ДНИ СЧАСТЬЯ повесть для кино

Люблю этот сценарий, хотя и понимаю, что  никогда не увижу его на экране.

 Случайная встреча на вернисаже плохого и модного художника.  Борис Краснов и девочка-Таня не виделись целую вечность. Он -  седой, старый и толстый, а девочка-Таня  уже давно не девочка и только старается быть привлекательной. Волосатый тип, размахивая  новой книгой Краснова, просит оставить автограф. Писатель выполняет просьбу читателя машинально, так как смотрит на девочку - Таню: видит ли она, что он расписывается на своей книжке? Но девочка - Таня смотрит не на писателя, а на картины, которые того не стоят. Волосатый тип говорит что-то, но Краснов невежливо оставляет читателя и направляется к девочке - Тане

 - Здравствуй, Таня,- говорит он.

- А, привет, - говорит девочка-Таня.

- Сколько лет, сколько зим, – говорит он.

- Да уж, - говорит она.

 Потом они расходятся и смотрят никому не нужные картины врозь. Волосатый читатель преследует писателя недосказанными словами, но Краснов не слушает читателя и не смотрит на картины. Он смотрит на  девочку-Таню. Они передвигаются вдоль стен в одну сторону, а потому снова встречаются.

 - Знаешь, - говорит он. – Рад тебя видеть и подумал, что счастлив был только тогда, в детстве, когда любил… Тебя любил.

- Глупости, - говорит девочка-Таня, протирая очки с сильными линзами. – Глупости, сопли и вопли.

 Она стоит спиной к картине, на которой изображены черные линии разной толщины на белом фоне – и больше ничего, только горизонтальные и вертикальные линии на белом фоне.

   Когда просыпается душа человека? Наверно, еще в утробе матери. Когда просыпается плоть? Вот здесь начинаются проблемы. Всю жизнь проблемы. Наверно, потому, что душа наша вечна, а плоть рождается, стареет и умирает.

(Все, из века прошедшего, должно быть в декорациях откровенно условных: и улицы Ленинграда, и двор-колодец, и «просторы» коммунальной квартиры…).

 В тот день  плоть Краснова  проснулась самым неожиданным образом. Дом его детства примыкал к Дому офицеров, куда собирались невесты Питера на танцы. Перед танцами они часто посещали соседний подъезд, чтобы привести туалет и макияж в порядок. На этот раз они зачем-то жгли в камине газеты, весело разговаривали о чем-то и поправляли чулки, подняв стройные и не очень ноги на решетку камина. Раньше они не обращали на мальчишку внимания, но за последний год Борис вырос сантиметров на пять, а потому удостоился улыбки одной из барышень, а другая даже подмигнула ему безобразно накрашенным глазом.

 Он помнит бегство. Помнит, как взлетел на третий этаж, словно за ним гнались те барышни со спущенными чулками….

 Длинный, темный коридор коммунальной квартиры. К себе Борис мог попасть только через ванную комнату. Он торопился, он бежал, он с лету нажал на дверь ванной, крючок отскочил, и Краснов первый раз в сознательной жизни увидел голую женщину. Очень старую женщину – соседку. Она стояла в облаках пара (воду тогда грели в дровяной колонке). Она стояла гневная и волосатая до полного безобразия и бросила в подростка, с невнятным визгом, мочалку. Мочалка шлепнулась о стену, пролетев мимо.

 Он стоял в коридоре, перед закрытой дверью, в полном остолбенении, словно увидел не волосатую старуху, а черта.

 Второе событие, но из ангельского разряда, произошло в тот же день.

***

 Трамваи всегда дребезжали на стыках рельс, а тогда они еще и скрипели всеми суставами: от рычагов водителя до «колбасы». Он, почему об этом трамвае вспомнил, потому что в нем впервые увидел девочку - Таню. Нет, они и раньше встречались много раз, так как жили в одном доме и учились в одной школе, но в тот день Борис будто увидел ее впервые. Танина мама продавала билетики в трамвае. Таня говорила что-то сердитое маме, а мама гладила ее по голове некрасивой ладонью: красной какой-то и с облупленным маникюром. Сама же девочка Таня казалась очень красивой в тот день.

 Потом она стала проталкиваться к выходу, и все спрашивала:

 - На Лаврова выходите? На Лаврова выходите? На Лаврова выходите?

Ему же она сказала так:

- Чего уставился?

- Ничего, - сказал Борис.

- Ну и дурак, - сказала девочка - Таня. Она оказалась не только очень красивой в тот день, но и сердитой.

 Потом был страшный, огромный куб здания пуговичной фабрики в Невском районе, где работал  отец Краснова.

 Он работал в медпункте врачом. Отец слушал  никелированной трубкой дыхание тощего, кашляющего человека, потом увидел сына и сказал, кивнув на два мешка в углу кабинета.

 - Бери тот, что поменьше, - сказал отец, присел к столу и стал что-то писать, пока кашляющий больной одевался.

- Следующего пригласите, - сказал больному отец.

 Сын, взвалив мешок на спину, вышел из кабинета. В мешке что-то скрипело разноголосьем, будто там находилось  живое существо.

В полупустом вагоне трамвая  любопытная тетка в мокром плаще спросила:

 - Курей везешь?

- Катушки, - сказал Борис. – Бракованные.

- Зачем так много?

- На дрова.

- А, - только и сказала любопытная тетка, оставив подростка с мешком в покое.

***

   Как только раздавался трубный крик отчаяния, стая голубей поднималась с крыши  дома.  Никакой романтики. Весь его дом ненавидел этот звук. Нет ничего противней фальшивых гамм на трубе, но так дом жил долгие годы. Трубач был бездарен, но он любил свой инструмент и пытался им овладеть. Соседи трубача были  уверены в безнадежности этих попыток.

 Краснов тащил по лестнице мешок с катушками и слушал трубу несчастного музыканта. Он помнит, что от этих звуков мешок казался тяжелей….  

 Когда-то эту улицу замостили булыжниками, такой она и оставалась в конце пятидесятых годов прошлого века. Редкие автомобили на этой мостовой трясло нещадно и от жестокой тряски они теряли разные болты, гайки и прочие детали своей конструкции.

  Мальчишки, охотились за этим железом, прячась под аркой двора. Грузовик сворачивал из-за угла на неосторожной скорости и тут же терял скобу, крепящую задний борт кузова. Грузовик трясло мимо – и сразу же, с двух сторон улицы, мчались ловцы драгоценного трофея.

 Краснов был тогда первым. Еще миг – и скоба его, но кто-то подставил Борису ножку. Падая на булыжники, он успел вытянуть руки. Поднялся, ладони в грязи, по щеке ползет слеза, как знак неизбывного горя.  Он побежден.

Счастливый победитель поднимал скобу над головой.

 Но в тот момент, когда человек готов посыпать голову пеплом, судьба посылает ему волшебный знак своего благоволения. Сбитый с ног – Краснов отстал, а потому оказался первым у грузовика с несчастной лошадью в кузове. На повороте с Литейного проспекта обронил грузовик этот из кузова, с неповторимым звоном, на булыжники подкову. Борису тогда показалось, что даже искры выбил металл  из камня, как салют настоящему победителю. Пусть они и будут – эти искры.

 Борис стоял тогда с холодной подковой, зажатой в руке. Он поднимал, победителем, эту подкову над головой и наградой ему была лютая зависть в глазах дворовой шпаны, особенно его друга красавца - Валеры. Он уже тогда знал, что от зависти, до ненависти и насилия – один шаг, а потому незамедлительно ретировался, сначала ускоренным шагом, а потом и бегом.

***

  Два окна было в его комнате. Оба – выходили во двор колодец, но одно окно было занято наполовину ящиком, заменяющим холодильник. Другое – полностью свободно.

 Он стоял у свободного окна, не расставаясь с подковой, и смотрел на окна напротив. На окна последнего этажа, украшенные наружным подоконником, на котором стояли горшки с цветами. Цветы были настоящие. Солнце освещало и грело только этот этаж  дома и только у окон последнего этажа радовали глаз цветы девочки - Тани. Так он считал, потому что только девочка- Таня и поливала их из игрушечной лейки два раза в день: утром и вечером.

 Он стоял у распахнутого окна и ждал, когда появится у окон напротив девочка - Таня с лейкой. Краснов стоял так целую вечность. Он готов был ждать эту девочку до скончания времен, потому что  владел подковой победителя.

 Вот она – Таня с обязательной лейкой, но смотрит она только на цветы. Борис хотел крикнуть, позвать ее, но из горла вырвалось что-то, вроде хрипа. Но этого зова оказалось достаточно. Девочка Таня увидела на победителя и его подкову. Он тряс согнутый в дугу кусок металла над головой. Он ждал аплодисментов, но девочка Таня, презрительно дернув щекой, только пожала плечами и вернулась к своему нехитрому делу.

