допустить, чтобы они спаривались
с самцами низших рангов, но самки себе на уме, и следить за ними нелегко. У
иерарха нет ни гнезда, ни имущества. Три предмета постоянно заботят его:
сохранение и приращение территории стада, удержание самок и власть.
Для павианов геронтократия
неизбежна, ибо иерарх не может сохранить власть в одиночку. Подчиненные ему
самцы не будут помогать подавлять каждого из них по отдельности. Наоборот, они
способны дать коллективный отпор. Покинем на время мир самцов павианов —
сильных, грубых, властолюбивых, но не подлых животных — и присмотримся к стаду
макаков, обезьян помельче и слабо вооруженных. Они тоже много времени проводят
на открытых местах и образуют менее четко организованное, но более
многочисленное стадо. Борьба за доминирование много значит в жизни самцов
макаков, но ведется не столь жестоко. Их доминанты не нуждаются в союзе, потому
что у макаков есть одна очень гнусная инстинктивная программа (встречающаяся у
некоторых других стайных животных, например у собак). Стоит доминанту начать
наказывать одного из подчиненных, как другие спешат ему помочь: кричат,
кидаются в наказываемого калом, норовят ткнуть чем-нибудь сами. Этологи
разобрались, как возникает такое поведение. Это переадресованная агрессия,
накопившаяся в страхе перед доминантом. Она, по обычному иерархическому
принципу, переносится на того, кто слабее. А таким во время наказания выглядит
наказуемый! На это способны все макаки, но особенно «подонки», занимающие дно
пирамиды,- ведь они боятся всех и обычно могут переадресовывать агрессию лишь
неживым предметам, а в этом мало радости. И вдруг наказуемый оказывается как бы
ниже дна, слабее их, его можно безнаказанно ударить. Интересно, что самки,
обычно в самцовые иерархические игры не играющие (их ранг ниже ранга любого
самца), в это дело не только втягиваются, но и действуют усерднее самцов. Этот
простой механизм позволяет доминанту без особого риска для себя подавлять
нижестоящих. Стоит только начать, а дальше стадо докончит. Согласитесь, что
сходная программа срабатывает и у нас. Вы замечали в очередях, как продавщица
(доминант в нашем подсознании, раз она что-то распределяет, чем-то руководит)
моментально натравливает чуть не всю очередь на покупателя, попытавшегося
потребовать что-нибудь, в том числе полезное для стоящих в ней,- работать
быстрее, не обсчитывать, не хамить и т. п.? Вы замечали, что легче всего ей
втянуть тех, кто подсознательно чувствует себя ниже и слабее других,- женщин
легче, чем мужчин, пожилых женщин легче, чем молодых? Вы думаете, продавщицу
этому тонкому психологическому приему нужно учить? Нет, он быстро выплывает из
подсознания.
У людей эта программа многолика.
Проработка на собрании. Выговор в приказе. Показательный процесс. Публичная
казнь. Толпа может побить осужденного камнями, требовать его смерти, а если ей
выдать человека, только что занимавшего высокий пост,- буквально разорвать на
куски. Человек отличается от макака и еще одной тонкостью: если самец обезьяны
никак не поощряет тех, кто срывает на наказуемом свою агрессивность, то человек
самых активных может выделить, приблизить и возвысить. Так образуется самая
страшная структура — иерарх в окружении подонков. В стихийно образующихся
бандах подростков это обычное дело: сильный предводитель, вокруг него несколько
гнусных и жалких подпевал, а ниже — значительно более сильные парни. Психологию
и поведение «шестерки» очень сочно воспроизвел Р. Киплинг в знакомом с детства
образе шакала Табаки, пристроившегося к тигру Шерхану.
В стихийных уголовных шайках
«пахан» тоже обычно окружен «шестерками». То же срабатывает и на
государственном уровне: тиран окружен сатрапами, отличительная черта которых —
преступность, аморальность, трусость, подлость и агрессивность к нижестоящим.
Древние греки называли такую структуру охлократией — властью наихудших. Мы
выяснили, что программа образования союзов в пределах одного ранга,
существующая и у человека, не позволяет удерживать власть в одиночку. Но если
ей будет противостоять программа набрасываться скопом на тех, кого атакует
доминант, появляется такая возможность: небольшому союзу субдоминантов не
устоять против атаки доминанта, поддержанной всеми подавленными в стаде. Вот
он, механизм, создающий тирана, опирающегося на «народ»! Все тирании держат
сильные личности в повиновении, постоянно угрожая им скорой расправой низов.
Главный символ превосходства у
приматов, как и у многих других млекопитающих и птиц,- это зрительно возвысить
себя над остальными, занять высокое место и не допускать на возвышение
остальных. Троны, престолы, президиумы, трибуны — дань этой древней программе.
Есть и много других символов, в том числе и забавные.
Единственная радость у
стариков-павианов — это дети среднего возраста. Пока павиан поднимался вверх по
иерархической лестнице, они его не интересовали (разве что иногда поиграет с
младшими детьми своей матери). Но теперь в нем пробудилась врожденная программа
учить их жизни. Окруженный восторженно взирающими на него детенышами (такой
страшный для всех и такой добрый для них!), он показывает, как рыться в земле,
раздирать гнилые пни, переворачивать камни, раскалывать орехи, докапываться до
воды и делать многое другое, чему его учили в детстве и что постиг сам за
долгую и удачную жизнь.
У каждого павианыша есть три
врожденные программы — на доминантного самца с седой гривой: «так выглядит тот,
кому следует подчиняться», «так выглядит твой отец» и «учись у того, кто так
выглядит». Иными словами, это Вождь, Отец и Учитель.
Программа на склоне лет поучать
молодежь сидит и в нас, очень нужная программа. Беда лишь в том, что павианы
живут в повторяющемся мире вечных истин, а мы — в быстро меняющемся мире, где
знания и взгляды стариков могут оказаться устаревшими. Все по той же врожденной
программе окруженность детьми — один из признаков иерарха. Поэтому тираны во
всем мире всегда хотели, чтобы в ритуал их появления перед подданными входила
стайка детей, неожиданно и радостно выбегающих откуда-то и окружающих тирана.
Портреты лидера с одной-двумя маленькими счастливыми девочками на руках —
обычный атрибут всех тираний. Казалось бы, такой дешевый этологический трюк, а
как сильно действует на массовое подсознание! В ответ на врожденный сигнальный
стимул — облепленного детьми самца — врожденная программа кричит: «Вот он, наш
Вождь, Отец и Учитель!»
