ЧТО ВЫ С НАМИ СДЕЛАЛИ

Редакции "Едиот Ахронот" пришла в голову хорошая идея попросить самых

разных людей написать первую главу своей автобиографии.

Из политиков, певцов, актеров и бизнесменов мы выбрали человека,

который никогда не дает интервью и ничего о себе не рассказывает.

Это - отставной судья, Госконтролер, доктор Миха Линденштраус.

А это - то, что он написал:

Двадцать лет назад 1.200 судей собрались в Вене в гигантском зале

дворца Ротшильда. Все судьи Австрии.

Меня пригласили прочесть лекцию об израильской судебной системе.

- Дамы и господа! - начал я по-английски, поднявшись на трибуну.

- В марте 1939 года, в том самом месте, где вы сидите сегодня, стоял мой отец.

Ему было 35 лет, он был активистом сионистского движения,

и у него был новорожденный сын - это я.

А напротив отца сидел Адольф Эйхман.

В зале наступила гробовая тишина.Я мог на этом закончить. Бомба уже

разорвалась. Но именно из-за шока я решил продолжать. Я рассказал им,

что за полгода до начала Второй мировой войны Эйхман вызвал к себе

делегацию еврейских лидеров Германии и Австрии. И мой отец, Аарон

Вальтер Линденштраус - который через много лет стал одним из

свидетелей на процессе Эйхмана - предстал перед ним, как сотрудник

Еврейского Агентства в Берлине. Вместе с другими он занимался

репатриацией немецких евреев в Эрец-Исраэль. Евреи хотели

репатриироваться, нацистский режим не возражал,и только англичане

мешали, ограничивая число сертификатов на репатриацию.

Эйхман самым унизительным образом отнесся к стоявшим перед ним

двадцати еврейским делегатам. Он орал на них, оскорблял и угрожал.

До этого он их выстраивал и перестраивал:

"Ты - налево, ты - направо, ты - вперед, ты - назад, ты подойди, ты отойди!".

И, когда они, наконец, встали по местам, Эйхман заорал на моего отца:

Ты заплатишь своей головой и вы все заплатите головами, если не

уберете отсюда евреев!.

Точнее, он сказал не "евреев", а "ваше еврейское тряпье".

И вот сегодня я стою перед вами-ребенок,который родился в нацистском

Берлине и стал судьей в Израиле - и говорю вам: "У нас есть

государство, в нашей стране  самая сильная демократическая система на

всем Ближнем Востоке,и в случае необходимости мы умеем защищаться".

Я не рассказал им то, что случилось потом. Об этом я стараюсь не

говорить. Вскоре после встречи с Эйхманом было покушение на моего

отца. Его пытались выбросить из поезда. Англичане вывезли его в

Лондон, и я остался в Берлине с мамой, Маргалит-Маргаритой, которая

работала лаборанткой в одной из больниц. За считанные часы до начала

войны немец-профессор, у которого она работала, сумел перевезти нас в

Италию. Там мы дождались отца, все вместе уехали в Израиль и поселились

в Тель-Авиве.

В Израиле нам было очень трудно. Мы жили втроем в однокомнатной

съемной квартире. Отец, который был адвокатом, не нашел работы по

специальности и после всего пережитого был не в состоянии сдать экзамен

для получения лицензии. Четыре года он был безработным.

Мама тоже не нашла работу, и пошла продавать по домам

косметику богатым женщинам, а я ходил вместе с ней, держа ее за руку.

Из дома в  дом, из квартиры в квартиру. У нее была постоянная

клиентура, но большого заработка это не давало.

Каждый день после полудня мы доходили до дома Бен-Гуриона, где

садились передохнуть

 на скамейке. Жена Бен-Гуриона, Поля, выходила к маме с печеньем или

стаканом кофе, и они говорили по-немецки.

"Сколько зарабатывает ваш муж?" -спросила Поля. И мама, которой было

стыдно признаться, что отец не работает, сказала, что не знает.

"Мой муж тоже мне не говорит, сколько он зарабатывает, - прошептала Поля на

ухо маме. - Значит, ваш муж - богатый".

Каждое утро я умолял маму, чтобы она не сидела рядом со мной в

автобусе, а то кто-нибудь из моих одноклассников услышит, что она

говорит со мной по-немецки. Я знаю иврит с детства, но в Израиле мама

не была в ульпане, не освоила язык, и, с моей точки зрения, было

совершенно чудовищно, что она не говорит на иврите. "Если ты хочешь

сидеть рядом со мной, - просил я - не говори".

Я начал историю моей жизни с конференции в венском "дворце Ротшильда",

а закончу ее на берлинской улице Майнеке, 10, где когда то была

контора моего отца и  откуда тысячи евреев репатриировались в Израиль.

Круг замкнулся полностью четыре месяца назад,когда немецкий

Госконтролер, профессор Дитер Ангелес пригласил меня выступить в

Бундестаге. Я поставил условием, что буду говорить на иврите. Мои

немецкие коллеги удивились, но согласились. И посол Израиля

предоставил в мое распоряжение великолепного переводчика. Я слышал,

что он великолепен, потому что немецкий - мой родной язык.

Я поднялся на трибуну Бундестага, посмотрел на людей, которые сидели в

зале и сказал на иврите: "Дамы и господа, спасибо, что пригласили меня

вернуться в город, где я родился.Вся семья моей матери погибла в

Освенциме. Сегодня Германия немало помогает Израилю, но еврейский

народ никогда не забудет то, что вы с нами сделали. Маргарита

Линденштраус тоже не забыла этого до самой смерти, и я, ее сын, стою

здесь для того, чтобы об этом напомнить".