 - Это подкова! – заорал он в досаде. – А ты дуррра!

- Сам дурак, - еле слышно отозвалась девочка Таня и незамедлительно исчезла в глубине своей комнаты.

 Он еще долго стоял у окна, наблюдая, как редкие капли воды падали из горшков с цветами на покрытые зеленоватой слизью булыжники двора…

  Краснов и девочка-Таня сидят в небольшом заведении на Невском проспекте, и пьют кофе. Они сидят у самой витрины, а за стеклом идет дождь, и спешат люди с разноцветными зонтиками. Прямо парад зонтиков.

 - Наш мир был одноцветным, - говорит он. – А этот мир раскрашен во все цвета радуги. Вот и вся разница.

 Ему кажется, что девочка-Таня его не слышит.

 - Дрянь картины, - говорит она, вспомнив вернисаж.

- Дерьмо, - согласен он.

- И зачем мы туда явились, непонятно, - говорит девочка-Таня.

- Наверно, чтобы встретиться, - говорит он.

- Глупости, - хмурится девочка – Таня. – Как вообще твои дела?

- Нормально, - говорит он. – Знаешь, в молодости у нас мало денег, но много здоровья, в старости денег хватает, но здоровье ни к черту. Вот и вся разница.

- Заколебал ты меня этой разницей, - говорит девочка – Таня, - Ты зануда. Был занудой, занудой остался… Ты всегда хотел казаться умным, а умным нельзя казаться. Умным нужно быть.

 Ему совсем не хочется спорить с девочкой-Таней.

 - Ты права, - говорит он. – Был дурак, дураком остался.

Дождь уходит куда-то. Люди за стеклом складывают зонты. Юная пара останавливается метрах в пяти от Краснова и девочки-Тани. Они останавливаются и начинают целоваться, не обращая никакого внимания на спешащих мимо прохожих.

 Тогда, в трамвае, девочка-Таня была одета, причем плотно, но в спортзале школы Краснов увидел ее почти голой                , в черном трико. Это было позорно, стыдно, но он подглядывал через приоткрытую дверь за группой девочек в трико. Они занимались художественной гимнастикой в одинаковых нарядах, но только девочка-Таня казалась Борису восхитительно голой. Он смотрел только на нее. Он только ее и видел.

 Девочка-Таня шла по бревну, а потом прыгнула через «козла», а потом…. Ему было все равно, что она делала, потому что Краснов видел ее голой.

 Но тут подкрался к нему друг красавец-Валера, ногой распахнул этот негодяй дверь, а руками втолкнул Смирнова в спортзал.

 Борис стоял, в школьной форме, среди девочек в трико. И девочки визжали так, будто он их всех увидел голыми. Но голой он видел только девочку-Таню, но она не визжала, как и подобает королеве. Она даже не смотрела на Бориса. Девочка-Таня отошла к низкой скамейке у спортивной лестницы и села на эту скамейку, обхватив колени руками и уставившись в пол.

***

 Краснову Борису только исполнилось 13 лет. Он тогда еще не знал, что любит девочку Таню, а девочка Таня не любит его, но тайная маята плоти уже мучила бедного подростка. Нужно было утешиться, причем срочно. Катушки он набрал в дуршлаг, потом забросил это бракованное чудо в печь. Смятый обрывок газеты, спичку о коробок – и нет ничего веселей танца огня в печи.

 Было еще одно утешение в той его жизни: он собирал марки. Вот Борис открывает кляссер и любуется ими. Видит кажущийся непорядок и перекладывает марки с места на место… Нет, лучше не так.

Краснов сидел у печки и отпаривал марку с конверта, а потом бережно помещал ее в альбом.

***

  Мама Бориса работала в библиотеке. Она стояла за прилавком и выдавала читателям потрепанные книги. Читатели расписывались в формуляре, а мама им всегда говорила:

 - Читайте на здоровье.

 Он тогда принес маме телеграмму. Мама прочла текст и глубоко вздохнула.

- Дядя Павел умер. Ты его не знал и зря. Умер хороший человек.

- Мама, - сказал он. – Почему у нас комната без солнца.

- Надо отправить соболезнование в Ригу, - сказала мама, заполняя формуляр нового читателя. – Я тебе текст напишу – отправишь?

 - Пиши, - сказал он. – Никогда у нас солнца не бывает, даже летом. Прямо обидно.

- Тогда мне было не до солнца, - сказала мама. – Раньше мы жили окнами на улицу, а потом  в дом напротив угодила бомба – и все стекла вылетели. Зимой как без стекол? Тогда я и перебралась в нашу комнату. Она выходила во двор. Там стекла были целы….  Вот тебе текст телеграммы и рубль, на сдачу купи молока и батон.

 - Фашисты гады! - сказал он. – Значит, из-за них все?

 - Почти, - сказала мама.

***

 Они жили в одной комнате: мама, папа и он. У Бориса был свой угол: продавленная тахта за большим, платяным шкафом. Многое он помнит смутно, но звуки той жизни – очень хорошо. С детства он не умел спать долго. И тогда просыпался не позже шести часов вместе с привычными звуками.  Откуда-то издалека плыл гимн Советского Союза, гремел один из первых, после тишины ночи, трамвай и дворник - Ахмет, точно по расписанию, выходил во двор со своей метлой. Он скреб прутьями булыжники двора с таким жутким шумом, что шум этот перекрывал все остальные звуки. Все, кроме оглушительно свиста в два пальца его  друга – красавца - Валеры. Друг был некрасив и рыж, потому, наверно, и носил кличку – Красавец.

  В пинг-понг играли в тот год все. Мода была такая. Во  дворе Краснова, по причине булыжников под ногами, стол для этой игры отсутствовал.  Приходилось играть во дворе, покрытом асфальтом, дворе дома напротив. Играли честно, по очереди. Проигравший – выбывает. Красавец - Валера – выбыл. Он злился, когда проигрывал, потому что проигрывал редко.

 Потом пришел взрослый человек, совершенно лысый и с нехорошим лицом. Он сказал:

 - Оскар покажет класс, – и забрал у победителя ракетку. Он хорошо играл в пинг-понг, но  почти сразу игра ему надоела. Он сел на скамейку, достал из кармана губную гармошку, исполнил блатную мелодию, а потом запел, почему-то подмигивая красавцу-Валере правым глазом:

 Пошла я раз купаться

На озеро Байкал.

Я стала раздеваться,

Напал на мя нахал…

 И тут из подъезда вышла девочка - Таня с подругой. Они собрались на кружок по рисованию, у девчонок были папки. Они шли и смеялись по какому-то поводу. Они громко смеялись, и это, наверно не понравилось Оскару.

 Он поднялся и пошел навстречу девчонкам.

 - Трали- вали, какие крали! – сказал, раскинув руки, Оскар.

Девочки перестали смеяться и остановились, а Оскар шел на них, и вдруг обнял Таню и рывком поднял ее над асфальтом.

 Рисунки из папки девочки-Тани разлетелись по всему двору, а она сама стала кричать тоненько, как подбитая камнем птица. Красавец – Валера стал свистеть в два пальца. Он очень гордился этим своим умением, свистел по любому поводу, но было непонятно: зачем он сейчас свистит, с какой целью?

 Оскар крепко держал в объятиях девочку - Таню, а Борис бил ракеткой по лысой голове Оскара. Тогда Оскар отпустил девочку и пошел на смельчака, оскалив щербатые зубы. Краснов пятился, пока не уперся спиной в стену. Он не увидел, как в руке в Оскара оказалось узкое лезвие ножа. Этот нож возник внезапно, словно продолжение руки. И тогда Борис закричал так громко, что прямо над ним распахнулось окно первого этажа. Он не знал, кто там появился в проеме, но Оскар нож спрятал.

 - Пардон, мадам, - сказал Оскар, вновь ощерившись, - Детки, играем мы так, - потом он забыл о смельчаке, но вспомнил о губной гармошке. Он уходил в темную арку двора к свету улицы, играя всю туже нехитрую, блатную мелодию.

 Потом Краснов собирал по всему двору рисунки Тани. На каждом листе ватмана были цветы: яркие пятна на сером, грязном асфальте. Борис собирал эти дурацкие рисунки, а девочка-Таня, молча,  смотрела на него, как будто, так и должно быть, словно ничего не произошло. Один из листов подобрал красавец-Валера и отдал его девочке-Тане.

 -  Озеро Байкал, - сказал красавец-Валера. – Эрмитаж!

Юная пара все еще целуется за витриной кафе.

- Давай закажем шампанское? – предлагает Краснов.

- Зачем? – хмурится девочка-Таня. – Терпеть не могу эту кислятину, - она встает, подходит к стеклу и колотит по нему кулаком. Девица, оторвавшись от губ молодого человека, удивленно смотрит на сердитую даму. Парень удерживает ее, но девушка больше не хочет целоваться здесь и сейчас. Они уходят, а девочка-Таня возвращается на свое место.

