"Я боюсь стать врагом". Как "спецоперация" обернулась войной в семьях
С началом так называемой “спецоперации” в Украине многие российские семьи раскололись: часть родных ужасается военным действиям, а другая их оправдывает. Корреспондент Север.Реалии поговорила с людьми, для которых такой раскол стал настоящей трагедией.
"У нас самих работы нет"
– Моя маленькая семья, я и дочка, в Петербурге, а сама я родом из Тихвина, маленького городка в Ленинградской области, и там моя большая семья – в основном это многочисленные племянники и их дети, а у некоторых даже внуки, – рассказывает Людмила Волкова, по профессии фотохудожник. – Несколько лет назад я занялась историей своей семьи и сделала о ней большую книгу, собираюсь писать вторую, и с тех пор у нас сохранился общий чат. 24 февраля я написала в нем, что началась война, – но только две женщины из нашего большого клана ответили мне – как это страшно, какой ужас! И я поняла, что в чате я эту тему больше поднимать не буду.
Ее большая семья раскололась не по возрастному принципу.
– В Москве живет муж моей сестры, он уже очень пожилой человек, и он, конечно, смотрит телевизор. Но, несмотря на это, он против войны – потому что он пережил ее ребенком и прекрасно помнит, что это такое, – и этого не может перешибить никакая пропаганда. А вот с тихвинскими родственниками все по-другому, и выяснилось это, когда в Тихвин привезли беженцев из Мариуполя, – продолжает Людмила. – Я сразу стала звонить моим родственникам: "Давайте я соберу вещи и приеду к вам, мы вместе к ним сходим, выясним, что им еще нужно". Но мои родственники сказали: "Нет, не приезжай, не нужно, тут у нас есть штаб “Единой России”, мы все приносим туда". И стали мне рассказывать, что беженцами у них в Тихвине недовольны, что мужчины якобы пьют, а женщины выбрасывают на помойку принесенные им вещи, если они, пусть чистые и выглаженные, но не новые. Когда я говорила, что к этим людям надо относиться по-особому, Мариуполя больше нет, их домов больше нет, они потеряли все, столько времени сидели по подвалам без еды и воды, – они мне говорили: "Ты ничего не понимаешь. Украинцам предоставляют работу, а в Тихвине у нас у самих работы нет".
Но самое тяжелое впечатление осталось у Людмилы от общения с ее племянницей Ольгой.
– Она – стержень нашей большой семьи, у нее свой бизнес, она занимается медицинским страхованием. Она человек умный, практичный, очень рациональный. Когда до меня стали доноситься слухи о глухом противостоянии тихвинцев и украинцев, я ей тут же позвонила и спросила: "Оля, что у вас происходит?" И она мне с таким сердцем, с таким напором стала говорить о том, какие украинцы плохие – что она была в Украине подростком и уже тогда почувствовала, что к ней плохо относятся. И вдруг она говорит: "Ты ничего не понимаешь! Хоть бы Путин сбросил на эту "Азовсталь" бомбу!" И тут я поняла, что все. Сначала у меня был порыв приехать на пару дней, посидеть с ней и обсудить все, как мы раньше делали, но она мне сказала: "Ну что ты нервничаешь, у меня все в порядке, я все знаю, у меня в кармане телефон, и я 24 часа в сутки слушаю Соловьева. Я очень переживаю – у меня оборвались связи, у меня лопнул бизнес, да пропади пропадом эта война!" То есть она осуждает войну не потому, что люди гибнут и остаются без крова, а потому что из-за этого ухудшилась ее жизнь и пострадал ее бизнес. Ольга почувствовала, что у меня другие убеждения, и отстранилась. А я почувствовала себя безоружной перед тем ужасным фактом, что женщина может желать такого – сбросить на людей бомбу. Вроде бы надо приехать, сесть, поговорить, а с другой стороны, я боюсь, что разрушусь сама от этого разговора, впаду в депрессию. Пока у нас еще есть отношения, а если я приеду и мы поговорим, я боюсь стать врагом. Я же понимаю, что меня не услышат, и для меня это еще страшнее – что я не могу ничего сделать.
