Видел своими собственными глазами, как Соломон Жуковер, выпив лишку, пошел к синагоге и стал бросаться на хабатников, заключать опешивших в объятья, целовать в разные части лица, включая пейсы и бороды, и орать при этом на чистом русском языке:
- Люблю вас, Божьи люди! Молитесь за внучку мою – Марину!
«Божьи люди» по разному отнеслись к любовным признаниям и просьбе Жуковера. Кто-то попытался обратить все в шутку, кто-то испуганно шарахался от старика, кто-то пытался его урезонить, а кто-то гневался и брезгливо отталкивал Соломона, будто он не был пожилым, русскоязычным евреем и наглым хряком, вставшим на задние лапы.
Тут остановилась у кромки тротуара полицейская машина. Вышел из машины чернокожий еврей – полицейский, вздохнул тяжело, увидев Соломона Жуковера, и предложил ему мирно, без сопротивления, занять место в автомобиле.
- Эли – обезьяна проклятая! – стал-таки сопротивляться Жуковер. – Ты какое право имеешь белого человека за руки хватать.
Полицейский за руки старика не хватал. Он его под локоток взял нежно, но тут руку отдернул, и сказал еле слышно, на плохом русском языке.
- Папа, Соломон, совсем иди домой.
- Я тебе не папа! – продолжал орать Жуковер. – Ты мне не тыкай, урод. Счас удушу.
Надо сказать, что полицейский Эли уродом не был. Имел он характерный семитский профиль, печальные глаза потомков Авраама, и курчавую шевелюру. Только цветом кожи отличался этот парень от большинства евреев мира.
Тут я вмешался и спас бедного Эли от старика.
- Пошли, Соломон, - сказал я, все понимающе, хотя ни черта не понимал . – Чего тут объясняться, - сказал я. - и так все ясно.
Из двух зол старик выбрал меньшее и подчинился мне. Правда, всего лишь через несколько шагов он рванулся навстречу господину в шляпе и черном костюме, но мне удалось Жуковера удержать.
- Жалко их, - сказал старик. – До зимы еще далеко, а они вот в этом, и все в поту, небось.
- Глупости, - сказал я. – Такой наряд от жары спасает, как халат узбека.
- Умные, выходит, люди, - сокрушенно мотнул головой Соломон. – Хоть и в Бога верят. А Бога нет, а, может, есть, как думаешь?
- Вопрос сложный, - уклонился я от ответа и сам вопрос задал: - Ты зачем на людей бросался?
- Из любви, - коротко ответил Жуковер, потом он попросил оставить его в покое, сел на скамейку в сквере и задремал. Я тогда решил, что, проснувшись, Жуковер сам найдет дорогу к близкому дому, и оставил его одного.
Потом трезвый старик объяснил свое поведение в синагоге. А объяснений этих я потребовал, потому что прежде Соломон выступал в роли воинствующего богоборца, религиозных людей в черном ненавидел открыто и голосовал за партию «Шинуй».
Жуковер говорил так: «Эти фанатики – не евреи. Они Богом свое невежество прикрывают. Они власть в Израиле захватить хотят, чтобы заставить всех порядочных людей жить по их средневековым законам».
Ну, можно себе представить, чтобы такой человек вдруг полез с объятиями и поцелуями к тем, кого раньше и за людей не считал? Однако это случилось. И не так уж пьян был Соломон, и совершил он свой дикий поступок ,прекрасно сознавая, что делает и кого норовит облобызать нежно.
Обычно люди в преклонном возрасте редко меняют свои жизненные установки. Значит, с Соломоном должно было произойти нечто неординарное, настоящее чудо, заставившее его внезапно полюбить «фанатиков» и попросить их о молитве во спасение внучки его - Марины.
Это Пятачок из мультика о Винни Пухе точно знал, что он свободен, как раз, до пятницы, а человек знать не может, куда приведет его рок всего лишь через пять минут от точки отсчета. Что уж тут говорить о месяцах или годах, а потому следует быть крайне осторожным, выдвигая тот или иной план жизни и демонстрируя окружающим свое жизненное кредо.
Марину, внучку Жуковера, родители отправили в Израиль одну, по специальной, молодежной программе. Предполагалось, что через некоторое время последует за ней вся семья, но так вышло, что отец девушки, Борис Жуковер, весьма преуспел в бизнесе и решил Россию не покидать, по крайней мере в ближайшие годы.
Была предпринята попытка вернуть дочь в Москву, но девушка категорически отказалась оставить родину предков. Ей пришелся по сердцу Израиль, и понравилась вольная жизнь без родителей.
Деда Марины - Соломона Жуковера – крайне возмутило решение сына.
- Вам проклятые деньги дороже своего собственного ребенка! – кричал он на преуспевающего – бизнесмена. А сын только вздыхал, пожимал плечами, и обвинял отца в незнании современной жизни.
- Да я ее и знать не хочу – эту твою современную жизнь! – кричал Жуковер. – Мне на нее, подлую и грязную, плевать!
- Папа, ты неисправимый романтик, - вздыхал сын, поглядывая на часы. – Извини, договорим позже, тороплюсь.
Теперь он всегда торопился. У деловых людей, как известно, и время – деньги.