Как видим, в первобытном стаде
предков человека не могло быть и тени равноправия. «Первобытный коммунизм» —
выдумка кабинетных ученых прошлого века. К тому времени этнографы обнаружили у
некоторых зашедших в тупик и вторично деградировавших племен, обитавших в
крайне неблагоприятных природных условиях, разного рода «выверты». Одни были
озабочены тем, чтобы ни у кого не было ничего своего, другие — сложным ритуалом
дележа добычи между всеми, третьи следили за тем, чтобы все делали одну и ту же
работу сообща и одновременно, четвертые подавляли у сородичей всякое проявление
инициативы, пятые настолько увлекались спиртным или объедались наркотиками, что
были ни на что не способны, и племя поддерживалось усилиями не злоупотреблявших
наркотиками женщин и т. п. Из этих крупиц некоторые авторы слепили образ
первобытной райской жизни — «первобытного коммунизма», а другие — теорию
матриархата. Наука сейчас разобралась в этих заблуждениях. Но некоторые кабинетные
философы прошлого века взяли их за основу для далеко идущих построений о
прошлом и будущем человечества. В XX веке на всех материках, во всех
климатических поясах и на представителях всех рас был поставлен гигантский
эксперимент воплощения этих теорий в жизнь и построения на их основе
коммунизма. Эксперимент, о котором физиолог И. П. Павлов сказал, что пожалел бы
на него даже одну лягушку. В результате эксперимента повсюду вместо общества
равенства возникли жестокие иерархические пирамиды, увенчанные тиранами —
«паханами» в окружении «шестерок» — «тонкошеих вождей», по меткому определению
О. Мандельштама.
Сопоставляя врожденные программы
поведения, проявляющиеся у человека, с поведением стадных приматов, мы можем в
общих чертах реконструировать построение стада у предков человека. Несомненно,
что в основе своей оно имело мужскую иерархию.
Иерархическая пирамида самцов
формировалась в первую очередь по возрасту. Внутри каждой возрастной группы
самцы боролись за свой иерархический ранг как в одиночку, так и объединяясь в
неустойчивые союзы. Если союз получался достаточно прочным, он пытался
свергнуть самцов более высокого уровня в пирамиде. При удаче союз пробивался на
вершину, и возникала геронтократия. Если на вершину прорывался один выдающийся
по агрессивности самец, образовывалась автократия. Автократа окружали
«шестерки» — особи с невысокими личными возможностями, но услужливые, коварные
и жестокие. Иерархи все время подавляли субдоминантов. Те немедленно
переадресовывали агрессию подчиненным, они в свою очередь — тем, кто ниже… И
так до дна пирамиды. Стадо, особенно его подавленная часть, поддерживало
автократа и геронтов, когда те наказывали кого-нибудь, особенно субдоминантов.
Самки принимали участие в коллективных осуждениях и расправах. Автократ и
геронты в случае необходимости натравливали тех, кто находился на дне пирамиды,
на опасных для власти самцов. В стаде действовали принципы, описываемые
словами: «где суд, там и расправа» и «иерарх всегда прав».
Детеныши видели в иерархах своих
отцов, а те занимались их обучением. Иерархов любили самки, дети и самцы низких
рангов. Только субдоминанты питали к ним подавленную агрессивность. Если вам
показалось, что это было общество несчастных, вы заблуждаетесь: довольных —
большинство.
Обычные иерархические системы у
позвоночных животных не могут быть слишком обширными по составу и охватывать
большую территорию. Они построены на том, что ранг каждого известен каждому, то
есть все должны знать друг друга и узнавать «в лицо». Однако если есть
инстинктивная программа всем поддерживать действия доминанта, то ему уже не
обязательно знать всех. Достаточно, чтобы все знали его и его «шестерок». А еще
лучше, чтобы, и, не зная, узнавали бы.
Для этого достаточно, чтобы его
ранг был на нем обозначен, написан на лбу, так сказать. А это достигается у
человека использованием символов власти. Беря в руки, надевая на голову или
плечи символы, можно управлять каким угодно количеством людей, создавать
массовые, охватывающие обширные территории иерархические структуры, вплоть до
государства.
Не будь в нас программы
подчинения символам, чего ради толпа слушалась бы нескольких распорядителей,
надевших себе на руку повязку, или внимала речам тех, кто взобрался на
возвышение? И чтобы организовать и повести куда-то толпу, нужен символ — флаг,
знамя. Мораль учит: «не сотвори себе кумира», то есть она не рекомендует
ослеплять себя символами. Разум тоже не рекомендует нам слепо подчиняться
символам, и глядя со стороны на шествия с флагами сторонников чего-то, что нам
чуждо или безразлично, мы остаемся спокойными.
Но если в опасности что-то
дорогое нам, мы бросаемся защищать его символ, забыв все предостережения
рассудка. Люди в самом прямом смысле готовы идти за символом в огонь и в воду,
погибать, не рассуждая и не задумываясь. Лишь бы угроза исходила от других
людей. Под знаменами идут на врага, свергают власть, но никто не ходит под
знаменами бороться с наводнением, засухой, пожаром или саранчой. Иерархические
стычки между людьми происходят много чаще, чем мы думаем. Дело в том, что
естественный отбор создал много программ, смягчающих столкновения. Вот один
довольно забавный пример. Демонстрация оскала — широчайше распространенная у
позвоночных инстинктивная программа. Ее цель — предупредить при встрече с
кем-либо о вооруженности и готовность за себя постоять. Приматы пользуются ею
очень широко при контактах. Человек тоже скалит зубы при сильном страхе или
гневе. Оказаться адресатом такой демонстрации неприятно.
Но у программы показа зубов есть
еще два куда более мягких варианта. Первый — заискивающая улыбка. Так улыбается
человек, вступая в контакт с тем, кого он побаивается. Второй — это широкая
улыбка. Так улыбается другому спокойный, уверенный в себе человек. В сущности
он тоже показывает вам, что вооружен и готов за себя постоять и в вашем
снисхождении не нуждается. Но эта форма демонстрации настолько мягкая, что не
только не вызывает у вас страха, а, напротив, действует приветливо и
умиротворяюще. Давно замечено: когда путешественник из страны с тоталитарным
режимом посещает страну, где люди чувствуют себя свободно, его поначалу
удивляет, почему это они все время улыбаются друг другу и ему. Путешественник,
привыкший к отсутствию улыбок или к заискивающей улыбке, обычной при тоталитарном
режиме, в первые дни думает, что от него чего-то хотят.
Вы замечали, наверное, не раз,
как склонный к авторитарности начальник, видя в зале совещания улыбающихся друг
другу подчиненных, приходит в волнение. Ларчик открывается просто: во-первых,
начальник привык, что ему при встрече сотрудники улыбаются по-иному. Во-вторых,
когда начальник подсознательно ощущает, что среди подчиненных есть люди,
чувствующие себя свободно, он настораживается: «Не боятся? Значит, не
уважают?». Это традиционная формула деспотов. Слова же «бояться» и «уважать» он
путает потому, что в нем срабатывает врожденная программа, как контролировать
уровень агрессивности у подчиненных особей. Эта программа имеет два варианта —
мягкий и жесткий. В конфликтной ситуации подчиненные должны испытывать к
доминанту страх, а он к ним — смесь страха и гнева. Подобное состояние тяжело
для обеих сторон и не должно быть длительным. В обычной ситуации достаточно,
чтобы подчиненные испытывали очень легкий страх. Доминант воспринимает этот нормальный
уровень страха как сигнал положительный. Он перестает бояться и отдыхает.