"У мамы три телевизора"
Анна (имя изменено. – СР) с началом военных действий впала в депрессию. Но самым страшным ударом для нее стали отношения с собственной мамой.
– У меня сейчас настоящая трагедия, от мамы-то не откажешься. У нее в квартире три телевизора, в каждой комнате, все они работают, и вся голова у нее целиком заполнена соответствующим продуктом. – Анна работает врачом, живет в Петербурге, с мамой, которая осталась в Саратове, общается по телефону.
Так называемая "спецоперация" как будто вдохнула в ее маму новую жизнь.
– Конечно, если бы она жила тут со мной, дочкой и ее мужем, общалась с нами не только по телефону, может быть, картина была бы другая. Ведь мой зять родом из Украины, а по убеждениям он не просто пацифист – ему может стать по-настоящему плохо от одного вида оружия, вот такой человек. Дочка сейчас в Германии по учебе, скоро должна вернуться. Так мама не просто ругается на внучку, что она, предательница, уехала в Европу, – когда она вернется, мама на полном серьезе грозится сдать ее в ФСБ! И тут не только телевизор виноват, тут еще круг общения – хотя, с другой стороны, все они того же телевизора насмотрелись. Больше всего она общается с одной дамой, которая за городом живет, – раньше они просто знакомые были, а теперь прямо не разлей вода: она маму приглашает к себе за город – и представляю, какие там у них разговоры. И не только разговоры – мама мне прислала текст, который они явно веером по вотсапу рассылают: там все, как по методичке, объясняется – и про украинских фашистов, и про то, как мы терпели 8 лет, и про НАТО, и про подлетное время ракет, про все. Это они так людям "глаза раскрывают". А нам с мамой просто невозможно стало общаться.
"Мы его потеряли"
Галина практически перестала общаться с родным братом Олегом. Она высококвалифицированный юрист, ее брат – бывший военный, выйдя на пенсию, он поселился в Великом Новгороде. По словам Галины, в первые дни войны он еще был готов воспринимать информацию из разных источников, но в начале второй недели все резко изменилось.
– Сначала я ему рассказывала какие-то вещи, он молчал, но слушал, не впадал в агрессию, даже просил присылать ему больше информации. А в начале второй недели войны мы его потеряли – видимо, очень активно пропаганда заработала. Дальше он мне стал цитировать все эти штампы: "они бы сами начали, мы опередили их на несколько часов, они марионетки в руках Америки, руками украинцев на самом деле воюет НАТО". Когда я попыталась ему возражать и приводить факты, он сказал – ему очень жаль, что его сестра не разбирается в мировой политике. И после этого мы созванивались, но эти темы больше не затрагивали. У меня родители умерли, остался один брат, и я не могу этими отношениями рисковать, не могу себе позволить его потерять, – переживает Галина.
Брата не переделать, говорит она, у него и жена таких же, как он, убеждений, только еще более радикальных.
– Он с ней общается гораздо больше, чем со мной, они простые люди одного уровня, да еще она работает в бюджетном учреждении, там тоже все эти штампы процветают. Сейчас же многие развлекательные передачи по телевизору или отменили, как "Вечерний Ургант", или перенесли на глубокую ночь, как "Модный приговор", а у Соловьева вещания стало на 20 часов в неделю больше, и у других пропагандистов новостной контент тоже возрос, у некоторых прямо вдвое. И вот Олег смотрит это все, он находится в агрессивном отрицании, любые аргументы сводятся к цитированию телевизора. Дети его при этом – совершенно нормальные. Его дочка, моя племянница, мне рассказывала, что аргументы – кто первый начал, кто виноват, не работают, единственное, что на него действует, это слова о том, что люди гибнут, умирают дети, разрушаются города – и неужели какие-то задачи можно решать такой ценой? Тут он хотя бы отмалчивается. А если наседаешь и доказываешь, он это вообще не воспринимает – Бучу, например, вообще не воспринял: "Наши так не могли, а где доказательства, что это наши" – и прочие аргументы телевизора.