 - Скамейки недавно заменили на нашем бульваре, - говорит Краснов. – Жаль. Я на одной лупой выжег: ТАНЯ + БОРЯ = Л.  Я  не посмел написать слово «любовь» полностью. Почему, как думаешь?

 - Солнце ушло или лень было, - девочка-Таня снова вытирает свои очки тряпочкой из футляра и делает это со злостью и слишком долго.

 На кухне сосед – студент вываривал  что-то вонючее в огромной кастрюле. По случаю вони окно во двор было распахнуто настежь. Потому и вонь шла в замесе  с фальшивой трубой. Хмурый, злой отец шел через кухню. Его недавно мобилизовали. Он донашивал армейскую форму. Отец шел через кухню в плащ-палатке и тащил на плече мешок с бракованными катушками. Он тогда работал врачом в медпункте катушечной фабрики, отопление в доме было печное, и отцу выдавали в виде премии эти катушки из березы, но об этом уже было рассказано.

 - Убить мерзавца  с трубой! – сказал отец, поместив мешок между дверями «черного» хода. – Мне еще на работу. Не смей катушки трогать до зимы, понял?

 - Понял, - сказал сын.

 Отец ушел, демонстративно зажимая нос пальцами.

 - Какие мы нежные, - прошипел ему вслед сосед - студент, извлекая из кастрюли человеческий череп, а потом он закричал: - Вы сами врач и должны понимать!

***

 В те годы редко кто занимался частным предпринимательством. Уличным певцам и сапожникам  в будке это разрешалось. Одни чистили обувь, другие – душу. Музыканты не просили милостыню, а честно работали: играли и пели по дворам-колодцам. Двор становился своего рода концертным залом: дно двора – сценой, этажи – ярусами театра.

 На сцене старик, женщина и ребенок неопределенного пола. Сценические костюмы – лохмотья. Старик играл на гармони. Пел ребенок:

Матушка, голубушка, солнышко моё!

Пожалей, родимая, дитятко твоё!

Словно змея лютая сердце мне сосёт

И целую ноченьку спать мне не даёт.

Он заворачивал медики в обрывок газеты. Можно было расплатиться за песню и сейчас, но он ждал появления девочки-Тани, ее лица, освещенного скупым питерским солнцем, лица над цветами.

 Теперь они пели все вместе: старик, ребенок и женщина. Пели громко. Теперь их должны были услышать все  жители дома:

Всё мне что-то грезится, будто наяву,

Спать когда ложуся я, молитву творю.

То залётной пташечкой песенка слышна:

Сердце замирает, - так сладка она!

Распахнулось окна последнего этажа. Краснов увидел девочку-Таню, но девочка – Таня не смотрела в его сторону. Она смотрела вниз со своей «галерки».

Теперь пела женщина:

Что это, родимушка, сталося со мной?

Видно, приключился мне злой недуг какой?

Али нет, родимая, чем мне пособить?

- Знать, приспело, дитятко, времечко любить!

Пришла очередь старика. Пел он негромко, но так жалобно, что голуби замерли на желобе крыши. Кому-то не терпелось – шлепнулись на камни свертки с мелочью, но певцы не подбирали их, не портили песню, не отвлекались, до поры до времени, от святого искусства.

Всё мне что-то грезится, будто наяву,

Спать когда ложуся я, молитву творю.

То залётной пташечкой песенка слышна:

Сердце замирает, - так сладка она!

Он был готов бросить свои медяки, но девочка-Таня не желала смотреть на Бориса, а он сжимал в руке увесистый сверток. Он был готов пожертвовать порцией мороженого, а она на него не смотрела.

 Вновь пели все трое на дне двора-колодца:

 Матушка, голубушка, солнышко моё!

Пожалей, родимая, дитятко твоё!

Словно змея лютая сердце мне сосёт

И целую ноченьку спать мне не даёт.

Он не выдержал,  подхватил последнюю строчку припева. Он не пел, а орал во весь голос:

- Целую ноченьку спать мне не дает!

Девочка – Таня сердито посмотрела на орущего соседа. Наконец-то! Он  бросил вниз свои медяки. Сверток упал прямо к ногам ребенка в лохмотьях. Ребенок  опрокинул  в  сторону Бориса веселую физиономию и подмигивал в знак благодарности за солидарность и деньги.

***

 На большой перемене школьники выскакивали из класса, будто там находилась камера пыток. Директор школы – суровый и высокий мужчина – выходил в коридор из кабинета, казалось, только затем, чтобы своим видом утихомирить беснующихся учеников. Ему это удавалось. Школьники жили тогда во времена страха и авторитета.

 Не стало толчков, воплей, визга и падающих тел. В тишине Краснов нашел девочку – Таню. Девочка-Таня быстро списывала что-то из одной тетради в другую.

 - Чего тебе? – по обыкновению спросила она.

 - Почему? – спросил он. – Вот они пели про времечко полюбить. Этот когда?

- Дурак, - ответила девочка-Таня.

- Ты, - сказал он. – Кроме этого слова еще какие слова знаешь?

- Не дождешься, - отрезала девочка-Таня и ушла в свой класс «Б». Он долго смотрел ей вслед, но потом прозвенел звонок, пришлось повернуться к своему классу «А». Борис повернулся прямо на  директора. Директор смотрел на школьника сверху вниз сурово и осуждающе, будто знал о проснувшемся в нем чувстве и чувство это не одобрял.

 У двери в класс Краснова поджидал красавец - Валера. Надо сказать, что был красавец сыном генерала, а потому даже школьную форму носил с определенным шиком, да  и деньги у Валеры всегда водились. В те времена всеобщей, уравнивающей всех бедности,  он выделялся не только внешним видом, но и привычкой доносить прилюдно и говорить пословицами.

 - Баба с возу – кобыле легче, - сказал Краснову Валера.

- Кто это кобыла? – спросил Борис.

- Ты, я – все мужчины, - сказал Валера и красивым жестом убрал волосы со лба.

 Они неспешно, в пробках, двигаются к Приморскому шоссе. Он за рулем, рядом девочка – Таня. Она равнодушно, без интереса переворачивает страницы его новой книги.

 - Ловкач ты, - говорит она. – Из привычки врать по любому поводу профессию сделал.

- Это правда, - кивает он. – Но не вся. Иногда я не хочу врать, но это никому не нравиться, такая книга никому не нужна.

 - Точно, - говорит она. – С тобой было скучно, когда ты не врал…. Куда мы едем?

 - К Заливу, - говорит он. – Все дороги в Питере ведут к Заливу.

- Опять врешь, - вздыхает девочка-Таня.

 Ему тогда впервые удалось уговорить девочку-Таню пойти с ним в кино, причем без билетов, «зайцами». Это было лихо и считалось фирменной фишкой его компании. Сеанс заканчивался, и толпы зрителей выпускали сразу их всех дверей. В этот момент можно было, пригнувшись, проникнуть в зал, проскочить мимо билетерши и залечь между креслами.

 Они успешно проделали этот фокус. Они лежали на замызганном паркете пола. Голова Краснова вплотную к поношенным туфлишкам девочки-Тани. Они ждали третьего звонка, после которого зал  заполнялся зрителями.

 - Мой дядя из Риги умер, - шепнул Борис девочке - Тане. – Он был клоуном в цирке, знаменитым клоуном, как Карандаш.

- Врешь, - прошипела девочка-Таня. – Ненавижу, когда ты врешь.

 Зрителей пустили в зал. Зрителей было немного на дневном сеансе. Они без труда нашли два места рядом. Потом свет погас, загорелась красная подсветка, и занавес раздвинулся, открыв для проектора белое чудо экрана. Они в пятый раз были готовы смотреть фильм «Весна на Заречной улице».

 Пошли титры и как только запел Николай Рыбников Борис,  будто случайно, положил свою ладонь на руку девочки - Тани. Левую руку она выдернула, а правой, сжатой в кулак, ткнула Краснову в щеку. Это было не больно и совсем не обидно, так и должно было быть.  

***

 Спортзал  школы располагался в подвале, а зал амфитеатром для репетиций хора на чердаке, под застекленным куполом крыши. Девочка - Таня пела в этом хоре, потому и Краснов забрел под купол и смело сказал симпатичнейшей старушке у рояля:

 - Я тоже хочу петь в хоре.

- Отлично, - сказала старушка. – Давай попробуем. Какую песню ты знаешь?

- «То березка, то рябина», - сказал он.

- Ну, давай, - разрешила старушка, опуская руки на клавиши.

И он запел дурным голосом: «То березка, то рябина. Куст ракиты над рекой. Край родной, навек любимый. Где найдешь еще такой?»

 Борис пел и смотрел на хор, а хор этот, почти весь, улыбался, а девочка – Таня смотрела на него сердито и даже сурово.