Теперь он может проявить к подчиненным самые мягкие формы демонстрации
превосходства — похлопать по спине (мягкая форма наказания), перестать хмурить
брови, чем-то поощрить. Выросшие в жесткой иерархической структуре генералы
даже в официальной обстановке заявляют, что «без атомного оружия нас перестанут
уважать». Для них «бояться» и «уважать» — одно и то же, просто слово «уважать»
приятнее и «уважаемому», и «уважающим».
У подчиненной же особи по
отношению к доминанту есть программа, обеспечивающая четыре варианта ощущений.
Самый резкий из них — безысходная ненависть. Следующий вариант — чистый страх.
С такими ощущениями жить очень тяжело. Многое меняется при третьем варианте:
особь принимает поведение доминанта как должное и быстро, без всплеска эмоций,
выдает точно отмеренную дозу умиротворяющего поведения. А четвертый вариант
вообще поразительный. Из-за неосознаваемого страха перед «старшим по званию»
особь по своей инициативе проявляет к нему все возможные формы умиротворения и
подчинения. А добровольное выражение такого поведения — это не что иное, как
любовь. Любовь к доминанту может быть невероятно сильной и ослепляющей, то есть
скрывающей его недостатки и преувеличивающей его достоинства. Вспомните, как
любит вас ваша собака. У каждого из нас эмоциональный отклик на превосходящих
людей принимает один из этих вариантов. Весь набор чувств может вызвать один и
тот же человек (это, конечно, очень тяжелый случай).
Если же вы ненавидите всех, кто
чем-то выше вас,- старшеклассников, учителей, артистов, ученых, писателей, отца
родного,- в вашей инстинктивной программе что-то сместилось. Бывает и обратное:
человек перед всеми, кто доминирует над ним или мог бы доминировать,-
продавцами, кассирами, официантами, людьми в форме — ведет себя заискивающе, а
всех начальников без разбору любит. Второму человеку жить все же легче, чем
первому.
Думаю, что вы, читатель, теперь
сами можете разгадать страшную по последствиям загадку, «почему тиранов любят».
Тирания создает атмосферу страха. Человеку тяжело жить в постоянном страхе
перед доминантом. И от того, что его не видишь, не знаешь, чем он сейчас занят
(«а вдруг мной?…»), страх только увеличивается. Настоящие тираны это интуитивно
понимают и заполняют свои владения преувеличенными изображениями своей персоны:
«видишь, я — всюду, стою и смотрю на тебя». Чем может помочь инстинктивная
программа человеку в этом безвыходном положении? Только одним: переключиться на
вариант любви. Сразу жить становится легче, жить становится веселее. Теперь уж
чем сильнее любовь, тем глуше страх. Конечно, среди «любящих» тирана много
таких, кто просто притворяется. Но речь о других, о феномене искренней любви, и
такой сильной, что когда тиран велит казнить человека (ни за что, просто
подвернулся), тот умирает с криком: «Да здравствует тиран!» Я не шутил, когда
написал, что стадо предков человека не было обществом несчастных: иерархические
программы устроены так, что жить в нем было можно, а «всем довольные»
встречались не только среди иерархов. К тому же жизнь смягчалась не имеющими
отношения к иерархии альтруистическими программами.
Сколько ни желают тиранам жить
вечно, они все же смертны. Когда тиран умирает, общество расслаивается. Те, чью
психику Он не смог деформировать, воздают ему последние почести ровно
настолько, насколько он их заслужил, с их точки зрения. Те, кто его очень
любил, пребывают в безмерном горе. Те, кому он лично насолил, просто радуются.
И те, и другие, и третьи как вели себя, так и ведут. Но многие резко меняют
поведение и спешат, как говорили древние, «пнуть мертвого льва», точнее было бы
сказать «леопарда».
Люди относятся к такой перемене
по-разному. Одним такое поведение кажется безобразным, а другие его одобряют.
Говорят, что этим они «выдавливают из себя по капле раба». Но это чеховское
выражение здесь неуместно. Раба надо было выдавливать, пока тиран был жив. Если
человек этим регулярно не занимался, после смерти тирана рабское из себя уже не
выдавить. Просто из раба молчаливого и покорного можно превратиться в раба
разнузданного и крикливого.
Без этологии «суету мышей вокруг
мертвого кота» понять трудно. Дело в том, что в малоагрессивной по природе
особи любого вида животных при длительном ее подавлении агрессивность никому не
переадресуется. Ее адресат ясен — угнетатель, но особь не решается хоть как-то
проявить ее в этом направлении. Когда тот погибает, исчезает не только страх,
но и снимается запрет причинять боль живому. И накопившаяся агрессивность
изливается по правильному адресу, хоть и запоздало. Заметьте, что люди,
пинающие «мертвого льва»,- обычно довольно хорошие люди. «Дно» в этом не
участвует. И как раз наоборот, именно «дно» и очень плохие люди травят, мучают
и казнят низложенного правителя.
В том, что тирания преобразует
страх перед ней в любовь, первыми разобрались древние греки. И поняли, что
самому полису (древнему городу-государству) почти невозможно вырваться из
ловушки тирании. Греки нашли простой способ лечить от нее. Как заведется в
каком-нибудь городе тиран, так остальные города собираются вместе, берут
штурмом цитадель тирании и избавляют ее жителей. Эта технология «смерть
тиранам» оказалась действенной.
У нас еще не кончились
повсеместное свержение памятников тиранам и их сатрапам и горячая дискуссия об
этичности подобного поведения. В ходе нее высказано много умных мыслей, но все
они выглядят отвлеченными построениями, ибо люди не знают и не понимают
подсознательной основы своего поведения, его этологической базы.
Мы уже выяснили, что тираны
ставят повсюду свои преувеличенные изображения, чтобы вы жили в тревожном
страхе. Эти памятники направлены против вас, против вашего психологического
здоровья и психологического комфорта. Они совсем не безвредны для вас, пока вы
их боитесь. У массы людей годами подавленная агрессивность к тоталитарному
режиму переадресована этим истуканам. Все они испытывают нечто подобное тому,
что испытал Евгений в «Медном всаднике». И простейшее, чисто животное
исцеляющее от страха действие — разрушить истукана, унизить его, заставить
лежать у ног.
Свергая огромные статуи своих
палачей, народ пусть не цивилизованным, но зато самым биологичным способом
освобождает себя от страха и агрессивности. Чувство облегчения так сильно, что
повсюду, повергнув кумира, толпа принималась петь и плясать (а не все крушить).
