ТРИ УДАРА СУДЬБЫ Рассказ солдата

                                  

 Яшка говорит, что я тогда совсем белый стал и глаза белые. Ору как сумасшедший, рву ремень автомата. Он меня еле успокоил. Мы с ним никогда даже руки друг другу не жали, а тут он меня обнял крепко и бормочет:

— Сашенька, не надо, Сашенька!

Тогда все люди в аэропорту «Бен-Гурион» будто пропали.  Я только отца видел и хотел его убить. Я бы убил его тогда,  если бы не Яшка…. Ладно, давай по порядку.

 Видишь, какой я? Совсем на еврея не похож: волосы русые, глаза голубые, нос прямой. Ариец — это моя кличка школьная. А Яшку Хейфеца звали Яхой, с ударением на последнем слоге. Мы его били до пятого класса, а потом бить перестали - он беситься начал. Мы лезем без особой охоты, а Яшка как бешеный — прямо убить мог. У нас в поселке  не было больше евреев, только Хейфец и его семья.  Мне всегда было интересно, как живут евреи, а они жили  обыкновенно, как все. Только машина была у отца Яшки,  но старая — ушастый «Запорожец».

 Раньше весь наш поселок работал на авиазаводе. Завод делал  военную технику, а потом закрылся. Нет, он не совсем закрылся. Там стали кастрюли лудить и всякую ерунду, но многие люди потеряли работу. Отец Яшки как-то устроился (он раньше в КБ чертил), а маму мою уволили.  Мы сначала жили на пенсию деда, а потом одна знакомая пристроила маму к торговле. Она стала работать на хозяина. Хозяин давал маме подержанные вещи, и она ими торговала на рынке. Так и жили последние годы.

 А дед мой, отец мамы, татарин. Он всегда читал Коран, но в мечеть не ходил, да и не было в округе мечетей. По-моему и татарин-то он был один в нашем поселке.

 Хейфецы жили неподалеку от нас, но я с Яхой тогда не дружил. С ним никто не дружил. Ему, я думаю, и не нужна была наша дружба. Брат был у Яшки, на год старше, и сестра в пятом классе. Когда наш отъезд случился, мы заканчивали восьмой.

В школу, правда, иной раз шли вместе. Встретимся, я ему так спокойно, вместо «здравствуй»:

— Яшка — жид, по веревочке бежит. Он мне в ответ, и тоже без нерва:

— Нам, татарам, все равно, что повидло, что говно. Я на «татарина» не обижался. Я во всех документах числился русским. Он меня так дразнил из-за деда.

Ну вот, дело было весной. Встречаемся мы перед школой. Я и вспоминаю про веревочку, а он вместо обычного ответа вдруг встал столбом да как заорет:

— Все, Ариец! Гад ты! И больше никогда мне так не скажешь!

— Да ты чего? — говорю. — Умом тронулся?

А он все бормочет ерунду всякую, но дальше пошел. Отчалил, значит, от пристани и стал сразу выражаться внятно:

— Я, — говорит, — еду в государство Израиль на учебу. Там аттестат зрелости получу и рожу твою поганую больше никогда не увижу.

— Один, — спрашиваю, — едешь?

— Один, — говорит. — Мы решили, что Ленька школу должен здесь закончить, а потом видно будет.

Так все и закрутилось. Так я первый удар судьбы получил. Вечером рассказываю маме и деду о Яшке. Мама моя вообще-то человек не очень внимательный, а тут стала слушать как-то заинтересованно, потом ушла в свою комнату и вернулась с картонной папкой. В ней она документы хранила и фотографии старые.

— Раиса, не смей! — закричал дед. А она уже тесемки развязала.

— Папа, — говорит. — Оставь меня в покое.

Дед обозлился и ушел, хлопнув дверью.

— Вот, — сказала мама, — Я, Санечка, никогда тебе это не говорила, но бабушка твоя, Алла Борисовна Некрич, была чистокровная еврейка. Имеются метрики. Смотри. А потому ты имеешь полное право тоже уехать в Израиль на учебу, потому что по еврейским законам ты — еврей.

 Вот так. Жил человек нормально, ни о чем таком плохом не думал. Волосы имел русые и глаза голубые, а тут, оказывается в одночасье, что он — еврей. И бежит по веревочке вместе с Яшкой Хейфецем.