 Старушка убрала пальцы с клавиш, и вздохнула тяжко.

- Ну, хорошо, - сказала она. – Если ты хочешь петь, приходи. Нельзя человеку запретить петь.

  Потом, когда Краснов спускался по лестнице, девочка-Таня догнала его и прошипела, промчавшись мимо:

 - Еще раз придешь - убью.

 Они глухо и безнадежно застревают у переезда. Ему кажется, что девочка-Таня дремлет, но она произносит с закрытыми глазами.

 - Ты был тщеславен без меры, - говорит она. – Ты всегда старался быть первым. Ты тянул руку вверх, даже тогда, когда ничего не знал.

- Пока поднимешься, что-то и вспомнишь, - говорит он. – А тебе, откуда это известно? Ты училась в другом классе.

- Я знала   все о мальчике Боре, - признается девочка-Таня.

- Он тебе нравился, - говорит писатель, перебираясь через рельсы.

- Терпеть тебя не могла, - говорит девочка-Таня.

 Электричка днем. Пассажиров  немного. Они ехали «зайцем».

 - При коммунизме у каждого человека будет свой вертолет, - сказал Краснов. – Личный, а стоянка на крыше.

 - Крыш не хватит, - сказала девочка – Таня.

- Дома построят другие, - сказал он. – У каждого крыша, как аэродром.

Девочка-Таня ничего не сказала на это. Она сидела напротив и смотрела на Бориса как-то странно, будто старалась  дать ему цену на день сегодняшний и на будущее.

 В кино им повезло. На этот раз не очень. Контроллеры появились из-за одной двери, но сразу разошлись в разные стороны. К ним приблизилась дородная тетка в шинели, с повязкой на рукаве.

 - Ваши билеты?

 Он стал искать по немногочисленным карманам билеты. Тетка терпеливо ждала.

- Потерял, наверно, - наконец, признался Краснов.

- Тогда пошли, - сказала тетка.

И она повела их в тамбур. В тамбуре курили двое мужиков сурового вида. Одного Борис узнал сразу. Это был Оскар.

- Поймали «зайчат», – сказал один.

- Нечего девочек возить, когда денег нет, - хохотнув щербато и гнусно, сказал Оскар.

Поезд остановился, раздвинулись двери вагона.

- Выходи, - сказала тетка. - Еще раз поймаю – в милицию отведу.

И они вышли на пустой перрон станции «Александровская». Собственно, сюда они и направлялись. Тетка и суровые мужики уехали дальше, а Краснов решил, что необходимо «спасти лицо» шуткой.

 - Зайцы никогда на электричках не ездили, - сказал он. – За что их так?

 - Тот бандит правильно тебя, - сказала девочка-Таня. – Нет денег, нечего девочек возить.

 - У меня будет много денег, - сказал Краснов. – И свой вертолет на крыше.

 - Хватит врать! – поставила точку девочка-Таня.

  То же место на побережье, на станции «Александровская». Только зимой. Тогда они не прохаживались степенно, а бегали друг за другом. Залив был покрыт ровным льдом, присыпанным снежной порошей. Краснов тогда совершил во искуплении вины безденежья два подвига: во-первых, достал пачку сигарет «Памир», закурил в первый раз в жизни, но лучше бы этого не делал. Девочка-Таня терпеливо ждала, пока он перестанет кашлять и хватать ртом воздух, потом сказала:

 - Ну и дурак.

 Во-вторых, девочка  - Таня устала бегать и прислонилась спиной к огромному валуну. Она стояла и смотрела, как он разувался, стянул носки, а потом босыми ногами шел по льду залива. Борис ступал гуськом: пальцами к пятке, выписывая на снежной пороше, огромными буквами ее имя: ТАНЯ. 

 Он совершил этот подвиг и вернулся за наградой.

- Меня, между прочим, не Таней зовут, а Татьяной, - сказала девочка – Таня.

 Пришлось  закоченевшими ступнями переписать ее имя. Краснов тогда думал, что она вновь назовет его дураком, но девочка Таня промолчала. Она даже подержала в руках один его ботинок, пока он дрожащими руками  напяливал другой.

 Пустая трасса. Пробки – своего рода голод. Как не разогнаться в пустоте. Писатель увеличивает скорость до цифр недозволенных.

- Куда ты гонишь? Останови! – требует девочка-Таня.

Краснов послушно сбавляет скорость.

- Извини, - говорит он.

- Останови, тебе говорят! – почти кричит девочка-Таня.

 Краснов останавливает машину у бровки. Место совсем неудобное для стоянки, но девочка-Таня решительно выскакивает из машины. Уходит по лужам… Он смотрит вслед уходящей  пожилой женщине… Решившись, оставляет шоферское место, догоняет девочку-Таню, идет рядом.

- Что случилось? – повторяет он.

- Зачем это все? – спрашивает она. – Зачем это все? Зачем ты опять?

- Не знаю, - говорит он. – Честное слово, не знаю.

- Спасибо, что не врешь, - бормочет, остановившись, девочка-Таня. Она стоит, не зная, что делать дальше.

 На другой день Краснов не пошел в школу. Он лежал с высокой температурой, мохеровый шарф обматывал горло.

 - К тебе Таня, - сказала мама, заглянув в комнату. – Лежи смирно, я на работу.

 Он лежал «смирно» и смотрел на девочку Таню, и она смотрела на больного.

 - Это не заразно, - сказал он. – Это ангина… Ты маме не говори, что я босиком по снегу.

- Ладно, - сказала девочка-Таня. – Не скажу.

***

 Вот это «не скажу» стало наградой за второй  подвиг Краснова, но не только. После тяжелейшей ангины, что-то случилось с его горлом: Борис вдруг запел. Почувствовав это, примчался в зал под стеклянной крышей. Хор как раз репетировал революционную песню: «Дан приказ ему на Запад, ей в другую сторону».

 В паузе симпатичнейшая старушка улыбнулась Краснову.

 - Вот  и хорошо,- сказала она. – Вот и замечательно.

 А он смотрел на девочку-Таню, готовую, судя по ее виду, исполнить обещанную казнь.

 - Что споем? – спросила старушка.

 - Все равно, - гордо ответил Борис и запел, не дожидаясь аккомпанемента: « Дан приказ ему на Запад, ей в другую сторону. Уходили комсомольцы на гражданскую войну…»

 Старушка, опуская пальцы на клавиши, смотрела на поющего удивленно и радостно, и хор уже не улыбался снисходительно, а слушал Бориса уважительно, без тени снисхождения. Улыбалась только одна девочка – Таня.

 - Что случилось с твоим голосом, мой милый? – сияя, спросила добрая старушка.

- Ангина, - гордо ответил он.

 Берег Финского залива. Осень, низкое, плачущее небо над головой, и тихая, серая гладь залива. Они идут по пляжу, огибая валуны, вдоль кромки воды.

 - Прав был Петр: не море, а «Маркизова лужа», - говорит он. – Идешь, идешь, а воды по колено. Так и жизнь наша. Думаешь, вот она - глубина, рядом, близко – какое там…

 - Ты еще поплачь, - советует она.

- И поплачу, - говорит Краснов. Вытащив трубку, набивает ее табаком, закуривает.

 Тихая, случайная волна подкатывает к его ногам. Она, волна эта, была в тот день  добрей девочки-Тани.

В том возрасте многое случается впервые: и первая любовь, и первая сигарета, и первая рюмка, и первое предательство. Любовь часто остается первой и последней, вот остальное, увы, множится. Расскажем о первом предательстве.

 Это было событием: лучших пионеров в  классе отбирали в ряды комсомольцев.  Краснов считался лучшим пионером. За учительским столом, покрытым кумачовой скатертью, сидели, выпрямив спины, активисты-старшеклассники, убежденные, что заняты очень важным делом, а перед ними был весь  класс. Класс сидел, а Борис стоял. Он стоял и видел в дверной щели физиономию девочки-Тани.

 - Так, – поднялся один из активистов. – Кто выскажется насчет кандидатуры Краснова?

Сразу же поднялся красавец - Валера.

- Я, как друг Краснова, не уверен, что он достоин быть в рядах нашей, славной организации, - начал он. – Прости меня, Боря, ты должен понять, ты не обижайся… Какие книги ты читаешь? Ты читаешь Марка Твена и О.Генри, я даже видел в твоих руках писателя Мопассана. А ты читал  произведения Николая Островского или роман товарища Фадеева «Молодая гвардия»? Пусть скажет.

 Борис молчал. Он  умел врать, но не тогда, когда надо. За обиженного все сказала из дверной щели девочка-Таня.

 - Гадина какая! – громко сказала она.

 Своим ключом писатель открывает двери небольшого строения на побережье.

 - Твой дом? – спрашивает девочка – Таня.

 - Мой.

С замком что-то случается. Краснов не сразу поворачивает ключ.

