АДРЕС МАНДЕЛЬШТАМА

 В Петербурге мы сойдемся снова,

 Словно солнце мы похоронили в нем,

 И блаженное, бессмысленное слово

 В первый раз произнесем.

Осип Мандельштам

Горд тем, что владею журналом «Звезда», №5 за 1928 год. В номере этом – первый роман Вениамина Каверина «Скандалист, или Вечера на Васильевском острове», «Смерть Вазир-Мухтара» Юрия Тынянова, опять же впервые в печати, и главное, главное! «Египетская марка» Осипа Мандельштама. Перед типографским шрифтом этого питерского журнала, отпечатанного в количестве 3,5 тысяч экземпляров, была только рукопись. Сколько их выжило, этих книжек, не ушло на раскурку, не сгорело в блокадных печах?

Глеб Струве в своем очерке о Мандельштаме писал: «В 1925 году вышла в свет первая книга прозы Мандельштама – “Шум времени”. В 1928 году она была переиздана под названием “Египетская марка”, с присоединением одноименной повести, напечатанной в промежутке в одном из советских журналов».

Вот он, предо мной, этот журнал, выпущенный из типографии «Печатный двор», Ленинград, Гатчинская 96.

«1928 год, таким образом, вершина литературного пути Мандельштама», – пишет далее Струве. Вершина, связанная с Петербургом. Таким, каким этот город был для поэта.

«Где-то между Сенной и Мучным переулком, в москательном кожевенном мраке, в диком питомнике перхоти, клопов и оттопыренных ушей зародилась эта странная кутерьма, распространявшая тошноту и заразу». Это проза «Египетской марки».

Я там был, там жил. Ну, не на Сенной, но совсем близко от Тенишевского училища – альма-матер Мандельштама. В очерке поэта, посвященном училищу, читаю: «…. На Моховой, в собственном амфитеатре, с удобными депутатскими местами, на манер парламента, установился довольно разработанный ритуал, и в первых числах сентября происходили праздники в честь меда и счастья образцовой школы».

В этом амфитеатре открыли со временем детский театр Брянцева.

Вот еще один раритет в моей библиотеке – толстенный том под названием «Весь Петроград на 1923 год». Красиво, богато он издан, в год НЭПа, надежд на реставрацию нормальной жизни в городе и России. О театре Брянцева там сказано так: «(Моховая, 35, т. 574 – 85). Театр организован на основании распоряжения Петрогубсоцвоса 5 июля 1921 года… Основной задачей Т.Ю.З. является пробуждение и воспитание здорового театрального вкуса среди подрастающего поколения».

Пересмотрел там в свое время все спектакли, воспитывая «здоровый театральный вкус». Значит, и я учился почти в той же школе, что и Мандельштам. Впрочем, мне это только кажется. Мне просто хочется, чтобы было так. Мания адресов завораживает.

Но где жил сам поэт? Добрая половина тома «Всего Петрограда» занята фамилиями практически всех жителей города, тогда весьма немногочисленных. Причем узнать можно не только адрес, телефон (крайне редко), но и профессию гражданина. Ищу, перелистываю желтые хрупкие страницы. Семь Мандельштамов в адресной книге: Исай Бенедиктович – инженер, Мария Абрамовна – учительница, Мария Ивановна – машинистка, и вот он – адрес поэта! «Мандельштам Осип Эмильевич, литератор, Гесслеровский пер., 27». Квартира не указана. Появилась ли памятная доска на этом доме в неприметном переулке на Петроградской стороне? Вряд ли.

Впрочем, памятных досок потребовалось бы слишком много. Не был Мандельштам домоседом. Вот отрывок из биографической справки: «Осенью 1923 года Мандельштам жил в Крыму, в Гаспре, зимой – в Киеве. Потом снова в Москве и Петрограде». Поэт жил везде и нигде, как и положено настоящему поэту.

И все-таки Мандельштам только родился в Варшаве, но детство и юность свою провел в Петербурге, а потому город этот можно с полным правом назвать родиной поэта.