Урок чистой этологии.
И не надо говорить, что народ
разрушает произведения искусства, памятники своей истории. Тираны меньше всего
заботились о том, чтобы их изображения были художественны. Они хотели, чтобы
истуканы были «величественны», искусство сознательно приносилось в жертву
психотехнике. Убрать их — такая же примитивная врожденная потребность, как
вытереть плевок с лица. Вот когда народ исцелится от страха и любви к тиранам
по-настоящему и совсем другими, много более сложными действиями, тогда он
сможет признать этих истуканов памятниками своей истории. Но все же позорной
истории. Ее каменными плевками в лицо.
У историка и этолога восприятие
мощных автократических и тоталитарных государств прошлого и настоящего
противоположно. Для историка эти многоступенчатые иерархические образования —
достижения разума, блестящей организации, гениальных царей и полководцев. Они
возвышаются над организацией прочих племен и народов, как египетские пирамиды —
над барханами песка.
Для этолога — это примитивные
самообразующиеся структуры, просто разросшиеся до гигантских размеров. Их
построили не гении, а «паханы».
В силу инстинктивных программ
люди самособираются в иерархические пирамиды, это почти так же неизбежно, как
образование кристаллов. Если будет задействован весь ряд иерархических
программ, люди могут образовать огромную по масштабам, но примитивную по
устройству структуру соподчинения — авторитарную империю. Эта структура совсем
не обязательно самая выгодная для каждого человека и всех вместе или самое
эффективное и правильное из того, что люди могли бы создать, примени они к тому
же еще и разум. Это всего лишь самое простое. С этологической точки зрения,
образовать автократическое государство — это не подняться на вершину, что
требует верно направленных усилий, а скатиться в воронку, для чего можно либо
вообще усилий не применять, либо применять их неверно, барахтаться. Взгляд
неожиданный, но продуктивный.
«Человек — животное
политическое»,- написал когда-то Аристотель, знаток животных и создатель
зоологии. Политическое — это полисное, образующее структуру иерархически
оформленного поселения, как муравей — животное муравейниковое, озерная чайка —
колониальное, медведь — территориальное, а аист — семейное. Мы познакомились (в
предыдущей статье) с властью как прямым проявлением иерархических законов. Но
между людьми есть еще и материальные отношения. Какими они были у предков? Для
общественных насекомых сложно организованное, с разделением труда производство
пищи и строительство значат все. Ничего подобного у приматов нет (человек —
исключение). Но некоторые материальные отношения между ними имеются, у этих
отношений есть инстинктивная основа, и она-то, конечно, сказала свое слово,
когда человек занялся производством материальных благ.
Старые представления о долгих
сотнях тысяч лет коллективных охот на крупного зверя, а с ними и споры
гуманитариев о том, как делили предки человека добычу, теперь стали
анахронизмом. Период Больших охот был кратким счастливым мигом, его прошло
далеко не все человечество, и охотники почти везде вымерли, а не превратились в
земледельцев. Те более полутора миллионов лет, когда шла биологическая эволюция
предков разумного человека, туши животных не добывали, а находили. Как в таком
случае поступают звери и птицы в хорошо изученной зоологами саванне, довольно
ясно: охраняя тушу от конкурентов, ее быстро разделывают, растаскивают по
кускам и съедают, сколько в кого влезет. Хранить или таскать с собой
недоеденное в саванне будет только идиот. Там даже прайду (устойчивой группе)
львов и леопарду не всегда удается уберечь добычу от гиен и гиеновых собак.
Спрятать ее почти невозможно: грифам и сипам сверху видно все. Слабым, ничего
не видящим ночью людям подвергнуться из-за остатков туши нападению стай гиен
или даже одиночного льва, тоже питающегося чужими объедками, было бы совсем
некстати.
Большие запасы пищи впервые,
по-видимому, стали появляться у тех, кто занялся выращиванием растений, после
сбора урожая. В силу мозаичного распределения пригодных для посевов участков и
привязанности к ним в таких группах должна была ослабевать оборонительная
структура. Вот тут-то их, вместе с их собственностью, и могла подмять под себя
иерархически сплоченная группа ничего не производящих людей. Она могла
выступить в роли захватчиков, а могла и в роли добровольно-принудительных
защитников от других захватчиков Она могла быть местной, говорящей на том же
языке, а могла быть пришлой.
С каким же набором врожденных
программ люди могли вступить в экономические взаимоотношения? Да с тем же, что
был у них и их предков всегда.
Почти все виды общественных
животных имеют шесть врожденных программ заполучения чужого добра.
Первая — это захват и удержание
самого источника благ: богатого кормом места, плодоносящего растения, стада
малоподвижных животных, трупа, источника воды и т. п. Захваченное добро
удерживается силой: всех, кого можно прогнать, прогоняют. Вы все могли
наблюдать действие этой программы на кормушке для синиц. После ряда стычек ее
захватывает самый настырный самец и старается никого больше не подпустить к
пище. Синицы — пример всем знакомый, но очень простой. Есть виды с куда более
изощренными приемами удержания источника благ, особенно когда этим занимаются
не в одиночку, а группой. У человека подобная программа проявляется еще в
раннем детстве. Поскольку, как правило, удержать за собой источник благ может
лишь сильная особь, постольку для посторонних сам факт обладания им — признак
силы и власти.
Вторая программа — это когда
чужая собственность отнимается силой (ограбление). Дети грабить начинают
раньше, чем говорить.
Третья — отнятие добра и благ у
стоящих ниже рангом без стычки, «по праву» доминирования. Отнятие — один из
способов утверждения иерархии (многие виды занимаются этим все время, хотя бы в
символической форме). Так ведут себя и общественные обезьяны. У них подчиненные
особи не только безропотно отдают все, что заинтересует доминанта, но и,
упреждая его гнев, «каждый сам ему приносит и спасибо говорит». Сразу даже не
поймешь, дань это или подарок. Много всякого интересного и грустного возникло
на этой основе у людей. Во все времена начальники вымогали «подарки». Сколько
сохранилось стел с перечислением и изображением подданных, выстроившихся
длинной вереницей с подношениями тирану. В Москве был даже «Музей подарков
товарищу Сталину». Для нашей же темы важен другой аспект передача добра снизу
вверх по иерархической пирамиде для людей «естественна» в том смысле, что имеет
хорошо отлаженную инстинктивную основу.
Четвертая nporpaмма заполучения
чужой собственности — похищение. Воровство принципиально отличается от грабежа
тем, что его совершает особь, стоящая рангом ниже обворовываемой. Поэтому
воруют животные тайно, применяя разного рода уловки, стащив — убегают и прячут
или съедают незаметно. Когда у животного запускается программа воровства, то
она сразу предупреждает о запрете: попадешься — побьют. У обезьян из-за их жесткой
структуры воровство процветает вовсю. Человек — тоже существо вороватое.