 Я обычно сразу засыпал как убитый, а тут долго заснуть не мог — к себе новому привыкал, что ли? А утром было воскресенье, и мы с мамой пошли к Хейфецам. Там нас хорошо приняли, напоили чаем и показали газету, где и было объявление об этой самой учебе в Израиле, по программе «Наале».

 Отец Яшки сказал, что это будет хорошо, если мы поедем вместе, и он меня возьмет за компанию в Москву на экзамен, а мама может не беспокоиться, и в деньгах получится экономия.

 Так мы с Яшкой улетели в Израиль вместе. Учиться стали в одном кибуце и дружить, потому что были из одного поселка и даже из одного класса. Но дело не только в этом. Оказалось, что друг он настоящий, без дураков. Мы с ним и в армию пошли вместе, и попали в одну часть. Правда, Янкель был к тому времени уже не один — все семейство его прибыло и поселилось в Хайфе, а мои не могли приехать. Дед был категорически против. И просил, чтобы ему дали умереть на родине. Мама навестила меня однажды, наскребла деньжат. Очень ей у нас понравилось. Ходила и приговаривала:

— Господи, рай-то какой, настоящий рай, — и глаза на мокром месте.

Теперь расскажу о втором ударе. Получаю как-то письмо от мамы. Толстое такое, даже странным показалось, что дошло, а в письме... Нет, сначала объясню. Мне мама всегда говорила, что мой отец плавал на буксире «Дон», но однажды не вернулся, утонул в реке, даже тела его не нашли. Мне тогда и года не было. Мама говорила, что внешне я вылитый отец, что был он веселый и красивый человек, только выпивал лишнее, а потому, наверно, и свалился ночью за борт... Я часто об отце думал и фотографию его рассматривал. Я, наверно, каждый день думал об отце. И представлял, как бы было здорово, если бы он не утонул, а жил с нами. Я мальчишкой всегда хотел быть моряком, как отец, и форма морская мне казалась самой красивой в мире... Ну, дело обычное... Так вот, мама писала, что отец мой — Чирсков Сергей Васильевич — жив и никогда не умирал. Он по пьяному делу угодил в тюрьму на два года за месяц до моего рождения, а из тюрьмы к маме не вернулся. Он имел на это право, потому что жениться на маме не успел, а только обещал ей зарегистрировать брак. Он тогда совсем пропал, и сохранилось только одно письмо отца из заключения, в котором он писал, что скоро освободится, но ждать его не советует по причинам личного свойства. Мама отца не искала из гордости, но замуж так и не вышла... Ну вот, а теперь мой отец объявился. Мама совершенно случайно встретила его в Нижнем. Хозяин отправил маму за товаром.  На складе она и встретила отца. Он стал очень состоятельным человеком, имел свое дело, большой дом за городом и три легковых автомобиля. Он женился, и у него была дочь, но с каким-то дефектом физического развития.

 Мама писала, что отец очень заинтересованно расспрашивал обо мне и даже просил извинить, что не оказывал маме поддержку в моем воспитании. Он помог маме быстро получить товар, взял наш адрес, дал свой и сказал, что имеет сильное желание меня навестить. Только необходимо приглашение. В конце письма были данные отца для этого приглашения. Но была и приписка. Санечка, писала мама, прости меня и его, если сможешь. Болею я что-то, и дед твой совсем стал плох. Хорошо, что отец нашелся. Все-таки родная душа.

 Опять я не мог заснуть. Всю ночь проворочался. Узнал, наконец, кто из ребят храпит, кто во сне стонет, а у кого одеяло на пол падает. Только с Яшкой ничего такого интересного ночью не случилось. Я ему про письмо сразу не сообщил, хотел сам все обдумать. Но так и не обдумал толком.

Утром, в столовой, рассказал Яшке об отце. Он обрадовался так, будто это не у меня, а у него близкий родственник нашелся.

 - Быстрей! — кричит. — Делай приглашение. Это же такое событие в жизни, как ты не понимаешь?

  В тот раз нам отпуск дали в одно время. Я снял квартиру пополам с одни человеком из Харькова, но домой не поехал, а отправился к Хейфецам. Они все тоже очень обрадовались, что у меня отец нашелся и хочет меня видеть. (Они сказали, что «новые русские» много зарабатывают, и я теперь могу рассчитывать на помощь в учебе).      Родители Хейфеца очень волновались, что мы с Яшкой одичаем в армии и не станем поступать в университет.