Есть в моей библиотеке «Путеводитель по Ленинграду» за 1934 год – невидное, скупое, бедное издание. Время надежд кончилось, наступала эра террора. Рекламы немного, а список граждан и вовсе отсутствует. Впрочем, в путеводителе его и быть, как будто, не должно. Есть в этой книге список переименованных улиц, площадей, парков, переулков: Мещанская ул. стала Гражданской, Гороховая – Дзержинского, Калачий переулок – переулком Ильича и так далее…. Тщетно ищу Гесслеровский. Судя по всему, он остался «нетронутым». Можно отправить письмо с точным адресом. Только неясно, зачем и кому?

Впрочем, сам Мандельштам отметил в «Египетской марке»: «Петербург чем-то напоминает адресный стол, не выдающий справок, – особенно в районе Дворцовой площади…. Еще раз повторяю: величие этого места в том, что справки никому и никогда не выдаются».

Любил ли город Петра Мандельштам? Трудно сказать. У настоящего поэта любовь/ненависть неразделимы, неразлучны, неразличимы. «И страшно жить и хорошо!» – признавался Осип Эмильевич в «Египетской марке».

Из статьи «Слово и культура»: «Трава на петербургских улицах – первые побеги девственного леса, который покроет место современных городов…. Наша кровь, наша музыка, наша государственность – все это найдет свое продолжение в нежном бытии новой природы». Это о Петербурге, задушенном большевиками, истоптанном грязными сапогами, изгаженном испражнениями, умирающем от тифа. Но было и другое – молодость и надежда.

Поедем в Царское село!

Свободны, ветрены и пьяны,

Там улыбаются уланы,

Вскочив на крепкое седло….

Поедем в Царское село!

Написано Мандельштамом до того, как этот пригород Питера переименовали в Детское село и Пушкин. А вот что писал поэт, когда чума переименований захватила город: «Петербург объявил себя Нероном и был так мерзок, словно ел похлебку из раздавленных мух».

Впрочем, не только в переименовании дело. Вот стихи Александра Сергеевича Пушкина, написанные задолго до большевистского переворота:

Город пышный, город бедный,

Дух неволи, стройный вид,

Свод небес зелено-бледный,

Скука, холод и гранит.

«Скука, холод и гранит». Мандельштам бежал из Петербурга – Петрограда – Ленинграда, чтобы убедиться в мерзости Москвы, Киева, Воронежа и лагерной, смертельной бездны Черной речки….

Он погиб на востоке, но всегда стремился на юг. Надежда Мандельштам пишет во «Второй книге»: «Мандельштам убеждал меня, что тяга на юг у него в крови. Он чувствовал себя пришельцем с юга, волею случая закинутым в холод и мрак северных широт… Мандельштам <…> никогда не забывал, что он еврей, но «память крови» была у него своеобразная. Она восходила к праотцам и к Испании, к Средиземноморью, а скитальческий путь отцов через Центральную Европу он начисто позабыл».

Не тот климат, не тот цвет лиц, не тот градус злобы. И ненависть к пришельцам. В той же «Египетской марке»: «Есть люди, почему-то неугодные толпе, она отмечает их сразу, язвит и щелкает по носу. Их недолюбливают дети, они не нравятся женщинам».

Мандельштам родился в век толп. Его и казнила организованная толпа – самосудом, как и случайного героя из короткой повести, впервые напечатанной в журнале «Звезда».

Толпа начала 20-х годов обозначена в томе «Весь Петроград» поименно: слесари, наборщики, счетоводы, техники, акушерки…. Город, после кошмара военного коммунизма, был готов работать, любить, рожать детей….

Читаю рекламу: «Склад галантереи и парфюмерии И. Ш. ЛЕВИН…. Марсельское туалетное мыло собственного изготовления», «Клуб “ДОМИНО”… Рулетка, Тридцать и сорок, Баккара, Джокер, Шмен-де-фер, Макао и др. Артистические понедельники и четверги…. Только апробированные русские и иностранные вина». «ЕВРОПЕЙСКАЯ ГОСТИНИЦА, ул. Лассаля, 1-7. Телефон 131-15 и 139-08. Функционирует в полном объеме. Вновь отреставрированные комфортабельно обставленные комнаты с ваннами. Имеются РОСКОШНО ОТДЕЛАННЫЕ АППАРТАМЕНТЫ».