Пятая программа —
попрошайничество. На него способны почти все животные. Вспомните зоопарк: это
коллекция попрошаек разных видов. Очень часто поза попрошайничества имитирует позу
детеныша, выпрашивающего корм. Попрошайничество кое-что дает увидев особь,
вставшую в эту позу, некоторые животные делятся, пищей или могут потесниться на
кормном месте. Общественные обезьяны — ужасные попрошайки, это знает всякий.
Просят они так настойчиво и жалко, что не подать им трудно. Попрошайничество
всегда адресовано вверх: обращено или к тому, кто захватил источник благ, или к
более сильной особи, или к равной по рангу. Естественно, что попрошайничают в
основном обезьяны, находящиеся на нижних этажах иерархии. Попрошайничество
детенышей — особая статья, так же как попрошайничество самок, если их
подкармливают самцы. У человека попрошайничество развито сильнее, чем у
обезьян, мы все время что-нибудь просим или вынуждены просить.
Наконец, шестая программа —
обмен. Он развит у обезьян и некоторых вороновых. Меняются животные одного
ранга. У обезьян и ворон обмен всегда обманный: у них есть очень хитрые
программы, как обдурить партнера, подсунуть ему не то, захватить оба предмета,
которыми начали меняться, и т. п. У человека обмен тоже развит, и
подсознательная его сторона — обязательная выгода («не обманешь — не продашь»).
Честный взаимовыгодный обмен — позднее достижение разума, борющегося с
мошеннической инстинктивной программой.
В прошлом веке, когда о жизни
обезьян почти ничего не знали, сообщения о том, что они делятся пищей, привели
в умиление некоторых мыслителей. Еще бы! Стоит развить эту милую привычку
дальше — и получишь общество справедливого распределения у предков человека. И
в нашем веке некоторые умоляли зоологов: найдите, найдите «зачатки», они так
нужны для фундамента Верного Учения. Раз оно их предсказывает, должны быть! Но
все напрасно. Не нашли. Зато выяснили другое. Иерархи стадных обезьян никогда
не делятся с другими самцами тем, что добыли сами, своим трудом. Они раздают
отнятое у других, причем то, что оказалось не нужным самим. При кочевом образе
жизни все, что не смог сожрать и спрятать за щеку, приходится или бросать, или
«распределять». Одаривают «шестерок» и самых униженных попрошаек, зачастую по
нескольку раз вручая подачку и тут же отбирая. Эта процедура — не забота о
ближнем, а еще один способ дать другим почувствовать свое иерархическое
превосходство.
Этологи проделали с обезьянами
много опытов по выяснению материальных отношений. Вот один из них. Если обучить
содержащихся в загоне павианов пользоваться запирающимся сундуком, они сразу
соображают, как удобно в нем хранить пожитки. Теперь, если доминанта снабдить
сундуком, он только копит отнятое добро, ничего не раздавая. Если все получат
по сундуку, доминант все сундуки сконцентрирует у себя. Второй опыт: обезьян
обучили, качая определенное время рычаг, зарабатывать жетон, на который можно в
автомате купить то, что выставлено за стеклом. Общество сразу расслоилось: одни
зарабатывали жетон, другие попрошайничали у автомата, а доминанты грабили,
причем быстро сообразили, что жетоны, которые можно хранить за щекой, отнимать
выгоднее, чем купленные тружеником продукты. Труженики сначала распались на два
типа: одни работали впрок и копили жетоны, тратя их экономно, а другие как
зарабатывают жетон, так сразу и проедают. Спустя некоторое время
труженики-накопители, которых грабили доминанты, отчаялись и тоже стали
работать ровно на один жетон и тут же его тратить. Эти и многие другие
исследования показали, что на основе своих инстинктивных программ приматы
коммунизма не строят Они строят всегда одно и то же — «реальный социализм».
Для историков и мыслителей XIX
века первыми государствами были рабовладельческие деспотии Среднего Востока.
Теперь же мы знаем, что деспотиям предшествовали дворцы-государства. Они были
на Среднем Востоке, в Средиземноморье, Индии, Китае, а также на Американском
континенте (что особенно важно, потому что это независимые цивилизации). На
сегодня это самые ранние государства в истории человечества. Устройство их
поначалу казалось странным: центр всего — большое сооружение, целый лабиринт
каких-то помещений.
Постепенно выяснилось, что это
разного рода склады — «закрома родины». Некоторые из государств обладали
письменностью, плоды которой заполняют часть помещений дворца,- это архивы.
Содержание текстов не оставляет сомнения: это инструкции — что, где, когда
сеять, жать, доить, сколько чего поставить в закрома и когда, кому, какие
строительные и транспортные работы произвести. А также кому сколько из запасов
выдать на пропитание, посев, строительство. Исполняли все это окрестные
поселения. Их могли населять местные жители, у которых отняли право инициативы,
полусвободные крепостные, завоеванные аборигены, добытые войной государственные
рабы — не столь важно. Управляла ими (ради их же блага, разумеется)
централизованная административная система чиновников, построенная по
иерархическому принципу. На вершине пирамиды стояло, видимо, несколько человек.
По крайней мере, если царь и был, он был всего лишь военным предводителем.
Формально собственность находилась в руках государства, чиновники ее только
учитывали, собирали, перераспределяли и гноили (о последнем свидетельствуют
раскопки складских помещений). Из четырех действий арифметики им хватало двух:
отнять и разделить. Такая экономическая система складывается очень легко из тех
инстинктов-кубиков, которыми располагают приматы, и им соответствует, подобно
тому, как структура власти складывается из иерархических кубиков.
Время смело государства-закрома.
Но когда в нашем веке, при много более высоком техническом уровне, людей
заставили строить свои страны по утопическому, а посему невыполнимому проекту,
они построили, что смогли. А смогли они то, о чем предупреждали знающие люди:
неэффективную сверхцентрализованную систему, в которой лишенные собственности и
инициативы «массы» плохо работают, попрошайничают и воруют, а возвышающаяся над
ними огромная административная пирамида разворовывает и уничтожает львиную долю
того, что отнимет в свои закрома; систему, до тонкостей повторяющую
государства-дворцы, существовавшие на заре истории. Как видите, инстинкты,
превращающие столь привлекательную на бумаге идею социализма в уродца, по-прежнему
живы, никуда они не делись за прошедшие три — пять тысяч лет. И никогда никуда
не денутся. Поэтому и через тысячу лет, если кто-либо вновь встанет на этот
путь, получится опять социализм с обезьяньим лицом.