 - На вранье заработал? - спрашивает девочка-Таня.

 - Нет, - говорит он. – Продал коллекцию марок. Всю жизнь собирал – и продал.

 - И не жалко было?

 - Жалко, -  признается он, распахнув дверь.

 Они шли из школы:  девочка - Таня шла с подругами. Борис обогнал их бегом, влетел в подъезд  дома,  метнулся к камину, достал из портфеля газету и горсть бракованных катушек. Газету поджег, сверху пристроил катушки. Весело загорелся брак из мрачного здания в Невском районе. Он стоял у огня и ждал девочку-Таню.

 Она вошла, остановилась рядом.

- Ну, чего тебе? – спросила девочка - Таня.

- Я стихи написал, - сказал Краснов. – Можно прочту?

- Ну, читай, - разрешила девочка - Таня.

Он тогда читал стихи, становясь в позу и с завыванием:

Поставьте памятник деньгам.

Зачем кривить душой.

Все поклоняются богам

С набитою мощной.

Девочка-Таня слушала не очень внимательно. Вот дворник - Ахмет (он вылез из своей каморки под лестницей) слушал хорошо. Он стоял, опершись на черенок метлы – и слушал.

Героев чтим и чтим царей:

Кумиров на крови.

Поставьте памятник скорей

От неба до земли.

Девочка-Таня подобрала какой-то мусор и бросила его в камин, но Борис мужественно продолжал выть над робким огнем в камине:

Пусть встанет идол золотой

Под колокольный звон,

И пусть над проклятой землей,

Как солнце светит он!

Он перестал выть стихами. Девочка – Таня вздохнула тяжко, подобрала портфель и направилась к лестнице, а дворник – Ахмет сказал строго:

 - Еще раз в камине огонь запалишь – бить буду или к родителям отведу. Понял меня?

- Понял, – сказал Краснов дворнику - Ахмету.

***

  Стопка тетрадей на столе  учительницы по литературе. Сверху лежат тетради с отличными оценками, ниже – похуже, вплоть до последней - с обязательным колом. Тетрадь Краснова – сверху. Он уже привык к этому.

 - Краснов, - говорит учительница. – Пять.

Он встает, гордый, берет тетрадь, отправляется к своей парте.

- Дай глянуть, - просит красавец - Валера.

Борису что? Ему не жалко. Пусть полюбуется его личной пятеркой красными чернилами. Красавец любуется, а потом вдруг вскакивает и кричит, подняв над головой  тетрадку друга.

 - Ошибка! Краснов неправильно написал, а ему пять!

 - Сядь, Валера, - строго говорит учительница, но тетрадь с ошибкой берет.

- Вот, вот, здесь! – в восторге тычет в текст пальцем предатель .

- Да, ты прав, - спокойно говорит  учительница по литературе. – Мы поставим минус, будет Краснову пять с минусом.

 Борису плевать было на этот минус. Он смотрел на сияющего Валеру и не понимал: почему друг сияет и зачем он нашел ошибку в его сочинении? Никогда, потом Краснов не смог привыкнуть к бессмысленной подлости людской и понять смысл предательства.

  

 Он не продал свои марки. Он просто обменял их на камин в доме на побережье, устроив здесь все по своему вкусу: книги, картины на стенах, камин, ковер на полу, кресло-качалка.

 - Нужно быть полным кретином, - говорит девочка-Таня, - чтобы не понимать смысл предательства. Ты, Боря, лицемер и ханжа.

  В доме  холодно, но в камине есть уголь и бумага под щепками. Разжечь огонь  нетрудно.

 На каминной полке стоит фотография четырех девиц нежного возраста.

 - Внучки? – спрашивает девочка-Таня.

- Они, - говорит Краснов, разворошив кочергой угли в камине.

- А где жена? – спрашивает девочка-Таня, протягивая к огню озябшие ладони.

- Мы давно в разводе.

Умная гостья Краснова направляется к холодильнику в кухонном отсеке. В холодильнике вино, початая бутылка водки и фрукты.

 - Джентльменский набор, - говорит девочка-Таня. – Девок сюда водишь?

- Редко, - признается он.

- Чего так?

- Старость – не радость.

- Понятно, - на этот  раз девочка-Таня не обвиняет писателя во лжи.

 Краснов оставляет на вешалке куртку, достает из холодильника вино и фрукты.

 - Есть коньяк, - говорит он.

- Неси, - разрешает девочка-Таня, включая телевизор. На экране редкое зрелище: детский хор исполняет Хорал Иоганна Баха. Она включает телевизор наверняка затем, чтобы напомнить о самой позорной странице в  биографии Краснова.

 Школьный хор давал концерт в Доме офицеров. Хор слушали человек сто в форме, с непроницаемыми лицами. Борис был горд необыкновенно. Он солировал. Никаких хоралов  тогда не пели. Они пели то, что полагалось петь. Они пели «Варшавянку»:

«Вихри враждебные веют над нами,

Темные силы нас злобно гнетут.

В бой роковой мы вступили с врагами,

Нас еще судьбы безвестные ждут», – смело начал он и замолчал, уступив очередь хору, а в нем девочке-Тане за его спиной.

«Но мы подымем гордо и смело

Знамя борьбы за рабочее дело,

Знамя великой борьбы всех народов

За лучший мир, за святую свободу», - подхватил хор половиной голосов, но потом грянул во всю мощь:

«На бой кровавый,

святой и правый

Марш, марш вперед,

рабочий народ».

 Снова пришла его очередь, и солист даже сделал шаг вперед навстречу непроницаемым лицам в форме.

«Мрёт в наши дни с голодухи рабочий,

Станем ли братья мы дольше мол…?» - и тут Борис пустил петуха, чудовищного петуха. Он стоял оглохший, ослепший, онемевший от позора, не в силах двинутся с места. Он видел в слепоте своей смеющиеся лица в форме, переставшие быть непроницаемыми. «Братья» не молчали, они смеялись

 Этот смех вернул силу его ногам – и он бежал в ужасе, убежденный, что с этого момента жизнь его потеряла всякий смысл. Пройдут годы. Ему еще не раз приходилось солировать, пускать петуха или благополучно завершать номер, но ужас полного крушения он пережил только тогда, в Доме офицеров, когда непроницаемые лица в форме вдруг стали смеющимися лицами.

 Краснов и девочка-Таня сидят у камина. Они согрелись, они пьют коньяк. Они добры друг к другу.

 - Когда-нибудь, - говорит он девочке-Тане. – Люди придумывают, как вернуться в молодость… По желанию, конечно, по желанию…Ну, как-нибудь… Клонирование, да…

 Краснов видит лицо девочки-Тани и обрывает себя на полуслове.  Он молчит слишком долго.

 - Ну, ври дальше, - разрешает девочка-Таня.

- Я бы хотел вернуться, - говорит Краснов. – Я бы не сделал всех глупых ошибок…

- Ерунда, - тяжко вздыхает девочка-Таня. – Ты хочешь вернуться  в молодость стариком… Нет, ты все-таки полный балбес, Боря, и как тебе удается писать неглупые книги.

- Сам не знаю, - признается Краснов.

- Да и не главное все это, - девочка-Таня молчит и закрывает глаза. Теперь Борис еще лучше видит сетку морщин вокруг этих глаз.

 - И что же?.. Что главное? – спрашивает он.

 Потеряв голос, Краснов решил прославиться на театральной сцене. Все ради нее – девочки-Тани. Школьный театр. Борису поручили роль банкира Шипучина в шутке Чехова «Юбилей». Премьера. В зале не было ни одного свободного места. Хирина, конечно же, плохо, играл красавец – Валера. Мерчуткину – девочка Таня. Хирин гнался за ней и дико вопил:

- Бейте ее! Лупите! Режьте!

 Девочка – Таня бормотала, падая в обморок:

- Ах, ах... батюшки, в глазах темно! Ах!

 По роли падать она должна была на  руки Шипучина, и девочка-Таня упала. Так Краснов впервые обнял ее и сделал это слишком усердно. Он стоял, мало что соображая, и стискивал девочку-Таню в объятиях.

 - Пусти, дурак! – вырвалась совсем не по роли у девочки-Тани.

- Отпусти ее! – откуда-то сбоку шипел режиссер.

А он ничего не слышал. Он был не в силах разжать руки. 

 - Так что же главное? – спрашивает Краснов, занимая стул напротив девочки-Тани.

- Ты снова врешь – вот что, - она смотрит в сторону. – Ты вновь бежишь куда-то, как в молодости, а пора остановиться. Все – игра сыграна, - девочка-Таня вдруг начинает нервничать. – Зачем! Зачем ты привез меня сюда?!

- Я же говорил – не знаю, - поднимается он. – Только насчет игры… Пока мы живы – все продолжается…. Игра, да… Только правила другие.

 - Что, что продолжается?! – почти кричит девочка-Таня.