В таком мире, с «ваннами», «марсельским мылом», играя в джокер, все еще можно было жить. В те годы толпа не была так страшна, как всего лишь через десять стремительных лет, когда она превратилась по приказу свыше в толпу убийц и жертв.

Толпа двадцатых позволила Мандельштаму напечатать «Египетскую марку». Толпа тридцатых годов убила его.

Но и в таком выводе лишь часть правды. Настоящего поэта нельзя убить. Он убивает себя сам. Это только кажется, что большие поэты покорны власти и черни.

«Я от жизни смертельно устал,/ Ничего от нее не приемлю,/ Но люблю мою бедную землю/ Оттого, что другой не видал». Стихи написаны Мандельштамом в семнадцатилетнем возрасте. «Бедная земля» – это прежде всего Петербург, задолго до «десяти дней, перевернувших мир».

Вернусь к фолианту «за 1924 год». Делаю это специально, вновь привлеченный «адресным» текстом из «Египетской марки».

«Государственный академический драматический театр (ГАТЕДР) б. Александринский. (Александринская пл., тел. 138-131, служ. каб. зав. худ. ч. Юрьева Ю. М. тел. 144 – 64)».

Какое жуткое название – ГАТЕДР. Может быть, из этой жути и появились строчки Мандельштама: «Ведь и я стоял в той страшной терпеливой очереди, которая подползает к желтому окошечку театральной кассы – сначала на морозе, потом под низкими банными потолками вестибюлей Александринки. Ведь и театр мне страшен, как курная изба, как деревенская банька, где совершилось дерзкое убийство ради полушубка и валяных сапог. Ведь и держусь я одним Петербургом – концертным, зловещим, желтым, нахохленным, зимним».

У Карла Маркса в «Нищете философии» есть такие строчки: «Петр Великий варварски низвергнул русское варварство». Все-таки неглупым человеком был этот внук раввина. Вечное несчастье России – жестокий характер реформ. И как здесь не вспомнить, каким варварским способом была низвергнута совсем недавно Советская империя.

Читаю первые строчки «Путеводителя по Ленинграду»:

– …съезд Советов Союза Советских Социалистических Республик считает вполне справедливым удовлетворить просьбу Петроградского совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов, поддержанную резолюциями рабочих всех фабрик и заводов Петрограда о переименовании города Петрограда в Ленинград.

Председатель Второго съезда Советов Союза ССР М. И. Калинин.

Секретарь А. Енукидзе.

(принято 26 января 1924 г.)

Справочный фолиант, оплаченный нэпманами Петрограда, вышел всего лишь за пять месяцев до этой даты наступления варварской эры. Следовательно, он был последней адресной книгой города, где можно встретить фамилию Мандельштама. К Ленинграду этот поэт уже не имел никакого отношения.

Мандельштам некогда пробовал жить в своем городе по особому, несуществующему адресу, и имя этому месту было Петрополь: «Мне холодно. Прозрачная весна/ В зеленый пух Петрополь одевает <…> В Петрополе прозрачном мы умрем». Не вышло. Он не смог остаться в своем городе, в городе детства и юности. В городе «прожилок и детских припухлых желез». Редко кому из нас это удается…

Не смог Мандельштам и назвать Петрополь Ленинградом. В 30-м году он написал хрестоматийное:

Петербург! Я еще не хочу умирать:

У тебя телефонов моих номера.

Петербург! У меня еще есть адреса,

По которым найду мертвецов голоса.

Что еще может раскрыть ушедшее время так, как книги, старые книги, причем любые – наполненные ярким художественным содержанием или скупым адресно-справочным текстом?

Да, я не назвал еще четырех Мандельштамов, проживающих в Петрограде 1923 года.

Мандельштам Роза Григорьевна – педагог. Пантелеймоновская, 27-а.

Мандельштам Сергей Яковлевич – секретарь Г.У. В.-О, 7-ая линия, 30.

Мандельштам Эмиль Вениаминович – кожевенник, К. Либхнехта, 16.

Мендельштам Яков Исаевич – актер, Пантелеймоновская, 7.