Сейчас полезно понять, что
«реальный социализм», как всякое низкое (простое, достижимое разрушением)
состояние, подобен воронке: в него очень просто скатиться, но из него очень
трудно выбраться. Поэтому крах коммунистической идеологии в социалистических
странах ничего быстро изменить не может. Им суждено еще долго барахтаться в
тисках социалистической экономики, порождая разные ее варианты. И никакого
значения не имеет, какими «несоциалистическими» словами будут называть это
состояние.
Мы знаем лишь один способ
противостояния этим инстинктам. Основу общества должны образовывать не лишенные
собственности, инициативы и влияния на власть «массы» (они в таком состоянии
автоматически превращаются в нерадивых попрошаек и воришек), а независимые от
государства производители, имеющие достаточно чего-то своего (земля, дом,
орудия производства, акции и т. п.) для того, чтобы чувство собственного
достоинства и уверенность в собственных силах были точкой отсчета при
бессознательном выборе мозгом подходящих программ поведения.
Кстати, давно замечено, что как
раз находящиеся в таком состоянии люди проявляют в наибольшей степени желание
помогать слабым из своего кармана, не требуя ничего взамен.
Поэтому общество свободного
предпринимательства оказалось способным реализовать во вполне приемлемой для
людей форме больше социалистических идеалов, чем общество «реального
социализма».
Коммунистическая идея утопична
именно потому, что она не соответствует нашим инстинктивным программам. Такое
общество невозможно для людей даже на короткий срок. Для него нужен ни много ни
мало другой человек. Коммунисты попробовали создать такого человека путем
искусственного отбора, уничтожая десятки миллионов «недостойных жить при
коммунизме» (вспомним настойчивую борьбу с «пережитками капитализма в сознании»),
но оказалось, что подходящего материала для селекции нового человека среди
людей просто нет.
Общественные насекомые (термиты,
осы, пчелы, муравьи) имеют иные инстинктивные программы и на их основе образуют
«коммунистическое общество», где царят рациональные и справедливые правила
поведения, которые все выполняют честно и ответственно, а пища распределяется в
соответствии с потребностью каждого. Для них коммунистическая цивилизация была
бы осуществима. Зато появись там строители социализма или свободного
предпринимательства, они потерпели бы крах, а их идеи объявили бы утопическими.
Ибо муравьи — животные муравейниковые, а не политические.
Аристотель понял, что поведение
человека задано его первобытным, животным прошлым Тьма комментаторов билась над
фразой «человек — животное политическое», ища в ней некий темный,
иносказательный смысл и отбрасывая буквальное прочтение. Аристотель жил в
эпоху, когда на Балканах демократические государства умирали одно за другим,
уступая олигархии, а македонские цари Филипп и сын его Александр начали
создавать автократическую империю с замахом на мировую. Так что Аристотель
хорошо знал, что автократия и олигархия — не единственные формы
взаимоотношений, на которые способна «общительная природа человека». Она
способна создать и демократию. О ней мы поговорим несколько позже, а сейчас
взглянем, до чего же додумались за две с половиной тысячи лет те философы, для
которых демократия была случайным и тупиковым эпизодом античной истории, а
главным путем человечества казалось строго иерархическое государство. А
додумались они (И Кант и другие немецкие философы) до «органической теории».
Государство и право, согласно ей, создаются не на основе человеческого опыта и
рассудочной деятельности людей, а как некий надорганизм, сотворенный Богом. Оно
имеет пирамидальную структуру во главе с монархом, желательно просвещенным и
обязательно абсолютным по власти.
В этой теории для этологов
примечательно одно: смутное осознание того, что принципы, по которым собирается
пирамида, и характер действий людей (их мораль, этика, право) людьми не
придуманы, а заданы во многом как бы изначально. Кем? Кант думал, что Богом, а
этологи — что инстинктивными программами, доставшимися нам от длинного ряда
предковых форм, живших в совсем иных условиях. И человеческому разуму
приходится оперировать со множеством само собой сложившихся общественных
привычек. Дальше этологи и авторы «органической теории» опять расходятся:
первые-то знают, что эти программы несовершенны, многие из них нехороши для
современного общества, а некоторые просто гнусны, и разумное общество с ними
разделывается, заменяя цивилизованными традициями и законоуложениями, а
философы сочли их идеальными, верхом совершенства. С нашей с вами точки зрения,
следуя этим программам, построишь нечто мерзкое и кровожадное, а с точки зрения
философов — идеальное государство всеобщего благополучия.
Дальнейшее развитие этого
направления философской мысли очевидно для успешного построения такого
государства. ему нужно предоставить (или оно должно взять само) неограниченные
полномочия над людьми, стать выше законов, даже собственных. В XX веке
Муссолини и Гитлер получили возможность проверить на людях теорию подобного
государства, а Ленин, Сталин и их многочисленные последователи во многих
странах создали тоталитарные государства. Эти гигантские эксперименты на сотнях
миллионов людей показали, что на основе тотального подчинения общества
иерархическому принципу образуется пожирающее людей чудовище Оно несравненно
безобразнее тех обществ, которыми жили, руководствуясь теми же инстинктами, но
в других условиях, предки человека.
К сожалению, опыт мало что дает
человечеству. Поэтому тоталитарные режимы будут возникать снова и снова, если с
ними не бороться. Ведь они регенерируют и самособираются.
К счастью для нас, иерархические
программы — не единственные программы общения, заложенные в нас когда-то
естественным отбором. Есть альтернативные программы, на основе которых мы можем
строить иные отношения.
Все обезьяны легко возбудимы,
раздражительны, агрессивны, обидчивы и злопамятны. И при этом очень общительны.
Весьма противоречивое сочетание, не правда ли? Неудивительно, что у них есть
много способов смягчать конфликты. Среди ритуалов приветствия, улыбок,
похлопывания по спине и наделения пищей особую роль играют объятия. Наши
ближайшие из ныне живущих родственников — шимпанзе — очень любят обниматься.
Они могут подолгу сидеть, обняв друг друга и получая от этого удовольствие и
успокоение. Но еще чаще шимпанзе обнимают один другого, чтобы снять или
предотвратить раздражение и обиду. И вполне успешно. Читатели знакомы с одним
видом этих обезьян, но есть другой вид (или подвид) — карликовый шимпанзе,
много менее известный. Этот на редкость добродушен и улыбается, как добрый,
счастливый ребенок. Карликовые шимпанзе живут группой и соблюдают иерархию, но
не тратят на ее выяснение много времени. Зато они подолгу успокаивают и
умиротворяют друг друга улыбками, объятиями, чисткой шерсти, в том числе и
«выискиванием вшей» на голове.
Все эти программы умиротворяющего
поведения (включая и перебирание волос на голове) есть и у нас, и мы умеем ими
пользоваться. Люди, как и карликовые шимпанзе, способны поддерживать отношения,
в которых агрессивность сведена до минимума, иерархия не мешает дружескому
общению, а само это общение ободряюще и приятно. Соответствующие традиции и
воспитание позволяют очень многого добиться. Когда-то американцы открыли
магический эффект одной из доступных человеку улыбок и начали обучаться ее
изображать. Она воспроизводилась на тысячах плакатов, ею улыбались самые
популярные в стране люди. Таблички «Улыбнись!» появились на дверях офисов и
кассах магазинов. Прошло время — и Америка научилась и привыкла улыбаться.