- Все, - говорит он.

 Апрель 1961 года. Был праздник, самый настоящий праздник и только два человека не  вопили от восторга, не размахивали рукописными плакатами, не торопились утонуть в толпе счастливых людей.

 Музыкант выдувал на трубе свои фальшивые гаммы, а дворник - Ахмет закрыл ворота во двор, а потом забрался на крышу с лопатой, чтобы сшибить с карнизов сосульки. Эту музыку не назовешь фальшивой: удар, звон, шум падающих на тоскливые камни сосулек. Дно двора-колодца ожило в искрах весенней влаги.

 Борис стоял у своего окна и ждал, когда в окне последнего этажа появится девочка – Таня. Они уже не дети, им шестнадцать лет и они хорошо понимали друг друга.

 Девочка-Таня распахнула свое окно и подняла правую руку, а он поднял левую.

 Трамваи в тот день были полны веселыми пассажирами. Краснов пропустил вперед девочку-Таню и, вцепившись в поручни, прижал ее всем телом к веселым пассажирам праздничного трамвая, украшенного портретом космонавта – Гагарина.

 Он крепко держал девочку-Таню и бормотал пришедшие строчки:

- Мне хорошо. И я в трамвай сажусь, обрызганной весною. Любимая, не объясняй. Побудь, пожалуйста, со мною.

 - Что ты сказал? – спросила девочка-Таня, повернув к Борису счастливое лицо.

- Ничего, - сказал Борис. – Так просто.

Трамвай тоже в тот день исполнял свою особую, трамвайную музыку. Пассажиры шумели, делились чем-то хорошим, не злились, не толкались, не наступали соседу на ноги. Это был особый трамвай – 12 апреля 1961 года.

 Потом они стояли под ясным небом на Дворцовой площади и орали УРА! вместе со всеми и танцевали вместе со всеми под гармошку. Какие-то парни открыли бутылку вина и предложили:

 - Выпьешь?

- Давай, - сказал Борис, взял предложенное и отхлебнул прямо из горлышка.

- Закурим? – спросили его.

И он вытащил из кармана куртки пачку «Памира».

- Никогда не выйду замуж за человека, который пьет и курит, - сказала потом девочка-Таня.

- Хорошо, - сказал Борис. – Два года еще покурю – и брошу.

 Может быть, это был самый счастливый день в жизни тех, кому 12 апреля 1961 исполнилось 16 лет. Они танцевали тогда под гармошку на Дворцовой площади, им казалось, что прежний, старый мир с его бедностью, глупостью, пустой суетой – кончился, а теперь начнется то, о чем каждый из них мечтал: мир чудес и каждодневной радости.

***

 Родственники Бориса любили друг друга, а потому собирались по любому поводу. В тот вечер был такой повод.

 На столе винегрет, салат-оливье, форшмак из печенки, пирожки с капустой, бутылка вина и водка в графине.

 Он не ел и не пил. Он стоял у окна и смотрел на окно девочки-Тани. Они не виделись больше двух часов. Это было ужасно.

 - Коммунизм будет, - сказал дядя-Миша. – Через двадцать лет будет. Это наука, против науки не попрешь.

 Дядя Краснова был хорошим и неглупым человеком, но у каждого из нас есть своя точка безумия.

- Наука? – спросил его папа. – Мои больные перестанут болеть через 20 лет, переведутся убийцы и предатели точно к дате? Мальчики разные перестанут пялиться на окна своих девочек?

 Это он о Борисе, недовольный, что сын не сидит со всеми, но Борис даже не повернулся к гостям

 - Коммунизм возводить молодым, - сказала не очень умная и не очень трезвая тетя-Катя.

- Терпеть не могу все эти разговоры о политике, - сказала  мама Краснова.

- Мне ничего не надо, - сказала тетя Аня. – Только бы наши дети и внуки не узнали, что такое голод.

- Какой, родные, паштет: пальчики оближешь, - сказал двоюродный брат Бориса – Матвей. – Тетка, ты молодец!

 - Коммунизм будет! – дядя Миша даже поднялся с рюмкой в руке. – Предлагаю выпить за коммунизм.

 - Будет, - согласился  отец Бориса. – 12 апреля 1981 года Левитан объявит по радио: «Дорогие товарищи! С сегодняшнего дня у нас коммунизм!»

 - Прекратите! – потребовала мама Краснова.

А двоюродный брат Матвей подошел к дяде Мише с рюмкой, обнял его свободной рукой и сказал:

 - Выпьем, дядька! Какая разница за что, была бы выпивка.

- За Гагарина, - сказала тетя Катя. – Слава героям!

Борис дождался, когда за окном своей комнаты появилась девочка-Таня. Она, ясное дело, сделала вид, что появилась просто так и смотрела мимо его окон, но он-то знал, что ей просто интересно: стоит он сам за своим окном или ест салат – оливье в компании  родственников.

 Внизу, на дне двора-колодца, шумно, энергично сметал зачем-то сбитый сосулечный мусор дворник - Ахмет и мусор этот таял под горячими прутьями его метлы.

 Краснов тогда работал токарем в инструментальном цехе большого завода на Пороховых. Работал плохо. Ему было скучно резать железо, а не скучно, как прежде, кропать стишки. Вот и тогда Борис остановил станок, разложил на передней бабке промасленный маршрутный лист и стал его терзать огрызком карандаша. Терзал самозабвенно и не заметил за спиной сменного мастера.

 - Два года круглишь, а толку от тебя ноль, - сказал мастер, забрав маршрутку. Вскинув на лоб очки, стал читать, брезгливо оттопырив нижнюю губу, прочитав, вздохнул тяжко.

 - Я тебе скажу, откуда фигня всякая, - сказал он, – оттого, что люди не своим делом занимаются. Хочешь стишки писать – пиши, а металл не порть.

 Он ушел, а Краснову пришлось вернуться к работе. Он тогда обдирал заготовки для нужного размера под метчики. Станок отомстил ему за нерадивость, горячая стружка отлетела прямо на  обнаженное запястье Бориса. След от ожога остался на его коже особой приметой.

***

 Краснов стал учиться в вечерней школе, а девочка-Татьяна осталась в дневной. Она вышла из школы вместе с красавцем - Валерой.

 - Что это у тебя? – спросила девочка-Таня, увидев бинт на запястье.

Он показал  след от ожога.

- Клеймо раба, - сказал красавец - Валера. – Не пойму, зачем тебе это надо?

 Он был одет с иголочки, почти стилягой.

- Вали отсюда, - сказал Краснов  Валере.

 Красавец пожал плечами и ушел к машине  ГАЗ-ПОБЕДА. Это его ждала генеральская машина с шофером, потому что папа Валеры получил новую квартиру в другом районе города. Шофер стоял у машины и курил у открытой    дверцы. Валера нырнул на заднее сидение, шофер закрыл за ним дверцу, потом сел за руль и завел мотор с первого раза…

 Девочка-Таня проводила Валеру, а потом отъехавшую ГАЗ-ПОБЕДУ, взглядом. И взгляд этот совсем не понравился Краснову

- Я сегодня стихи написал, - сказал Борис.

- Да ну тебя, – отмахнулась девочка-Таня. – В кино пойдем?

- Не могу, - сказал он. – Мне сегодня в школу. Важная контрольная.

Она только пожала плечами, вручила Краснову свой тяжеленный портфель и они пошли к дому.

 Девочка-Таня тихо раскачивает качалку у гаснущего огня, а он приносит лоток с новой порцией угля – новой пищей для прожорливого камина.

 - Я тогда пошел на завод, чтобы не клянчить у отца рубли, - говорит он. –  Так хотелось водить тебя в кино с мороженым.

 - Врешь, - говорит девочка-Таня. – Тебе рабочий стаж был нужен. Ты боялся, что без стажа тебя в институт не примут…. Это теперь, чтобы учиться, нужны деньги, а тогда был нужен рабочий стаж. Ты все время врешь. Это ужасно.

 Краснов моет руки, возвращается к камину, наливает в пустой бокал девочки-Тани коньяк, режет остатки лимона на блюдце, пристраивает все это на столике у ее ног.

 - Ты споить меня хочешь? – спрашивает она.

- Попробую. Я никогда не видел тебя пьяной.

- И не увидишь, - говорит девочка-Таня. – От коньяка с лимоном пьянеют только алкоголики…. И не думай опять меня придумывать. Какая я была, такая осталась. 

 - Жаль, - говорит он.

Они тогда целовались в подъезде у другого камина, камина их детства. Им больше негде было целоваться. В те годы не было проблемы КАК, а была проблема ГДЕ. Впрочем, девочка-Таня не пускала его дальше губ. Он сделал попытку достать рукой то, что было у нее под пальто и воротом школьной формы,  его оттолкнули, но потом снова притянули к себе.