Теперь Галина общается со своим братом только на бытовые темы – все ли нормально, как здоровье. А себе она постоянно задает вопросы: как вышло, что взрослый разумный человек, ее брат, оказался глух к доводам разума?
– Он не умеет читать длинные тексты с большим количеством фактов и доказательств, вообще, люди, которые смотрят телевизор, не умеют читать расследования. Они пересылают друг другу в ватсапе короткие видео с двумя строчками текста. Вот и Олег с ходу отвергает длинные интервью и расследования, не верит им. Читать такие тексты – это работа, а он всю жизнь читал детективы и всякие легкие книжки. Он – классический обыватель. Да еще военное училище, куда он попал в 17 лет. Там самое главное – научиться подчиняться приказу, не осмысливая его. Отличать нормальные приказы от преступных их не научили. Он не выработал критического мышления, способности искать и сравнивать информацию, проверять источники. Он уверен, что доверять надо официальному источнику, в его понимании это телевизор. А там говорят, что в интернете все вранье, а значит, "я вашим интернетам не доверяю". И еще само понятие фейка подорвало доверие к альтернативным источникам информации: теперь все, что не официальное, это фейк, – констатирует Галина.
"Такая психологическая защита"
Николай (имя изменено. – СР) – студент одного из престижных вузов, он учится в Петербурге, семья осталась в Новосибирске. Папа у него инженер, мама – директор консалтинговой компании, бабушка – историк, политолог. В 2018 году все они голосовали за Путина – о коррупции знали, но считали, что, придя во власть, воровать будет всякий. Хотя и раньше особого единства на политическом поле в семье не было, но настоящий разлад с Николаем пошел у них с началом так называемой "спецоперации" в Украине.
– В моей семье всегда было так: папа за режим, мама аполитична, бабушка против всех, я сам – очень против режима. Но тут вдруг все внезапно стали поддерживать действия наших в Украине, объясняя это тем, что там гнобят русскоговорящих и что НАТО у наших границ, – рассказывает Николай. – Когда я говорил, что никакие геополитические цели не стоят того, что случилось в Буче, и вообще не стоят даже капли пролитой крови гражданских, мне пытались сказать: мол, типа, наши милые люди никого не убивают, а это просто фейки – и в ООН фейки, и в ОБСЕ фейки, и в мировых изданиях – The Bild, The Times, BBC, CNBC – тоже фейки. Сами споры сводились к очень нервной беседе, хотя все же не переходящей на личности.
Сначала Николай пытался приводить своим родным аргументы, казавшиеся ему железными: что до начала войны, по данным уполномоченного по правам человека ДНР, в 2019 году на территории этой непризнанной республики погибло от военных действий около 20 гражданских лиц, а в 2020-м – 8, а после начала “спецоперации” погибли уже тысячи. Он убеждал родных, говоря, что российские власти поддерживают сепаратистов, захвативших с оружием целый регион страны, и вводят при этом уголовную статью за сепаратизм.
– И ведь у нас, наших друзей и знакомых родственники сидят в бомбоубежищах в Харькове и молятся, чтобы в них не попало завтра ничего. Это в основном двоюродные братья и сестры бабушки и их семьи, мы сами родом с Украины, как же мы можем поддерживать тех, кто пытаются разрушить нашу историческую родину? Особенно удивительно, что моя бабушка этих аргументов не принимает, она же доктор исторических наук, профессор истории и политологии, она прекрасно знает все предпосылки, и исторические, и политические, но она отказывается верить другой стороне. Я пришел к выводу, что им психологически сложно поверить, что все, во что они верили, все то, что они допустили, хотя бы своим молчанием, – привело к таким последствиям.