Европейцам поначалу американская затея казалась странной и даже лицемерной. Но
увидев результат — смягчение агрессивности, и они стали учиться магической
улыбке. Секрет ее в том, что когда два человека одновременно улыбнутся друг
другу, иерархическая программа каждого из них воспринимает улыбку как мягкую,
но уверенную в себе готовность к отпору, а другая программа — как поощрение. В
итоге «где-то там» принимается подсознательное решение, что в данном случае
можно не бояться и обойтись без выяснения иерархического ранга, сразу признать
встречного равным себе.
Этологи обнаружили, что у
некоторых видов общественных животных есть особи, уклоняющиеся от иерархических
стычек. И не потому, что боятся. Просто для них это как бы не представляет
интереса. Для многих людей иерархическая борьба тоже неинтересна. У них есть
иные ценности и иные способы самоутверждения. Наблюдения за шимпанзе в
природной обстановке позволили обнаружить особей с подобным поведением, в том
числе и мужского пола Они состоят в группе, не занимая в ней ни самого
высокого, ни самого низкого положения, и в крайнем случае могут дать отпор
агрессии. Но обычно они в иерархические стычки не ввязываются, продолжая
заниматься своими делами. Некоторые даже пытаются, и притом успешно, примирять
ссорящихся, обнимая и того и другого. Внутри группы шимпанзе много значат
симпатии, на основе которых возникают особые дружеские связи, порой довольно
теплые и долговременные. Оказывается, что с нелюбящими постоянно утверждать
свой ранг самцами могут дружить иерархичные самцы, в том числе и высокого
ранга. Значит, последние оценивают положение своего друга в группе как
достойное.
Помимо дружбы «на равных» у
шимпанзе есть покровительственная дружба, когда старший и более сильный
защищает более молодого и слабого, а тот при этом не ведет себя заискивающе. У
них есть и другие проявления альтруистического поведения: наделение пищей,
сопереживание чужих успехов, неудач и страданий, взаимное обучение. Взрослые
сестры сообща заботятся о детенышах, старшие дочери помогают матери заботиться
о младших братьях и сестрах.
Антиагрессивные и
альтруистические программы поведения шимпанзе, несомненно, родственны сходным
программам нашего поведения. Ученые полагают, что такие программы были и у
предков человека. Но у шимпанзе нет того набора программ жесткой иерархии и
боевой организации, которые есть у нас и павианов. Поэтому группа шимпанзе не
способна к четким и сложным оборонительным действиям и территориальным войнам.
Да они и не нужны им при их образе жизни и умении лазать по деревьям, от которых
они обычно далеко не уходят. Спят шимпанзе тоже в безопасности, строя на ночь
гнезда на ветвях дерева.
Разнообразный набор программ
социального поведения человека дает возможность их комбинаций, в результате
чего мы можем образовывать разные общественные структуры — от жестких
авторитарных банд до почти лишенных иерархии клубов.
Гуманитарии часто пишут об
инстинкте свободы как о чем-то несомненном и свойственном человеку изначально.
Этологу трудно понять, что они под этим подразумевают и с какими действительно,
существующими у человека инстинктами можно его связать. Если «свобода» — это
возможность делать, что хочется, ни от кого не зависеть, никому не подчиняться
и иметь все, что хочешь, то такой «свободы» животное достигает, заняв вершину пирамиды,
а человек — достигнув власти и богатства. Если свобода — это неучастие в
иерархических стычках, то и такая программа у нас есть. Но немногие хотят жить
согласно ей. Ведь она предполагает; я не только никому не подчиняюсь, но и
никого не подчиняю себе, дома, имущества, семьи и детей мне лучше не иметь,-
во-первых, все это нужно защищать, а во-вторых, это ограничивает свободу.
Получается свобода индийских гимнопедиев, древнегреческих киников, недавних
хиппи, современных панков и бичей.
Есть еще состояние «воли» —
делать то, что запрещено естественной моралью и нормами общества, и не делать
того, что требуется. Склонность к этому отчетливо проявляют многие животные,
особенно молодые или оказавшиеся на дне пирамиды. Она проявляется в форме
самообучения у маленьких детей, в форме протеста подростков, в криминальной
форме у воров, разбойников и т.п.
Скорее всего, многие, говоря об
инстинкте свободы, объединяют все три стремления. В таком виде «свобода»
недоступна для всех и разрушительна для общества. Но если «свободу жить, как
мне хочется» ограничить определенными правовыми рамками, она хотя бы
потенциально осуществима для большинства людей в правовом демократическом
государстве, признающем точкой отсчета для всех законов и решений определенный
перечень прав человека.
Демократическая форма организации
самого маленького общества в отличие от авторитарной невозможна, если члены
этого общества не умеют говорить. Одной мимикой и жестами коллективно не
обсудить сколько-нибудь сложные вопросы и не выработать их решения. Поэтому ни
одну из общественных организаций животных, даже самую доброжелательную к
каждому члену (дельфины, например), не назовешь демократией в человеческом
понимании.
Если демократия невозможна без
языка, то ясно, что до возникновения речи она у наших предков не возникала.
Кажется, что бригады загонных охотников — самое подходящее место для зарождения
некоторых зачатков демократических взаимоотношений. Одним из преемников была
«военная демократия» плававших на кораблях полуразбойников — полуторговцев.
Древние греки, начинавшие свой путь в этом амплуа, первыми осуществили ее в
своих городах в постоянной борьбе с тиранией и олигархией, то есть структурами
иерархическими. Греки нащупали простой механизм: те, кто лично свободен, имеет
дом, собственность и семью, образуют собрание, принимающее законы в защиту этих
ценностей (а они соответствуют инстинктивным потребностям человека).
Исполнительная власть образуется из тех же граждан по жребию. Такой способ,
конечно, дает власть в руки самых компетентных, но зато он мешает пробраться к
власти самым настырным. Все спорные вопросы на основе законов решает суд, в
котором каждый может обвинять и защищать Суд защищен от захвата его настырными
гражданами своей многочисленностью: в него входят сотни граждан. Наконец,
людей, проявивших склонность к захвату власти или приобретших опасно большое
влияние на граждан, народное собрание подвергает остракизму — изгнанию по
результатам тайного голосования. Современная демократия заботится о сохранении
возможности заниматься политикой тем, кто остался в меньшинстве (но только в
рамках законных действий). Греки так к меньшинству не относились, потому что
оно было против самого демократического строя и стремилось свергнуть его.
