ЛОШАДИ В РУССКОЙ ПОЭЗИИ И НАЦИОНАЛЬНАЯ ИДЕЯ

Похоже, ошибся Юрий Нагибин: национальная идея России вовсе не юдофобия. Все гораздо хуже: в тоске она, в хандре, в голоде, в крови и муке. Не знаю, чем другим, как не желанием соответствовать национальной идее, можно объяснить нынешнюю политику Кремля. Ошибался Аристотель, утверждая, что «цель человеческой жизни – быть счастливой». Красиво сказано, но… Да что там Кремль! Как послушаешь нынешних певцов муки народной, разных там Прохановых, Шевченко, Дугиных – жутко становится. Прочтешь русскоязычные комментарии в Интернете на разные события – оторопь берет, будто черти, враги рода людского, все это пишут.

 Только-только зажила Россия, зажирела, откормилась, успокоилась в мире и довольстве, как опять замаячили призраки войны и голода. Глядишь, и перестанет Москва быть самым дорогим городом мира, а русская провинция вспомнит об очередях за хлебом. Хлебушек этот возят, в основном, из-за бугра,  цена на нефть падает, доллар растет, а за оружие, за любую агрессию платить нужно чистоганом. "Подъем с колен" дорого стоит, но России, народу русскому не страшно. Он «за ценой не постоит». Народ, как и прежде, согласен за очередной миф платить своими слезами, жизнями, болью души и тела. Только бы достичь национальной идеи. 

  Людоед - Сталин стал «лицом России», а почему бы и нет? Ни один вождь так хорошо не понял подвластный народ, не проникся его духом. На плаху, на дыбу, в голодомор и ГУЛАГ – только там есть шанс стать Державой, великим народом.

 Зовут, заклинают гения смерти – вернись! Был в истории России гений жизни – Лев Николаевич Толстой. Так вот, даже в дюжину кандидатов на высокое звание не вошел классик. Зато упырей там разных, кровососов - добрая половина.

 Демократы и либералы гневаются, все-то им хочется решить формулу России умом, а не получается, да ведь и предупреждены они были прежде, что такое невозможно. Не хотят  они понять, что плохо отечеству под обвалом внезапно нахлынувшего богатства, неуютно, непривычно, как в чужом, богатом доме, где и полы вымыты и холодильник набит жратвой, а тошно, потому что чужой. Ты в нем не хозяин, а гость. Многовековую привычку к бесправию и нищете со счетов не сбросишь. Вот она и «замена счастия». Это Запад проклятый - все о деньгах и собственности, а Россия против. Она о Душе, о Боге, о Небе... В России из века только власть могла себе позволить жить в грехе сытости и довольства. Народу было предписан иной сценарий.

 

 Нынче о лошадиных силах на бензине поэты не пишут, а прежде лошади вдохновляли российских пиитов на замечательные строчки. Только строчки эти были удивительно похожи друг на друга. Вот я и подумал – не прячется ли за стихами о тягловой силе прошлых веков эта самая национальная идея. (Прозу оставим в покое, хотя и здесь ничего веселого не обнаружим). Обратимся только к стихам. Начнем с поэта тоскливого, похоронного дактиля – Николая Некрасова:

«Под жестокой рукой человека/ Чуть жива, безобразно тоща, /Надрывается лошадь-калека, /Непосильную ношу влача. / Вот она зашаталась и стала. / "Ну!" - погонщик полено схватил / (Показалось кнута ему мало) - / И уж бил ее, бил ее, бил!»

 Жалостливым человеком был Некрасов. Кого он жалел в данном случае: несчастную клячу или саму Россию? Не знаю. Знаю только, что не веселый жеребец на скачках привлек внимание поэта, а «лошадь- калека». Заставил все-таки погонщик двинуться бедолагу с места, но от этого движения совсем уж невесело становится. Пошла лошадь, из последних сил, боком, а погонщик продолжал бить ее поленом по взмыленным бокам, чтобы не остановилась снова.  Перед нами Россия середины 19-го века.

 А вот начало двадцатого. Владимир Маяковский снял, чуть ли кальку, со стихотворения Некрасова, но и там, конечно, в обязательном порядке, есть тоска, боль, мука:

«Били копыта, Пели будто: - Гриб. Грабь. Гроб. Груб.- Ветром опита, льдом обута, улица скользила. Лошадь на круп грохнулась, и сразу за зевакой зевака, штаны пришедшие Кузнецким клёшить, сгрудились, смех зазвенел и зазвякал… И какая-то общая звериная тоска плеща вылилась из меня и расплылась в шелесте….»