Жуковер пробовал найти поддержку у невестки, но жена сына родилась на свет созданием робким, нерешительным, ее обычным присловием было: как Боря скажет. А Боря неколебимо стоял у крепости своих финансовых интересов.
Вот тогда Соломон Жуковер и отправился к внучке один. Девушка любила деда, приезду его обрадовалась, и они поселились вместе, арендовав трехкомнатную квартиру.
Через год Марина окончила школу и отправилась служить в армию. Дед гордился статной и красивой внучкой и каждый вечер ждал ее с нетерпением. Надо признаться, что сын старика Жуковера присылал дочери и отцу деньги. Старику, в т ой жизни прорабу-строителю, не пришлось браться за метлу и тачку, а Марина не отказала себе в разного рода девичьих радостях
Итак, девушка по утрам напяливала тесную армейскую гимнастерку на свои пышные формы, и убегала на службу, нежно поцеловав деда в висок, а Соломон Жуковер хлопотал по хозяйству, убирал, ходил в магазины, старался приготовить к приходу внучки что-нибудь вкусненькое.
Были у Жуковера приятели, любители пеших прогулок. С ними он обсуждал последние политические новости, и всегда в этих обсуждениях выступал с крайне правых позиций; особенно в последнее время, когда во всю развернулся кровавый арабский террор.
Соломон быт ярым сторонником трансфера и считал, что образование Палестинского государства таит в себе смертельную угрозу для Израиля. Однако, арабов в городе, где жил Соломон, не было, а было много верующих иудеев. Вот на этих людях Жуковер и тренировал, если так можно сказать, свою ненависть.
- Знаешь, я в Израиле стал чувствовать себя расистом, - говорил он мне. – Черные - прямо секта какая-то. Ненавижу их. В армии не служат, только и делают, что молятся. Кому они нужны? Нет, это другие люди, совсем не такие, как мы. Мы их ненавидим, и они нас ненавидят.
Я пробовал возражать, убеждал Жуковера, что его деды и прадеды выглядели точно так же, как и те, кого он так люто возненавидел в Израиле.
Но старик только отмахивался, не желал меня слушать, и без конца повторял лозунги своей партии.
Пьяницей Соломон не был, но примерно один раз в месяц ему необходимо было «встряхнуть себя», как он выражался. И вот однажды встречаю встряхнувшего себя Жуковера, и сразу вижу: случилось что-то ужасное. Выглядел старик хуже некуда.
- Что с тобой? – не смог я пройти мимо соседа.
- Маринка мужика завела, - еле выдавил из себя Соломон.
- Ну и что? – сказал я. – Внучка твоя - девица взрослая. Пора и о женихе подумать…
- Убью, - прервал меня Жуковер. – Ее убью и мужика ейного.
- Это еще за что? – удивился я.
- Черный он, - почему-то оглянувшись, принужденно выдавил из себя Соломон.
- Из Африки?
- А мы где живем!? – вдруг заорал Жуковер. – Эфиоп, мать его! Удавлю своими руками!
- Тихо, тихо, - сказал я. – Он, наверняка, такой же еврей, как и мы с тобой. Ну, кожа чуть потемнее. Чего ты разорался?
- Чуть потемнее? – уставился на меня Соломон. – Да я на Мариночку мою молился. Свет был мой в окошке. Ради нее только и жил, а она мне подарочек, значит, - черного правнучка. Роду нашему конец!
- Погоди, - сжалился я над стариком. – Еще не вечер. До свадьбы далеко.
- Ночь уже, - понурился Жуковер. – Женятся они. В апреле службу заканчивает, и под хупу.
Тут я понял, что шутками и утешениями здесь не отделаешься. Стал ерунду всякую о предках Пушкина бормотать, о политкоректности, и вдруг выдал, что Жуковера наверняка наш еврейский Бог покарал, за то, что он ненавидит датишный народ, проклинает «черных людей» и плюет им вслед.
Не ожидал, что Жуковер так серьезно воспримет мои слова.
- Ты так думаешь? – спросил он робким голосом.
- Уверен, - сказал я. – Не хотел ты хасидов - хабатников считать евреями, теперь придется эфиопа евреем признать.
Тут я пожалел о своих словах, потому что по небритым щекам Соломона покатились слезы.
- Извини, - сказал я. – Пошутил… Чего уж так… Как говорится, был бы человек хороший.
Но Жуковер Соломон больше со мной разговаривать не захотел и пошел прочь, ссутулившись и нетвердо ступая.
И вот, почти через год после того нашего разговора, я спас Соломона от полицейского Эли – его зятя.
И тогда, протрезвев, Соломон так объяснил свое поведение у синагоги.
- Сосед, - сказал он. – Тебе никогда не понять душу русского еврея, хоть и пишешь ты разные пасквильные рассказики в местной прессе. Внучка моя, единственная, рожает от еврейского эфиопа. Может, подумал, от ихней молитвы белый у меня наследник родится.
Но родился все-таки у Жуковера чернокожий правнук. Он с этим младенцем гуляет каждый день, по утрам. Сам видел, как заглядывает Соломон в коляску, улыбается от уха до уха и бормочет любовно: «Дуся моя, кофе родное, шоколадка, узнаешь прадеда?»
Нет, еврейский расизм – это тоже что-то особенное.
2000г.
Комментариев нет:
Отправить комментарий