 Я потом наш будущий разговор с отцом «раскладывал по полочкам». Я тогда тоже подумал, что он меня станет уговаривать учиться и обязательно скажет, чтобы о деньгах  на это дело я не беспокоился. Он еще непременно спросит — есть ли у меня девушка? Я отвечу, что пока еще нет, но мне очень нравится сестра Янкеля — Ора. Это она здесь стала Орой, а раньше была Светой, В России я ее как-то не замечал, а потом будто увидел в первый раз и сразу влюбился. Мне кажется, я тоже Оре нравлюсь. Ей в армию через год.  Я, наверно, буду ждать, пока она отслужит, а том мы станем жить вместе... Вообще-то отцу многое можно рассказать такого, что другому человеку не скажешь... И поселится он в нашей квартире, места хватит. Мне положена неделя отпуска, И мы будем говорить с утра до вечера.  Нам столько нужно сказать друг другу.

 Приглашение я отправил сразу же. И вскоре получил ответ. Отец благодарил, сообщал, что скоро приедет, и писал, что мы легко узнаем друг друга, так как внешне, по утверждению мамы, очень похожи.

 Не решился отправиться на встречу с отцом в одиночку. Уговорил Янкеля, потом мы вместе уломали командира. В аэропорт прибыли прямо с базы: в форме и с оружием. Я даже доволен был, что так получилось. Пусть отец увидит, какой у него сын бравый вояка. И пусть ему станет по-настоящему стыдно, что он столько лет где-то прятался и не признавал нас с мамой.

 Теперь о третьем ударе. Мы стояли за барьером у фонтанчиков, и меня всего трясло. Меня никогда в жизни так не трясло. Сам себе говорю: «Не трясись», а ничего сделать не могу, бьет колотун — и все. Будто в зале прибытия минус горок градусов. Я отца сразу узнал. И тогда подумал, что это я иду — только постаревший лет на тридцать.   И он меня узнал тоже, Я к нему пошел и по дороге чуть не сшиб какую-то старушку с тележкой. Мы обнялись — и я сразу перестал дрожать.

— Вот ты какой, - сказал отец. — Прямо мужик настоящий.

Потом он стал смотреть по сторонам и вдруг закричал громко:

— Витек!

Этот Витек оказался человеком маленьким, скорченным каким-то и очень волосатым, а еще он был весь в золоте: зубы золотые, кольца и на шее цепь. Они с отцом долго жали друг другу руки, а потом пошли к выходу, не обращая на меня никакого внимания. Я плелся за ними. Потом еще какой-то человек встретил отца. Этот был совсем лысый, в джинсах и розовом пиджаке.

 Мы вышли следом за этой компанией на улицу я двинулись через дорогу к автостоянке.

— Симпатичный у тебя отец, — как-то осторожно начал Янкель.

Я ему ничего не ответил. Компания остановилась у могучего джипа. Этот, в золоте, открыл багажник и забросил туда чемодан отца. Я понял, что сейчас отец может уехать. Он, похоже, забыл обо мне. Я подошел ближе.

— А, Санек! — сказал отец. — Ты извини, дела... Я тебе звякну на мобильный, как-нибудь встретимся, поболтаем.

 Розовый услужливо распахнул перед гостем дверцу, и отец полез в салон джипа.

 Вот тогда я и стал хвататься за ремень автомата. Тогда и обнял меня Янкель. Он прижимал меня к груди и все бормотал:

— Сашенька, не надо, Сашенька. Все в порядке. Поедем ко мне. Там Светка ждет, Ора. Ты понимаешь, Ора... Мы же договорились.

 Он повторял без конца имя сестры, будто гипнотизировал меня именем этим, будто забыл все остальные слова, не мог, да и не хотел искать другие…

 Он добил меня этим словом. Я очнулся. Я смотрел, как джип ловко выбирался на дорогу. Я не видел за окнами отца, стекла были тонированными. Отец просто исчез, будто не прилетал вовсе.

 А мы с Янкелем двинулись к автобусу. Я уже думал, что забыл эту дурацкую дразнилку, но вдруг вспомнил.

— Нам, татарам, все равно, — сказал я, протолкнув ком в горле, — что повидло, что говно.

— Это при одном условии, — отозвался Янкель. — Когда кто-то по веревочке бежит. Помнишь?

— Нет, — сказал я. — Забыл.

                                                               1998 г.