 Тоска! Как хорошо! Какое без хандры вдохновение? Правда, Владимир Маяковский в отличие от толпы и Некрасова лошадь пожалел добрым словом в натуре. Она «поднялась и пошла» без удара поленом по лицу, но В. Маяковский был поэтом революции, в тот год он почти верил в светлое будущее человечества: лошадь должна была пойти вперед, приободренная лаской «горлана и главаря». Впрочем, как только со временем Маяковский увидел пункт назначение несчастной клячи, он пустил себе пулю в грудь.

 А это уже середина ХХ века. Поэт, хоть и не русский по национальности (Борис Слуцкий), но весь пропитанный, что не редкость в изящной словесности,  русским духом и русской национальной идеей. Тут картина просто апоплексическая. Не одна лошадь мучается и погибает, а сотни.

«Люди сели в лодки, в шлюпки влезли.

Лошади поплыли просто так.

Что ж им было делать, бедным, если

Нету мест на лодках и плотах?

……

Но не видно у реки той края.

На исходе лошадиных сил

Вдруг заржали кони, возражая

Тем, кто в океане их топил.

Кони шли на дно и ржали, ржали,

Все на дно покуда не пошли.

Вот и все. А все-таки мне жаль их -

Рыжих не увидевших земли».

 Странное слово возникло в этом  стихотворении: «все-таки». Это как понимать: лучше погибнуть в океане, чем мучаться на этой проклятой земле. Ничего не поделаешь, не был талантливейший поэт Борис Слуцкий оптимистом. И его душе, душе инородца, близка была русская национальная идея.

 Помню с юности замечательное стихотворение о лошади недавно умершего поэта и писателя Роман Солнцева:

«Не могу смотреть, как на арене, /Пыль бичом стреляющим гоня, /Дрессировщик ставит на колени / Нервного и нежного коня. / Как он, бедный, пятится и скачет, / Подавляя собственный позор, / Как он от толпы стыдливо прячет / Свой блестящий оскорбленный взор...»

 Цирк – такое веселое место! Клоуны, добрые животные, гимнасты, дети радуются и смеются, но и здесь бич и бедный конь. И у Солнцева, как у Некрасова и Маяковского, лошадка «пойдет», вырвется на свободу, но куда: в дикость, в язычество, туда, где нет этого душного города и проклятого цирка: «а сквозь камни проступают степи, пахнущие скифскою травой».

 Поэт стремится писать в ситуации, в которой он вдохновенен, полон огня и жизни. Таких жизнелюбцев, как Пушкин, в России было совсем немного, да и сам Александр Сергеевич шагнул навстречу пуле, не достигнув и сорока лет. Не от тоски ли, безысходности, мук ревности? И не Пушкин ли дал самое точное определение отечественной печали – «русская хандра». Не она ли есть национальная идея России.

 Могли родиться на шестой части мира такие писатели, как Рабле, Дюма или Диккенс? Такие поэты, как Беранже,  Бомарше или Блейк? Не думаю. Писатель-поэт без национальной идеи – ничто, пустое место. «История принадлежит поэтам, а не царям» - писал классик и был прав, а любой народ на Земле, увы, принадлежит своей истории и выбраться из нее ох как трудно.

 Есть у того же Вильяма Блейка такие строчки: «Кто удержит радость силою,/ Жизнь погубит легкокрылую./ На лету целуй ее -/ Утро вечное твое. (Пер. С. Маршака).

 Представить себе русскоязычного поэта, «целующего на лету радость» совершенно невозможно. Впрочем, как и саму великую северную державу, получающую кайф от поцелуев подобного рода.

 Вот я и думаю, что Россия нынче делает попытку вернуться сама к себе: в привычную муку, когда «поленом по глазам», в знакомое движение под кнутом, в катастрофу голода и «заледенелых», грязных улиц, к своей национальной идее хочет вернуться. Беда в том, что неуютно ей всегда было в одиночестве. Обидно, когда твоя национальная идея нужна только тебе одной….  Но хватит ли у сегодняшней России сил вернуться в жертвенную трагедию своего прошлого и сохранить себя? Нет ответа.

 Бедная, бедная Россия.

 Необходимое послесловие. Так и слышу: «Нашел, кого жалеть! Ты себя пожалей, свой народ жестоковыйный, свой Израиль!» Все верно, сорок веков страданий и жертв потомков Иакова не спишешь, но ведь и выжил народ Книги, благодаря своему жизнелюбию, способности сохранять себя в любых обстоятельствах и весело делать это, с улыбкой. Культ радости, простой благодарности за жизнь, какой бы она не была, изобрели хасиды в годы страданий и бед великих.

 Не хочу, не могу жалеть себя, свой народ и свое государство. Есть в этой жалости привкус лжи. «Рабинович выкрутиться» - как сказано в одном антисемитском анекдоте по поводу неудачных родов еврейской мамаши.  Нет, не наша национальная идея в тоске и скорби, да и сама практика мучительства – давно отринута еврейским народом, как смертный грех. Выкрутится Рабинович, обязательно выкрутится.