Может ли такая система возникнуть
сама собой, на основе инстинктивных программ? Конечно, нет. Это продукт разума,
продуманная система коллективного воспрепятствования образованию иерархической
пирамидальной структуры с жаждущими власти особями на вершине. Ее нужно все время
поддерживать политической активностью граждан. Древним грекам не удавалось
удержать полис в состоянии стабильной демократии. Рано или поздно, опираясь на
поддержку недовольных, власть захватывал очередной вожак и устанавливал
авторитарный порядок — тиранию. Со смертью тирана его менее решительные
преемники образовывали олигархию — «коллективную» власть «наилучших», которая
постепенно ослабевала настолько, что удавалось восстановить демократию.
Аристотель очень точно описал этот кругооборот: демократия сменяется тиранией,
та — олигархией, а она — опять демократией. Возможность «хождения по
аристотелеву кругу» есть и в наше время, но она не столь обязательна, как в
греческих полисах, потому что каждая форма правления научилась себя защищать.
Демократическое общество возникло
и долгое время существовало в Древнем Риме, где было прекрасно оформлено
юридически. Римляне нашли более эффективный, чем жребий, метод занятия
руководящих должностей — выборы посредством избирательной кампании, тот же
способ применялся для заполнения представительных коллегиальных органов.
Римская демократия деградировала из-за непомерного расширения границ владений
этого города-государства. В условиях подчинения Риму все новых народов
демократическая система вырождалась в централизованную имперскую, а в империи
демократия неэффективна и поэтому невозможна.
Исчезнув с лица Земли на сотни
лет, демократия медленно, шаг за шагом начала нарождаться в Англии, а потом и в
других странах. С одной стороны, она использовала достижения Римского права,
создававшегося почти тысячу лет — от Законов 12 таблиц (450 год до новой эры)
до Кодекса Юстиниана (525 год новой эры). А с другой — опиралась на теорию о
«договорном государстве» Т. Гоббса и Дж. Локка. Согласно этой теории, человек
изначально (в «естественном состоянии») чувствует за собой право на свободу и
собственность и хочет, чтобы они были защищены от посягательств, однако склонен
посягать на свободу и собственность других.
С точки зрения современных знаний
этологии, это верно. И те и другие врожденные программы сидят в человеке, но
согласно договорной теории, в результате возникает борьба всех против всех,
анархия и хаос Этолог согласен только с первой частью фразы (о борьбе).
Возникает же в результате борьбы не «первобытный хаос», а иерархическая
структура, которая может преобразоваться в государство автократического типа.
«Договорная теория» рассматривает
другой путь: люди во взаимных интересах договариваются об ограничении своих
прав таким образом, чтобы право на свободу и собственность было обеспечено
всем. При выработке законов и решении спорных вопросов они опираются на некие
нравственные постулаты, которые есть в каждом человеке. Созданное таким образом
государство — продукт борьбы разума против «естественного состояния».
Здесь этологу нравится прежде
всего понимание того, что нравственность есть в человеке изначально. Этологи
называют ее врожденной моралью, врожденными запретами. Государство, построенное
ради защиты прав человека и основанное на законах, стоящих выше государства и
любого человека,- это демократическое государство. Живя в таком государстве,
человек может воспитываться не в духе борьбы за или против чего-то, а в духе
добродетели, о важности чего говорил еще Аристотель.
Итак, демократия — продукт борьбы
разума с теми животными инстинктами людей, которые толкают их самособираться в
жесткие авторитарные иерархические системы. Демократия использует, позволяя
большинству людей реализовать другие инстинктивные программы, тоже заложенные в
человеке,- желание быть свободным, потребность иметь собственность (включая
землю, дом, семью), запрет убивать, грабить, отнимать, воровать, притеснять
слабых. Демократия использует неизбежную для человека пирамидальную схему
организации и соподчинения. Но путем избирательной системы, разделения
законодательной, исполнительной и судебной властей и независимостью средств
информации лишает иерархическую структуру ее антигуманной сущности и заставляет
ее в значительной степени работать на благо всех людей, а не только тех, кто
находится на вершине пирамиды. Как сказал когда-то. У. Черчилль, демократия не
есть идеальная форма правления, но это самая лучшая из всех форм, найденных
человеком.
В отличие от «единственно верных
учений» этология никогда не претендовала на исчерпывающее объяснение поведения
животных, не говоря уже о человеке. О последнем она может сказать неизмеримо
меньше любой гуманитарной науки. Просто этологи чувствовали, что, обладая
особыми знаниями в своей области, они могут иногда подсказать гуманитариям, где
еще можно поискать ответы на некоторые трудноразрешимые вопросы. Иногда
подсказка оказывалась уместной. Например, разгадка эдипова комплекса, начатая
психоаналитиками, а потом зашедшая в тупик, вышла из него благодаря привлечению
этологической информации.
Набросанная мозаика фактов,
могущих иметь отношение к социальному поведению человека, вовсе не претендует
на обязательность, у нее простая цель — напомнить, что пытаясь понять человека,
не следует забывать о его биологии. А еще лучше — ее знать.
В частности, помнить хотя бы
следующее.
Человек, как и все животные,
имеет множество врожденных программ поведения (мы родимся с некоторыми знаниями
об окружающем мире и правилами поведения в нем), и в нужный момент они срабатывают.
Эти программы создавались в далекие времена и в совсем иной среде, мало похожей
на ту, в которой мы теперь живем. Поэтому реализуемое ими поведение не всегда
адекватно обстановке, рационально и даже желательно (Не все что естественно —
хорошо).
В силу изначальной
запрограммированности люди не абсолютно свободны в своем поведении, один
сценарий его они осуществляют легко, другой — с трудностями, а некоторые
сценарии могут быть вообще невыполнимы (Не все придуманные разумом планы для нас
осуществимы).
Для большинства ситуаций мы имеем
достаточный набор альтернативных программ, на основе которых можно построить
несколько вариантов поведения (Все мы изначально «знаем», как воровать, и
знаем, что это плохо, будем ли мы ворами или честными, зависит от нас, а не от
нашей природы.)
Наш мозг так устроен, что его
отвечающая за сознание часть не только не может ознакомиться с содержанием
врожденных программ, но даже не знает об их существовании. Поэтому, когда
программа начинает реализовываться, сознание ее обслуживает, не замечая этого.
Оно ищет и находит какие-то свои объяснения поведения и его мотивов, совсем не
обязательно верные (Нельзя доверяться собственной рефлексии, то есть
самоанализу на основе субъективных ощущений и идей, и менталитету — бытующему
представлению о происходящем, потому что они дают иногда путаную, тенденциозную
и алогичную картину).
Ну, а главная задача этого эссе — доставить читателю удовольствие от
знакомства с этологией на примере не самого изученного, но зато самого
интересного для нас вида — нас самих.
Комментариев нет:
Отправить комментарий