 Они целовались так крепко, что не увидели, как из каморки под лестницей выползи двое подвыпивших: дворник - Ахмет и бандит Оскар.

 Эти двое стояли, молча, и смотрели, как они  целовались.

- Кино и танцы, - потом сказал Оскар.

- Пошли отсюда, - сказал дворник - Ахмет.

Это услышала девочка-Таня. Снова оттолкнула Бориса и бросилась к лестнице, к ступеням наверх, забыв на полу свой портфель. Краснов остался стоять у пустого камина. Он мало что видел и слышал. Он дышал так тяжело, будто пробежал марафонскую дистанцию.

***

 Утром, когда Борис работал в вечернюю смену, проблем не было. Вечером слушать учителей было трудно: хотелось спать. Краснов был самым молодым в классе, потому держался, когда добрая половина учеников откровенно дремала.

 Учитель литературы - Ильин не обращал на это внимания. Ильин будто не с классом общался, а говорил сам с собой. Учитель-Ильин говорил с доской на стене, исписанной формулами прошлого урока, с портретом Менделеева в простенке между окнами, с самими окнами, выходящими на шумную, заводскую площадь.

 - Он был уверен, что так правильно, - говорил учитель-Ильин, - так нужно, так необходимо: «к штыку приравнять перо». Но штыком нельзя писать стихи. Можно…. Ну, вы сами знаете, для чего нужен штык… Владимир Маяковский – трагедия пера, превращенного в штык.

 Прозвенел звонок. Класс проснулся – и заспешил к выходу. Он остался. Он всегда оставался после урока учителя - Ильина. Они жили рядом, и домой возвращались вместе.

 Учитель-Ильин присел к столу, спрятал в потрепанный портфель красный томик поэта. Потом поднял на ученика глаза.

 - Я сегодня стихи написал, - сказал Краснов.

- Читай, - сказал учитель-Ильин.

Он тогда уже умел читать стихи просто, без выражения и позы.

- Потолок, как небо синий. С синим звоном в голове я среди лиловых линий, в сине-синем странном сне. Обхватив лицо руками, в синей тяжести хмельной, брежу синими стихами, брежу синею мечтой.

 - Пошли, - сказал, помолчав для приличия, учитель-Ильин.

 С Пороховых они тряслись в пустом, по позднему времени, трамвае.

- Куда будешь поступать? – спросил учитель-Ильин.

- В политехнический, - сказал он. – Куда еще?

- Поэтом стать не хотим? – спросил учитель-Ильин. Он сидел у окна и чертил на запотевшем стекле какие-то фигуры.

- Боюсь, что придется к штыку приравнять перо, - сказал Краснов.

- Это у тебя мания величия, - сказал учитель - Ильин.

Девочка-Таня заявляет, что проголодалась. Вскипятив воду, Краснов достает из морозильника пачку пельменей.

-Ложь и фантазия – разные вещи! – говорит он. – Кому было плохо от моего вранья?

-  Мне, - говорит девочка - Таня.

  Она не хочет вылезать из кресла-качалки у камина. Борис относит ей ужин на тарелке. У писателя нет аппетита. Он сидит напротив и смотрит, как девочка-Таня ест пельмени.

 - У тебя были цветы на подоконнике, - говорит Борис, - и солнце. В нашем доме только у тебя было солнце, а я был солнцепоклонником, как фараон Эхнатон.

 - И больше ничего не было, кроме солнца, - злится девочка-Таня. – У тебя в твоей чертовой коммуналке хоть ванна была, а у нас не было. Ты знаешь, что такое ходить в баню со старыми бабами в семнадцать лет?

 - Нет, - говорит он. – Откуда мне знать.

- Ну, и молчи тогда!

Краснов молчит. Он смотрит, как девочка-Таня ест пельмени. Ему всегда нравилось смотреть, как она ест.

Старику-бригадиру, наверно, было стыдно, что в колхозе совсем не осталось людей и приходилось звать студентов выкапывать картошку из тяжелой, черной от дождей, земли.

 Бориса, как самого молодого на курсе, поставили ездовым. Старик-бригадир помогал Краснову впрячь лошадь по имени Бруня в телегу.

 - Учат вас бесплатно, - говорил он. – Какие деньги для государства-правительства. Вот и должны отработать. Понимаешь, студент?

 - Все правильно, - соглашался Борис.

- Потом, опять же, от наук голова пухнет, - говорил старик-бригадир, - а тут свежий воздух, молоко парное.

 - Это точно, - говорил Борис, забираясь, подхватив вожжи, в телегу. – Но, Бруня, вперед! – командовал он, довольный всем на свете: и Бруней, и чистым воздухом, и парным молоком. Всем, кроме разлуки с девочкой-Таней.

 Поле казалось бескрайним. Студенты первокурсники копали картошку на этом поле, грузили картофелины с черной грязью в ящики. Один из копателей помогал Краснову затащить ящик в телегу, и он с Бруней плелись дальше до следующих ящиков с картошкой.

 Был обед на дощатом столе у барака на окраине поля, где студенты спали. Старик-бригадир привозил в коляске раздолбанного мотоцикла бидон с молоком. Картошка была своя. В те счастливые дни Борису казалось, что вкуснее пищи и быть не может.

 Старик-бригадир смотрел, как  студенты едят, потом отозвал Краснова в сторону.

 - Телеграмма тебе, - сказал он, вытаскивая из глубин ватника помятый бланк, потом он сам, не без удовольствия и разрешения адресата, прочел текст телеграммы:

 - Приезжай. Точка. Я вся твоя. Точка. Таня.

- Долго уговаривал? – спросил старик, отдавая Борису телеграмму.

- Долго, дед, - сказал он. – Всю жизнь…  Пусти в город.

- Потерпит,- сказал старик-бригадир. – Жадней будет.

- Она потерпит,- сказал Борис. – Я умру.

- Тогда поехали, - сказал, помолчав, старик-бригадир. – Отвезу на станцию. Два дни даю. Хватит?

- Не знаю,- честно признался Борис.

 Старик-бригадир все равно отвез его по невыразимым ухабам на станцию. Трясло нещадно, но студента ждала девочка-Таня, и он пел диким, «скачущим» голосом дурацкую песню о каком-то чибисе, который сидит у дороги и почему-то волнуется - чудак такой…

 Старик - бригадир чудом удерживал свой мотоцикл на осенней, изрытой временем, снегом и дождями, дороге, косился на орущего студента, покачивал головой и вздыхал тяжко. Ему, старику, было его и себя жалко. Счастливые дни старика были далеко позади.

- Ты  тщеславен и самоуверен до отвращения, - говорит девочка-Таня, отдавая писателю пустую тарелку… С шестого класса такой.

 Краснов относит тарелку к раковине.

- Ты и меня сюда привез, чтобы показать, какой ты крутой, как у тебя все о. кей, как наш пострел везде поспел, - говорит девочка-Таня. – Ненавижу тебя!

 - Я знаю, - говорит он. – Тут еще пельмени остались. Будешь?

- Неси, - разрешает она.

Потом девочка-Таня снова ест, а он смотрит, как она это делает, довольный аппетитом девочки-Тани.

 - Все забываю спросить, - говорит писатель. – Как красавец -  Валера? Живой?

- Что ему сделается, - говорит она. – В Канаде работает, в Торонто…. Профессор университета.

 - Странно, - говорю я. – Таким казался патриотом.

 - Мы все казались другими, - говорит девочка – Таня.

- Рыжий – Валера… Интересно: насморк он вылечил?

- Откуда мне знать, - нервничает она. – И хватит об этом.

- Мне говорили, что вы были женаты? –  Краснов рискует ослушаться.

- Недолго, - говорит девочка-Таня. – У меня было три мужа, Боря….  Три штампа в паспорте.

Он тогда сбился со счета, когда жал на звонок квартиры девочки-Тани. Дверь открыла сердитая соседка.

 - Три раза звонить надо, - сказала она.

- Пардон, - сказал он. – Сбился со счета.

- Пардонят тут, - проворчала соседка, уходя, шаркая по вытертому линолеуму разношенными тапками. – На кухне твоя.

 Девочка-Таня и в самом деле была на кухне и резала на своем столике капусту.

- Здравствуй, - сказал Борис. – Я приехал.

- Вижу, - сухо отозвалась девочка - Таня. Она даже не посмотрела в его сторону.

Он хорошо знал девочку-Таню, а потому терпеливо ждал, пока она нарежет капусту, бросит ее в кастрюлю с кипящей водой и уменьшит венчик огня газовой плиты под кастрюлей.

 Потом она вымыла руки и, все еще не глядя на срочно вызванного телеграммой, пошла по длинному коридору в свою комнату и Краснов пошел за девочкой-Таней.

 В ее солнечной комнате, с цветами на уличном подоконнике, никого не было. Девочка-Таня повернулась к нему и стала расстегивать пуговицы халата, под которым ничего не было. Много пуговиц: от подола до самого ворота.