Удивляет Николая и то, что даже серьезные неприятности и трудности, которые испытывают его родные из-за военных действий в Украине, не могут поколебать их позицию.
– Моя мама – глава консалтинга, она сейчас видит, как ее клиенты банкротятся или испытывают неимоверные сложности из-за санкций за то, что сделала наша правящая элита на Украине, но ее все равно не получается переубедить. В конце концов я понял, что вряд ли моя семья поддерживает кровь и насилие, просто они не могут поверить в них, именно потому, что они для нее неприемлемы. Наверное, у них такая психологическая защита. В общем, переубедить их не получилось, хотя я обязательно ещё попробую.
Пока Николай и его семья решили просто не обсуждать опасные темы. Расстояние помогает сохранять хрупкий мир: за ужином на общей кухне трудно не поссориться, а когда связь только по телефону, это возможно.
– В нашей семье такое уже было, родители мне рассказывали, что в 1990-е годы, когда уже шла перестройка, дедушка очень сильно ссорился с прадедушкой из-за политических тем, вплоть до того, что они целый год не разговаривали. И теперь никто не хочет повторять этот опыт.
Картинка для НАТО
Пенсионерка Марина из-за разных взглядов на войну в Украине практически перестала общаться с мужем.
– В начале событий, в первые недели, мы с мужем жили просто как в коммунальной квартире с общей кухней. Утром мы встаем в разное время, завтракаем отдельно, да и потом общение сводится к минимуму. У нас всегда были разные взгляды, я – либеральных воззрений, он безоговорочно поддерживает Путина. Он всегда сутками смотрит телевизор, понятно, что сейчас он весь туда ушел. Когда ко мне приехала знакомая из Харькова и стала рассказывать, как их бомбили, он ее, по сути, заткнул – нечего тут разводить свою пропаганду. На болезненные темы мы не разговариваем. Но вчера он начал выпивать на кухне и изложил мне свою позицию – что украинцы убивают украинцев и бомбят свои города, потому что им нужна картинка для НАТО, чтобы сказать, что все это делают русские.
Расколотыми после начала так называемой “спецоперации” оказываются не только семьи. Питерский журналист Лина Зернова жалуется, что отношение к военным действиям в Украине разделило ее круг общения, развело ее со многими давними знакомыми, друзьями, коллегами.
– Я этническая украинка. У меня был хороший знакомый, коллега, которого я знала много лет, с началом так называемой "спецоперации" стал мне присылать всякие видео с агрессией, писал, что "мы их проучим". Я спрашивала: "Гена, зачем ты мне все это шлешь?" И вдруг он мне сказал такую фразу: "Не защищай своих соплеменников!" Он знал мою девичью фамилию. И когда я услышала от него эту фразу, я ему сказала: "Ты мне больше не пиши". Потому что если пошли "соплеменники", то это уже фашизм, это отношение не ко мне лично, а к представителю определенного этноса. Для меня это кошмар. И еще один мой коллега, из Соснового Бора, где я раньше жила, был нормальным человеком – и вдруг стал яростным "антинацистом", шлет мне сообщения, что нам надо их разгромить, победить – надо же, какое превращение.
Впрочем, считает Лина, что "в этой войне есть один плюс" – со всех оказались сняты маски – и с власти, и с политиков, и с обычных людей. Но на этом плюсы кончаются.
– Для меня это большая травма, что в моей среде произошло такое разделение, и самое ужасное, что таких людей оказалось немало. С другой стороны, одна знакомая призналась мне: знаешь, я раньше считала тебя такой, слишком радикальной, а теперь я поняла, что ты была во всем права. И она тоже очень страдает, что почти не может откровенно разговаривать со своими друзьями, потому что они несут ужасную пургу. И таких людей примерно половина, – говорит Зернова.
Комментариев нет:
Отправить комментарий