 Они тогда ничего не понимали в искусстве плотской любви. Они впервые осваивали эту науку. Он так боялся, что ничего не получится, но все получилось. В тот счастливый день он стал мужчиной, а девочка-Таня – женщиной…  Мало что он помнит о том дне. Помнит только, что тело девочки-Тани ему казалось огромным и прекрасным.

***

 Борис сидел на заднем ряду амфитеатра – аудитории. Профессор читал лекцию по какой-то сложной науке и писал белые формулы на длинной черной доске.

 Амфитеатр был полон. Студенты исправно конспектировали все то, чему их учил профессор, а студент-Краснов ничего не писал и не понимал, о чем говорит там, внизу, этот умный и все знающий человек. Здесь была очередная случайность в его жизни: сначала станок токарный, теперь этот Политехнический институт и тайные белые формулы на длинной черной доске. 

***

 Борис тогда носил свои тетради и учебники в офицерской сумке отца. Он стоял у камина в  подъезде. Он достал толстую тетрадь из сумки и бросил в камин, где уже весело горела предшествующая тетрадь.

 Появился бандит-Оскар. Он шел к дворнику – Ахмету, но остановился за спиной пиромана. Ему понравились  действия Бориса.

 - Гори все огнем, - сказал Оскар. – Пошли, выпьем.

- Отстань, - сказал Краснов, доставая последнюю, на сей раз тонкую тетрадь.

 Дверь на улицу была распахнута настежь. Машина генерала, отца красавца - Валеры, остановилась у  подъезда. Из машины первым вышел Валера, а следом за ним выпорхнула девочка-Таня. Она что-то говорила сыну генерала, улыбаясь какой-то, незнакомой улыбкой, а красавец - Валера все старался поцеловать у девочки-Тани руку.

 Оскар тоже все видел. Он хихикнул щербато и гнусно, а потом громко захохотал, тыча пальцем в раскрытую дверь.

 - Молчи! – заорал Борис и пошел на Оскара с кулаками.

 Он не умел драться, а Оскар умел. Понадобился один страшный и точный удар – и Борис рухнул на железный лист у камина. Он пробовал подняться, стирая с лица кровь, а Оскар не хотел больше бить ненормального пиромана и  ушел к каморке под лестницей.

 Таким, окровавленным, Краснова и увидела девочка - Таня.

- Кто это тебя? – спросила она.

- Неважно, - сказал он. – Что от тебя надо этому гаду?

- Кому?

-  Красавцу – Валере?

- Тоже, что всем вам, - сказала девочка-Таня.

- Убью его, - сказал Краснов.

- Убей, - разрешила девочка-Таня.

***

 Они гуляли по Летнему саду. Гуляли под мелким, занудным, питерским дождем.

- Я тебя люблю, – сказал Борис девочке-Тане. – Я тебя люблю больше жизни, причем тут красавец - Валера?

- Знаешь, у них такая квартира! - сказала девочка-Таня. –  Огромная  и никаких соседей. Есть ванна и душ. Телевизор есть «Рекорд» и радиола. У Валерки своя комната, совсем своя.

 - Да знаю, - сказал Краснов. – Был, видел…  Буржуй он подлый – вот кто!

Девочка-Таня остановилась и повернула Бориса к себе

- Противный, да, - сказала девочка-Таня. – Наглый и подлый, но он никогда не врет…. Он не врет, что его брата взяли в отряд космонавтов, он не врет, что на картошке студенты нашли клад и сдали его государству, он не врет, что скоро у каждого будет свой вертолет. Он просто ездит на машине!

- Я не вру, - сказал он, - что люблю тебя. Этого мало?

- Мало, - сказала девочка-Таня.

***

 Дома Бориса ждали родители. Он не знал, как они обо всем догадались, но родители сидели рядом, на продавленном диване, и ждали сына.

- Я ушел из института, - сказал он родителям. – Я сжег все тетради и забрал документы.

- Что теперь будет? – спросила мама дрожащим голосом.

- Не знаю, - сказал Борис.

- Слушай, сынок, - сказал папа. – Человек не раз в этой проклятой жизни падает. Дело обычное. Нужно уметь подняться – вот и все.

 - Я поднимусь, - обещал Борис.

***

 Он поднимался по лестнице в телецентре с молотком и гвоздям. Он устроился туда рабочим-постановщиком. Он ставил декорации в компании таких же лоботрясов-неудачников.

 Иногда самого Краснова ставили к пюпитру, на котором, под объективом телекамеры, он должен был менять заставки. Такая тогда была техника.

 Он стоял у пюпитра, а на площадке актеры разыгрывали что-то из прежней жизни при царе. Потом был перерыв. Актрисе было лет тридцать, но Борису она показалась старухой. «Старуха» парню у пюпитра подмигнула, откусывая край шоколадки слишком красными губами.

 - Что не весел, красавчик? – спросила она.

Он не знал, что ответить.

- Хочешь - развеселю? – предложила актриса.

- Как? – глупо спросил он.

- Фима, - повернулась к актеру актриса. – Посмотри на это чудо. Он не знает, как женщина может развеселить мужчину?

 - Ну, что ты пристала к ребенку, - сказал актер, доставая свой перекус. – Не слушай ее, парень. Хочешь яблоко?

- Нет, - сказал Борис. – Не хочу.

Краснов ворочает кочергой угли в камине. Девочку-Таню разморило. Сидит она в кресле-качалке, скрестив руки под грудью и опустив веки.

 - Огонь небесный горит вечно, - бормочет Борис. – Огонь земной рано или поздно гаснет.

- Ладно тебе, не ной, - не поднимая век, говорит она. – Слышала, ты всех победил, премию получил за новую книгу.

 - Было дело, - садится напротив девочки-Тани Краснов. – Только… В молодости все эти премии – самое то… Как бензин для мотора… С годами начинаешь понимать, что все наши победы ничего не стоят, если мы не можем… победить время.

 Девочка-Таня поднимает веки, серьезно смотрит на Краснова и впервые с ним соглашается.

 - Это так, - говорит девочка-Таня.

 В тот проклятый день он стоял у окна своей комнаты и вновь смотрел на окно комнаты девочки-Тани. В руке у Краснова не было подковы, не было обрывка газеты с медными пятаками, не было ничего...  А окно девочки-Тани не  освещалось солнцем, и в горшках на карнизе не было цветов, а был грязный, городской снег.

 И вдруг Борис увидел за стеклом комнаты девочки-Тани красавца - Валеру. Красавец стоял перед окном,  и нагло смотрел в его сторону…

 Далеко бежать не пришлось. Два проема вверх, по лестнице под фальшивые гаммы несчастного трубача.

 Борис не думал о количестве звонков. Он просто жал на кнопку, не отрывая палец.

 Дверь открыла все та же соседка в поношенных шлепанцах.

 - О, господи, - вздохнула соседка и открыла путь в коридор.

Дверь в комнату девочки-Тани была закрыта, но он с разбегу налетел на эту проклятую дверь и вышиб  щеколду с «мясом». Борис стоял на пороге комнаты девочки-Тани и видел то, что ему совсем не нужно было видеть. Он видел их вместе, в обнимку, на кровати: любимую девочку-Таню и красавца - Валеру.

 Он стоял на пороге, и не было у Бориса сил двинуться с места. Красавец-Валера кутался в простыню и жался к стене, а девочка-Таня кричала, что она Краснову не жена, не рабыня, не его собственность.  Это было правдой. Все остальное, судя по всему, Борис придумал.

***

 Потом была улица, сыпал мелкий снежок. Он стоял на трамвайных рельсах у своего дома. Стоял, в чем был: без пальто и шапки. Он стоял на пути трезвонящего трамвая. Вагоновожатая, наверно, думала, что он пьян, сошел с ума или задумался, а Краснов просто не хотел больше жить, а потом ему стало жалко эту вагоновожатую с белым от страха лицом, и своих родителей, и себя самого и эту его, куцую, - не прожитую еще жизнь.

 Визжали тормоза трамвая, лопнуло и посыпалось вагонное стекло. Борис Краснов успел в последний момент сойти рельс, уступив дорогу смерти.

 В камине остались слабые, без огня, мерцающие угли.

 Писатель смотрел в окно, на уснувшие сосны леса, а когда повернулся, увидел, что девочка-Таня тоже спит в  кресле-качалке. Она спала крепко, рука ее упала безжизненно чуть ли не до пола. Он опустился на ковер рядом с ней и осторожно взял ее руку в свою.

 Краснов сидел на ковре. Он держал в руке руку пожилой женщины, которую любил когда-то и думал, что дни счастья никогда не могут закончиться, если они были когда-то.

 Он не мог видеть лица своей гостьи и не знал, что она не спала, а сидела с открытыми глазами, и на глазах девочки-Тани были слезы.